Текст книги "Долгожданное прошлое"

Лошадь белая

Крытый брезентом ГАЗ-66, поднимаясь на насыпь, устало раскачиваясь на ухабах, подъехал к воротам пограничной заставы Черняево.

Вечер. Совсем как ночь.

На противоположном высоком правом берегу Амура белеют каменные уступы. Между синим небом с появляющимися на несколько мгновений и исчезающими за белыми облаками звёздами и снежными ложбинами – тёмный лес со всеми придуманными и невыдуманными тайнами: с неопознанными птицами, с невиданным зверем, с неясными приглушёнными голосами, с едва различимым стуком, с мелькающими тенями, разлетающимися на части от резкого, глубоко спрятанного в недрах, дрожащего гула.

С этого китайского берега как на ладони видно село Черняево. Небольшой подъём по широкой дороге к воротам заставы. Казарма, котельная со стеклянным парником, крыша гаража, склады, вышка с часовым.

Слева и справа от заставы белые ромбы покрытых снегом крыш домов, струйки дыма над крышами, жёлтые в темноте окна, поленницы дров, тёмные решётки покосившихся заборов. В глубине села виден второй этаж клуба, за ним почта. Но здания почты за избами не видно, а можно различить только мачту антенны над крышей.

Тихо. Совсем как на картинке.

Только стукнет где-то входная дверь, гавкнет во дворе собака, взревёт и заглохнет двигатель автомашины, щёлкнет, сжимаясь от холода, цистерна с соляркой и гулко, но не громко вздохнёт лёд на реке, промерзаемой почти до дна, давая трещину и укладывая льдины уступами полуметровой толщины.

– Открывай, усиление границы приехало! – придерживая открытую дверь, крикнул водитель дежурному КПП.

Дежурный вышел, привычным движением забросил автомат подальше на спину и, приподняв перетянутую колючей проволокой створку деревянных ворот, подталкивая её плечом, освободил проезд на заставу.

Автомашина медленно повернула направо и подъехала к казарме.

Пятеро военнослужащих в чёрных морских шинелях спустились на серый снег. Притопывая на морозе, они сбились в кучку, с интересом изучая новое место службы – пограничную заставу, хотя сами были тоже пограничники, но служили на кораблях – в морских частях погранвойск.

Из казармы на крыльцо, сопровождаемый лениво вытекающими на мороз клубами пара, вышел начальник заставы:

– Прикомандированные, построиться! Пятеро? Почему так мало? – он оглядел короткую шеренгу моряков, стоящих плечо к плечу. – Орлы, не то что мои раздолбаи!

Часовой границы, запакованный в тулуп, смотрел на них, как из амбразуры, из мехового козырька шапки и соединённых на носу концов воротника тулупа, выглядывая из-за угла длинного деревянного строения казармы.

– Проходите сразу к старшине, товарищи матросы! – начальник заставы хотел вернуться в казарму, но увидел, как водитель загоняет в гараж автомашину, и крикнул:

– Кашкаров, ты мне, когда на второй ГАЗ-66 рессоры поставишь? Второй месяц машина разобрана!

– Так подшипники ждём, товарищ капитан! – развёл руками водитель.

Он выпрыгнул из кабины, подошёл к сложенным у стены под навесом гаража разобранным деталям второй автомашины без передних колёс, обиженно уткнувшейся капотом в деревянную стойку. Несколько раз пнул валенком рессоры и колёса, подождал, когда начальник заставы растворится в клубах пара, и побежал в казарму – вдохнуть живительного тепла, смешанного с запахом оружейного масла, гуталина, солдатского пота и подгоревшего на радиаторах отопления войлока из сушилки.

– Так-так, ребята, – подошёл улыбающийся большим ртом добродушный старшина-сверхсрочник, маленького роста, кругленький, с блестящей лысиной, обнимая свёрнутые в рулон матрасы, – давайте, идите в баталерку за бельём и матрасами. Койки выбирайте, какие вам понравятся, – у нас теперь восемь коек свободные. По демобилизации ребята ушли. Задержались, правда, на месяц, но дембельнулись!

Ильин занял крайнюю койку в углу казармы, рядом со станковым пулемётом на полу, задиристо уставившим свой воронёный ствол в мутное стекло заиндевевшего окна.

