Электронная библиотека » Сергей Жигалов » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 4 мая 2015, 16:29


Автор книги: Сергей Жигалов


Жанр: Религия: прочее, Религия


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Уехали поутру, – горничная, статная женщина лет тридцати, глядела на повелителя ясными весёлыми глазами. – Велела Стёпке заложить коляску с верхом…

– Куда он её повез?

– В Селезнёвку, сказывал. К обеду уж дома был. Позвать? – спросила врастяжку, сладко, чем пу ще ещё опалила Зарубина.

– Кличь!

От Стёпки узнал, что «барыня очинно торопились и невринчали». Приказали в Селезнёвке заехать к учителю, что тут был, а меня отпустили. Так и сказала: «Прощай, Степан, не поминай меня лихом…».

С ломотой в скулах Зарубин задавил готовый вырваться рык. Прыгнул в пролётку, помчался в Селезнёвку. Нашёл избу, где учитель стоял на постое.

– Сперва к ему барышня молодая приехала. Он так весь, мой сокол, и затрепетал, – расстилалась перед грозным гостем чисто одетая, не старая ещё, хозяйка. – Барынька невесёлая, а он от радости и не знает, как угодить, куда посадить…

– Где они? – оборвал ее Зарубин.

– Уехали, уехали. Он побёг куда-то, а оттель вернулся на хорошем жеребце. Чемоданчики её поклали и укатили.

– Давно?

– Утречком еще. Солнце до колокольни не поднялось.

– Не говорили, куда?

– Чего не знаю, того не знаю, – хозяйка, оправившись от испуга, оглядывала Зарубина быстрыми совиными глазками. – А вы сами-то кто будете?

– Фатер[15]15
  Отец (нем.).


[Закрыть]
, – неожиданно для самого себя брякнул Зарубин.

– Вона-а, – хозяйка села на лавку, прикрыла рот ладошкой. Хлопнули воротца. Раздался конский топот.

…Кипела оскорблённая душа купца первой гильдии Спиридона Зарубина. Вздувались на атласном крупе рысака белесые полосы от кнута. Дыбился в оглоблях горячий жеребец. Рвали удила конские в пене губы. Живым смерчем подлетел к кабаку, хоть на ком-то зло сорвать: «Душу выну!.. Второй год, как с долгами тянет: «Нетути! Найдёшь в момент, когда в долговой яме очутишься…».

– Уехали Игнат Лексеич-с рыбачить с ночёвой-с, – мелким бесом завертелся молоденький половой в красной, засаленной на боках рубахе. – Ушицы изволите-с? К вашему приходу с осетринкой-с… Свежайшая… Живых осетров под пристанью на вожжах держим-с.

– Спрятался, живоглот, – шваркнул купец дверью. – Ну-у, погоди, пёс!..

У горизонта светлела полоса неба. На её фоне отчётливо поблёскивали церковные купола, кресты. Зарубин перекрестился: «Заехать исповедоваться, может, полегчает…».

…Отец Василий позднему гостю обрадовался:

– Спиридон Иванович, благодетель, какими ветрами в нашу пустынь? Эта радость показалась Зарубину притворной, разозлила.

– Исповедоваться желаю.

– Уж больно поздно, Спиридон Иванович. – Отец Василий, щурясь, пристально вглядывался в лицо гостя всё понимающими ласковыми глазами. И это тоже раздражало.

– Как время выбрал, так и заехал, – супился, уводил взгляд. Но сорвался. – Лень тебе исповедовать. Так и скажи.

– Помилуй Бог, Спиридон Иванович. Желающему стяжать спасение святой исповедью я завсегда пособник.

– Исповедуй, коли так.

– А вкушал ты сегодня пищу, Спиридон Иванович?

– Что ж я, по-твоему, целый день без еды?

– Ну вот. А исповедоваться должно натощак. С вечера не есть. И сердцем, вижу, ожесточён… К этому высокому таинству надо приходить с благоговением и смиренным сердцем, – ласково и тихо увещевал отец Василий. – Это чудный суд. За все наши согрешения, достойные казни, нам даётся оправдание, чистота и святыня. «Аще будут грехи ваши, яко багряное, яко снег убелю», – говорит Господь.

– Как купола золотить, так благодетель, а как исповедовать, так лень три шага до церкви шагнуть. – как кнутом, хлестнул Зарубин. – Кутья прокислая, учишь тут!

– Прости меня, грешного, что прогневал тебя, Спиридон Иванович. – Отец Василий поклонился ему в ноги. – Прости, ради Христа.

С минуту Зарубин остолбенело глядел в согнутую спину отца Василия, на острые крылышки лопаток, проступивших под старенькой ряской… И вдруг в сердце его будто растаял ледяной ком. Он легко, как ребёнка, взял под мышки сухонького священника, поднял с пола. Сам брякнулся ему в ноги:

– Ты меня прости, отче. Злобу мою, – по лицу купца градом покатились слёзы, кропили бороду.

