Текст книги "Зарождение добровольческой армии"

Капитан Менжинский, бывший курсовой офицер Михайловского артиллерийского училища, приказал юнкеру батареи Анатолию Раскину добыть на Ростовском вокзале паровоз, так как паровоз эшелона батареи, стоявшей у Батайска, был поврежден.

Анатолий Р. взял с собой юнкера той же батареи Николая П., и оба они направились в Ростов, где на вокзале захватили силой один паровоз. Николай П., вооруженный винтовкой, остался на захваченном паровозе, а Анатолий Р. вышел в телеграфно-телефонную станцию, находившуюся невдалеке, чтобы связаться с капитаном Менжинским у Батайска.

Анатолий Р. наблюдал угрожающее поведение машиниста и кочегара на паровозе, ожидая каждую минуту, что Николай П. подвергнется нападению. Ему не удалось связаться по телеграфу с капитаном М. Через некоторое время пришел посланный капитаном М. юнкер Сергей Сергиевский и сообщил, что паровоза уже больше не нужно, так как батарея будет разгружаться и пойдет в Ростов походным порядком. И что приказано взять одну из подвод со снарядами, стоявших за вокзалом, и привести на Темерник у Ростова, куда должен направиться по выгрузке 2-й взвод батареи. Взяв подводу со снарядами, юнкера Анатолий Р., Николай П. и Сергей С. повели ее на Темерник. По дороге ко взводу они попали под артиллерийский огонь противника.

Прибыв ко взводу, стоявшему на позиции, юнкера увидели, как командир взвода поручик Дорман был убит. Взвод уже снимался с позиции и начал уходить рысью. Оказалось, что взвод был частично окружен обходной колонной и только что отбился картечью от наступающего противника. Взвод направился к Лазаретному городку, где и присоединился к выступающим из Ростова частям Добровольческой армии.

О выступлении Добровольческой армии из Ростова тогда, после боя у Темерника, юнкерам Анатолию Р., Николаю П. и Сергею С. ничего не было сообщено. Не получив никаких приказаний, все три юнкера, сопровождавшие подводу со снарядами, вернулись обратно на Ростовский вокзал.

Здесь уже никого не было, ни на платформе, ни в помещениях вокзала. На путях стояло несколько товарных вагонов. В одном из них был склад сапог с голенищами, японского изделия. Николай П. обменял свои разбитые юнкерские сапоги на крепкую пару новых сапог, в которых он потом ходил больше года. Рядом с вокзалом был перевязочный пункт. Юнкера направились туда. Кроме одной сестры милосердия, там никого не было. Не зная своей дальнейшей судьбы, оставленные юнкера, дабы идти налегке, передали свои вещевые мешки сестре с просьбой сохранить. Сестра назвала себя и дала свой адрес. Она оказалась донской казачкой Гниловской станицы. Спустя несколько месяцев, когда Добровольческая армия вернулась уже из Кубанского похода, прапорщик Николай Прюц был ранен в одном бою и привезен сюда в Николаевскую больницу. Он написал письмо этой сестре милосердия по сохранившемуся у него адресу. Милая сестра пришла и принесла ему его вещевой мешок.

Вернемся к описанию положения трех юнкеров-артиллеристов, вернувшихся из Темерника на Ростовский вокзал. Подождав на вокзале еще некоторое время, они вышли на улицу. Нигде не было видно добровольческих частей. «Что же делать?» Юнкера вернулись на вокзал, запрятали винтовки, расстегнули свои шинели, приняли распущенный вид, опять вышли на улицу, где постарались смешаться с толпой, и пошли в направлении на Нахичевань согласно указаниям сестры милосердия, оставшейся на перевязочном пункте у вокзала.

Где-то дальше на улице мимо них, не заметив их, крупной рысью верхом прошел юнкер 1-й Отдельной батареи Николай Мино. Прошли Нахичевань. Вышли в поле. Были уже сумерки. Вдали виднелась станица Александровская (Аксайская). Пройдя еще немного по полю, юнкера были обстреляны ружейным огнем со стороны этой станицы. Они залегли. Когда стрельба прекратилась, юнкера опять пошли дальше. Стрельба не повторилась. Наконец добрались до станицы, где их никто не остановил. Направились к железнодорожной станции Кизитеринка. Узнали, что пойдет поезд на Новочеркасск.