Он сел на стальное седло пулемёта, приноравливаясь к нему, взялся за поручни станины, взвёл тугой затвор и нажал на спуск. Пулемёт послушно и громко лязгнул, слегка подпрыгнул, сильно ударил затвором по пустому патроннику, подбросив «всадника».

– Двенадцатимиллиметровый «Утёс», – пояснил подошедший сержант и добавил: – после ужина с Коновалом, «бр-р-р!» – он замотал головой, – с ефрейтором Сериковым в дозор идёте!

– Ну что, друг! подсел к нему на койку ефрейтор, невысокого роста и с нездоровыми зубами (это бросалось в глаза, потому что он после каждой фразы хихикал и по-доброму смущённо улыбался, смешно поднимая вверх рыжие брови и верхнюю губу). – С боевым крещением тебя! Со мной на границу пойдёшь!

– В дозор так в дозор! Где наша не пропадала!

– Да не пропадём, не боись! – посерьёзнел ефрейтор. – Как зовут? Кем служишь?

– Зовут Илья… радиотелеграфистом служу.

– Ты что, Илья Ильин что ли? – он, улыбаясь, сделал гримаску, перемешивая веснушки на своём лице.

– Это что… – улыбнулся в ответ Ильин. – У нас на корабле матрос Матросов служит!

Оба засмеялись.

– А какой год уже? – спросил Коля Сериков.

– Третий…

– Ого! Я второй заканчиваю. Кормят-то хорошо вас?

– Нормально. Не жалуемся! А что-то себе купить всегда можно.

– Сколько получаешь денежного довольствия?

– Около одиннадцати рублей.

– Прилично! А я только три восемьдесят – как положено!

– И я – как положено! Нам за выслугу лет на последнем году платят, потом плавсоставу добавляют и ещё за должность командира боевого поста, вот и набегает!

– Это же сколько всего купить можно! – покачал головой Коля.

– Можно! И кофе несколько банок можно, и носки новые, и пасты зубной, и сигарет, и коржиков. Много чего!

– Всё равно я бы не согласился три года служить! Мне полгода осталось – и домой!.. Так вот, – сказал Сериков, вздыхая, – на Гербелик идём… Вот слушай, как одеваться надо: валенки выбирай самые лёгкие, неподшитые. Физкультурный костюм есть? Надевай под кальсоны! Свитер – под форменку. Шарф есть? Потом шинель и полушубок. Носки тёплые. Всё! Налегке пойдём! До Гербелика восемь километров по прямой. Обратно доставить могут машиной, а может, придётся самим назад идти. Тут главное не вспотеть! Идти в среднем темпе лучше, чтобы тепло было. Как почувствуешь, что пот выступать начинает, тогда сбавляй ход. Если вспотеем, тогда плохо: шевелиться не будем – замёрзнем! Придётся всю дорогу наращивать темп ходьбы – идти всё быстрее и быстрее… Если под конец приказа, тогда ещё ничего… А если в начале вспотел – пиши пропало, бегом беги! Костёр-то не разведёшь, чтобы согреться!

Он немного помолчал.

– Никто не любит этот чёртов Гербелик. Заколдованный он какой-то. Всегда что-то происходит: то проверка нагрянет, то кому-то плохо станет… Летом вот, пчёлы налетели на одних – еле отбились! Да и далековато от заставы – пока подкрепление придёт, держаться надо! Полушубки уже на выходе наденем. Ну, давай собираться!

Дежурный по заставе сержант Герасименко провёл наряд в оружейную комнату:

– Получите: телефон, фонарь, ракетницу, боезапас, перевязочный пакет… Дополнительно магазины брать будете? Могу дать! – он выложил на стол четыре магазина с патронами.

– Берём! – сказал ефрейтор, рассовывая боезапас по карманам. – Каждому по два! – и выпрямился, ровняя спину. – Запас карман-то… тянет!

– Ну? – спросил сержант. – Жалоб нет? Готовы?

– Готовы! – ответил Сериков.

– Тогда к замполиту, на приказ! На улице сейчас минус тридцать семь. Счастливо! – он стал делать запись в журнал.

Они вышли в дозор в морозную и ясную ночь.

– Предчувствие у меня сегодня плохое – не заберут нас сегодня, – вздыхая, произнёс Сериков. – С правого фланга, с Усть-Ольги, только в один конец ходишь, а здесь как повезёт! А расстояние не намного-то меньше. Нам с тобой, получается, восемь километров в один конец, а на Усть-Ольгу десять! А если машины не будет, то все шестнадцать!

