Текст книги "Золото гор Уичита"

Глава 3

Утром они были уже в пути. Ривердейл правил вороным конем, купленным в одной из конюшен Дир-Сити. Мексиканцы сидели на холеных гнедых, которые верой и правдой служили им еще в Соноре. Могучий ирландец давил своим богатырским весом пегую невзрачную кобылу с хрупким крупом. Кроме гиганта-седока, опухшего с похмелья, этот «вороний корм» – как «ласково» называл своего Росинанта Килкенни – вез громоздкий тюк с провизией и выпивкой.

Ривердейл был хорошо знаком и с седоком и с пегой, и едва улыбнулся, когда эта пара собралась в дальнюю дорогу, а вот мексиканцы, те долго веселились. Им еще не доводилось видеть такого смехотворного зрелища.

– Лошадке не дотянуть и до ближайшего привала, – хохотнул Луис. – Больно уж худа.

– Э-э, амиго, – протянул ирландец басом, – тут нечего волноваться. Взгляните на ноги моей верховой. Это ее главное достоинство!

Упомянутое достоинство пегой было на редкость несуразным. Ее мосластые крупные ноги никак не гармонировали с остальными тщедушными частями тела. Похоже, конечностями она пошла в какого-нибудь предка – тяжеловоза.

Пока мексиканцы подшучивали над ирландцем, Ривердейл думал о своем. И, большей частью, это были не те мысли, какие полнят сердце воодушевлением и радостью.

Вчерашним вечером, обговорив все дела с Кончитой, Ривердейл с Килкенни отправились в номер последнего и отметили встречу достойным возлиянием. В ходе воспоминаний, расспросов и дружеской беседы, ирландец, услыхав об инциденте с Фистом, вдруг обмолвился об одном малоприятном факте, имевшем место еще до того, как ему увидеться с Ривердейлом. Выйдя из своего номера за очередной бутылкой., Килкенни видел в коридоре гостиницы одного из дружков Фиста.

– Эта обезображенная обезьяна, – сказал ирландец, – почему-то торчала не у своих номеров, а в другом конце коридора, неподалеку от двери мексиканцев. И припоминаю, что Джонсон производил впечатление человека, застигнутого за неблаговидными делишками. Когда кто-нибудь натянуто улыбается и бегает глазами, того и гляди, что он подложит кому-то свинью. Тогда я не придал этому значения, мне было наплевать на все, скорей бы залить в пылающее нутро виски.

Ривердейл хмурил брови, приноравливаясь к повадкам новой лошади. Похоже, нас подслушивали, размышлял он. Какого рожна нужно было Джонсону в другом конце гостиницы? Фист явно надумал что-то. Южанин, чувствуется, – хитрая бестия и держит нос по ветру. Но почему же банда вчера слиняла из городка? Может, Джонсон ничего и не услышал! Мы не праздновали День Благодарения и говорили тихо. И мне показалось, что дверь у мексиканцев была основательной и плотно закрыта… Черт, ничего не может быть хуже подвешенного состояния!.. Еще этот сбежавший кайова! Не дай бог, чтобы и с той стороны нас ждали сюрпризы. Северянин вздохнул, мысленно произнес:

– На все воля Божья! – и улыбнулся, вспомнив преподобного Фитцпатрика.

Увидев методиста в номере Килкенни, он впервые в своей жизни чуть было не рассмеялся в присутствии священнослужителя. Мало того, что ирландский пастор внешностью походил на складной метр, так у него еще вдобавок и голос был чудным. Нараспев читая «Евангелие», методист блеял овцой. Его просветленное Христовым учением лицо с широко расставленными влажными глазами, большим носом и длинной челюстью сильно смахивало на лошадиную морду. С виду ему было лет пятьдесят. Заметив вошедших, он отложил «Евангелие», вытянулся во весь свой огромный рост и, глядя на Ривердейла, проблеял:

– Да снизойдет Божья благодать на друга Патрика и да продлятся его дни.

Пока северянин благодарил методиста и жал ему руку, Килкенни поставил на стол бутылку с виски и разложил мясные закуски. Обернувшись к столу, Фитцпатрик принял озабоченный вид.

– Патрик, сын мой, чревоугодие и спиртное тешат беса, но не Господа.

