Текст книги "Долгожданное прошлое"

Долгое плавание

Василий Николаевич при каждом застолье всегда был в центре внимания. Мало того, что был друг и сослуживец собравшихся гостей и хозяев, он вызывал уважение и восхищение всей женской половины за столом. Женщины с восхищением улыбались, а мужчины с уважением, понимающе покачивали головами, когда он время от времени брал руку супруги в свою, осторожно подносил её к губам и нежно целовал.

– Ну, вот Паша. Только ради тебя! – Дядя Вася встал, отодвинул стул, снял китель, повесив его на спинку стула, закатал рукава жёлтой форменной офицерской рубашки и, кашлянув, прочищая горло, упёрся одной рукой в белую скатерть. – На одной или на двух руках? – с хитрецой спросил он.

– Дядя Вася, а вы и на одной руке можете? – восхищённо спросил Паша, и сразу в его глазах возникла сцена предыдущей стойки на руках на застолье в честь 7 Ноября: и налитые жилы на шее, и слегка дрожащие от напряжения руки, и с лёгким щелчком сдвинутые под потолком начищенные до блеска ботинки.

Сидевшие за столом гости оживились, хотя чужих здесь не было – соседи и сослуживцы отца, Степана Ивановича, с жёнами, и все знали, что Василий Николаевич, капитан третьего ранга в прошлом, в молодости был чемпионом округа и одной из республик СССР по лёгкой атлетике.

– Вася, перестань. Ты много выпил! – привстала супруга Лидия Павловна.

– Пашка, – выглянула из-за спины соседки мама, – зачем ты попросил?

– Я же не просил, я только напомнил, как в прошлый раз дядя Вася стойку на руках на столе делал!

Дядя Вася, не отодвигая рюмок и тарелок, выбрал свободное место на столе и, поставив мощную пятерню ладони с татуировкой морского якоря между большим и указательным пальцами на белую скатерть, согнув локоть, стал плавно отрывать ноги от пола, принимая вертикальное положение. Зацепив краем ботинка люстру, он выпрямился, отставив свободную левую руку в сторону под аплодисменты гостей и хозяев.

Ловко соскользнув вниз, раскрасневшийся дядя Вася уже придвигал ближе к себе рюмку с водкой.

– Ну-ка, – сказал он Павлику, – подойди сюда!

И стал ощупывать его бицепс.

– Кое-что есть, но подкачать надо. Турник себе сделай, в секцию запишись!

– Турник, дядя Вася, сделаю, а плавать люблю Каждый день на реке. Переплываю туда и обратно!

– Вот молодец! Я ведь, Паша… мы со Степаном Ивановичем вместе… для тебя всё сделаю!

А и правда, после службы вместе с отцом и демобилизации их дружба не прерывалась. Жил Дядя Вася с женой на другой стороне реки, за мостом.

Часто, купаясь и лёжа на спине в воде, Паша смотрел в небо. Далеко в вышине плыли, медленно разворачиваясь и теряя первоначальные очертания, белые облака. Немного подгребая рукой, Паша кружился в воде, и было трудно определить потом, какое облако с каким соединилось, образуя очертания или разорванной ваты, или сломанного пёрышка.

Дорогой вдоль реки дядя Вася, один или с супругой, приходили к ним в гости.

Перевернувшись в воде, Паша сказал другу, бросив взгляд на мост:

– Вон на мосту дядя Вася. Он к нам в гости идёт!

Далеко за зелёным полем с ромашками и за железной дорогой нависает над рекой стальная ферма моста. Маленькие кубики машин мелькают в проёмах, фигурки людей двигаются сбоку по тротуару. Фигурки маленькие, не больше муравьёв, ползут медленно, но каждый своей манерой – всего так далеко не разглядишь, а только двигаются каждый по-своему: матросы одной походкой, офицеры – другой.

– Ну, ты не можешь так далеко его узнать. Это невозможно!

– Могу. Я же вижу его! Спорим?

– Спорим! Пойдём к тебе. Пока он дойдёт, мы обсохнуть успеем.

И действительно, только они успели присесть на нагретое солнцем крыльцо, как дядя Вася уже открывал калитку.

