Текст книги "Зарождение добровольческой армии"

– Завтра после похорон.

Когда я выходила, меня позвали к телефону. Говорил М.П. Богаевский:

– Марья Антоновна, расскажите кому следует, что в Новочеркасске обретается Керенский, переодетый матросом. Я его не принял и советовал ему поскорей убираться из Новочеркасска.

– Спасибо, передам, – ответила я.

– Завтра после похорон зайдите ко мне, буду вас ждать во дворце у атамана.

Я прошла к генералу Эрдели сказать о Керенском. Он тотчас сообщил Алексееву, который в свою очередь вызвал капитана Алексеева и полковника Дорофеева и поручил им во что бы то ни стало найти Керенского в Новочеркасске. Не знаю, что было бы с Керенским, если бы его и впрямь нашел капитан Алексеев! Но поиски оказались напрасными. Его не нашли.

Я простилась с генералом Эрдели и вместе с моей офицерской стражей смертельно усталая вернулась в гостиницу. Было уже 11 часов вечера. Мы продолжали разговаривать с Андриенко. Вдруг постучался и вошел, прося извинения за позднее время, генерал Эрдели. Андриенко хотел выйти, думая, что у генерала секретное дело, но генерал его удержал. Он сказал, что сейчас от генерала Алексеева, просившего узнать завтра у Богаевского, когда ждут экспедицию матросов и где будут вести переговоры, на какой станции.

– Все узнайте и сообщите генералу, он ждет вас после похорон.

Уснула я не скоро.

На следующий день, 17 ноября, ранним утром послала я Андриенко заказать венок из белых цветов с надписью на национальной ленте: «Павшим за родину героям-офицерам от солдат, бежавших из плена».

За мною явились офицеры, с которыми мы и отправились в собор. Соборная площадь была полна народу. Без помощи офицеров пройти в храм было немыслимо. Собрался тут весь Новочеркасск. Панихида уже началась. Посреди храма стояло шесть гробов, покрытых цветами, около каждого – караул из раненых офицеров. Эта подробность производила очень тягостное впечатление. Андриенко принес венок, я положила его между гробами, став на колени и крестясь по-католически. В гробах покоились вечным сном два капитана, один юнкер и три кадета. Казалось, все в храм горестно молились и просили Бога упокоить чистые души убиенных. Многие офицеры плакали.

Кто эти мертвые герои – никто толком не знал. Не было при них документов. Потом только узнались имена и фамилии.

Я стояла около атамана Каледина, познакомившего меня со своей женой. В стороне, среди толпы, стоял генерал Алексеев. Кто не знал в лицо генерала, невольно обращал на него внимание, так усердно молился старик, опустившись на колени.

Панихиду служил новочеркасский митрополит и много духовенства. Митрополит сказал проповедь:

– Да будут прокляты те, чьи руки обагрены кровью этих невинных детей… – И, обращаясь к покойным: – Нам и нашему Тихому Дону вы отдали все, отдали жизнь свою. Но вы не умерли, вы будете жить среди нас и в сердцах наших. Молчите, не отвечайте нам! То, что вы здесь, указывает нам – что нужно делать. Нужно делать то, что делали вы, защищая церковь и родину. Объявлена война всему христианству. Вот первые мученики. Дети, – и митрополит, а за ним все в соборе опустились на колени, – простите нас и примите последний поклон от нас, вы, отдавшие жизнь свою за Христа. Христос с вами!..

В храме послышались рыдания. Перед выносом тел генерал Алексеев первый подошел и простился с убитыми, за ним остальные генералы.

Когда мы выходили на паперть, я заметила Родзянко, бывшего председателя Государственной Думы. Стали выносить гроб за гробом, ставили на катафалки. Оркестры играли «Коль славен». За последним гробом вышел генерал Алексеев. Процессия тронулась к кладбищу. Меня сопровождали многие офицеры из привезенных мною. Генерал Алексеев, заметив меня, просил заглянуть потом на Барочную. Окружающие не советовали идти на кладбище, до которого было не близко. На углу одной из улиц, где помещается Московская гостиница, разыгралась тяжелая сцена. В толпе стоял какой-то отставной генерал. Сняв фуражку, дрожащей рукой он крестил каждый гроб. Плача навзрыд, он говорил: «Детки, детки мои, за что вас убивают!»

