Текст книги "Зарождение добровольческой армии"

Не прошло и полутора месяцев, как батальону пришлось начать боевую службу Родине в совершенно исключительных и тяжких условиях, и он провел ее с полным и ясным сознанием – за что и во имя чего!

Техническая рота

Предполагаемое разворачивание Добровольческой организации в армию требовало начать сбор и формирование кадров будущих воинских частей специального назначения: саперных, телеграфных, железнодорожных, броневых, авиационных и др. Начало было положено в Ростове: все поступающие, как и поступившие в организацию раньше, чины таких частей назначались в особую роту, получившую название Технической.

С началом формирования, за неимением машин, аппаратов, инструментов, рота несла обыкновенную службу пехотной части, но в ближайшие же дни ее чины – железнодорожники, приступили к обслуживанию железнодорожных линий, отходящих от Ростова, необходимых для военных целей. Забастовки, саботаж и вредительство заставили немедленно формировать железнодорожные бригады для управления паровозами и ведения воинских эшелонов; группы специалистов для проведения ремонта паровозов и пр. Приступлено было к формированию бронепоезда и отряда бронеавтомобилей. С авиационного завода в Таганроге в Ростов был доставлен даже один аэроплан, который, однако, оказался не вполне исправным. Чины саперных частей проводили починки железнодорожных путей, мостов, телеграфных линий и поддерживали связь.

Знакомых с техникой управления паровозами были единицы, а требовались десятки людей, поэтому на эту службу брались даже едва знакомые с ней. Для большинства нефтяные паровозы были новостью. Однако изучали дело буквально в течение нескольких часов.

Главным вдохновителем и инструктором в этом деле был сорокалетний доброволец, знаток дела прапорщик Шмидт²⁵¹, работавший ранее по такой специальности в Екатеринославе. Он наблюдал за железнодорожным депо. В его распоряжении находился всегда караул от роты для охраны депо. Его энергия и бодрость были поразительны и заразительны. О нем знали все, и что особенно обращало на него внимание, это поразительное сходство во всем с Великим Князем Николаем Николаевичем.

В течение периода ростовских боев Техническая рота несла потери, особенно железнодорожниками. Нельзя не отметить, что, несмотря на неопытность железнодорожных бригад, не было ни одной катастрофы, ни одной серьезной порчи паровозов.

Когда Добровольческая армия оставляла Ростов, в роте было около 120 человек. Командовал ею полковник Кандырин.

Впоследствии Техническая рота выделила кадры на формирование броневых частей, в авиацию, а затем развернулась в три роты:

1-ю Инженерную, 1-ю Железнодорожную и 1-ю Телефонографную, получившие шефство генерала Маркова.

Формировались в Ростове и другие части: «Партизанский отряд имени генерала Корнилова» и кавалерийская часть. Они составлены были из офицеров, пробравшихся с фронта Великой войны. Партизанский отряд скоро достиг внушительной численности – до 500 человек. Формирование кавалерийской части затруднялось отсутствием коней, отчего немало кавалеристов продолжало оставаться в пехотных частях.

Ударный дивизион

Во второй половине декабря в Ростов с фронта Великой войны прибыла в полном порядке целая кавалерийская часть – Ударный дивизион Кавказской кавалерийской дивизии. Развал армии коснулся и дивизиона, но его командир, полковник Ширяев, и помощник, ротмистр Дударев²⁵², все же сохранили дивизион в составе 80 человек – трети его нормального состава – и привели его на Дон, отдав в распоряжение генерала Корнилова. Несмотря на близость своих домов, так как почти все были уроженцами Кавказа, разных его национальностей, чины его остались в Добровольческой организации. Их, кавалеристов, не смутило даже то, что, за неимением коней, им придется, может быть, начать воевать в пешем строю.

Дивизион дважды выступал из Ростова: конвоировать на станцию Степная несколько сот человек, сидевших в тюрьме, где они были отпущены «на все четыре стороны», чем Ростов избавился от опасного элемента; и второй раз – по срочному вызову для ликвидации красных партизан, подошедших к линии железной дороги из Ростова на Матвеев Курган.

К концу января в дивизионе было уже около 120 человек, в каковом составе он выступил в бой у станции Батайск. Для руководства в пехотных боях дивизиону было придано несколько офицеров из 2-го Офицерского батальона.