Дядя Вася не был политработником, но, вырвавшись из тесных стен небольшой квартиры, любил повозиться с родителями в саду, потом присесть на скамейку рядом с ребятами и спросить, например:

– Вот ты, Вова, кем стать хочешь? Какой у тебя в жизни ориентир? На какой маяк равняться будешь?

– Ну, – пытался что-то придумать Вовка, хотя надо было заранее подготовится к ответу, – я как все: окончу школу – и в институт.

– Вот это правильно! Ну а ты, Паша, я думаю, по нашей линии пойдёшь?

– Конечно, – честно отвечал Паша, – я уже и в яхт-клуб записался.

– Главное, ребята, иметь в жизни стержень.

Дядя Вася встал, расправил богатырские плечи, поправил закатанные рукава рубахи, с трудом продвигая их по выпуклым, сильным мышцам, и, опустив мощный квадратный подбородок, поставив ногу на скамейку и нависая над ними, спросил:

– Вот есть одна очень хорошая и правильная книга писателя Кочетова, «Чего же ты хочешь?» называется. Обязательно почитайте! Там многое вам подхватить можно и нужно.

Но не суждено было Павлу стать моряком – может быть, потому что когда умер отец, деньги нужны были, а может быть, потому, что механический завод был рядом и многие друзья на нём трудились.

А гонялся Павлик на яхтах, и на катере с Василием Николаевичем, его женой Лидией Павловной и их сыновьями Игорем и Вовкой ходил. И несколько раз за лето они плавали с отцом вверх по реке по протокам и затонам на своё любимое место – высокий правый берег с изумрудным ковром мха, грибов за осыпавшимися краями траншей времён войны и сосновым бором.

– Пойдём, полазим по окопам, – предлагал Вовка, – может, и найдём чего, пока родители огурчики и помидорчики режут!

– Пойдём, – соглашался Пашка, – Игоря надо позвать с нами идти.

– Пусть с ними остаётся, маменькин сынок!

А вечером, когда уже так надышались чистым воздухом, что кружится голова и лёгкий парок над водой приглушает звуки мотора, возвращались домой.

Пугливо разбегаясь перед носом катера, разрезающего успокоившуюся на ночь гладь реки, опускающийся туман с трудом позволяет различить то, что произойдёт в будущем, но то, что уже произошло, запомнится надолго, как просмотренный интересный и в чём-то трагический фильм, напоминающий твою собственную жизнь. И уже в темноте заходили в дом, мама укладывала их с Игорем и Вовкой спать в одной постели.

– А ну-ка, ноги мыть быстро пошли, – поднимала их мама, наливая в тазик тёплой воды, тётя Лида мыла сонному Игорю ноги, а Паша и Вовка стояли и ждали своей очереди.

И когда пришло время, разрывающее туман на реке, открывающее пустоту, обнажая отчаяние беспомощности череды событий, отсутствие любимой работы на заводе, веры в своё будущее и страны, ложных иллюзий новой жизни в хаосе до конца неосознанных явлений, мама Павла, глядя на портрет отца на стене, с горьким вздохом сказала:

– Хорошо, что хоть отец не увидел всего этого.

А через короткое время уже мама не смогла увидеть, как Паша, сидя у окна, глядел на опустевшую улицу, по которой на завод утром на смену и вечером с весёлыми разговорами проходили жители района.

Дядю Васю он видел в последний раз на похоронах отца. Василий Николаевич и Лидия Павловна поменяли квартиру и переехали на другой конец города. И когда Паша прогуливался по берегу, он знал, что не надо смотреть на мост и высчитывать слегка сутулую знакомую фигуру. И высокая фигура тёти Лиды не скроется за цветущими яблонями, помахав рукой на прощание.

– Все нас забыли, сынок. Как не стало отца – не приходят в гости, – сетовала мать.

Несколько лет ещё не прерывалась дружба Пашки, Игоря и Вовки: и рыбалка на реке под мостом, и футбол на поляне, и даже грех был – делали ночную вылазку в чужой сад за яблоками, пока Игорь не перевёлся в престижную школу, Вовка не поступил в ремесленное училище, а Пашка продолжал трудиться на заводе, помогая матери.

И когда многие знакомые Павла засунули партбилеты в ящики трюмо и письменных столов, а некоторые, как и положено, сдали в партийные комитеты и ячейки, отказавшись от прошлого страны и от своего тоже, для Павла настала новая жизнь – жизнь начинающего предпринимателя и бизнесмена.