Генерала под руки увели из толпы. Подобные сцены повторялись несколько раз. На кладбище я не пошла. Надо было еще в штаб на Барочную, а затем – готовиться в новый путь. Мы уезжали вечером.

В комнате Георгиевского полка собралось много офицеров, умолявших все рассказать о нужде их генералу Алексееву, не знавшему многих мелочей. В 5 часов пришел за мною генерал Эрдели, мы прошли в его кабинет, где уже ждал Алексеев.

– Мне передавал генерал Эрдели, – начал Алексеев, – что вы обеспечили семьи многих офицеров и привезли расписки. Как важно, что вы это сделали! Ведь я, к сожалению, сделать ничего не могу – нет средств. Благодарю вас. Вы оказали неоценимую услугу армии… Расскажите мне, о чем говорили с атаманом?

Пока я рассказывала, Алексеев делал пометки.

– Да, все это я знаю, – сказал он, – но что я могу! Атаман тоже бессилен. Всецело зависит от войскового Круга, в котором много большевиков. Если бы здесь был только Каледин, все было бы иначе…

Я почувствовала глубокое страдание генерала Алексеева за гонимое офицерство. Пришел капитан Алексеев из контрразведки. Генерал отдал ему какие-то приказания. Затем, обратившись ко мне, сказал:

– Прошу вас сегодня же узнать, когда ждут карательную экспедицию с матросами и где думают вести с ними переговоры. Обо всем передайте, пожалуйста, генералу Эрдели.

Простившись с нами, он удалился. За мной пришел полковник Дорофеев и передал, что хочет со мной познакомиться полковник Новосильцов²²⁰ (председатель Союза офицеров армии и флота при Ставке). Полковник Новосильцов, в свою очередь, начал благодарить за помощь офицерам и предложил посредничество его союза на выдачу этих пособий. Впрочем, он оставался всего одну минуту, так как спешил на свою лекцию – «Корнилов – Керенский». Я тоже торопилась. Предстояло увидеть Богаевского, дабы исполнить поручение генерала Алексеева. Богаевский принял меня в атаманском дворце. Зная, какой он порядочный человек, я решила говорить с ним совсем открыто, не подбирая фраз.

– Прошу вас – не правда ли? – оставить наш разговор между нами. Я зашла узнать, когда вы ждете эту пресловутую карательную экспедицию с матросами?

Богаевский пристально посмотрел на меня:

– Одна уже стоит в Лисках, а другая должна прибыть со стороны Ростова. Точно сказать вам, когда они прибудут и вообще прибудут ли, я не берусь, ведь они могут и пассажирским через Новочеркасск. Вы хотите приготовить им достойную встречу? Смотрите, как бы по ошибке не взорвать пассажирского поезда. Во всяком случае, нужно ждать их из Лисок, где – я точно знаю – орудует сейчас несколько сот матросов. Таковы сегодняшние сведения из Черткова. До свидания! Желаю от всей души добровольцам успеха.

После Богаевского я поехала на Барочную сообщить о моем разговоре генералу Эрдели, который сказал, что вряд ли я могу уехать сегодня: предстоит серьезная разведка и желательно мое участие. Генерал сообщил, что надо пробраться как можно ближе к Ростову… по важному делу.

– По нашим сведениям, в Нахичевани находится четыре раненых добровольца, захваченных местными большевиками. Необходимо отбить. Поезд пойдет за этими ранеными, вы – в качестве сестры.

Я согласилась ехать.

* * *

В час ночи явились есаул и сотник. С ними и с полковником Матвеевым я и отправилась на вокзал, где ждал уже поезд. На вокзале встретил капитан Алексеев, в вагоне были казаки и офицеры (фамилий их не запомнила).

Нахичевань являлась центром большевиков. По точным сведениям, заседал там совет, в котором председательствовал студент Цуркин. Насколько вспоминаю сейчас, кроме того, чтобы отбить раненых, на нас возложена была задача взорвать поезд с карательной экспедицией, стоявший около Нахичевани.