* * *

С середины декабря из Новочеркасска в Ростов стали переводиться уже сформированные части, с целью их пополнения и разворачивания в более крупные соединения.

2-я Офицерская рота стала пополняться офицерами-добровольцами из Ростова, но главным образом офицерами, прибывающими с Кавказского фронта. Вскоре рота была переформирована во 2-й Офицерский батальон, командовать которым назначен полковник Лаврентьев из Ростова, один из немногих старых офицеров, горячо осуждавший пассивность и пораженчество ростовского офицерства.

Полковник Лаврентьев выбрал систему последовательного пополнения рот в порядке их номеров, надеясь на поступление достаточного числа добровольцев, и глубоко ошибся. К концу декабря он имел в 1-й роте около 100 человек, во 2-й – около 80 и в 3-й и 4-й – едва по 30.

В январе боевая обстановка потребовала вызова на фронт 1-й и 2-й рот. Эти роты в батальон уже не вернулись, и полковник Лаврентьев остался с двумя самыми малочисленными, с которыми и вступил в бой. По оставлении Ростова батальон был сведен в роту, получил пополнение и стал 2-й ротой Офицерского полка.

3-я офицерская (Гвардейская) рота, надеявшаяся на пополнение добровольцами из гвардейских частей, с тем чтобы развернуться в отряд, таковых получила небольшое число, достигнув к концу декабря лишь силы в 70 человек. В Ростове ее принял последний командир л. – гв. Преображенского полка полковник Кутепов. В таком составе в январе рота и вступила в бои. После оставления Ростова рота была влита в Офицерский полк, составив взвод в его 3-й роте.

Морская рота также не преуспела в увеличении своей численности, едва достигнув силы в 70 человек. Находившееся в Ростове мореходное училище не согласилось отпустить своих старших учеников. Ротой командовал капитан 2-го ранга Потемкин. Позднее рота вошла в состав Офицерского полка.

Юнкерский батальон

Переведенный в начале второй половины декабря в Ростов, батальон расположился в центре города. Пополнений своих рядов он не получал, так как приток героической молодежи на Дон прекратился и он оставался в составе тех же 120 человек и 2 рот: Юнкерской и Кадетской.

Батальон производил занятия и нес караульную службу. Он и его чины не только отличались своим идеальным видом, но и крепкой дисциплиной. Моральное состояние молодежи было отличным.

Получая отпуска в город, молодежь вела себя так, как положено было по уставу военно-учебных заведений. Она в каждом офицере видела или хотела видеть офицера-добровольца и отчетливо приветствовала их. Даже масса офицерства города Ростова, поставившая себя вне Добровольческой организации, с небрежностью отвечавшая на приветствия офицеров-добровольцев, отвечала юнкерам и кадетам вежливо и с явным смущением.

К своей службе чины Юнкерского батальона относились строго. Об этом в городе знали все. В начале января произошел показательный случай, убедивший всех в крепости, непоколебимости духа и твердости дисциплины в батальоне.

Воззвания и обращения донской власти города Ростова к населению с призывом к спокойствию, порядку и работе не влияли на рабочих, все время подстрекаемых к разного рода выступлениям агитацией и пропагандой большевиков. Власть, однако, относилась и реагировала на это весьма гуманно. Пользуясь безнаказанностью, возбужденные толпы усиливали свои выступления. Однажды толпа, все увеличивающаяся в числе, с криками: «Долой войну! Долой контрреволюцию! Долой кадетов!» – уже не могла быть остановлена караулом от Юнкерского батальона, и пришлось вызвать на помощь дежурную часть, в этот день – взвод от «кадетской» роты. Но и подход взвода не остановил толпу и не успокоил ее. Тогда офицер, командир взвода, потребовал, чтобы толпа немедленно разошлась, и что, если она не разойдется по третьему его предупреждению, он откроет огонь. Толпа не расходилась и продолжала свои вызывающие крики. После третьего предупреждения толпа разбежалась, оставив на месте 4 убитыми и нескольких ранеными.

Этот кровавый эпизод не имел видимых последствий в смысле повторения подобных выступлений, но рабочие затаили в себе звериную злобу против «кадетов». Нейтральное население города было перепугано, боясь мести рабочих и большевиков. Особенно забеспокоилось за свои жизни нейтральное офицерство, возымевшее смелость громко осуждать эту расправу «с безоружным населением». Добровольцы же признавали такое проявление силы неизбежным и необходимым, и лишь немногие высказывались: «Офицер погорячился!»