Поступили они с приятелем Николаем, сделавшим ему предложение прямо в кафе в центре города, как и многие: арендовали комнату под офис у приятеля знакомого Николая, завезли нужную технику – принтер, факс, телефон – и стали решать, чем будут заниматься.

– Ты будешь директором, – рассуждал Николай, – ты ответственный и обязательный. А я, как уже имеющий опыт в бизнесе, – он протёр очки и посмотрел на Павла колючим взглядом серьёзного делового человека, – я, если ты не знаешь, в парке моделями машинок торговал и книгами. Так что опыт и деловая хватка есть. На первых порах будем визитки печатать, благо типография в этом же здании. Найдём клиента, свою маржу накинем. А там что-нибудь ещё будет.

Через несколько дней Николай вошёл в контору с радостной улыбкой:

– Хороший заказ нашёл! Знакомый директор школы сказал по секрету, что в здании все двери собираются менять. Будем работать. Я заказ нашёл, с тебя деньги!

– Большая сумма?

– Ну, предоплату попросим… ну, тысячу долларов бы надо!

– А двери где брать будем?

– Найдём где. На такой заказ любой производитель будет согласен.

– Большая сумма, – вздохнул Павел.

– Ты подумай, у кого можно одолжить на время. Отдадим с процентами, – Николай сделал вид, что разговор окончен, и уткнулся в калькулятор.

Накануне вечером, когда Павел шёл домой с работы, он специально пошёл окружной дорогой, чтобы ещё раз посмотреть на завод, где собирались сносить трубу, которая была видна из окна его дома, и хотелось определить, куда она будет падать – на крышу уже опустевшего и заброшенного цеха, в котором он работал, или на склады – слишком уж маленькое расстояние было между ними.

С противоположной стороны улицы к нему стали приближаться две фигуры, вернее, два нетрезвых человека с тяжёлыми сумками в руках.

Один был маленького роста, вертлявый и говорливый, рассказывающий напарнику какую-то смешную историю, тот от смеха будто бы принимался бежать, но внезапно останавливался, отчего из сумки раздавался звон бутылок.

Второй, полный и краснощёкий богатырь, всё время глядел в сторону Павла с явным намерением столкнуться с ним.

Когда они приблизились, высокий остановился, поставил сумки на тротуар и развёл руки в стороны для объятий:

– Пашка, друг! Как я рад тебя встретить! Тебя нам Бог послал! Ты ещё тут живёшь?

Павел узнал в грузном и краснощёком человеке Вовку, сына Василия Николаевича:

– На старом месте, А ты как?

– Я птица вольная! По-простому я бомж. Вот у Витьки, – он кивнул в сторону вертлявого, – квартирую.

– А отец ваш… как же ты бомж?

– А отец мой – Бог смерти ему не даёт – выгнал меня из дома. Я уже несколько лет у Витьки живу.

– А Василий Николаевич как?

– Отец мой идейный, квартиру продал, уезжать собирается, слышал? Я с ним давно не общаюсь. Ещё до переезда отсюда мы с ним не разговариваем.

Он нагнулся, доставая из сумки бутылку:

– Давай лучше по делу, – и показал бутылку вишнёвого сиропа, – купи пару штук, дёшево отдам, – и кивнул в сторону завода, – мы с Витьком там, на складе, разжились немного. Скажи, Витёк?

– Там этого добра жуть сколько, и всё бесплатно! Только надо уметь попросить и взять!

– Есть ещё черносмородиновый сироп, – достал ещё бутылку Вовка, – здесь у вас просто рай – складов полно, на каждом бывшем заводе.

– Давай черносмородиновый, – чтобы не обидеть его, сказал Павел.

– Ну, вот это дело. Завтра ещё партия будет, приходи.

– Как стемнеет, ха-ха-ха, – засмеялся Витёк.

– Отец-то как? – спросил Павел.

– А хрен его знает, как! Живёт, гад!

Павел старался не показывать, как ему противно и неприятно слышать такие слова в адрес Василия Николаевича. И, прощаясь, он спросил:

– Может, телефон дашь?

– Ещё бутылку купишь, может, и вспомню. Ладно, запоминай, – и он назвал номер.

Через несколько дней Николай спросил Павла:

– Ну как, деньги достанешь?