Наш поезд остановился на третьем пути, недалеко от станции. Офицеры и казаки в штатском вышли на разведку. Кругом шныряло множество вооруженных весьма подозрительных личностей. Официально – местная охрана, неофициально – большевики. К нашему поезду стали со всех сторон подходить паровозы, на что сначала никто не обратил внимания. Но не прошло часу, как раздались тревожные гудки всех окружавших нас паровозов, и они забили густым паром, так что от нас ничего нельзя было видеть. Все мы толпились в дверях вагонов. Что происходило на станции! Бегали вооруженные люди, иные суетились в одном белье. Скверно оборачивалось наше дело… Не знаю, чем бы обернулось, если бы не удивительная храбрость нашего сотника.

Рабочие лезли на наш паровоз с красной тряпкой. Сотник стал на ступеньках вагона и закричал, что если они не успокоятся, вся Нахичевань взлетит на воздух, – поезд, де, полон динамита! Он держал в руках две жестяные коробки с консервами и вопил:

– Сейчас бомбы брошу!

Со станции раздались возгласы: «Разойдись, товарищи!» Перед вооруженной толпою встал в позу матрос и произнес речь:

– Товарищи, успокойтесь. На что кровь! Вступим в переговоры. Разойдись, товарищи, дай дорогу.

Все наши стояли возле поезда. Жутко было среди этой полусумасшедшей толпы. Храбрый сотник, угрожая консервными коробками, двинулся к толпе, за ним несколько офицеров и казаков, с «лимонкой» в каждой руке. Минута была критическая; я стояла на ступеньках вагона с оставшимися в поезде.

– Где раненые добровольцы? – закричал сотник.

Молчание.

– Выходи из толпы кто будет вести переговоры, да поживей!

Из толпы вышло несколько человек местной охраны, к которым присоединился говоривший раньше матрос.

– Так вот, знайте, – продолжал сотник, – если кто в нас выстрелит – все взлетим. Динамиту хватить на всю Нахичевань. Поняли?

– Поняли, поняли! – кричала толпа и все дальше пятилась от сотника.

Тогда он обратился к переговорщикам и потребовал доставки раненых на вокзал через полчаса.

– А на Цуркина даю 20 минут. Или мне Цуркина, или всех вас взорву к чертовой матери. Не на то приехал, чтобы шутки шутить.

Мы вернулись к поезду, сотник уселся на ступеньках вагона… Не прошло и двадцати минут, как со стороны вокзала пришли к нам те добровольцы, за которыми мы приехали, и к великому нашему удивлению – все невредимы, ни один не был ранен. Они рассказали, что просидели под арестом около суток в доме близ станции.

Прошло еще двадцать минут. Цуркин не появлялся. Но вернулись переговорщики, все пять человек, и заявили, что Цуркина нигде не найти.

– Тогда айда все с нами в поезд, – скомандовал сотник, – коли нет Цуркина!

Тут неизвестно откуда взялись кубанские казаки – случайно попавший сюда казачий разъезд, душ 30 верхом. Влетели на станцию и окружили переговорщиков. Так как последние были исключительно рабочими, не представлявшими ценной добычи, то полковник Матвеев и сотник настаивали на захвате главарей. Как не использовать момента! Один из переговорщиков заявил:

– Мы-то ни за большевиков, ни за добровольцев. Пусть казаки пойдут с нами, укажем главарей.

Совет помещался в одном из домов неподалеку от вокзала: как раз в том доме, где сидели наши добровольцы. Казаки его оцепили. Без единого выстрела удалось захватить четырех членов совета. Среди них была некая ярая еврейка-большевичка, сестра милосердия, из-за которой в Ростове много было расстреляно офицеров, да кажется, она и сама расстреливала. Привели всех на станцию. Я была уверена, что это тоже наши – отбитые у большевиков. Когда арестованные приблизились к сотнику, я подошла, естественно, к сестре. Но та, не говоря худого слова, плюнула мне в лицо. Сначала я никак сообразить не могла, что бы это значило! Один из казаков тут же вытянул ее несколько раз нагайкой.