Здесь остановились у Елены Н., замужней сестры юнкера Николая Прюца, где и прожили несколько дней. Юнкеру Анатолию Михайловичу Раскину удалось получить в Казачьем юнкерском училище коня, которого и поместили в сарае дома сестры. На базаре купили для коня зерна. Получили сведения, что 1-я Отдельная батарея собралась в станице Ольгинской. Пытались купить сани, но никто не продавал. Тогда по взаимному соглашению юнкер Р., как получивший коня, верхом отправился в станицу Ольгинскую, где и присоединился к батарее. Юнкера же Николай Прюц и Сергей Сергиевский отправились пешком к этой станице, с расчетом, что их по дороге подберут какие-нибудь сани. Юнкера Николая П. взяли на одни сани. Юнкер Сергей С. добрался пешком. Оба присоединились в Ольгинской к своей 1-й Отдельной батарее и проделали с батареей Первый Кубанский генерала Корнилова поход.

Г. Гусак¹⁵⁶
Перед походом³⁵⁷

Конец января. Бои где-то под Таганрогом.

Все залы и коридоры Ростовского вокзала полны беженцев. На заслеженном полу свалены узлы, чемоданы, корзины, на которых с безнадежной покорностью сидели женщины, укутанные в шубы, шали и в то, что в последний момент успели захватить с собой. Орали дети, до красноты, захлебываясь в кашле. Другие беззаботно спали, прикорнув к коленям матерей. Беспрерывно хлопали двери, и вместе с холодными клубами пара входили все новые и новые толпы с только что прибывших поездов.

А над всем этим стоял гул. С растерянными лицами метались мужчины от коменданта к начальнику станции, умоляли, грозили… Тщетно пытались добиться толку. На юг поезда больше не шли. Большевики где-то у Батайска. Путь отрезан…

В узких проходах проносили раненых, иные ковыляли сами, опираясь на винтовки. Небритые, с почерневшими лицами от безмерной усталости, от бессонных ночей и копоти случайных костров. В разбитые стекла врывались вместе со свистками маневрирующих паровозов одинокие выстрелы с Темерника. Вечерний мрак окутал притихший город, обычно веселый и жизнерадостный. Изредка по улице спешил запоздалый обыватель, быстро юркая в переулок. И лишь снежинки серебряным хороводом кружились, переплетаясь, вокруг тускло горевших фонарей.

Мы молча шагали, стараясь попасть в ногу, позади взвода корниловцев, только что сменившегося с караула на вокзале. Нас – двадцать два гимназиста из ближайшего города, приехавшие в этот вечер в Добровольческую армию. Мы еще полны впечатлений от только что увиденного на вокзале. Страдный лик оборотной стороны нас ошеломил своей неожиданностью. В нашем юношеском, наивном представлении война казалась иной. Чем-то вроде старинной батальной картины: развевающиеся знамена, победные клики и пр. На душе зарождалось какое-то смутно-тревожное чувство, какое бывает при резкой перемене в жизни…

«А ну, молодые! Что приуныли? Подпевай!» И чей-то высокий голос затянул:

 
Пусть вокруг одно глумленье,
Клевета и гнет.
Нас, корниловцев, прозренье
Черни не убьет.
 

Сначала робко, а затем уже полным голосом мы подхватили припев. Сразу исчезли все сомнения. Точно боевая песня вмиг нас слила с теми, кто вел нас. Неразрывно. Навсегда, на все невзгоды. На душе стало светло и торжественно. Мы уже не замечали ни пустынных улиц с мрачными домами, ни темного неба, откуда сыпался непрерывно мелкий снег. Все отошло, рассеялось. И мы, уже с гордым сознанием, отбивая твердо шаг, чувствовали себя частицей непоколебимых, закаленных. Мы – корниловцы!