– Пока ничего не надумал.

– Подумай, может, кто-то из твоих знакомых машину продаёт или квартиру.

– Точно! Один знакомый продал квартиру!

– Хороший знакомый?

– Хороший. Друг семьи.

– Вот и позвони ему.

– Хорошо, позвоню.

– Нет, ты прямо сейчас звони, не тяни!

– Сосредоточиться надо, – соврал Павел.

Павел для себя уже решил, что позвонит, но просить ничего не будет. Просто поговорит, извинится за долгое молчание, спросит, когда и куда они переехали. Скажет, что умерла мама…

Он не хотел разговаривать при Николае и ждал удобного момента, когда останется один. Ему он скажет, что старый знакомый отказал.

К вечеру Николай уехал, и Павел позвонил. Номер оказался правильный.

– Здравствуйте, дядя Вася!

– Слушаю вас, – твёрдым металлическим голосом ответила трубка.

– Это я, Павел. Я недавно встретил…

– Слушаю вас, – подчёркнуто официально сказал дядя Вася.

– Я очень рад вас слышать и хочу передать привет вам и тёте Лиде.

– Лида умерла, – тем же тоном ответил Василий Николаевич. – Вы по делу или как?

– Я не по делу, нет. Я хотел бы с вами встретиться, – Павел не знал, как себя вести в этой ситуации, – хотя есть одно маленькое дело.

Он не знал, как заинтересовать и задобрить Василия Николаевича, чтобы он немного смягчился, но ни в коем случае не просить деньги.

– Просьба, – повысил тон дядя Вася, – вы за всё это время ни разу не навестили меня, не приехали в гости. И теперь обращаетесь с просьбой?!

– Дядя Вася, я ничего не прошу, я просто хотел позвонить вам.

– Я продал квартиру и уезжаю в Белоруссию к сыну. Всего хорошего!

Трубка сползла от уха к щеке, и Павел сидел задумчиво, слушая короткие гудки. «Конечно, я сам виноват. Почему же забылось это всё на время? Почему он, пока они жили ещё здесь, в городке, ни разу не позвонил? Почему Игорь и Вовка не сообщили о смерти тёти Лиды?»

В офис вошёл Николай и увидел Павла с трубкой в руке:

– Ну как, позвонил?

– Да, поговорил, – стараясь казаться спокойным, стал рассказывать Павел. – Он квартиру и правда продал. Был очень рад, что я нашёлся. Приглашал сегодня же приехать к нему в гости. Но деньги он отдал старшему сыну. Тот недавно женился и у них родился ребёнок. А они с тётей Лидой уезжают ко второму сыну в Белоруссию. Он служит там, уже капитан.

А для себя он решил, что отец и дядя Вася ушли в далёкое плавание, а мама и тётя Лида ждут их. Дождутся ли они их? Посмотрим. Время покажет.

Полиглот и Паисия

Несколько раз в год я ходил на могилу матери – всегда этой дорогой. Была другая дорога, короче. Но я входил через старые ворота, медленно шёл по широкой аллее мимо вековых лип и тополей, стараясь бросить взгляд на могилу Полиглота.

Именно так мы окрестили этого человека.

Он часто встречался мне, когда прогуливался по дороге вдоль реки. Вода уносила его время, и, понимая это, не пытаясь его догнать, он медленно, не обгоняя течение, задумчиво шёл, опираясь на трость с массивным набалдашником. Высокий, сильно сутулый, он всегда был одет в длинное коричневое, потёртое временем пальто. На голове он носил меховую шапку – папаху, которую называли «пирожок». Разумеется, в тёплое время он не носил эту папаху, но мне он запомнился именно таким: медлительным, умным и приятным стариком с добрым удлинённым лицом и большой родинкой на нижней губе.

Однажды он меня окликнул:

– Молодой человек!

Я пересёк дорогу и подошёл к нему:

– Здравствуйте!

– Добрый день, – улыбнулся он, – я, простите, нечаянно вчера услышал ваш разговор с вашим другом. Скажите пожалуйста, он действительно хочет уехать в Австралию? Вы с ним обогнали меня на этой дороге, вон у той разбитой лодки, – он приподнял трость и сдвинул её в сторону чёрных дубовых свай, забитых вдоль всего берега больше сотни лет назад. Многие из них были приподняты льдом выше остальных, наклонились и расползлись в стороны, как старые редкие зубы.