– Этот поважнее Цуркина, – сказали казаки, указывая на одного из арестованных, – сам Николаев (известный ростовский большевик, хорошо помнили его добровольцы).

Николаева вместе с бешеной сестрой милосердия взяли в поезд, двух других усадили на паровоз, и казаки стали возле с револьверами. Полковник Матвеев вынул из кармана маленький национальный флаг и всунул его одному из большевиков в руку.

– Держи, – сказал полковник. – Если путь разобран, вернемся…

Попавшие на паровоз большевики дрожали от страха. Медленно двинулся поезд в Новочеркасск. Большевистская сестра все время извергала ругательства. Когда приехали, никто в Новочеркасске глазам не верил при виде дрожащих на паровозе большевиков с национальным флагом. Сейчас же прибыл отряд контрразведки, с капитаном Алексеевым во главе. Николаева и сестру-большевичку расстреляли тут же подле вокзала. Остальных взяли в штаб, что сделали с ними – не знаю.

Я была так измучена этим приключением, что сейчас же уехала на Барочную и после подробного рассказа генералу Эрдели ушла в гостиницу. Поспав часа четыре, вернулась; меня ждал генерал Эрдели. Он передал мне списки офицерских семей и несколько писем от генерала Алексеева в Москву; одно из них было Н.И. Гучкову, другое – нашему комитету. Кроме того, генерал просил как можно больше привезти паспортов и комитетских удостоверений. 18 ноября, около 8 часов вечера, мы уехали. Опять в Москву.

* * *

21 ноября, утром, с вокзала я – прямо в комитет. Картина все та же. Полно офицеров, ждут моего возвращения. После нашего доклада о результатах поездки, внимательно выслушанного солдатами, Крылов заметил: «Чего нельзя было бы сделать, если бы не безденежье». Офицеров приходило очень много. Некоторые из них так нуждались, что даже их семьи обедали в комитете. В мое отсутствие сами солдаты ходили к Второвым, просили заглянуть в комитет, но те ни копейки не дали.

– Ну, нас, солдат, боятся, – заметил Крылов. – Но вас-то ведь знают! Почему же сразу не дать денег столько, сколько надо? Неужто и они подведут, Марья Антоновна?

Что было ответить? Террор в Москве с каждым днем усиливался, расстреливали не одних офицеров, но и их семьи.

Крылов позвал меня в отдельную комнату. Сообщил, что приезжали солдаты из нашего петроградского комитета с важным предложением, а потому лучше мне не уходить домой, а дождаться возвращения солдат: они в совете и могут вернуться каждую минуту.

Я дала знать домой, что жива и здорова. Записку отнес солдат.

Мы сидели втроем: я, Крылов и Андриенко. Опять начал Крылов:

– Марья Антоновна, подумайте: вдруг все раскроется? Что будет с нами? Мы-то – солдаты, не важно, а вот если вас арестуют? Что для вас сделают те же Второвы и Гучковы? Вы человек необеспеченный. Так же и Андриенко, у него жена и четверо детей. Сами понимаете, все время жизнь на карте.

Я по обыкновению отмалчивалась. Да и что возразить? Крылов был прав, конечно.

Вернулись члены петроградского союза, один унтер-офицер и два матроса, из Финляндии. Матрос постарше сказал:

– Марья Антоновна, просим вас съездить к Алексееву и рассказать, что в первых числах декабря состоялся в Петрограде всероссийский съезд комиссаров в Смольном институте (во Вдовьем доме). Мы – члены солдатской организации, к нам присоединились недавно летчики и инженеры, среди них – инженер Евгений Васильев. Так вот решили мы все здание Смольного института в день этого съезда взорвать. Конечно, будут невинные жертвы, но ничего не поделаешь. Если бы взрыв не удался, летчики забросают сверху здание Смольного бомбами. У нас все готово. Есть люди, которые в день заседания сумеют пройти вовнутрь. Одного недостает – согласия генерала Алексеева. Расскажите ему все подробно. Нужно ехать сегодня же.