Так незаметно мы добрались до Таганрогских казарм. Нас приняли радушно. Несмотря на поздний час, вскоре появились котелки с горячим ужином, причем в роли гостеприимных хозяев были не только рядовые добровольцы, но и офицеры.

За ужином перезнакомились со всеми. Полились разговоры, воспоминания, рассказы о том, как кому удалось пробраться в армию. Приходили с далекого севера, с запада, с востока, в общем, со всех концов России. Сколько лишений, сколько смертельной опасности было в их пути, но это их не остановило. Они знали, на что идут и для чего. Наконец, только к полночи, улеглись спать. Моим соседом по койке оказался «сомнительный» молодой человек, который не замедлил мне представиться Людвигом Страумалем. В его голосе, в больших серых глазах с длинными ресницами и нежно-розовом лице было столько женственности, что не только у меня, но и у всех вкралось подозрение, что под грубой солдатской гимнастеркой скрывалась переодетая девушка. Он только что, сегодня, за несколько часов до нашего приезда, пробрался из Петрограда.

Конечно, нам никому в голову не приходила мысль допытываться, мы только были с «ней» вежливы и по-рыцарски предупредительны… целых два дня. Через два дня наша иллюзия, к сожалению, рассеялась… в бане! По этому поводу было много веселого, молодого смеха и шуток. Людвиг, все так же по-девичьи краснея и смущаясь, говорил нам потом: «Мне и самому непонятно было, почему вы так отнеслись ко мне… как-то особенно».

С первых же дней мы подружились. В походе всегда были неразлучны, и в цепи и на постое. Старались друг другу чем-нибудь помочь, делились своими маленькими тайнами и юношескими мечтами.

За день до его смерти я был ранен. Он подошел к моей повозке. В его глазах была грусть и в то же время радость за меня.

«Ну вот, теперь ты отдохнешь». А затем, покопавшись в своем «сидоре», он молча сунул мне кусок сала и краюху хлеба и быстро зашагал вслед уходящей роте, крикнув уже на ходу: «Завтра забегу. До свидания!»

Только под Филипповскими хуторами я узнал, что он погиб у моста между Усть-Лабинской и Некрасовской. Было очень тяжело. И мне долго еще после этого мерещились его большие глаза на исхудалом лице и его последнее «До свидания»…

Наутро нас ожидало разочарование. Еще вечером мы были в полной уверенности, что нас тотчас же пошлют на фронт. Тем более, что ряды защитников поредели в последних боях с наступающими со всех сторон красными полчищами.

Но вот, после утреннего чая, нас построили в коридоре. Строй получился разношерстный. Наряду с подтянутыми кадетами скромно серели мы, «карандаши», в своей гимназической форме; темнели студенческие тужурки и просто штатские костюмы.

Вскоре из глубины коридора быстрыми шагами, подтянутый, поблескивая стеклышками своего пенсне, к нам приблизился полковник Неженцев в сопровождении нескольких офицеров. Он только накануне прибыл с фронта. Команда «Смирно!».

«Здравствуйте, господа!»

«Господа», не то от избытка чувств, что видят перед собой боевого сподвижника генерала Корнилова, не то по штатской «необразованности», гаркнули в ответ так, что на любом птичнике позавидовали бы индейские петухи.

Я уже не помню, о чем он нам говорил. Но все сводилось к тому, что он не вправе нас послать тотчас же на фронт, неопытных, неподготовленных, что «…многие из вас, вероятно, еще не знают, с какого конца заряжается винтовка…», и тому подобные, обидные для нас в то время слова, но и справедливые, так как действительно среди нас было много таких, у которых познание огнестрельного оружия кончалось на пробковых «пугачах» и безобидных монтекристо.

Но к концу речи мы все-таки не выдержали этих «жалких слов» и, сломав строй, по ученической привычке окружили его шумной толпой, начали «канючить», или, как у нас говорилось, «клянчить», точно перед нами был не командир полка, а классный наставник: «Мы все знаем! Мы все умеем! Пожалуйста, господин полковник, пошлите нас на фронт!»