К одной из таких свай и была прикована ржавой цепью лодка: истлевшая старая плоскодонка, теперь уже никому не нужная, занесённая песком и илом.

– Да, хочет, – ответил я, – есть у него такая идея! Он на гитаре любую песню «Битлз» подберёт! Но думаю, что у него ничего не получится.

– Если приложить большие усилия, то получится! – убеждённо сказал он. – А английский он знает?

– Ну, немного…

– А немецкий?

– Немецкий не знает.

– Без языка он там пропадёт! Я советую вам не торопиться. Всё изменится. Вы ещё побываете за границей!

– А вы бывали?

– Молодой человек, я окончил Сорбонну.

– И французский знаете?

– И французский, и немецкий, и испанский, и польский. Я двенадцать языков знаю! – улыбался он.

– Здорово, – восхитился я. – Я был знаком с Шаляпиным, Маяковским, Буниным! Я жил во Франции, Германии, Италии. Мои труды изучают в университетах многих стран. Я вам советую не торопиться. Вы очень мне симпатичны, и я хочу вам сказать, что ваше время ещё придёт, и вы сможете поехать, куда вы хотите. Главное, учитесь! Впитывайте в себя больше знаний!

Мы встречались и разговаривали с ним ещё несколько раз, и он рассказывал мне свою трудную, интересную и длинную жизнь: ранение на фронте, жизнь во Франции, поездки по Америке. Любимым языком его была латынь.

Потом он исчез.

Гуляя по берегу, я ловил себя на том, что скучаю по нему. Я шёл по дороге, высматривая среди камней и булыжников, стёртых колёсами повозок с брёвнами, которые разгружали когда-то здесь, на причале, и закатывали на баржи. Я высматривал на дороге что-нибудь интересное: гильзу от патрона, монету, спичечный коробок с этикеткой или просто цветное стёклышко.

Иногда я останавливался, резко поднимал голову и всматривался в конец старой дороги – вдруг там появится Полиглот?

Однажды мне почудилось, что он идёт мне навстречу – резкий порыв ветра нагнул крону огромной ветлы, она метнулась к дороге, накрыла её почти наполовину, и среди серебристой изнанки узких листьев я увидел знакомую фигуру. Но дерево выпрямилось, задрожало, стряхивая внезапный испуг, и папаха исчезла.

Я подошёл к берегу, к старому роднику. Дубовый сруб давно ушёл под землю, только слегка угадывались его размытые очертания. Берег отступил, и теперь сруб оказался весь в воде. Об этом роднике уже почти никто не помнил. Мы нашли его случайно, играя на берегу в футбол. Такой вкусной воды я не пил больше нигде!

Не снимая обуви, я встал на кромку берега и упал во весь рост на руки. Перед моими глазами, под водой виднелось глубокое чёрное отверстие, из которого взлетали вверх разноцветные песчинки. Они долетали до поверхности воды, делали непредсказуемые зигзаги и исчезали в пространстве.

Если лечь на траву рядом с родником, наклонить голову и прижаться к траве, так, что поверхность воды окажется на одном уровне с глазами, то можно увидеть, как ещё живая вода из родника слегка, еле-еле заметно возвышается небольшим пузырём, размером с футбольный мяч. Но увидеть это можно, если лечь в небольшое углубление в земле, как раз подходящее под размеры моего тела.

Я встречал его ещё несколько раз.

Однажды весной, когда сердце моё разрывалось от любви и вместе с терпким запахом молодой листвы тополей, пением птиц в меня вливалось ощущение чего-то необычного, сулящего смутные надежды, я увидел его, идущего по моей улице. Сначала я ускорил шаг, потом побежал, пытаясь его догнать, но его сутулая спина оставалась на таком же расстоянии от меня. Я долго бежал за ним, но короткая улица всё никак не кончалась…

Солнце стояло в зените, и летний зной высушил листву. Она начала опадать, и первые заморозки свалили набок головки космеи и георгинов вдоль забора.