Перепугана была и донская власть города. Она приняла участие в торжественных похоронах убитых, пропуская мимо ушей чуть ли не взывающие к отмщению речи.

Героическая молодежь судила о своих стремлениях и поступках просто: дать народу покой и прекратить бунт; для Родины – порядок и свободу и не допустить большевистскую тиранию и кабалу. Можно предположить, что многие из нейтралистов-офицеров в глубине своих мыслей и чувств не порицали добровольцев, но им мешал сознаться в этом животный страх за свои жизни.

В Таганроге

В ноябре в Таганроге стояли: донской пластунский батальон и Школа прапорщиков, которые поддерживали в нем порядок. В конце этого месяца должно было быть восстание большевиков, одновременно с восстанием в Ростове. Два запасных полка и тысячи рабочих должны были захватить в городе власть. Но в это время с фронта возвращались донские части, полки, еще не вполне разложенные пропагандой, и восстание не состоялось. Эти донские полки приняли участие в подавлении восстания в Ростове.

Но общее положение в Таганроге, после того как проехали донские полки, было очень тревожным. Город, собственно, находился во власти революционной стихии, а влияние гарнизона, в сущности, ограничивалось лишь местами его стоянок. Вскоре совершенно разложившийся пластунский батальон был выведен из города. Положение оставшейся одной в городе Школы прапорщиков было весьма тяжелым, несмотря даже на то, что в середине декабря отряд в 40 офицеров 1-го Офицерского батальона произвел налет на казармы, занимаемые запасными полками, заставил разбежаться их чинов и захватил немало оружия.

Школа прапорщиков – 3-я Киевская, была переведена в Таганрог из Киева в начале ноября, после восстания большевиков и усмирения петлюровского бунта. Декрет Совнаркома о роспуске военно-учебных училищ начальником школы, полковником Мастыко, и командирами ее двух рот подполковниками Дедюрой и Макаревичем, выполнен не был и они сохранили ее с ее 400 юнкерами, подчинившись генералу Алексееву.

Школа получила задание поддерживать порядок не только в Таганроге, но и на железной дороге на Ростов. Одна из рот повзводно стала на станциях Кошкино, Марцево, Бессергеновка и других. Роте приходилось обезоруживать разъезжающихся по домам дезертиров, обеспечивать от грабежей население, но и иметь вооруженные столкновения с целыми бандами большевиков и нести потери. Служба разбросанной школы была опасной и утомительной.

С 1 января школа была связана узами боевого братства с частями 2-го Офицерского батальона. В феврале она, понесшая большие потери, была расформирована, и около трети ее состава влилось в Юнкерский батальон, а затем вместе с ним и в Офицерский полк.

В Таганроге также была открыта запись добровольцев. Но, как и повсюду, на призыв к борьбе откликнулось ничтожное меньшинство. Из многих сотен офицеров записалось лишь, и то не сразу, около 50 человек, из которых энергичный капитан Щелканов сформировал Таганрогскую офицерскую роту при 2 пулеметах. Рота вошла в тесный контакт со Школой прапорщиков и вместе с нею выполняла общие задания. Вскоре рота была влита в 1-ю роту 2-го Офицерского батальона.

1918 год

Новый год добровольцы встречали, поскольку им позволили обязанности службы, дружными семьями в своих частях, за скромно накрытым новогодним столом. Они кричали громкое «ура» за Россию, за Добровольческую армию, за победу.

С юнкерской батареей встречал Новый год генерал Марков. Он пришел в помещение батареи, где еще не были вполне закончены приготовления к встрече.

– Не смущайтесь! – сказал он юнкерам. – Я могу быть полезным и при накрывании стола.

Первый тост генерал Марков поднял за гибнущую Родину, за ее Императора, за Добровольческую армию, которая принесет всем освобождение. Этим тостом генерал Марков предложил закончить официальную часть. Затем, за глинтвейном, началась общая беседа. Между прочим он высказал свою наболевшую мысль, что в этот черный период русской истории Россия не достойна еще иметь Царя, но, когда наступит мир, он не может себе представить Родину республикой.