Слегка улыбаясь такой вольности, непредвиденной по уставу, он все же остался непреклонным. Тут же мы были разбиты на группы и получили «дядек», которые должны были нас учить военной премудрости. Мы попали под начало поручика Дмитриева Петра Александровича³⁵⁸, который нас особенно не обременял сухими и скучными занятиями, больше рассказывая нам о боевых случаях, интересных и в то же время поучительных. Но за сборку и разборку винтовки мы принялись серьезно и с рвением.

Время перед обедом прошло в веселой подгонке обмундирования. Интенданты до этого никак не предполагали, что их «творчество» будет облекать такие «жидкие» телеса, какими были наши в то время. Иной вояка целиком утопал в огромных солдатских шароварах, а о шинелях уж нечего было и говорить. В конце концов выручили комплекты «шашнадцатой» роты, которые пришлись нам более или менее впору. С ботинками вышло дело сложнее. Приходилось наматывать по две портянки, чтобы не болтались огромные «броненосцы». Ногам было тепло, но зато в походе, в грязь, нам стоило больших усилий тащить их за собой. Особенно нас донимал кубанский чернозем.

В обед разнесся слух, что сегодня к нам прибудет генерал Корнилов. Все как-то внешне и внутренне подтянулись. Мы, новички, особенно горели желанием скорее увидать легендарного вождя, с именем которого было связано столько событий за последние годы: бегство из плена, назначение Главнокомандующим Всероссийской армией, быховское заточение и, наконец, снова бегство, на сей раз не из вражеского плена, а от своих же бывших подчиненных, разложенных большевистской пропагандой.

Мы и до этого часто видели его портреты на страницах журналов и газет, но нам представлялся он иным. Нам казалось, что появится генерал во всем блеске и величии: грудь колесом, твердый шаг, зычный голос и все прочее, что полагается вождю и народному герою.

И вот, в сумерки, при тусклом свете слабо накаленных лампочек, он вошел к нам медленной, как бы утомленной походкой, в обыкновенной бекеше с серым воротником. Вошел так просто и спокойно. Мы стояли строем вдоль коек. И странно: и эта простота в движениях, во всей его фигуре, и негромкий голос, каким он поздоровался с нами, не рассеяли, не умалили того чувства, которым мы были полны еще до его прихода. Наоборот, оно расширилось. Выросло до того предела, когда все человеческое, обыденное, отходит на задний план. В такой момент не страшна уже ни смерть, ничто. Это чувство не оставляло нас и в походе. Бывало, едва плетемся. Усталые, сонливые, с одним только желанием – прилечь, припасть к земле и, вытянув натруженные ноги, лежать без движения, забыться. И в это время издалека доносится «Ура!» и катится волной по колоне все ближе и громче. Наконец – трехцветное знамя, группа всадников-текинцев, а впереди генерал Корнилов. Вмиг все забыто. Точно с его появлением в нас влились свежие силы и бодрость…

Так же медленно он прошел вдоль строя, внимательно всматриваясь в лицо каждому своими утомленными, чуть-чуть раскосыми глазами. Полковник Неженцев, слегка наклонившись к нему, докладывал вполголоса об утреннем случае, когда мы так напористо просились на фронт. Он слушал его с печальной улыбкой и, покачивая головой, тихо проговорил: «Ах, дети, дети. Непосильный труд взвалили вы себе на плечи».

В этих нескольких словах было сказано все: и боль за наши молодые жизни, и обида за тех, чье место мы заняли…

Дни становились тревожнее. Фронт приближался к городу все ближе и ближе. Уже слышны были артиллерийские выстрелы, а в тихие ночи доносилось стрекотанье пулеметов и винтовочные залпы.

Город окончательно замер. В казармах суета. Уничтожалось, сжигалось все ненужное. Во дворе спешно грузились подводы и сани. И в один поздний вечер мы покинули казармы и город, который вскоре исчез в хлопьях густого снега.

Впереди темень. Бездорожье и неизвестность.