Могучий ирландец огласил комнату своим громким раскатистым смехом, чем-то напоминавшим работу крупнокалиберного карабина.

– Бог ты мой, я не прогадал, когда познакомился с этим нравоучителем… Он меня уморил! Поливает душеспасительными фразами, как заведенный.

– Не упоминай имя Господне всуе, сын мой, – сказал Фитцпатрик. – Если же погрязший в невежестве сделал это, то ему надлежит усердно молиться, а не надрывать глотку гоготом полоумного.

– Вот-вот, Майлс, – давился от смеха Килкенни. – Мой соотечественник – ходячий апостол. Честное слово, мне с ним весело и мне его будет недоставать, когда мы отправимся за…. гм-м… за городок.

Подобное общение разухабистого богохульника с набожным методистом продлилось еще какое-то время, а затем Килкенни бесцеремонно выпроводил его за дверь, сказав, что за бутылкой виски и едой от проповедей соотечественника у него бывает несварение желудка.

– Большую часть жизни Фитцпатрик бродил по Западу, проповедуя переселенцам, – сказал Килкенни после ухода проповедника. – Даже бывал в лагерях команчей и кайова с одним «Евангелие» в руках. И те не тронули его, почувствовав в нем ту силу, какой наделены индейские святые старцы… Теперь вот обосновался в Дир-Сити и спит и видит, как бы возвести методистский храм в этом медвежьем углу… Вообще-то его есть за что уважать, но уж больно нудный, чертов земляк! Я-то с ним сошелся только, чтобы повспоминать об Ирландии, а он взял меня в оборот и давай наставлять на путь истинный. Не пей дьявольское зелье, говорит, не ешь до отвала, не богохульствуй, смиренно поклонись в ножки законной жене и плоди чад. Просто-таки, одолел! Я сначала было развесил уши, вместо виски стал пить лимонад, бобы заменили мне мясо, начал зубрить молитвы. Но дьявол меня разбери, если Патрик Килкенни родился для такого! Уже спустя два дня я набрался в стельку и послал методиста ко всем чертям. А ему все ни почем. Это, говорит, бывает. В гору всегда тяжелей идти, чем скатываться вниз… Короче, Майлс, если честно, то я уже по горло сыт его проповедями. Так оно и шло до твоего приезда: он спасал мою душу, а я тем временем губил ее по всем статьям.

Ривердейла вернуло к действительности громкое чавканье поравнявшегося с ним товарища. Килкенни с удовольствием поглощал куски жареного окорока. К горлу северянина подступила тошнота, и он потратил много усилий, чтобы справиться с ней. Его всегда поражала способность ирландца есть жирную пищу с любого похмелья. Сам Ривердейл в таком состоянии боялся и подумать о еде.

– Патрик, сукин ты сын! – взъярился он. – Что, специально решил угробить меня?

– Дружище Майлс! – охнул Килкенни, разворачивая пегую. – Совсем забыл, олух, что у тебя девичье нутро.

Когда Ривердейл вновь увидел подле себя ирландца, тот щелкал языком, выковыривая спичкой застрявшие между зубов остатки пищи и полоскал рот виски. Ривердейл с вздохом покачал головой.

– Патрик, сколько я тебя знаю, ты либо набиваешь пузо жратвой и выпивкой, либо ковыряешься в зубах. И, похоже, семейная жизнь никак не повлияла на эти привычки.

– Ты о Бесс? – улыбнулся невозмутимый ирландец. – Неплохая, к слову, женщина. Небольшого росточка, стройная, с роскошными рыжими кудрями. Все бы ничего, но она меня достала своими порядками… Видишь ли, Майлс, если человеку придет охота промочить горло спиртным и сытно покушать, он просто садится и утоляет голод и жажду. Эта же рыжеволосая пума вставала у меня на пути с кочергой в руках.

– «Мы договаривались, муженек, – этак мелодично звенела она, – что всему в этом доме свое время? На сон, еду и прочее. Ты теперь добропорядочный семьянин и будешь придерживаться определенных правил». И так изо дня в день. Мне подводит живот, глотка суше ореховой скорлупы, а эта мегера с кочережкой тут как тут. И не дай бог, если я стану настаивать на своем, или прикоснусь к ней пальцем. Она сначала испепеляла меня взглядом, а потом визжала, как тысяча ошпаренных кипятком кошек. И еще ей не нравились мои посиделки в салуне. Она аж тряслась от злости, когда я под хмельком возвращался домой. Проходила тряска, начиналось нудное нытье. Ох, и умаялся я от всего этого! Не таким я представлял супружество. И, однажды, потаскав ее за рыжие кудри и обозвав ядовитой змеей, я вновь стал свободным мужчиной.