Наряд шёл по расчищенной грейдером дороге вдоль села.

Полная луна лениво освещала покрытую льдом реку, темнеющий лес на безлюдном скалистом противоположном китайском берегу.

Лёгкие серые облака медленно шли, цепляясь за край луны, вращая её по часовой стрелке.

В конце улицы, за низким забором, во дворе дома девушка в чёрной кожаной мини-юбке, кутаясь в шаль, колола дрова. Она с трудом поднимала обеими руками тяжёлый колун и, негромко взвизгивая: «Ух!» – обрушивала его на заледеневшую чурку.

Полено, расколовшись со звоном, отлетало в сторону и глухо ударялось о стенку жестяной оцинкованной детской ванны, в которую девушка складывала поленья.

– Эй ты, усатенький, – крикнула она Ильину, – помоги дров нарубить!

Она, согнувшись над ванной, одной рукой придерживала у подбородка шаль, а другую, бросив полено, поднесла ко рту и согревала её своим дыханием.

– В клуб приходи, – крикнул в ответ Сериков, – я тебе полную лоханку дров нарублю!

– Вот всегда так! А этот усатенький мне нравится!

Она замахнулась колуном и, стиснув обложенные простудой губы, ударила по замёрзшему дереву:

– Ух!

– Знаешь её? – спросил Ильин.

– Да это же Галка! Её все знают. Она на почте работает. Сына одна воспитывает.

– А вообще женщин в селе много?

– Штук шесть-семь, с которыми потанцевать в клубе можно. Остальные не в счёт!

– Коля! А ты сам откуда?

– Из Магдагачи, здесь, в Забайкалье.

– А скажи, Коля, вот эта кличка Коновал почему к тебе прилипла?

– Да по мне – пусть называют… Ну а это потому, что отец мой ветеринаром работает. А я как-то рассказал ребятам историю про лошадку свою.

Приезжал как-то отец к своему знакомому ногу жеребёночку лечить. Красивая кобылка, серая в яблоках. Отец осмотрел её – нельзя её вылечить. У лошадей как: если сломал конь ногу, то всё, хромать будет. Ну, хозяин и отдал её отцу. Сначала отец туда ездил, в это село, лечить, а потом перевёз её к нам, и мало-помалу выправляться она стала. Прихрамывала немного, правда, но сама уже ходила по загону. Веткой я назвал её. Подросла уже. Я как подойду к ней, руку на неё положу, так она испугается сначала, кожа под рукой вздрогнет, а потом повернёт голову ко мне и смотрит на меня глазищами своими. Я как со школы приду, так сразу к ней. Она увидит меня и головой кивает – радуется. Под седло мы не ставили её. Просто жила у нас, как собака. А однажды весной увели её из загона.

– Может, сама ушла?

– Вряд ли. Нет кобылки, и всё! Мы с отцом всю округу объездили – не нашли. Видать, в другой район увезли!

– Цыгане?

– Да разве цыгане в наших краях живут? Они в тёплых краях обитают.

– А ты сам-то животных лечить умеешь?

– Лечить-то? Лечить кое-что могу. Флюс, например. Солью зубы и нёбо натирать надо!

– Так руку же откусит!

– Не откусит! Надеваешь рукавицы, одной рукой держишь за язык, а другой солью натираешь до крови. Она потом кровью харкает, и гной тогда с кровью выходит. А за язык взял – делай что хочешь, не рыпнется! А свою Ветку бы встретил – обнял бы её, расцеловал! Хоть сейчас она и подросла, но всё равно бы узнал!

Так за разговорами вышли за село.

– Ну, всё, – сказал Сериков, – теперь держи дистанцию. Метров тридцать. Ты должен меня всегда видеть. Мой сектор обзора впереди и справа. Твой – позади и слева. Автомат с предохранителя сними. Если руки закоченеют, это будет трудно сделать, да и секунды уйдут. Один щелчок затвора – стой! Два щелчка – ко мне! Дам луч вверх – ложись к бою!

За селом, у шлагбаума, наряд свернул вправо, к реке. Полметра искрящегося под луной снега ровным покрывалом возвышались над узкой проторенной тропинкой, петляющей вдоль Амура.