Мне никак не удавалось догнать его. Небо затянуло тучами. Пошёл густой снег. Его тёмное пальто стало совсем белым, и он исчез в конце улицы – там, где стоял пустой дом, предназначенный к сносу: жильцы уже выехали, но почтальон старательно приносил газеты, иногда – письма. Он засовывал их в почтовый ящик, прибитый рядом с калиткой. Пачка пожелтевших газет разбухла от влаги и уже вываливалась через приоткрытую дверцу ящика, шелестя жёлтыми уголками. Но никто не приходил за ними.

Разгребая руками спрессованное время, мне удалось добраться до перекрёстка, но Полиглота нигде не было.

Сугробы потемнели и начали таять. Редкие прохожие несли в руках пальто и плащи.

Больше я не видел его никогда.

Через много лет, проходя по аллее на кладбище, я увидел его могилу. На камне было написано:

 
«Вы, деревья, не шумите,
Нашего папу не будите —
Под божественным крестом
Спит наш папа вечным сном!»
 

Он прожил девяносто четыре года.

Я сидел у могилы матери и смотрел на фотографию, слушая шум теплого летнего ветра. Я просил прощения у матери за все причинённые обиды, пусть даже и нечаянные.

Особенно не выходил у меня из памяти один из фрагментов моей юности.

Поздно ночью я возвращался со свидания. Осветив фарами тёмные окна, такси останавливалось у задней стороны дома. Приласкав собаку, я пробирался через сад и, уже открывая двери, на пороге, слышал тяжёлый вздох облегчения матери: «Уо-ох!»

– Спи, мам, спи! – дежурно говорил я, зная, что в четыре часа ей вставать на работу…

Телефона у нас тогда ещё не было.

На старом городском кладбище почти никого. Недалеко от меня, на скамейке, у могилы сидел немолодой седой человек. Несколько раз мы встречались с ним, набирая воду в кладбищенском колодце, но никогда не разговаривали. Прибрав могилу, я пошёл к выходу. Пройти мимо моего знакомого было невозможно. Я поздоровался с ним и приостановился, читая эпитафию на гранитной плите:

 
«Спи, наша мамочка, спокойно и светло.
Ты, как и отец, добра была, любима.
Как быстро солнце радости зашло…
Мы – ваша жизнь. Но, вы – неповторимы!»
 

Он вдруг повернулся ко мне и тихо сказал:

– Сам сочинил!

Я подсел к нему на скамейку.

– Всё правильно, – сказал я, – каждый человек неповторим. Жизнь наших умерших родителей продолжается в нашей. Но говорят, что души людей переселяются в животных или птиц. Вот, например, в эту белочку, – я посмотрел вверх, – переселилась чья-то душа… Вы в это верите?

Он посмотрел на меня, потом на фотографию матери, немного помолчал и сказал, глядя в никуда перед собой:

– Моя мама ко мне приходила.

– Мне тоже снилась много раз, – ответил я. Он на минуту сосредоточенно посмотрел в сторону и стал рассказывать:

– Я офис снимаю на Малой Горной. Бухгалтерские отчёты делаю, – начал он рассказывать, не обращая внимания на мой ответ, – небольшая совсем у меня комнатка: стол, компьютер, три стула, шкаф для бумаг и буфетик с посудой.

Работаю один. Несколько небольших фирм веду. А на другом конце коридора доктор Кузнецов пациентов принимает.

– Знаю я доктора Кузнецова, – говорю я, – диагност от Бога! Был я у него однажды. Он мне очень правильное лечение назначил!

– Ну так вот. Тогда вы знаете, как он работает! Он очень внимательный. Долго с человеком разговаривает, спрашивает его обо всём потихонечку. Потом анализы сдавать отправляет и – снова к нему. Ни разу не ошибся! Я тоже был у него. Ходил-ходил по врачам – к нему пришёл. Да он сам меня и пригласил. Мы с ним на всём этаже вдвоём сидим. Щитовидку меня проверять отправил. Довольно молодой он, а такой молодец!

– Да, – говорю я, – сорока, по-моему, ещё нет.

– Сорок два ему. Ну вот, – продолжал он, – сижу, работаю. Доктор Кузнецов постучался: «Владимир Николаевич! Не одолжите стульчик? Человеку стоять трудно! Народу много сегодня!»

– Пожалуйста, – говорю, – пусть берёт стул!