– Да ведь я только что приехала… Дайте хоть день отдышаться…

– Нельзя, Марья Антоновна. Будете почивать на лаврах позже, а сейчас поезжайте. Очень важно. Писать об этом нельзя. Вы должны на словах передать генералу Алексееву и сейчас же назад, с ответом. А мы тут подождем. Ведь все налажено, авось удастся похитить самого Ленина, вот был бы славный заложник! Словом, поезжайте сегодня же. К тому же надо отвезти офицеров. Собралось в команде около трехсот человек.

Я посмотрела на Андриенко:

– Ну что, Андриенко, едем?

– Что ж, если надо, едем, – покорно согласился он.

Мы стали готовиться в дорогу. Так я и не попала к себе домой.

Пришла жена полковника Григоровича, привела в комитет детей обедать; за нею – жена поручика Пятакова, тоже с детьми. Госпожа Григорович пришла в ботах на босу ногу, дети – полураздетые. Она рассказала страшную свою историю, каких случалось много в то время. Муж командир батареи. Солдаты, благоволившие к нему, выбрали его после большевистского переворота на старую должность. Но, не желая служить большевикам, он бежал на Дон. Это большевиков так обозлило, что они стали издеваться над семьей. Под угрозой расстрела пришлось бежать, бросив все… И живет в зимнюю стужу несчастная семья в Петровском парке. Семья поручика Пятакова тоже ютится где-то в аэропланном ангаре.

На солдат рассказ произвел гнетущее впечатление.

– Вот, Марья Антоновна, привести бы сюда наших толстосумов, пусть полюбуются да послушают, что творится. Нет правды… и не будет, – не унимался Крылов.

В комитете накопилось несколько сот писем с разных концов России, все об одном… Из комитета я попала к главному директору банка «Юнкер» господину Когану, который мне сказал, что деньги в банке есть, что он мог бы в любое время выдать полтора миллиона рублей. Пусть только Второв подпишет чек! Итак, ясно: Второв попросту не хочет жертвовать денег… Когда я во все посвятила Когана, показав ему бумаги и письма Алексеева, он дал мне 10 000 рублей.

Затем я поехала к Гучкову, которому представила в мрачных тонах положение союза: средства иссякли, офицеров прибывает все больше и больше, наросли долги, работать нет возможности, словом – если денег не будет, то комитет принужден прекратить свою работу. Гучков ответил:

– Нет, вы этого не сделаете! Ах, сам знаю, что деньги нужны. Но пока что 100 000 рублей хватит. То, что вы выдали из своих, вам вернется…

– Поймите, Николай Иванович, тяжко работать, собирая деньги по грошам. Наскучило ходить к вам и Второвым, приставать, клянчить, словно милостыню просить. Скажите откровенно, что денег не дадите. Ну и оставим работу! Или достанете столько, чтобы я могла вывезти из Москвы возможно большее количество офицеров и юнкеров и, кроме того, – чтобы могла помочь их семьям. Остальное уже нас не касается. Сидя у себя в теплой, уютной квартире, неужели вы не понимаете, какая нужда среди офицеров и их семей? Зайдите к нам в комитет, хоть раз столкнитесь с настоящей нуждой, съездите хоть раз, всего на несколько часов, на Дон к Алексееву! Тогда поймете, что нужно делать, и тогда станет вам стыдно….

Я говорила горячо, даже из себя вышла.

– Но поймите, – вскипел Гучков, – я не чудотворец. У меня на шее вся Сибирь.

– Если вы не чудотворец, то я тем менее, – отвечаю.

После этой размолвки Гучков как будто смягчился:

– Приходите завтра, я денег достану.

– Завтра не приду. Уезжаю на Дон.

– Как? Сегодня? Ведь вы только приехали?

– Да, сегодня приехала, сегодня и уезжаю.

Гучков дал мне честное слово, что к следующему моему приезду приготовит деньги.

От Гучкова – в комитет. Пришло еще 20 офицеров во главе с поручиком Мандельштамом. Устроила и их в команде и вручила деньги от Когана. Команда отправилась грузиться в вагоны пораньше. Партия, направлялась в Ростовскую городскую управу. Было их всего 211 человек. Я осталась в комитете, хотелось забрать побольше бланков. Пришла сестра поручика. Дашкевича и заявила, что семья три дня не ела. Дала ей триста рублей.