Мороз неотвратимо просачивался под одежду. Больше всего страдали от мороза лицо и руки. Руки в меховых рукавицах – шубенках можно было сжать в кулак, согревая пальцы. Лицо приходилось время от времени прятать в воротник полушубка и дышать в него, отчего капли стекали с бровей, и от этого воротник становился влажным, а потом замерзал и покрывался ледяной коркой, которую приходилось разгрызать перед тем, как снова приложить его к щеке. Ресницы покрывались инеем. Маленькие светящиеся звёздочки этого инея всё больше и больше закрывали обзор, и тогда надо было снимать рукавицу и двумя пальцами сжимать веки и стряхивать ледяные шарики.

Шли уже третий час. Слева от тропы, параллельно течению реки, угадывалась лента колючей проволоки, натянутая на деревянные столбы. На половине пути она делала плавный поворот и уходила в глубину обороны, потом неожиданно появлялась перед самой тропой. Двадцать рядов в каждой секции, перечёркнутые крест-накрест двумя колючими чертами.

Впереди мелькал фонарь старшего дозора, раскачиваясь в такт шагам: налево-направо, налево-направо. Хотелось спать. Запасные магазины оттягивали карманы, подсумок с тремя штатными рожками повис на ремне и предательски бил в низ живота. Телефон болтался в чехле и сбивал ритм шагов. Автомат, по ощущениям, весил на несколько килограммов больше положенного.

Высокие снежные края тропы затвердели и приходилось идти словно в узком туннеле.

Свет фонаря метался налево-направо, налево-направо. Сильно поскрипывает снег, и очень громко стучит сердце.

Сердце стучит… снег скрипит… а фонаря нет!

Ильин остановился, прислушиваясь: нет ли условного сигнала?

Тишина.

Только луна взошла ещё выше и засохшие камыши отбрасывают тень, тонкими, едва заметными чёрточками отражая свою вторую жизнь на снегу, на белой безжизненной земле.

«А где Сериков? Где мой ефрейтор?»

Ильин вдруг понял, что он заснул на ходу.

Он прыгнул с тропы в снег, сорвал с плеча автомат и залёг, всматриваясь в противоположный китайский берег, в ледяную ленту реки, в петляющую, уходящую вверх на сопку, тропу и теряющуюся где-то в высохших морях улыбающейся жёлтой луны. Было тихо. Только стебли камыша чуть потрескивали от мороза.

– Ну что, потерялся? – услышал он голос Серикова, появившегося вдруг на тропе. – Давай, терпи. Ещё немного, и Гербелик скоро будет. Там отдохнём! Быстрее дойдём – подольше отдохнём! А фонарь я выключил. Смотри, какая яркая луна, никакого освещения не надо!

Ильин поднялся. Руки совсем окоченели, не слушались. Он принялся дышать на ладоши, на костяшки пальцев, засовывал их под мышки, прижимая локтями, пытаясь согреть.

– Что, руки? – спросил Сериков. – Иди сюда, есть один способ.

Он подвёл его к камышам:

– Мочись на руки. Давай-давай! Вот так! Под струю, под струю! Одну… другую… Ну что, отпустило? Теперь овчиной растирай! Растирай, растирай! Вот так! И сразу в шубенки. Ну, что, полегчало?

Ильин засунул руки в меховые рукавицы. Вместе с покалыванием в кончики пальцев возвращались чувствительность и боль. Живые, значит, руки.

Идти стало совсем тяжело. Узкая тропа не позволяла делать нормальные размеренные шаги, и внутренние поверхности валенок сцеплялись, затрудняя ходьбу. Магазины с патронами так оттягивали карманы, что казалось, кто-то двумя гужами, надетыми на хомут, вдавливает тебя в землю.

– Перекур! – объявил Сериков и завалился набок на пятачке, застеленном сухой травой и камышом.

– Гудят-то ноги у тебя? – спросил он, лёжа на спине и глядя в небо.

– Гудят! – подтвердил Ильин.

– А у меня прям отваливаются!

– Холодно очень…

– А ты не шевелись, – посоветовал сериков, – замри и не шевелись, как будто умер! Только дыши. Мы так в секрете часами на льду лежим: как будто вылетел ты из тела и смотришь на себя со стороны.

Они отдыхали, лёжа голова к голове, положив автоматы на грудь.

– Я, кажется, пачку сигарет потерял, – зашевелился Ильин, – выпала из кармана.