В. Эльманович⁵⁵⁹
Морская рота Добровольческой армии³⁶⁰

В половине октября 1917 года я получил двухнедельный отпуск из Минной бригады Черноморского флота. Взявши у ревизора миноносца, где я служил, аванс в счет жалованья за ноябрь месяц, я захватил почти все мои вещи в двух чемоданах и, погрузив их с помощью моего вестового-матроса на извозчика, вместе с ними поехал на вокзал.

Настроение в городе Севастополе было весьма мрачное, и сам город как бы замер. За несколько дней до моего отъезда был убит на Минной бригаде мичман Краузе – мой коллега по выпуску. По улицам бродили банды вооруженных балтийских матросов – убийц из штрафных рот.

Мне предстояло пройти два контроля: получить разрешение на покупку билета и свободный пропуск при следовании поезда через Перекопский узкий перешеек. И первое и второе мне удалось: представитель Центрофлота оказался симпатичный бородатый сверхсрочный матрос, который, не долго думая, поставил штамп на выдачу билета, а на поезде я встретил знакомого офицера, ехавшего с «просветительной комиссией» в Москву за книгами для библиотеки. Он пригласил меня в купе, где было еще несколько матросов; когда пришел контроль, то они сказали, что я еду с ними. Тем не менее я решил их оставить при первой возможности. Дело в том, что все офицеры флота были на положении арестованных – оружие было отобрано у нас в конце лета, после чего адмирал Колчак уехал, кажется, в Петроград и больше не возвращался.

Офицеры были лишены свободы передвижения, за ними следили, а географическое положение Таврического полуострова очень затрудняло исчезновение. Поэтому я не хотел быть в обществе матросов.

На станции Синельниково (или Синельники) они все пошли в буфет, а я, взяв свои чемоданы, сдал их на хранение на вокзале, а сам пошел бродить около вокзала, пока поезд не ушел. Утром пришел поезд из Екатеринослава в Ростов-на-Дону, и я поехал с ним на Дон.

Я остановился в гостинице «Москва» и сразу начал поиски родных мичмана Красовского³⁶¹, которые жили в Ростове. Я их скоро нашел, и когда они убедились, что я его друг, то сообщили мне, что ожидают его в тот же день. Он служил в Дунайской флотилии, тоже получил отпуск, без затруднений приехал в Ростов, и мы вскоре встретились.

В начале ноября, завтракая как-то утром в «Чашке чая», я услышал выкрики газетчиков: «Экстра! Варфоломеевская ночь в Севастополе! Экстра!» Купив газету, я узнал печальные вести: в списке расстрелянных я нашел многих друзей-офицеров.

Красовский успел побывать в Новочеркасске и узнал о том, что генерал Алексеев и генерал Корнилов формируют Белую армию. В конце октября красные хотели захватить власть в Ростове, но были разогнаны местными офицерами, казаками, юнкерами и кадетами Новочеркасского корпуса, так что основание армии уже было положено.

На Таганрогском проспекте был временный штаб армии, где я и Красовский записались в армию. Нас направили на «Колхиду», большую великокняжескую яхту, роскошно оборудованную, на которой начала формироваться Морская рота под командой капитана 2-го ранга В. Потемкина. Он прибыл в Ростов из Новочеркасска в сопровождении нескольких офицеров, среди которых были старший лейтенант Ваксмут³⁶², лейтенанты братья Ильвовы³⁶³ и др.

Они выгнали командира яхты, который заигрывал с командой, и команду тоже.

В течение недели нас собралось человек 20 офицеров и гардемарин, и с каждой неделей это число увеличивалось. Начали появляться добровольцы, и, когда цифра возросла до 35–40 человек, мы начали нести сторожевую службу в порту и на Главной электрической станции, которую местные красные пытались саботировать.

В декабре нас перевели в здание Мореходного училища, где мы еще получили пополнение из «мореходов» – воспитанников Мореходного училища – и гимназистов. Морская рота уже насчитывала человек 65.

Мы носили обыкновенную сухопутную форму с морскими погонами – золотыми с черными просветами – и добровольческий трехцветный шеврон на рукаве, сверх которого находился Андреевский флаг, размером 1 ¹/₂ – 2 дюйма.