Двухчасовая беседа закончилась такими словами генерала Маркова:

– Сегодня для многих последняя застольная беседа. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Вот почему не будем ничего желать себе: нам ничего не надо, кроме одного: да здравствует Россия!

Простившись с батарейцами, генерал Марков поспешил к своей семье.

Для всех добровольцев было совершенно очевидным тяжелое внутреннее положение Дона и совершенно грозным – внешнее. Советская власть открыто объявила войну «контрреволюции» Каледина. К границам Дона подтягивались части красной гвардии; ее отряды, поддерживая местных большевиков, уже проникали на его территорию. Станицы безропотно отдавали себя под власть большевиков; более того – переходили на их сторону.

Лишь немногие сотни донских патриотов встали на защиту своего края, половину которых составляла молодежь. Уже в декабре на Дону говорили о славных партизанских отрядах Чернецова, Семилетова и других, защищавших его. Атаман Каледин благословлял их на бранный подвиг, Донское правительство их терпело, а масса – в лучшем случае оставалась к ним безразлична. Партизанские отряды сами добывали себе оружие. Не было у них орудий, хотя таковых в донских складах находилось в достаточном количестве.

Было очевидно, что близко время, когда Добровольческой армии придется вступить в бой. Она находилась еще в периоде формирования; ей необходимо было вооружение. Насчитывала она в своих рядах около 3000 человек, имела всего два орудия и не имела кавалерии. На пополнение добровольцами надежды резко пали: Дон был окружен почти сплошной цепью заградительных отрядов. Маленькая Добровольческая армия, кроме того, стояла по частям в трех городах: Новочеркасске, Ростове и Таганроге.

В 1-м Офицерском батальоне

В ночь на Новый год батальон был переведен в казармы на Ботанической улице Новочеркасска, где помещался донской пласт, батальон и батарея. Соседство ненадежное и беспокойное. К радости всех, по соглашению с донскими властями, оружие, сданное две недели назад, после экспедиции в Таганрог, было возвращено батальону. Получение его происходило ночью, дабы не возбуждать враждебно настроенную казачью массу. Тогда было получено 6 пулеметов Максима с тремя тысячами патронов на каждый, 4 пулемета Кольта, два ручных Льюиса, большое количество винтовок и патронов.

Быстро сформировалась пулеметная команда. Не было у нее лишь лошадей и двуколок. Количество патронов было доведено до 120 на человека. Только теперь чины батальона решили, что они вооружены «до зубов», хотя многого еще недоставало.

Однако малочисленность батальона, как и всей Добровольческой армии, была постоянной темой разговоров среди офицеров. Приписать ее отсутствию приказа о мобилизации офицеров никто уже не мог, так как все были убеждены, что таковой приказ, будь он отдан генералом Алексеевым или генералом Корниловым, исполнен не был бы. Высказывалась даже мысль о вине своей, вине каждого добровольца-офицера.

«Меня всегда удивляло одно, – записал один из офицеров, – почему мы не увлекли с собой десяток-другой унтер-офицеров и солдат? Ведь были преданные и так же, как и мы, настроенные среди них. Впервые эта мысль пришла мне в голову в Новочеркасске, когда я увидел солдатский состав корниловцев. Не было ли тут какой-то доли «офицерской обиды», заставлявшей думать только о себе. Но с другой стороны, это было бы очень рискованным и почти неосуществимым предприятием. Но почему мысль об этом в свое время не приходила?»

Много вопросов и «больных» тем возникало среди офицеров в то время. От признания упущения, приведшего к малочисленности Добровольческой армии, переходили к теме о виновниках революции, не исключая из них в какой-то степени и себя, а признав революцию как совершившийся факт, говорили о разномыслии среди офицеров, которое она породила. Монархия? Республика? Временное правительство? Учредительное собрание? Только вопрос о советской власти не вызывал никаких споров.

Происходили и инциденты, но разрешались они весьма мирно. В батальоне был поручик Смирнов. Когда он явился к нам в роту, мы с недоверием отнеслись к нему. Был он тогда немного навеселе и начал ко всем придираться. «Что, монархию восстанавливать собрались? Ишь монархисты какие задним умом! Где уж вам! Не могли отстоять ее, когда должны были, когда о присяге должны были помнить. А теперь уж – дудки!»

