Текст книги "Осенний разговор"

Из бесед шестого патриарха школы Чань с учениками

 
Как мать и дочь всегда ровесницы,
ученику учитель ровня:
иерархическая лестница
сгорела в пламени жаровни.
 
 
Тому, чья сущность прорывается
к течениям седьмого слоя,
как откровенье открывается
иная высь и дно иное.
 
 
Идеи, что ушли в предание
и словно в воздухе повисли,
вдруг обретают очертания
упругой и свободной мысли.
 
 
Отшелушатся поколения,
и мысли, растворяясь снова,
уйдут, как некогда, в забвение,
в плену пространства неземного.
 
 
И тыща триста лет без малого
пройдет, пока беседу эту
в год снегопада небывалого
случится записать поэту.
 

 
По окрестным дорогам бродили когда-то
Тао-и и Ма-цзу, два монаха, два брата.
 
 
Шли, себя не щадя, а уставши с дороги,
обивали смиренно чужие пороги.
 
 
И однажды, покинув пределы Кантона,
услыхали монахи рыданья и стоны.
 
 
Это дама, ступню подвернув ненароком,
обмерла, остановлена горным потоком.
 
 
Тао-и перенес ее. Кончились ахи,
и маршрут свой продолжили братья-монахи.
 
 
Десять ли они шли в совершенном молчанье
мимо рощ и полей, где трудились крестьяне.
 
 
И промолвил Ма-цзу: «Ты же связан обетом —
сторониться всех женщин. Забыл ты об этом?»
 
 
Тао-и улыбается, глядя на братца:
«Я-то что, я всего лишь помог перебраться.
 
 
Неужели в беде человека я брошу?
Ты же, брат, до сих пор все несешь эту ношу».
 
 
И опять замолчали, влекомы куда-то,
Тао-и и Ма-цзу, два монаха, два брата.
 

 
Всякий раз возвращаться:
к недочитанным свиткам,
к неразгаданным снам,
к родному подворью,
к радости левитаций,
к понесенным убыткам,
к сожженным мостам,
к причиненному горю.
 
 
Всякий раз проходить
этот замкнутый круг
из смертей и рождений,
где чудачество – чудо,
чтобы смысл находить
в том, что ты – это лук
в безраздельном владенье
шестирукого Будды.
 

 
Холст без единого мазка на нем.
Стихотворенье без иероглифов.
Сизиф, не слышавший про труд Сизифов.
Вино, еще не ставшее вином.
 
 
Звук, тихо дремлющий в себе самом.
Раскрытый лотос вечного соитья.
Доверия невидимые нити.
Стоящий в созерцательности дом.
 
 
Мужские деревянные гета,
зацокавшие вдруг в Стране рассвета.
Ладонь всеосязающая эта,
которая на самом деле та.
 
 
Высоких откровений простота,
которая наш сон не потревожит,
как пыль на этот мир осесть не может,
поскольку мир – всего лишь пустота.
 

 
Три сокровенные есть тайны бытия.
О них поговорить хотел бы с вами я.
 
 
Загадка женщины – одна такая тайна.
Все дело в линии, как будто бы случайной,
бегущей, как ручей, что бегом одержим,
или как кисточки волосяной нажим,
который обручил, по-детски безогляден,
округлости холмов с обрывистостью впадин,
и женщину познать, я думаю, нельзя,
иначе как рукой по линии скользя.
 
 
Рожденье музыки – вот вам другая тайна,
которая людей волнует чрезвычайно.
Чтоб сочетание всего пяти тонов
пресуществилось в дух, основу всех основ,
и зазвучало вдруг мелодией чудесной,
пожалуй, нет пути иного в Поднебесной,
как только выходить из тела своего
и ощущать душой гармонию всего.
 
 
А третьей тайною зовется смерть в народе,
но так как смерти нет и не было в природе,
то медитацией займемся мы сейчас:
впустите мир в себя, и пусть он впустит вас.
 

 
С той же любовью, с какой любишь ты сад,
сад этот любит тебя.
Губит вселенную тот, кто шагнул наугад,
тоненький стебель губя.
Нерасторжимы вовек выдох и вдох,
свет невозможен без тьмы.
Порознь каждый и все мы – это Бог,
так же как Бог – это мы.
Можешь ли быть ты печален, когда несмешлив,
весел – без тихой слезы?
Как убегает Янцзы от серебряных ив,
ивы бегут от Янцзы.
Пчелка нектар у цветка весь забрала,
нежный открыв лепесток.
Кто из них больше был рад – хлопотунья пчела
иль неподвижный цветок?
Кто ничего не терял, ничего не найдет,
вывод из сказанных слов:
Если готов ученик, учитель придет,
если учитель готов.
 

 
Луна невзначай
упала на дно пруда.
И стало их две.
 

 
Два шлемоблещущих воинства друг против друга
молча стоят в ожиданье
сигнала к сраженью.
«Стоит ли вам начинать? – вопрошает округа. —
Вас уже нет, этой брани
бесплотные тени».
 