– Не жалеешь? – спросил Ривердейл.

– Чего жалеть-то?.. Уж ежели приспичит жениться, то только на той женщине, какая будет похожа на меня.

«Вот это будет пара! – про себя усмехнулся северянин. – Два необъятных живота и не знающие отдыха проспиртованные челюсти».

– Патрик, еще вчера хотел узнать вот о чем, – вслух произнес он. – Каким образом мексиканцы вышли на тебя?

– Забавная история, Майлс, – сделав смачную отрыжку, сказал ирландец. – Они появились в Дир-Сити словно для того, чтобы я не окочурился с голодухи… Минуло, наверное, недели две, как я бросил свою рыжую мегеру. Сижу я в «Одиноком Волке», скучаю. Вся наличность осталась под присмотром Бесс, и в моих карманах было так же пусто, как и в желудке. Уилоугби, надо отдать ему должное, первое время кормил меня в долг, а тут отказал наотрез. Торчи, говорит, в салуне сколько влезет, но не получишь больше ни крошки.

Сижу, как уже сказал, в уголке за пустым столом и слушаю бурчание изголодавшихся внутренностей. Было утро, посетителей никого, и вдруг вижу: в салун заходят наши мексиканцы в своих расшитых национальных костюмах. Они были уставшими, в пыли, от них несло лошадиным потом, но мой наметанный глаз сразу приметил блеск драгоценностей на их руках. Э-э, думаю, вот кто мне поможет! Они к стойке – я за ними. Они заказали холодного лимонада, а я незаметно бросил свою шляпу им под ноги и потеснил их к ней. Глядь – мексиканец наступил на нее.

– Эй, омбре, – возмутился я, отталкивая его и поднимая шляпу. – Что это вы топчетесь на моем головном уборе? – Мексиканцы в два голоса начали извиняться А я им: – Шляпа ни на что не похожа! Куда я теперь в ней?

Мексиканец принялся рыться в карманах. Уилоугби, смотрю, красный от восторга. Я же со сведенными бровями – воплощение праведного гнева. Кончилось тем, что перетрусивший сеньор Дельгадо с испугу дал столько денег, что мне стало стыдно.

– Ке ма да, – сказал я примирительно, возвращая деньги. – Это уже чересчур. Просто угостите меня выпивкой.

Поднял я шляпу, стряхнул с нее пыль и вернулся к столу. Через десять минут в компании с мексиканцами я ел горячие бифштексы, обильно политые соусом, и запивал их хорошим вином. Пошли всякие разговоры, тогда и выяснилось, что Кончите позарез нужен такой человек, как ты, Майлс.

– Ох и пройдоха! – усмехнувшись, сказал Ривердейл. – Ох и прохиндей!

– Может быть, – согласился ирландец. – Однако кто скажет теперь, что мы не на пути к богатству?

Вместо ответа Ривердейл хлопнул друга по плечу и крепко пожал ему руку. Но мысли о бандитах не шли у него из головы. В конце концов он поделился своими опасениями с мексиканкой.

– Спаси и сохрани нас, Господи! – взмолилась девушка. – Эти убийцы способны на все.

Глава 4

К полудню они переправились через обмелевшую Ред-Ривер и углубились в бесконечную прерию, иссеченную оврагами и балками к юго-западу от гор Уичита. Ближе к сумеркам была сделана остановка на ночевку на берегу одного из многочисленных ручьев, впадавших в Красную реку.

Пока Килкенни с мексиканцами поили лошадей и привязывали их к ивам, Ривердейл соорудил небольшой костер для готовки незамысловатого ужина.

Спустя полчаса путешественники, усевшись в кружок, пили горячий крепкий кофе и ели галеты с ветчиной и окороком. Вернее, кофе пили трое. Четвертый, набив рот пищей, то и дело прикладывался к литровой бутылке «Тарантул Джюс».