А настроение у меня такое грустное было. По радио «Опавшие листья» в исполнении Ива Монтана передают, а я на фотографию матери смотрю, смотрю… Двадцать лет уже, как похоронил матушку, а такая тоска и жалость, бывает, нападут – словами не передать! Вот была бы матушка моя жива, если всё вернуть, – совсем по-другому бы себя вёл. Она говорила: «Вот будут у вас свои дети, – поймёте!» Помню, бельё на речку полоскать помогал ей носить. В марте вода холоднющая, по берегам ещё лёд лежит, а она бельё полощет. Потом встанет в воду, руки синие ко рту поднесёт, дышит на них и задумчиво так на чёрную воду смотрит.

Осторожно кто-то в двери постучал: «Здравствуйте! Можно стул у вас взять на время, ноги у меня болят, стоять очень трудно!»

– Пожалуйста, – говорю и голову поднимаю. Смотрю, заходит пожилая женщина, я так понял – монашка. Юбка чёрная, на голове платок чёрный. Лицо доброе, приятное, светлое. Подошла, прихрамывая, взяла стул, поворачивается, говорит: «Спасибо вам большое! Храни вас Господь!» Перекрестила меня и поклонилась. Я смотрю на неё, лицо такое родное, знакомое. Как будто видел где-то, а вспомнить не могу.

Тихонечко вышла она со стулом. Ноги осторожно поднимает, чтобы не шуметь, не мешать мне. Поработал я ещё часа два. На спинку кресла откинулся, отдыхаю. Глаза закрыл и… застонал – от запоздалого открытия и обиды.

Это же мама моя приходила! Мама, только постаревшая на двадцать лет! Представляете?! И лицо, и фигура, и походка, и всё-всё, даже морщинки на верхней губе разглядел – как у мамы моей! И волосы, и глаза, и руки!

Она была, она!

Выбежал я в коридор, смотрю – её там нет. Один какой-то старик в коричневом пальто на стуле сидит, скрещенные руки на трость с набалдашником положил и задумчиво так смотрит перед собой.

Постучался к Кузнецову. Заглядываю, – там совсем другая женщина сидит.

Побежал я вниз, во двор, выбежал на улицу – никого нет! Конечно, она уже ушла! Ну, думаю, дурак я, дурак – мать свою не узнал сразу! С трудом дождался окончания приёма. Подхожу к доктору Кузнецову, спрашиваю:

«Сергей Александрович, а кто эта женщина была, в чёрном платке?» Он сказал, что это матушка, настоятельница монастыря в Каменске. А у него лечится. Ноги у неё больные А знаете, как её звали?

– Таисия! – уверенно сказал я, прочитав имя на памятнике.

– Это было бы слишком просто, – сказал Владимир Николаевич. – Паисия её звали. Матушка Паисия! Представляете?! Разве может быть такое совпадение? Узнал, когда она в следующий раз придёт. Две недели с трудом пережил – ждал. А в тот день, когда она была записана на приём, двери у себя специально открыл, чтобы, не дай бог, не пропустить!

Не пришла матушка.

Я к доктору Кузнецову подхожу, спрашиваю: почему же матушка Паисия не пришла? Он говорит, что, может быть, не смогла или машины не было (её на микроавтобусе на приём привозят).

Ещё две недели каждый день ждал. С фотографией своей матушки сверяю, и всё больше убеждаюсь в своей правоте: матушка моя приходила. Точно!

Месяц прождал – не приехала матушка.

Прихожу на работу, смотрю: доктор в конце коридора кабинет открывает. На меня не смотрит. Я к нему подхожу, а он с ключом возится и говорит, головы не поворачивая: «Умерла матушка Паисия!» Я стою, ничего не вижу вокруг, ищу, куда бы присесть, – всё плывёт кругом.

«Как умерла, – спрашиваю, – отчего?» «Сердце, – отвечает доктор, – на следующий день, как вернулась в монастырь, ей плохо стало. Скончалась матушка Паисия. Царство ей небесное!»

Я вернулся к себе и думаю: «Боже, какой же ты мне шанс давал! А я вовремя не сообразил». И как же я так не успел? Ведь надо же было стульчик самому ей отнести. Усадить её здесь же, в кабинете, чаем напоить! Поговорить надо было обязательно с ней! Представляете, если бы она призналась, что она мать моя?! Да мне уже и так всё ясно было, понял я, кто она такая! Поговорить только бы с ней, в глаза посмотреть! Руки поцеловать! На колени бы встал и пополз к ней! Помните картину Рембрандта «Возвращение блудного сына»? Только я не блудный сын! И с мамой у нас хорошие отношения были, а всё равно чувство вины грызёт.