– А, не беда, тут смотри, сколько окурков! Ребята специально не докуривают до конца, чтобы в следующий раз докурить.

Он сел, зачерпнул снег в уголке лежанки и стал просеивать его между пальцами:

– Во! Смотри – целых пять! – он сдул с них снег и протянул Ильину. – Сухонькие! Здесь снег выпадает один раз. Идет какую неделю, и всё! А потом лежит себе и отдыхает! Дай-ка я с тобой тоже покурю, – он сделал губы трубочкой и приставил к ним окурок.

– Странно… тихо как-то… – сказал Ильин, – как будто вообще нет людей здесь!

– А так и не должно их тут быть – пограничная зона. Хочешь въехать – показывай паспорт, объясняй, к кому и зачем едешь! Кстати, знаешь, что в сериях и номерах паспортов зашифрованы секретные данные: и судимость за антисоветскую деятельность, и запрет въезда в погранзону…

– Знаю. Я такой же погранец, как и ты, только морской.

– Хорошо вам – два месяца отбудете у нас, и на корабль! А то, что здесь никого нет, ты неправ. За нами и сейчас наблюдают.

– Кто?

– Как кто?! Китайцы, конечно! Вон, смотри, видишь ту чёрную точку в скале? Наблюдательный пункт у них там. Мы его вычислили. В прибор ночного видения на нас смотрят. У них с десяток таких блиндажей замаскированных по берегу выкопано!

– А у вас приборы ночного видения есть? У нас, то есть!

– Есть! Только сегодня я не хотел эту бандуру брать с собой! – Он засмеялся. – Ну, пошли!

И снова посматривать назад и налево. И снова смотреть вперёд и направо.

– Уже совсем скоро придём, – сказал Сериков, – вот минуем балку, а там и Гербелик.

Глубокая балка, сужаясь, одним концом упиралась в небольшую сопку, за которой не было видно ни заградительной системы, ни заброшенной пасеки, ни стогов сена, ни всего бесконечного пространства в нашем тылу, безжизненного, покрытого холодным белым покрывалом, в некоторых местах чуть смятого ветром или разорванного упавшим метеоритом, нарушившим его девственность, и только здесь, по обоим краям оврага с ровной вычисленной математически фигурой параболы, оно было аккуратно застелено по краям и широкому дну.

Другим, широким концом балка открывала пространство для ветров и неспокойных вод Амура, и непонятно было, невозможно определить, сколько времени потребуется для того, чтобы дойти или долететь до серых скал на противоположном берегу. Они угадывались, почти виднелись… Но можно было идти и идти, скрипя снегом под ногами. А они, эти берега, всё равно оставались бы на месте или, в лучшем случае, подрагивали бы в такт твоим шагам, меняя свои очертания сквозь капающую слезу из замерзающих глаз, и падая, слеза звонко ударяла бы в искрящийся наст и оставалась бы там, среди таких же мерцающих под лунным светом искорок.

Наряд по тропе спустился на дно балки, и высокие пологие края заслонили всё пространство, оставляя человеку только высокое звёздное небо, далёкую дорогу и полную луну, которую можно было потрогать, – вот только надо подняться на склон, а там она уже совсем близко, стоит только протянуть руку.

Несколько сотен метров Сериков шёл ускоренным шагом, и Ильин едва за ним поспевал.

Наконец ефрейтор остановился у небольшой стайки растущих на камнях камышей:

– Всё, – сказал он, – пришли! Гербелик.

– Так это что, река? – удивился Ильин, оглядывая место, совсем не похожее на русло и неприметное среди небольших заводей, покрытых трещинами и наползающими друг на друга льдинами.

– Река. Конечная точка нашего левого фланга. Впадает в Амур, – ответил Сериков. – Весной, знаешь, как разливается! А сейчас, конечно, вот по этим камням и можно определить!

Рядом с камышами, вытолкнутая бурным весенним течением Амура, ровным полукругом навалилась гряда камней с утрамбованным снегом между ними.

– Отойду до разъёма, позвонить надо, – сказал Сериков и ушёл на взгорок.

Минут через пять он вернулся мрачный:

– Я же говорил, что это гиблое место: не будет машины! Самим добираться надо! «Эх-ма!.. Была бы девок тьма…» – пропел он известное выражение, снимая автомат с плеча. – Давай полежим полчаса – и по-быстрому домой!

Они залегли за камнями, отдыхая и набираясь сил, глядя в небо на мерцающие звёзды.