– М-м, – промычал ирландец, протягивая спиртное спутникам.

Мексиканцы завертели головами, а к горлу Ривердейла опять подступила тошнота. Он еще не отошел от вчерашнего.

– Патрик! – скривило северянина. – Больше не делай этого. Хоть залейся, но не суй мне под нос виски.

– Ну и зря! – ухмыльнулся Килкенни. – Вы все еще пожалеете, когда вас проймет ночной холод.

И тут, совершенно неожиданно, в тишине летней южной ночи прозвучал тонкий блеющий голосок:

– Патрик, сын мой, ты и в дороге продолжаешь тешить дьявола.

Путешественники уставились в ту сторону, откуда исходил голос. Там, в неясном сумеречном свете, стояла высоченная нескладная фигура, державшая лошадь под уздцы.

– Тысяча чертей! – рявкнул ирландец, поперхнувшись. – Преподобный Фитцпатрик! – Он вскочил на ноги с выпученными глазами. – Чего ты здесь забыл, окаянный святоша?.. Ха, а я-то думал, что избавился от этого зануды!..

Ривердейл с мексиканцами хранили молчание, Килкенни бранился в том же духе, а внезапно объявившийся методист, оставив лошадь на привязи, вежливо спросил разрешения присесть к костру.

– Нет, это уже не смешно, – гнул свое ирландец, когда методисту подали кофе. – Чего это на тебя нашла блажь шпионить за нами, а, преподобный?.. Ты уже было принялся за сбор пожертвований на методистскую церковь… Та-а-к! Промочишь свою длинную глотку и катись отсюда!

– Во злобе и ненависти, сын мой, – спокойно парировал Фитцпатрик, отхлебывая горячий кофе, – не может человек постичь душу ближнего. Обуздай страсти, смиренно помолись Господу и садись пить кофе, как и подобает истинному христианину.

Возмущенный Килкенни открыл рот, чтобы исторгнуть нечто нелицеприятное, но слово взял Ривердейл.

– Довольно, Патрик… Кажется, тут нужно кое в чем разобраться без всякой суеты. – Он взглянул на методиста. – Итак, преподобный, Вы – среди нас, однако это не входило в наши планы. Постарайтесь объяснить, что позвало вас в дорогу вслед за нами?

– Что позвало меня в дорогу?.. Как всегда, желание служить Богу.

– Нам не нужны проповеди в пути. Говорите конкретней.

– А если конкретно, сын мой, то я намереваюсь вернуться из этой поездки с деньгами, на которые взведется храм в Дир-Сити. Чтобы осуществить это богоугодное дело, одних пожертвований не хватит. Люди прижимисты, больше думают о сиюминутной выгоде, чем о спасении своих душ… Братья во Христе! – возвысил голос методист. – Не уподобляйтесь сребролюбцам! Покажите себя с лучшей стороны, возьмите меня с собой и уделите хоть малую толику того золота, что спрятано в горах Уичита.

Путешественники удивленно переглядывались, а методист в волнении продолжал:

– Господу богу было угодно, чтобы мне, его смиренному слуге, открылись ваши планы. Патрик во сне проговорился о них, когда я в благочестивом порыве читал «Евангелие» у него в номере.

Преподобный Фитцпатрик умолк, его влажные глаза излучали надежду. Остальные молчали, даже Килкенни перестал жевать, поглаживая квадратный, поросший щетиной подбородок.

Первой нарушила тишину мексиканка:

– Ну, наверное, я должна сказать что-то… Коль золото принадлежит мне, то здесь решаю я… И, может быть, мистер Ривердейл, как руководитель этой экспедиции. – Она оглядела методиста внимательным взглядом. – Падре, все не так просто… Нет, я не о том, что мне будет жалко расстаться с каким-то количеством золота. Дело в том, что мы отправились в опасное путешествие и, как мне кажется, священнику в нем не место. Я – о трудностях пути, об индейской угрозе. Может случиться, что никто из нас не увидит этого золота.

– Дочь моя, – проникновенно заговорил Фитцпатрик, – трудности пути и всякие опасности никогда не страшили странствующих евангелистов. А что касается краснокожих язычников, то тут может статься, что я сослужу вам добрую службу. Кайова и команчи принимали меня в своих лагерях и не сделали никакого зла. Они оставят и вас в покое, если я буду с вами.