Вдруг прибежал офицер: в Офицерском экономическом обществе, доложил он, собраны деньги газетой «Русское Слово» для семей офицеров, погибших от самосудов; деньги находятся в распоряжении некоего генерала, председателя Экономического общества. Оставалась два с половиной часа до отхода поезда. Я отправилась с Крыловым в «Экономку» на Воздвиженку. Генерал (фамилии не помню) принял меня любезно. Я показала бумаги, просила помочь семьям убитых офицеров. Генерал ответил, что семьи расстрелянных его не касаются; он должен выдавать пособия семьям офицеров, погибших от самосуда на фронте, при удостоверении полкового комитета о факте самосуда. На эту глупость я могла только возразить, что никакая семья таких бумаг не получит, что такие переписки тянутся месяцами, что революция в разгаре, и если бы кто вздумал поехать в полк за документами, то и его постигла бы та же участь – погибнуть от самосуда… Но доводы мои не возымели действия. Когда я вышла от генерала, на лестнице толпилось много офицеров. Я все им передала. Поручик граф Б. возмутился:

– Я застрелю этого дурака, как собаку.

На лестнице подошел ко мне некий штатский и представился: Бирюков (корреспондент «Русского Слова»). Сказал, что много обо мне слышал.

– Ну что ж, Марья Антоновна, неужели не пропала охота работать, – встретил меня Крылов, – подумали ли о том, что будет с вами и с нами, если большевики все откроют? Видим, как вы день и ночь бегаете, собираете гроши, как милостыню. А если арестуют вас – вы полагаете, кто-нибудь защитит? Попрячутся все, как мыши.

Слова Крылова тяжело отозвались во мне. Стыдно было смотреть ему в глаза. Простой солдат понимал положение лучше наших интеллигентов.

Я успела еще заехать на минутку в комитет, где забрала присланные Н. Гучковым письма для отправки в Кисловодск. Затем мы поспешили на вокзал.

21 ноября, в 10 часов вечера, отошел поезд в Новочеркасск. Ехать было трудно, не помогали даже наши документы. Всюду распоряжалась местная власть. Врывались в вагоны солдаты и матросы, все чаще грабили. Среди этой разгульной солдатчины ни одного культурного или хотя бы недикообразного человека. Но по пути в Новочеркасск на некоторых станциях были у нас и свои солдаты. На станциях Грязи, Воронеж, Лиски эти солдаты, проживая в городе, постоянно дежурили на вокзалах, имея при себе документы и малые суммы денег и поддерживая связь с местными находившимися на станциях революционными трибуналами.

Они высматривали офицеров… Бывали случаи, когда спасали офицеров от верной смерти. Один из спасенных рассказал мне в Новочеркасске такой случай. Выехала их из Москвы компания человек в девять, имели документы 251-го пехотного полка, а трое – документы Финляндского полка. Миновали самые опасные, как им казалось, места: Грязи и Воронеж. Приехали в Лиски. Тут заявили пассажирам, что предстоит проверка документов. Проверяли часа три, дошла очередь и до них: тех, у кого были документы 251-го пехотного полка, пропустили, но троих с документами Финляндского полка попросили выйти из вагона и оставили на перроне, с двумя красноармейцами. Собирались любопытные, толпа окружила задержанных, боявшихся пуще всего, что среди солдат найдется кто-нибудь из Финляндского полка: тогда – крышка. Толпа обсуждала вопрос: офицеры или нет? Вид арестованных говорил за то, что офицеры. Комиссар-еврей решил отправить всех к коменданту, пусть сам разбирает! До отхода поезда оставалось всего полчаса. Стоять среди пьяных солдат и ждать, что каждую минуту «узнают» – было невыносимо, тем более, что в 150 шагах от полотна железной дороги шли расстрелы. Но случилась неожиданность, спасшая им жизнь. Из толпы выскочил какой-то субъект – трудно было назвать его солдатом, – подошел к одному из арестованных, с радостным криком бросился к нему на шею и шепнул на ухо: «Я вас спасу». Потом неожиданный спаситель стал говорить речь:

– Товарищи, вы меня знаете?