Я примерял на себя то, что случилось с ним, и думал: я бы не только по комнате, а куда угодно на коленях пополз бы к своей любимой матушке! Лишь бы только она жива была! Он продолжал рассказывать:

– Закрыл я контору, завёз отчёты клиенту и поехал в турфирму. Купил билет на экскурсию в монастырь. В воскресенье поехал. Ехать-то всего три часа на автобусе! Вы бывали там?

– Нет, не был, – ответил я, – слышал много. Хотелось бы побывать!

– Обязательно съездите. Там источник святой, очень известный!

– Знаю, родник там целебный!

– Ну вот. Приезжаем мы в монастырь. Я сначала с группой ходил, а потом отделился и пошёл в сторону хозпостроек. Монашка навстречу мне идёт. «Добрый день», – говорю я ей. «Добрый день», – отвечает она. Остановилась и пристально на меня смотрит.

– Скажите, сестра, а здесь похоронена матушка Паисия?

– Здесь, в монастыре, – отвечает она, – вон, видите, яблони у ограды, там она и упокоилась, царство ей небесное! Такая матушка была замечательная, добрая! А вы сын её, наверное?

– Почему сын? – удивляюсь я.

– Я же вижу, как вы похожи с ней! Сын у неё двадцать лет как уехал и не появляется, не пишет. Говорили, где-то на Дальнем Востоке он.

– Я тоже на Дальнем Востоке был, – сглупил я.

– Вот видите, – сказала она.

– Спасибо, сестра, – поблагодарил я, – пойду на могилу схожу.

– Александра, – уточнила она, – сестра Александра.

– Спасибо, сестра Александра!

– А вы, наверное, Владимир?

– Владимир!

– Храни вас Бог, Владимир! А она вас ждала, – сказала сестра Александра, – каждый день за вас молилась. Знала, что вы придёте сюда. Часы вам просила передать.

– Какие часы?

– Часы у неё были, «Заря», с золотым браслетом, правда, она не надевала их. Ваш отец когда-то ей подарил. Принести?

– Может быть, кто-нибудь другой заберёт? – предложил я.

– А кто же другой, кроме вас, придёт? Никого у неё больше нет! Она так была бы рада вам их отдать! Не отказывайтесь!

– Не знаю, имею ли я права брать чужую вещь? – отказывался я, но как-то нерешительно.

– Господь с вами, какой же вы чужой? Ведь сын же! И слава богу, что могилку посетили, теперь и ей легче будет! Я схожу, принесу!

Монастырское кладбище оказалось большое – несколько десятков могил. Там были похоронены и монахи, и святые отцы – раньше монастырь мужским был. Это потом женским стал. Нашёл я могилу Паисии. Посидел. Прощения попросил. Поговорил с ней.

В автобусе всю дорогу часы в руке сжимал. Сказать, что от них исходило тепло, было бы банально и неточно. От них исходило спокойствие и благодать. И тепло тоже. Часики-то я рассмотрел: точно такие же были у матери. Один к одному. И браслет слегка погнутый.

Взял я их. А сестре Александре адрес свой оставил на всякий случай: если кто будет про часы спрашивать, то у меня они хранятся.

Матушка приходила. Точно знаю. Проведала меня и ушла, теперь уже навсегда. А травку я привёз с её могилки и в надгробник посадил. А камушек из источника рядом с памятником закопал. Как вы думаете, это можно?

– А кто же может запретить? – ответил я. – Тем более, что камень из святого источника. А Паисия, видно, святая была!

– Святая! Святая была женщина!

Я поднял голову и посмотрел вверх – совсем рядом, вцепившись коготками в сосновую ветку, смотрела на меня своими тёмными глазками-бусинками белка.

Задержавшись так на несколько секунд, продолжая выглядывая из-за ветки, белочка зашуршала лапками по сосновой коре и исчезла – между небом и землёй, между тенью и яркими вспышками солнца, светившего сквозь влажную зелёную хвою в глаза, – роняя на землю легкие, невесомые частички нежной янтарной сосновой коры.