При последних словах Фитцпатрика в красивых карих глазах Кончиты Нарваэс появилась заинтересованность. Изогнув дугой темную длинную бровь, она посмотрела на северянина.

– Мое мнение? – спросил тот.

Мексиканка кивнула.

– Что ж. – задумчиво промолвил Ривердейл. – Что-то мне подсказывает, что на этот раз краснокожие окажут преподобному менее радушную встречу… Хотя, я могу и ошибаться… в конце концов, сеньорита, – Майлс поглядел на мексиканку, – нельзя отказываться даже от такого призрачного шанса.

Кончита тепло улыбнулась методисту и сказала:

– Решено, Падре. Вы едете с нами.

Длинное лицо Фитцпатрика приняло умильное выражение.

– Вы сама доброта, дочь моя. Храни Вас Господь!

Стало совсем темно. Свет от костра освещал лишь стволы ближних деревьев, кроны же растворились во мраке. Где-то вдали заунывно плакал койот, совсем рядом, на поверхности ручья, слышно было, как плещется мелкая рыбешка.

– Тихая ночка, – заметил Ривердейл. – Она даст возможность крепко выспаться сеньорите и Фитцпатрику.

Мексиканка недоуменно пожала плечами.

– Только ему и мне?

– Я, Луис и Килкенни, сеньорита, конечно же поспим, но меньше вашего. Нас троих попеременно будет ждать ночное дежурство.

– Это несправедливо! – заявила красавица.

– Сын мой, – поддержал ее проповедник, – ночное бдение должны разделить все.

Вслед за этим прозвучал еще один голос. Однако он не принадлежал ни к кому из тех, кто сидел у костра. Он был резок и насмешлив – в одно и то же время.

– Я освобождаю вас от этих забот, странники! Руки вверх, и ни единого движения.

Джон Фист, самый отъявленный головорез южнее Ред-Ривер, материализовался из темноты с двумя кольтами в руках и хищной ухмылкой на лице. Мгновение – и пятерка его дружков ступила в круг света, полукольцом окружив путешественников. Они стояли с ружьями на изготовку, жилистые руки сжимали их угрожающе крепко.

Дух смерти повис надо берегами безымянного ручья, несшего свои скудные воды в могучую Ред-Ривер. Его чувствовали мексиканцы, его ощущали ирландцы, исподлобья глядевшие на бандитов, от него перехватило дыхание и у обычно невозмутимого северянина.

Майлс Ривердейл слышал, как встревоженное сердце бьет прямо по левому нагрудному карману, в котором лежало нечто такое, от чего необходимо было срочно избавиться. Казалось, это «нечто» прожигает одежду, вонзается раскаленным лезвием в живую плоть. Назревала кульминация, и первой опомнилась Кончита Нарваэс.

– Мистер Фист, – сказала она твердо. – Вижу, вы готовы убить всех моих спутников. Но знайте, я ни под какими пытками не проговорюсь о золоте.

Потом пришел в себя Ривердейл.

– Послушай, Фист, – начал он быстро, с поднятыми руками, – если ты задумал прикончить нас, то это станет твоими самым опрометчивым поступком в жизни. Карты уже нет. Пойми, карты к золоту семьи Нарваэс больше не существует.

Ривердейл с удовлетворением увидел, как вытягивается лицо южанина, как дула его револьверов, дернувшись, стали клониться к земле.

– Соображаешь, что теперь тебе придется считаться с нами? – продолжал северянин уверенней. – Путь к золоту в моей, по твоим словам, упрямой башке…

Заметив тут, что южанин вновь напружинился и предчувствуя, что с его губ должно вот-вот сорваться «обыскать!», Ривердейл громко рассмеялся.

– Я пошутил, Фист. – Его правая рука нырнула вниз к карману. – Карта у меня.

Клочок бумаги сверкнул в воздухе прежде, чем Фист или кто-либо другой из его компании успел выстрелить. Он полетел в костер и тут же воспламенился.

В это короткое мгновение все действующие лица ночной сцены глазели в гробовом молчании на то, как «золотая» карта, обуглившись, вознеслась темным пеплом к небу.