– Знаем, – ответила толпа.

– Вот мой товарищ, вместе на фронте были, в одном госпитале лежали раненые, хороший был товарищ. А теперь вместо того, чтобы ему помочь, мы его еще задерживаем. Тут человек пострадал за родину, хочет ехать домой, а мы не пропускаем!

Толпа загудела: «Правильно, посадить в поезд! Довольно наш брат страдал».

Вернулся большевик, арестовавший офицеров, а толпа требует, чтобы задержанных посадили обратно в вагон. Неожиданный спаситель объяснил, что сразу узнал, кто арестованные: «Не мало таких, как вы, я выручил… Для того здесь и нахожусь. Сам солдат, а зовут меня Фоменко».

Выслушав этот рассказ, я ответила Коломейцеву:

– Но ведь этого Фоменко я же и оставила в Лисках для помощи офицерам.

Много спас Фоменко офицеров. Что с ним? Жив ли? Бог знает!

В Новочеркасск прибыли мы, кажется, 25 ноября.

Часть приехавших офицеров отправилась в казарму Корниловского полка, остальные – на Барочную улицу. Я сейчас же заявилась к генералу Эрдели и рассказала о предложении из Петрограда.

– Вы неутомимы, Марья Антоновна, – удивился генерал, – не ожидал вас так скоро. Пойдемте к Алексееву. А лучше я сам сообщу обо всем ему и Корнилову.

Я ушла отдохнуть в гостиницу. Было около часу, когда зашел за мною капитан Козин из Георгиевского полка, прося отправиться тотчас же к генералу Эрдели. На Барочной я застала генерала Алексеева. Минут через 15 пришел и генерал Корнилов. Поздоровавшись, сказал, что от генерала Эрдели много слышал о моей работе и горд за солдат, бежавших из плена: всегда знал, что молодцы! Я рассказала генералам о предложении из Петрограда взорвать Смольный институт во время заседания народных комиссаров. Генерал Алексеев, как всегда, спокойным и тихим голосом сказал:

– Нет, этого сейчас делать нельзя, за такое дело пострадают ни в чем не повинные люди. Начнется террор, поплатится население Петрограда.

Но генерал Корнилов был другого мнения, он говорил, что, уничтожив главных вождей большевизма, легче совершить переворот.

– Пусть надо сжечь пол-России, – запальчиво сказал он, – залить кровью три четверти России, а все-таки надо спасти Россию! Все равно когда-нибудь большевики пропишут неслыханный террор не только офицерам и интеллигенции, но и рабочим, и крестьянам. Рабочих они используют, пока те нужны им, а потом начнут тоже расстреливать. Я лично сторонник того, чтобы намеченный план привести в исполнение.

Бесспорно, согласия относительно действий против большевиков между Алексеевым и Корниловым не было. Корнилов стоял за крутые меры, Алексеев хотел бороться, не применяя террора.

– Передайте, пожалуйста, кому следует, – закончил нашу беседу Алексеев, – в Смольном: нельзя подводить мирных жителей…

Корнилов встал и, еще раз поблагодарив меня за работу, сказал:

– Продолжайте работать, как работали до сих пор. Передайте от меня бежавшим привет. Я напишу им несколько слов.

Он написал на клочке бумаги: «До глубины души тронут вашей ко мне любовью. Желаю сил и энергии для дальнейшей работы на благо России. Ваш Корнилов».

Передав мне эту записку, Корнилов ушел, недовольный. Генерал Алексеев спросил меня, когда я уезжаю.

– Сегодня же вечером.

– Так скажите, – еще раз повторил Алексеев, – что я, генерал Алексеев, против террора, хотя и не жду ничего хорошего…

Осталась я вдвоем с генералом Эрдели. Он был печален. Я передала ему все приказы из Москвы и Петрограда. Вскоре пришли полковник Дорофеев и Кириенко, последний принес письмо генералу Брусилову. Но долго сидеть у генерала Эрдели я не могла, так как у меня пошла кровь горлом. Я вернулась в гостиницу. Генерал Эрдели обещал зайти. Часов в 6 вечера он явился с полковником Дорофеевым, а немного спустя, узнав о моем нездоровье, навестил меня М.П. Богаевский. Он сообщил о прибытии из Ставки санитарного поезда номер 4, о котором говорил Н.И. Гучков, и все жаловался, что плохи надежды на казаков. Я, в свою очередь, пожаловалась присутствующим, что поездки мои в Москву становятся все труднее; на местах никто не слушается распоряжений Московского совета.