В начале января нас отправили в заставу в Батайск – большую товарную станцию, где уже стоял кавалерийский (спешенный) дивизион полковника Ширяева – человек 120. В половине января вечером наши разведчики на паровозе поехали на полустанок Кущевка, верстах в десяти к югу от Батайска, и их обстреляли красные, которые уже готовились к походу на Ростов. Паровоз быстро вернулся, и по телеграфу начались переговоры со штабом Корнилова в Ростове. Нам было приказано оставаться в Батайске. Около полуночи телеграфная связь прекратилась, так как провода были перерезаны.

Наши силы были около 200 человек, 4–5 пулеметов, винтовки, ручные гранаты и две трехдюймовые пушки, которые еще стояли на железнодорожных платформах-вагонах и, следовательно, не могли стрелять, так как при отдаче они свалились бы с платформ.

Под утро показались цепи красных, и начался неравный бой, так как противник превосходил нас раз в 15–20.

Полковник Ширяев отправил две пушки с юнкерами, пока не поздно, к Ростовскому железнодорожному мосту, так как мы знали, что будем окружены. Наше положение ухудшалось тем, что население села Батайска состояло по большей части из мастеровых паровозного депо и других служащих железной дороги, которые почти поголовно были красные и до нашего прихода убили двух солдат дивизиона. Мы сгруппировались около станции и внутри ее, но пока мы стягивались к ней, уже были потери.

Вообще там легло больше половины нашего отряда, и помещения 1-го и 3-го класса были заняты ранеными, расположенными на полу.

Часть пулеметов были расположены у окон и два – на перроне за баррикадами, сооруженными из тяжелых багажных вагонеток. Стрелки расположились у окон. Красный бронепоезд с одной пушкой два раза подходил к станции и стрелял «на картечь» по зданию. Здесь был ранен капитан 2-го ранга В. Потемкин, которому картечь выбила правый глаз и застряла в мозгу.

Когда бронепоезд подходил, то наши пулеметы открывали ураганный огонь, и он принужден был отступать. Он появился еще раз, но здесь произошел замечательный курьез, так как снаряд, выпущенный их пушкой, попал в их же паровоз, и в облаках пара, при воплях их раненых, он с трудом попятился и уже больше не показывался. По-видимому, красные артиллеристы приняли свой паровоз за наш, то есть «своя своих не познаша».

К вечеру наступило зловещее затишье.

Начиная от перрона станции в сторону станицы Ольгинской находились десять или двенадцать железнодорожных путей, забитых товарными составами, – обстоятельство, которое помогло нам уйти ночью. Согласно плану, наши разведчики без выстрела сняли красных часовых на железнодорожных путях, и мы, человек 45–50 – остатки отряда, – забрав с собою человек 7–8 носилочных раненых, бесшумно покинули вокзал, пробираясь под вагонами товарных составов. Шел снег, и начиналась легкая метель, которая заметала наши следы. Не доходя до станицы Ольгинской, на большом хуторе мы нашли три подводы, то есть три пары лошадей и трое саней, на которых мы поместили раненых. Мы быстро дошли до станицы Ольгинской и, сделав передышку около часа, утром направились к парому против станицы Аксайской.

Метель усиливалась, и трудно было найти дорогу. Однако местная молодая казачка-учительница, которая прекрасно определялась в местности, так как много раз путешествовала из станицы в Ростов и назад, решила пойти с нами, вывела нас к парому и приехала с нами в Ростов поездом.

Как мы узнали потом, оставшиеся наши раненые были убиты, а женщина-доктор, по долгу службы оставшаяся с ними, была зверски изнасилована и сошла с ума.

Таким образом, в Батайске Морская рота закончила свою роль, а по возвращении в Ростов остатки ее вошли в состав 4-й роты Офицерского (впоследствии Марковского) полка. Командиром 4-й роты был ротмистр Дударов (убит летом 1918 года) – очень спокойный, храбрый офицер и прекрасный стрелок.