Ривердейл был на волосок от гибели. А всему виной явилась самая настоящая беспечность. Впервые увидев карту, Ривердейл запомнил ее навсегда. Дальше не имело смысла сохранять карту, и он решил уничтожить ее при первой возможности. Но, машинально уложив клочок бумаги в нагрудный карман, Ривердейл начисто позабыл о нем. Выпивка с другом и последующее похмелье, естественно, не есть факторы, которые обостряют память, А когда грянул гром, Майлс Ривердейл моментально вспомнил о том, что допустил грубейший просчет. Ведь расклад был прост: попади карта к Фисту – его и Килкенни услуги оказались бы совершенно излишними. Бандиты, по слухам, любили скрываться от кавалерии в горах Уичита и, наверное, знали на зубок дословный перевод каждой индейской тропки. В результате Ривердейла с Килкенни пустили бы в расход прямо у костра.

К счастью, этого не произошло и Ривердейл мог теперь вздохнуть свободнее. Как, впрочем, – и его спутники. Правда, свободно дышать под прицелом у недругов, начавших разговоры о подлом поступке и дальнейшей судьбе северянина, получалось не совсем здорово.

– Отстрелить башку этой северной скотине! – громко произнес кузен главаря, Том Гардинг, черноволосый недоросток с суетливыми движениями и ехидным, подпорченным оспой лицом. – А его толстого дружка заставить станцевать джигу под пулями!

– Подвесить северянина над костром и, как это делают кайова, поджарить на манер бизоньего окорока! – прорычал смуглый коренастый Питер Финч, В его широком лице не было ничего, кроме звериной жестокости.

Еще двое, Сэм Карлтон и Эд Сеймур, похоже, всегда больше слушали, чем говорили. Они угрюмо стояли и ждали, что будет дальше.

– Пусть заткнутся, Гардинг и Финч, босс! – досадливо поморщился Джонсон. – Если Бог не дал умишка, то и нечего разевать пасть!

– Полегче, ты! – обозлился Гардинг, в его суетливых движениях появилась угроза. – Чертов умник!

– Ты уже давно напрашиваешься на хорошую взбучку, Меченый! – сквозь зубы прошипел Финч с еще большей жестокостью на лице.

– Молчать – вы оба! – наконец подал голос Фист. – Сказали свое, и будет! Лучше разоружите путников, пока мы держим их на мушке. Да не забудьте о зачехленных ружьях на тех лошадях.

Справившись с поручением, Финч вернулся на место, а Гардинг, обезоружив Ривердейла, не преминул поиздеваться над ним.

– Встать, северная рвань! – Его визгливый голос был омерзителен.

Высокорослый, стройный Ривердейл поднялся на ноги спокойно, без какой-либо боязни. Бандит-недомерок рядом с таким атлетом выглядел по меньшей мере смешно. Но его крысиное, в оспинах, лицо рдело от высокомерия и самоуверенности. Как многие недоростки, он питал особую злобу к тем, кто выше ростом.

– Для тебя настали плохие времена, – пролаял он истошно и дважды ударил северянина в живот, под ложечку. Ривердейл даже не покачнулся, а когда разгорячившийся бандит попытался ногой попасть ему в пах, он ушел в сторону и ответил молниеносным ударом правой. Гардинг с расквашенным лицом мешком повалился вниз и не шелохнулся. Дернулись другие бандиты, но их предводитель мгновенно их урезонил:

– Довольно, чертовы ослы! Если еще кто-то из вас без моего приказа сунется к этим, я смешаю того с землей!

Он подошел к костру, вытащил тлеющую хворостину, раскурил сигару и сел напротив Ривердейла.

– Выходит, северянин, мы-таки усыпили твою бдительность, сгинув из городка, – сказал он, глубоко затянувшись. – Ладно, присаживайся и потолкуем.

Ривердейл опустился на землю, поглядывая на Фиста. Обезоруженные путешественники с опаской смотрели то на него, то на остальных бандитов, стоявших по-прежнему с оружием на изготовку.

– А потолковать есть о чем, – промурлыкал Фист с сигарой в зубах, – тем более, что я люблю беседовать по делу… Значит, так. Карты, вроде, легли таким образом, что ты, северянин, вы, дорогая сеньорита, я и мои друзья – теперь одна компания.