– Я хотел предложить вам, Марья Антоновна, – сказал М.П. Богаевский, – в Москве начинается голод: хлеба нет. Зато полно мануфактуры и других товаров. Чтобы уменьшить ваш риск при поездках в Москву, мы дадим вам бумагу, якобы вы обратились к нам за мукой на выпечку сухарей для пленных, а эту муку мы согласны дать в обмен на белье и разные теплые вещи для казаков.

– Конечно согласна! – ответила я.

Генерал Эрдели и полковник Матвеев были довольны, что нашелся выход из положения. Богаевский написал тут же записку к Половцову. Генерал Эрдели попросил меня привезти два вагона белья и затем остаться в Новочеркасске.

– Белье заберем, а муки не дадим, – закончил он.

Андриенко вернулся с бумагой от Половцова. Написано было, что нет препятствия для обмена нескольких вагонов муки на теплое белье и одежду и что для переговоров в Москве уполномочены М.А. Нестерович и Андриенко.

Приближалось время нового отъезда. Богаевский ушел, генерал Эрдели наказал привезти побольше офицеров, так как считал эту поездку последней.

На этот раз дорога выдалась ужасающая. Если солдатам, набившимся в поезд, казалось, что он идет медленно, они попросту сбрасывали машиниста на рельсы и становились на паровоз сами, а когда стрелочник не пропускал поезда, то пьяная солдатская толпа немедленно кидалась бить его… Мы добрались до Москвы только 29 ноября утром.

* * *

С вокзала, как всегда, я отправилась в комитет, где приезжие из Петрограда солдаты ждали ответа генерала Алексеева. Разочарование было большое.

– Увидите, – говорили солдаты, – не такие еще пойдут расстрелы: перебьют всю интеллигенцию, а потом возьмутся за рабочих и крестьян. Может, мы и не послушаем генерала, устроим взрыв… Ведь Алексеев, сидя в Новочеркасске, не знает, что решается большевиками в Петроградском совете. «Беспощадный террор, тогда победим» – ведь вот их лозунг.

Сделав все необходимое в комитете, я отправилась домой (опять кровь горлом). Дома вызвали врача Новицкого. Запретил мне вставать с постели – иначе не ручался за то, что будет через месяц.

Но как не встать, когда сегодня же надо опять в комитет! Вечером, после сцены с домашними, – не хотели пускать, – отправилась к генералу Брусилову, лежавшему в госпитале у Руднева (был ранен осколком снаряда, попавшим в его дом во время московских беспорядков). Он лежал, но чувствовал себя бодро. Сказал, что рана не так серьезна, но ей нарочно не дает зажить, чтобы оставили в покое и большевики, и не большевики. Я передала ему письмо, привезенное из Новочеркасска, в котором генералу предлагалось бежать на Дон с помощью нашего комитета.

Брусилов прочел письмо, положил под подушку и сказал, отчеканивая слова:

– Никуда не поеду. Пора нам всем забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным.

Меня как громом поразило.

Д.А. Марченко

М.А. Нестерович-Берг

М.Н. Мельников

А.С. Лукомский

А.И. Деникин

Б.А. Суворин

Р.Б. Гуль

А.П. Богаевский

А.Н. Черепов

А.П. Ваксмут

В.А. Ларионов

Генерал от инфантерии М.В. Алексеев

Генерал-лейтенант И.П. Романовский

Генерал-лейтенант А.И. Деникин

Генерал-майор А.М. Назаров

Генерал-лейтенант Н.Н. Духонин

Генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов

Генерал-лейтенант С.Л. Марков

Генерал от кавалерии А.М. Каледин

Полковник А.П. Кутепов

Полковник В.М. Чернецов

Полковник И.К. Кириенко

Подполковник Л.М. Ерогин