– А ты вообще-то молодец, жилистый, – сказал ефрейтор. – Не каждый с первого раза может сюда дойти! В прошлом году молодых прислали. Пошёл наш инструктор с собакой и взял одного из них. С виду здоровый – физкультурник, наверное, всё на мышцы перед зеркалом смотрел, руку сгибал. Так вот, сюда еле-еле дошёл! Всё отдыхать просился. А обратно – совсем «Не могу!» Так инструктор наш у него и автомат взял, и подсумок с боезапасом… Всё на себя повесил! А что сделаешь? Идти-то надо. Замёрзнешь напрочь! Тот шаг сделает, и в сторону… падает! Привязал он поводок к его ремню, и Дунай его всю дорогу тащил! Он семенит ногами, за поводок держится – ноги впереди, а голова сзади. Так, бедолага, до заставы и дошёл! Упал на койку и… всё! Раздели его ребята. Сутки не вставал, даже есть не хотел! Потом, правда, ещё раз на Гербелик ходил. Но до этого месяца два часовым стоял или в секрете на льду лежал. Привык потихоньку. А собака была классная! Немец. В холке сантиметров семьдесят! Окрас тёмный, с рыжиной. У нас таких в Магдагачи не держат! Всё больше дворняги… на цепи. Никто их не лечит. Сдохнет – новую заводят. А ты, Илья, – он повернулся, заглядывая ему в глаза, – хунвейбинов видел?

– Не приходилось! Я через год после Даманского призывался. А китайцев, конечно, много встречали. Идём по Амуру на корабле, как их село или город – непременно у входа арка с лозунгом, «пай-лоу» называется, и люди на берегу. Всё время что-то делают: стирают, рыбу ловят… работящие они!

– А к нам в Черняево тоже китаец пришёл. «Хочу, говорит, у вас в СССР жить! Так, представляешь, три миски каши съел, такой голодный был!

– А что потом с ним?

– А чёрт его знает… Особист с собой увёз! Вот, смотри, – продолжал Сериков, – как такая продвинутая нация – и порох у них, и фарфор, и бумага – подверглась такому облапошиванию? Ты помнишь, как они на Даманском цитатниками размахивали? А потом попёрли на наших!

– А я, – ответил Ильин, – печи их видел на берегу. Как будто можно в глиняной печи чугун сварить! Представляешь?!

– Да, – протянул Сериков, – у нас такого никогда не будет! Советский народ сплочённый! Не даст себя задурить! Ну, – он стал подниматься, – пошли?

Сериков по-прежнему, как старший наряда, шёл впереди. Скоро балка – перемахнуть её, потом лежанка в камышах, потом крюк по полю, потом по равнине. А там километров пять – и застава.

На подходе в балке Сериков стал чаще оглядываться. Потом остановился и щёлкнул затвором.

Ильин остановился.

Сериков залёг и щёлкнул затвором два раза.

Ильин упал в снег и пополз к ефрейтору.

– Слышишь? – шёпотом спросил Сериков.

Ильин развязал тесёмки на шапке и стал вслушиваться.

Из балки доносился топот ног, непонятная возня и какие-то неясные команды.

Ильин вопросительно посмотрел на Серикова – слышит ли он то же самое?

– Группируются… – подтвердил ефрейтор, – прорыв в наш тыл? По топоту – человек десять! Дай мне ракетницу! Даём ракету и открываем огонь? – спросил он не очень уверенно.

Ильин знал, что, по уставу пограничной службы, при прорыве в наш тыл или в сторону границы вооружённой группы лиц или невооружённой, но представляющей опасность, огонь можно открывать без предупреждения.