Мы заподозрили в нем большевика. Он был арестован. Было расследование, которое установило совершенную его непричастность к большевикам, как по делам, так и по убеждениям. Укоряя других, он укорял и самого себя.

Перед боем он говорил: «Чувствую, что живому мне не быть. Да и не хочу я жить после того, что мы наделали. Пока жив, буду бить большевиков, но и сам себя не пожалею».

Рыжий, большого роста, сильный… Убит он был в упор. Что-то отчаянное было в натуре у поручика Смирнова, отчаянное в высказывании своих мыслей, отчаянное в делах. Но он был прав…

В терзаниях мыслей и переживаний всех примирительную роль и указующую на единственно правильный путь данного момента играл доброволец Калашников. Вот что записано о нем в воспоминаниях:

«Вольноопределяющийся Калашников 22-летним студентом в 1905 году был сослан в Сибирь, где пробыл 12 лет. Заслуженный деятель революции, досрочно освобожденный ею из далекой Сибири и ею же вознесенный на вершины власти, – он первым оказался в стане ее смертельных врагов: генерала Алексеева и генерала Корнилова. Комиссар Северного фронта, он не задумался порвать со своим прошлым и променять карьеру крупного государственного масштаба на подбитую ветром шинель добровольца. Много загадочного таил в себе этот чистый сердцем человек. В нем было что-то от Шатова. Вечный и неустанный искатель истины, он не умел и не хотел служить ни одному делу, не отдавшись ему целиком. Как и почему засосала его грязная тряпка революции, навсегда останется тайной. Сыграла ли тут роль впечатлительность или жажда служения идеалу? Кто знает? Но что служил он тому, во что верил со всей честностью и жертвенностью своей натуры, для нас, знавших его, не представляло сомнений. К нам он пришел не в поисках поста, как это многие делали тогда. Он пришел занять место в строю. Невтянутый, незнакомый с воинским делом, он с жадностью надевал на себя непосильные вериги. Состоятельный человек, он отдал не только себя, но и все бывшие с ним несколько сот тысяч рублей Добровольческой армии. Занимая столь высокий пост при Временном правительстве, он не мог не знать о жертвенной крови русского офицера. Какая-то капля этой крови упала ему на сердце и сразу смыла весь обман революции. В ее размалеванное лицо швырнул он все, чем наградила она его, и бросился к оставленному храму. Две розы положил вольноопределяющийся Александр Васильевич Калашников к подножию алтаря обретенной им России: белую – своей чистой души и красную – своей крови. Благодарной памятью белых соратников и широким красным пятном на белой пелене снега – их обе приняла Россия!»

«Служить России и бороться за нее», – вот что утверждалось добровольцами. И сугубое значение имело это, когда оно говорилось начальником перед строем своих подчиненных. Одним из таких был командующий 3-й ротой 1-го Офицерского батальона штабс-капитан Пейкер. «Он обожал свою роту, но старался скрывать свою любовь за суровыми требованиями воинской дисциплины. И все же отеческая мягкость всегда чувствовалась в его обращении со своими офицерами», – записано о нем в воспоминаниях. Не сильно ли сказано: молодой офицер – и «отеческая мягкость» в отношении таких же молодых, как и он сам? Но так было, и было для роты вполне нормально: офицеры составили семью-роту и командир роты – ее отец, и его слова перед строем роты – слова ответственные. Штабс-капитан Пейкер говорил своей роте: «Эта война – это общее русское горе и общее русское страдание. Как смеем мы считать себя русскими, если не разделим эти страдания с русским народом. Поверьте мне, господа офицеры, что наша национальность определяется не нашими привычками и не теоретической любовью к отвлеченной России, а нашей неразрывной связью с судьбами ее, от чего мы не имеем права уклоняться». Через короткое время штабс-капитан Пейкер был смертельно ранен и умер.

Настроение в батальоне крепло не по причинам, приходящим извне, которых и не было, а внутри его самого. Окончательно все разногласия отпали после посещения в первой половине января батальона генералом Корниловым.