 
Завтра, сегодня, вчера – таковы ипостаси
бога, которому имя
Безмолвная Вечность,
где, разбегаясь кругами в усталом согласье,
чуждая яня и иня,
течет бесконечность.
 
 
Выломать стрелки часов? Отравить ли кукушку?
Что на дворе за столетье?
Не знаем – и ладно.
Может ли жизнь, окончательно давши усушку
и уходя уже в нети,
как нить Ариадны,
 
 
снова смотаться в клубок? Мы привыкли, что в поле
днем распускаются маки,
хотя понимаем:
нету ни поля, ни маков – по собственной воле
мы как условные знаки
их воспринимаем.
 
 
Садом камней очарован, ты бродишь в надежде
точку найти, из которой
увидишь все камни.
Тщетно! Один ускользнет от тебя, как и прежде,
и догадаешься скоро,
что это – ты сам. Не
надо меняться – и так мы подобны Протею
тем, что лицо на обличья
меняем всечасно.
Мы – это чьи-то о нас рассужденья, идеи,
разноречивые притчи,
хранящие нас, но
 
 
стоит последней из них отзвучать – и прервется
нить сопричастья живого,
но путь в Капернаум,
он никогда не исчезнет из будущих лоций,
ибо помета есть слова
священного: АУМ.
 

 
Скажите, если в старом экипаже
всё заменить: начать с колес, затем
рессоры, оси, дуги, верх и полость, —
получится ли новый экипаж
или отремонтированный старый?
 
 
Как быть тому, кто держится зубами
за ветку, чтобы в пропасть не сорваться,
когда учитель задает вопрос?
Ответишь – в тот же миг сорвешься в пропасть,
а промолчишь – невежей прослывешь.
 
 
Попробуйте полировать кирпич.
Добьетесь ли, снимая слой за слоем,
того, что выйдет зеркало у вас,
и если да, то сможете ли в нем
увидеть отраженье кирпича?
 

 
Кто сказал, что у нас на ладони зеленые ягоды?
Не они ведь себя, а мы их окрестили зелеными.
Где уверенность в том, что пред нами японская пагода,
а не рубленая православная церковь с иконами?
 
 
Есть китайский философ, который однажды посетовал:
«Вот бы в бабочку мне превратиться каким-нибудь способом!»
С той поры он в сомнении – сам захотел ли он этого
или бабочка стать захотела китайским философом?
 
 
Чем обширнее знания, тем недоступнее истина.
Крикнет вахтенный: «Индия!», а на поверку – Америка.
Десять тысяч предметов – балласт, что набрали вы – мысленно
надо выбросить, чтобы отчалить от этого берега.
 
 
Что вы чувствуете – если можно, ответьте при случае, —
став босыми ногами на землю? Прошу не увиливать!
Что? Песок, говорите? Щебенка? Травинка колючая?
Как же так, неужели ступни свои не ощутили вы?
 

 
Как зыбок мир, как призрачны границы!
Вчера я с интересом наблюдал,
как склевывает зернышки синица,
 
 
и вот уже я сам синицей стал
и, зачирикав, крылышки расправил.
Несчастный человек! Как он устал
 
 
от выдуманных им самим же правил.
Нет чтобы мир открыть как будто вновь!
Вот я слова местами переставил:
 
 
«Любовь есть вечность, вечность есть любовь»,
и вдруг приходит тема, как из бездны:
монах, заставши вора, – «Приготовь
 
 
побольше узел, – говорит, – любезный,
сейчас одежды я с себя сниму».
Довольный, канул вор в ночи беззвездной,
 
 
Монах же, голый, все глядел во тьму
и сокрушался, что, увы, не властен
луну вот эту подарить ему.
 
 
Как мало надо, в сущности, для счастья!
Из паутины собственной души
соткать узор всеобщего причастья,
 
 
и человечество из пустоши,
мертвеющей от вереска и дрока,
из этой первозданнейшей глуши
 
 
преобразилось бы в мгновенье ока
в могучее лесное братство. Там,
где дышит Запад травами Востока,
 
 
воздвигнем мы тысячелетний храм
и будем свечи в нем гасить ночами,
чтобы незримый свет являлся нам,
 
 
и слушать голос вечного молчанья.
 

«Ах, если б я был ламтитумом…»

 
Ах, если б я был ламтитумом
В хихиковой фиговой роще,
Сыграл бы я всем нибумбумам
Тирлямчик из тех, что попроще.
 
 
А если в краю ламтитумовом вдруг
Тирлямка моя оборвется,
Пусть холмик зеленый мне даст убаюк
И каждый тирляндыш смеется.
 

Апропо

* * *

 
Умом мужчину не понять,
бессильна логики наука!
Ему отдашься – скажет «блядь»,
а не отдашься – скажет «сука»!
 

На реставрацию церкви

 
Обновлена и вновь невестится,
но не могу глядеть без грусти:
наш батюшка и перекрестится,
и сам себе грехи отпустит.
 

* * *

 
Не скажу, что неврастеник,
но не спится мне, Аннет.
Есть здоровье – нету денег,
деньги есть – здоровья нет.
 

* * *

 
Отключился от мира.
Слушаю Коэна.
Соскучился по себе.