Дельгадо при этих словах побледнел и съежился, Килкенни шмыгнул носом, сведя брови, Фитцпатрик, возведя очи к небу, зашевелил губами в тихой молитве.

– Только вы двое, – продолжал Фист мурлыкающим тоном. – Ведь лишние люди в таком деле – они и есть лишние, не так ли, северянин?

Ривердейл сжал зубы так, что под кожей заходили желваки.

– Ну вот что, Фист. Похоже, с самого начала ты собираешься все испортить. Поверь ни я, ни сеньорита Кончита не сделаем отсюда и шагу, если пострадают наши люди. Луис Дельгадо – жених Кончиты. Килкенни – мой лучший друг. А преподобный в лагерях краснокожих свой человек. Так что здесь никто не лишний. Пожелаешь – поедем все вместе, нет – можешь подвергнуть нас с сеньоритой пытке, но о золоте в горах Уичита можешь забыть.

Фист издал короткий смешок, затем, прищурившись, в упор посмотрел на Дельгадо. Под этим ледяным взглядом оробевший мексиканец съежился еще больше.

– Меченый! – позвал Фист Джонсона.

– Да, босс.

– Иди-ка сюда, приятель.

Джонсон подошел к костру и склонился над главарем.

– Te6e не кажется, Меченый, – проговорил Фист с южной растяжкой, – что северянин слишком много на себя берет? Мы ведь все же можем обойтись и без него. Ты же слышал, как сеньорита говорила, что ее жених видел копию карты.

– Точно, босс. Это-то я хорошо слышал.

Фист привстал, шагнул через костер и одним мощным рывком за шиворот поднял мексиканца на ноги.

– Говори, мексикашка, ты видел эту карту?

От бесконечного ужаса серые глаза Дельгадо вылезли из орбит.

– Я… йя… йя… видел ее, – выдавил он кое-как.

– Что за путь к золоту? Какие на нем вехи?

Кончита Нарваэс вскочила на ноги и умоляюще посмотрела на своего бледного, как воск, жениха.

– Молчи, Луис. Он просто пугает тебя.

Но трусость Дельгадо затмила ему рассудок.

– Первая веха – Алхин Доха, – заныл он, и слезы ручьем хлынули из его перепуганных глаз. – Вторая – Адалкаи Доха…

– Так, – энергично заговорил Фист. – Кедровый Утес, Безумная Скала… Дальше!

– Третья… – мямлил мексиканец. – Третья… Я ее не помню! Я больше ничего не помню!

Умытого слезами Дельгадо Фист с презрением швырнул на землю. Он вернулся на место и с ухмылкой поглядел в сторону Ривердейла.

– Тебе повезло, северянин. Ты остаешься в нашей милой компании.

– Спасибо, – поблагодарил Ривердейл громко и добавил тише: – Учтивейший сучий выродок, помесь кабана и гремучей змеи.

Он не мог знать, что слух у Фиста был таким же тонким, как и его знаменитое чутье. Бандитский кулак мелькнул в воздухе, и Ривердейл залился кровью.

– Про себя, – ощерился Фист, подав корпус вперед. – Советую отныне величать меня про себя… Карлтон и Сеймур – стоять на страже! Всем другим, – он кивнул на распластанную фигуру Гардинга, – желаю такого же крепкого сна. Впереди у нас непростая дорога.

Ривердейл лег, натянул к плечам одеяло и стал зализывать рассеченную верхнюю губу. Действительно, дорога обещала быть непредсказуемо опасной в этой «милой» компании отъявленных головорезов. Случиться могло все, что угодно. А пока можно было перевести дух. Пока.

– Кончита, – послышался жалобный голос Дельгадо. – Я не хотел…

Звонкая пощечина оборвала речь мексиканца.

– Подонок! – заклеймила его девушка. – Не смей больше соваться ко мне.

Чуть позже Ривердейл ощутил на своей руке легкое прикосновение женских пальцев и услышал тихий шепот:

– Мистер Ривердейл… Луис… он оказался таким мерзавцем. Я угадывала в нем робость, но докатиться до подобной трусости!..

– Что мне сказать?.. Ведь он Ваш жених.

После короткого молчания в шепоте Кончиты Нарваэс преобладали ледяные тона.

– Выйти замуж за труса?!.. Никогда!