Они смотрели друг на друга и понимали, что последует за выстрелом из ракетницы: красная ракета с шипением будет разрезать морозный воздух, часовой на вышке, увидев ракету, позвонит дежурному по заставе, начальник заставы крикнет: «В ружьё!», и тревожная группа, рассовывая по карманам гранаты, будет запрыгивать в машину. Они потащат тяжёлый пулемёт и погрузят его в кузов, сначала машина будет нестись по большаку, потом свернёт направо и по льду замёрзшей реки, подскакивая на торосах, помчится к дозору на Гербелик. Командующий округом, разбуженный среди ночи, вынырнет из-под тёплого одеяла и помчится на аэродром. Два вертолёта с десантом раскрутят винты и, поднимая клубы снежной пыли, мигая габаритными огнями, покачиваясь, поднимутся в воздух. Старшина заставы уже не будет улыбаться, а, задыхаясь от волнения, будет бежать в село – поднимать дружинников. Врач сельской больницы вместе с санитарами будут доставать из подсобки и собирать койки и бросать на них скрученные матрасы. Дежурный офицер ближайшего танкового полка будет стоять перед ангаром и вращать правой рукой с флажком, описывая круги: «Заводи!» Бледный замполит будет стоять в дежурке, в одной руке у него будет телефонная трубка, а другой он будет костяшками пальцев опираться на стол и смотреть на приклеенный плакат с лозунгом «Партия – наш рулевой». Лётчики авиаполка опустят фонарь кабины и поднимутся на задание. Старший офицер в бункере глубоко под землёй получит команду и начнёт проверку ракетных систем. Дунай в кузове машины будет нервно перебирать лапами и прижиматься к коленям проводника, чуть повизгивая от нетерпения побыстрее прыгнуть из машины на знакомый снег и, раздирая в кровь лапы, изо всей силы натянуть поводок, а, услышав щелчок карабина, броситься на нарушителя, сбивая его грудью, прижать к земле, разбрызгивая хлопья белой пены, с хрипом вырывающиеся из его пасти.

– Подожди! – произнёс Ильин. – Можно подползти поближе, – и, зарываясь в снег, пополз к краю балки.

Сериков готовился прикрывать друга, доставая из карманов магазины и переставляя планку прицела.

Ильин подполз к самому склону и вдруг отложил автомат в сторону и махнул рукой.

Сериков подполз и залёг рядом.

Две покрытые инеем лошади, белая и вороная, топтались на дне балки. Они тыкались друг другу в шеи и кивали головами. Инициатива принадлежала белой лошади. Она отходила в сторону, делая несколько шагов, и смотрела на вороную, как будто приглашая её на танец.

Вороная прыгала к ней и они, вздрагивая всем телом и заставляя звенеть сосульки, свисавшие с длинных грив и животов, тёрлись друг об друга.

Длинные тени отражались на противоположной стороне склона, как на большом белом экране. Тени, плавая, медленно входили друг в друга, и тогда появлялась причудливая лошадь с двумя головами и шестью ногами. Соединившись так, одна их них вдруг поднималась по склону вверх и, задрожав, улетала в синее небо, к звёздам. Побыв там, она опускалась на мгновение на землю, на дно балки, и исчезала из поля зрения.

– Ветка, – тихо позвал Сериков, приподнимаясь на руках.

Лошади танцевали, не обращая на него внимания.

– Ветка, – дрожащим голосом громче позвал Сериков.

Белая лошадь повернулась, рывком головы отбросила назад спутанную чёлку и широко открытыми глазами укоризненно посмотрела на ефрейтора. Потом громко фыркнула, выпуская клубы пара, закричала и сильно толкнула своего друга в шею.

Вороной встал на задние ноги, сделал большой прыжок… Разбрасывая снег и разметая его хвостами, они устремились в узкое горло балки и исчезли за склоном.

Сериков молчал и не двигаясь смотрел им вслед.

– Ветка была, – не глядя на Ильина, наконец сказал он.

– Ты же говорил, что она в яблоках? – осторожно, чтобы не обидеть его, спросил Ильин.

– Они только молодые бывают в яблоках, а потом белыми становятся, – глотая снег, ответил Сериков.

Возвращались на заставу быстрым шагом. Ильин уже с трудом переставлял ноги. Кроме того, он засыпал прямо на ходу.

Чтобы не сбиться во сне с дороги, приходилось время от времени легонько ударять по твёрдому снегу на стенке тропы, убеждаясь, что идёшь правильно.

Несколько раз он натыкался на спину ефрейтора и, просыпаясь, ждал упрёков, но Сериков останавливался и, не поворачиваясь, некоторое время стоял молча и неподвижно – так останавливается прохожий, когда вдруг вспоминает, что забыл что-то дома. Останавливаясь, Сериков будто о чём-то размышлял. Потом снова продолжал движение.

Уже на подходе к заставе, когда Ильин, в очередной раз засыпая, ткнулся головой ему в спину, он повернулся, немного помолчал и сказал убеждённо:

– Ветка это была. Точно знаю. Меня искала!