Вот воспоминания об этом посещении нескольких офицеров:

«Одетый в штатское пальто, со ставшим традиционным треухом на голове, генерал Л.Г. Корнилов походил на рабочего. Поздоровавшись и собрав вокруг себя офицеров, он начал говорить о формировании армии, об ее политической платформе, о необходимости вооруженной борьбы с большевиками. «В моей армии место всем, от правых до левых. Здесь нет места только большевикам!» – твердо заявил он. Корнилов говорил о военном и политическом положении России, о необходимости свержения агентов германского генерального штаба. Речь генерала Корнилова, простая и близкая простотой своих слов, его голос, интонация, возбуждали больше, чем выработанные эффекты записных ораторов. За ней чувствовалась страшная личная сила, покоряющая и импонирующая».

«Основным в речи Корнилова было: вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом беру я на себя. Но вы должны знать – за что я веду борьбу и во имя чего призвал вас к этой борьбе, отдавая такой жестокий приказ».

Свидетельства говорят, что генерал Корнилов в своей речи коснулся несколько пространно политической базы Добровольческой армии. Он говорил, что все собравшиеся здесь, как и он сам, естественно, имеют свои взгляды и суждения о монархии и республике и свои убеждения касательно будущего устройства России, но что верховным вершителем судеб Родины будет лишь Всероссийское Учредительное собрание, решение которого обязательно для всех.

«Легендарный герой, о котором большинство только слышало, в простой обстановке и обыденными словами сумел вдохнуть в окружавших его офицеров свою веру, свою железную волю к борьбе. Генерал Корнилов пробыл в батальоне около часа, оставив у всех одну мысль: «Он наш Вождь!» Одно чувство: «Он с нами!»

«Генерал Корнилов заставил нас предать забвению наши политические взгляды и суждения ради единственно всеобъемлющего – за Россию!»

Экспедиции и предприятия

Орудия для армии предстояло добыть любой ценой и в кратчайшее время.

Было известно, что немало орудий имеется в Екатеринодаре и получить их там сравнительно легко. Было и предположение, что доставить их на Дон возможно, однако, при наличии команды сопровождения, которая не побоялась бы применить силу оружия, если будут препятствия. Для этого 4 января была сформирована особая команда в числе 54 человек, под начальством капитана Беньковского: 7 офицеров и 14 юнкеров 1-й батареи, вооруженных винтовками и с 1 пулеметом и 33 офицера 2-й и 3-й батарей.

Уже в Ростове у вагона команды появилась толпа рабочих, кричащая, что «кадеты» едут на Кубань, чтобы утопить мирные станицы в крови. Подошедший патруль разогнал толпу. На станции Кущевка команде сообщили, что на станции Тихорецкая она будет арестована. Это побудило ее направиться к месту назначения по Черноморской железной дороге. Но и там была пробита тревога: станцию Старо-Минскую команда проскочила только угрозой открыть огонь, но на станции Тимошевской в последний момент к ее вагону подошел назвавшийся командиром 2-го Таманского полка некий полковник Фесько и предложил, при условии выдачи оружия, вывести команду из создавшегося положения, после чего команда будет продолжать свой путь, заверив это «честным словом офицера». Поверив, команда сдала оружие и… была арестована и отвезена в Новороссийск в распоряжение властей «Черноморской советской республики».

Судьба арестованных для них самих была совершенно очевидной. Их уже вели на расстрел, как неожиданно было изменено решение, и их посадили в тюрьму. Оказалось, как они узнали, Кубанское краевое правительство, по просьбе генерала Алексеева, заявило Новороссийскому Совету, что судьба ста пятидесяти видных красных деятелей, захваченных на Кубани, будет зависеть от судьбы арестованных офицеров, и кроме того, с Кубани будет прекращена доставка продовольствия в Новороссийск, что и спасло добровольцев. Красные не приняли лишь предложения об обмене арестованными.

В тюрьме добровольцы просидели три месяца, не ожидая для себя ничего хорошего. До них доходили слухи об оставлении Добровольческой армией Дона, об ее неудаче на Кубани и смерти генерала Корнилова. Узнали они и о том, что солдаты Варнавинского полка потопили в море 40 своих офицеров…

Но опять неожиданное для них обстоятельство резко изменило их судьбу. В Новороссийск прибыла из Севастополя, к которому подходила германская армия, Черноморская эскадра. Ее командующий, адмирал Саблин²⁵³, опасающийся, что германская армия, начавшая переправляться через Керченский пролив на Тамань, будет наступать и на Новороссийск, добился освобождения из тюрьмы добровольцев, так как они необходимы для защиты порта.

Офицеры были размещены по частным квартирам, причем им было заявлено властями, что исчезновение хотя бы одного из них или малейшее действие в пользу врага – и все они будут расстреляны. На «свободе» бывшие узники наблюдали жизнь интеллигенции, думающей только о себе и разговаривали с офицерами-моряками, поражаясь при этом их равнодушным отношением к делу Добровольческой армии, хотя их эскадра и стояла под Андреевским флагом. Весь интерес был сосредоточен на судьбе эскадры.

А через немного дней произошла драма Черноморского флота. Немцы требовали возвращения его в Севастополь, то есть сдачу им, а Совет Народных Комиссаров требовал потопления флота. Моряки не оказались единодушными. «Мы были, – записал один из офицеров, – бессильными свидетелями душераздирающих сцен, когда старые черноморцы плакали, как женщины, умоляя красную сволочь пожалеть корабли». Большая часть матросов решила не выполнять распоряжения советской власти и уплыла в Севастополь, занятый немцами. Но меньшая его выполнила и утопила на рейде дредноут «Свободная Россия» и несколько других судов.

После этого в Новороссийске водворилась полная анархия, господами которой были матросы, красноармейцы, большевики. У группы добровольцев уже не стало защитников, и они решили бежать, приобретя через служивших в Совете своих благожелателей необходимые документы. Бежали они, выехав по железной дороге на Екатеринодар; другие – пешим порядком к немцам на Тамань; третьи – захватив оставленный без надзора морской катер, вести который мог подпоручик Янчевский, на нем на ту же Тамань. О судьбе части ничего не известно, но остальные выбрались из красной зоны и впоследствии снова присоединились к Добровольческой армии.

* * *

Атаман Каледин старался всячески убедить комитеты выдать орудия добровольцам, но неудачно. Но вот оренбургские казаки, ехавшие домой через Царицын, так как большевики ставили условием пропуска их только безоружными, сдали свои орудия, и для атамана представился случай выдать добровольцам не донские орудия.

10 января командир Юнкерской батареи, подполковник Миончинский, с нарядом юнкеров отправились в расположение донского артиллерийского дивизиона для приема указанных атаманом орудий и имущества. Юнкера уже увезли орудия, но часть их задержалась с приемом остального имущества. Но вдруг донские комитетчики спохватились: не было испрошено разрешение комитета на передачу орудий и имущества, а потому они требуют возвращения орудий. В подтверждение своей настойчивости казаки арестовали всех еще находившихся в расположении дивизиона, юнкеров, обещая их немедленно освободить после возвращения орудий. О происшедшем было сообщено в штаб формирования и получено приказание возвратить орудия. Неудача и тяжелый удар по авторитету атамана Дона!

В один из ближайших к описанному эпизоду дней произошел новый эпизод с «поисками» орудий, чрезвычайно серьезного характера, но закончившийся удачно. Инициатором его был 1-й Офицерский батальон, уже чувствующий свою силу и рискующий дерзать.

Казачья батарея, стоявшая на дворе казарм на Ботанической, где размещался батальон, являлась с первого же дня, как батальон перешел в эти казармы, объектом серьезного вожделения.

Обеденное время представлялось самым удобным для похищения ее, так как занятые едой казаки находились в казармах и двор оставался пустым. Задача справиться с часовым возлагалась на прапорщика Паля²⁵⁴, для каковой цели ему была выдана бутылка водки. Прапорщик Паль принял возложенное на него поручение с нескрываемым удовольствием. Предупрежденные батальоном юнкера-артиллеристы с двумя конными уносами расположились на Ботанической в непосредственной близости от ворот казарм.

Из окон помещения батальона происходящая сцена была видна как на ладони. Во двор, пошатываясь, вышел прапорщик Паль, держа на отлете заветную бутылку, и направился к ближайшему орудию, под которым и расположился, совершенно не обращая внимания на часового. Часовой угрожающе приблизился к нему, но, видимо, убедившись в безопасности его действий, остановился перед ним в недоумении. Через минуту оба сидели рядом, обняв друг друга за плечи и попеременно прикладываясь к бутылке. Наблюдавших из окон офицеров действия прапорщика Паля начали несколько беспокоить. Являлось сомнение: уж не израсходует ли он казенное имущество без толку. Вскоре сомнения рассеялись, так как оба поднялись и направились к узкому коридору, образуемому забором и внешней стороной казармы.