– Ну вот… Христос простит. Слава Богу. Айда, чайку попьем. Куличи, яички есть. Праздник устроим… – в умилении, будто маленького, утешал его отец Василий. От этих ласковых слов матёрый купчина заревел белугой:

– Дочь довёл, из дому сбегла. Предпочла отца убивцу…

Жена из-за меня раньше срока преставилась, – сквозь рыдания выговаривал. – Всю жисть одни деньги на уме… Нанимал… баржи чужие топили… В гиене огненной мне гореть…

– Будет тебе, Спиридон Иванович, Господь милостив, глаголил: «… яко снег убелю». Только угляди стропотные стези ума и сердца твоего, очисти от всякого лукавства и злости душу. Усмиришься сердцем, прости дочь, тогда и примешь святую исповедь…

…Возвращался Зарубин ночью, просёлочной, ещё не просохшей, дорогой. Луна заливала серую от росы степь холодным светом. Жеребец брёл шагом, стриг ушами. На душе у Зарубина после долгой беседы с отцом Василием разливалась благодать. Он вглядывался в облака тумана над озёрами в лугах, отражение луны в лужах колеи.

Вдруг почудились дальние клики. Спиридон Иванович натянул вожжи. Жеребец встал. Зарубин запрокинул голову. Высоко над лугом в белом небе кружила огромная стая журавлей. Печальные птичьи клики тревожили душу. «…Грешник я окаянный, клейма ставить негде, а Господь ниспосылает мне эту природную благодать». Слёзы умиления текли по жирным его щекам.

11

Слухи в разы множили число погибших в катастрофе царского поезда.[16]16
  Погибли и были ранены около пятидесяти человек.


[Закрыть]
В церквях Самары звенели колокола и служили молебны по случаю чудесного избавления государя и его домочадцев. Архиерей Серафим после одного из таких молебнов едва добрёл до кабинета, не разоблачаясь, прилёг на диван. По утренней договорённости к нему должен был заехать сам губернатор. Второй день владыку терзали жуткие головные боли. Вместе с болью притекали невесёлые розмыслы. В монашеской юности жаждал подвига – послужить Господу душой и телом, как служил ему некогда любимый святой Сергий Радонежский. Представлял для себя три пути монаха, по которым идти: в церковь, в келью и на погост.

С каким душевным трепетом в утренних молитвах рёк: «Спаси, Господи, и помилуй по множеству щедрот Твоих вся священноиноки, иноки же и инокини, и вся в девстве же и благоговении и постничестве живущия в монастырях, в пустынях, в пещерах, горах, столпех, затворех, разселинах каменных, островех же морских…».

Но вместо «столпех, затворех и разселин каменных» двадцать один год уж на посту епископа в Самарской губернии. Погряз в косности, разборе тяжб и сутяжничества лукавых пастырей. Усовещивал, мирил настоятелей с дьячками. Строжился, лишал приходов за блуд и пьянобесие. Водил дружбу с губернаторами, заводчиками, купцами. Церкви на пожертвования строил. Но всё менее чувствовал он горение в вере не только прихожан, но и самих служителей церкви, да и сам, правду сказать, окаменевал сердцем. Не управился запить таблетки, как под окнами дома в тихом переулке затопотали копыта, затпрукал кучер.

Просвещённый консерватор, как называли губернатора за глаза за его нетерпимость к новым либеральным веяниям, взошёл в покои, попросил благословить. Склонив гладко зачёсанную голову с глубокими лобными залысинами, приложился к руке владыки губами, щекотнув ее пушистыми бакенбардами:

– Ну какой приговор по трещинам?

– Заключили, Александр Дмитриевич, что трещины вызваны усадкой грунта и опасности не представляют.

– У меня прямо гора с плеч свалилась, – ска зал архиерей.

Речь шла о трещинах, появившихся вдруг в стенах строящегося Воскресенского собора. Их только что исследовала комиссия местных и московских архитекторов.

Служка принёс чай, закуски. Сели за стол, помолчали. Зоркий внутренним зрением епископ видел, что губернатор в частых встречах и беседах с ним хочет обрести душевные укрепы, согреться душой. И с горечью понимал, что не может дать искомое.

– Объезжал я, владыка, училища, – прервал тот молчание, – мало в них воздуха православного, всё больше революционные брожения витают. Либерализм, нигилизм, анархизм. Отравой дышат. Не вырастут из них верные помощники государю, не вырастут.

– На прошлой неделе ездил я, Александр Дмитриевич, в Кинельский приход. По дороге назад вышел из коляски промяться. Кучер с лошадьми вперёд укатил. Иду степью. Птицы божьи поют, тихо так, а на душе неспокойно. Лёг в ковыль, приник ухом, слышу: идёт гул, вроде как сама земля стонет.

– Отчего же, владыка, стон этот?

– Боюсь и выговорить, Александр Дмитриевич. Всё на него указывает.

– Неужто антихрист? В голосе губернатора Серафиму почудилась скрытая усмешка. Кольнула, но он виду не подал, сказал ровным голосом:

– Сатана уже посылал его в мир, беззаконного вершителя судеб Вселенной, но тогда сроков ему не вышло.

– Это кого же Вы имеете в виду?

– Знаете его имя, Александр Дмитриевич, преотлично. Наплюйон, как называл его один знакомый старик-крестьянин, участник той войны.

– Полноте, владыка. Не много ли чести? Честолюбивый корсиканец, выскочка. Какой из него антихрист?

– Не скажите. Святейший синод, – Серафим сделал паузу, – глава нашей российской церкви в послании по случаю вступления его в пределы России не ради метафоры именовал Наполеона антихристом. В семинаристской своей юности я крепко интересовался историей, как Вы сказали, корсиканского выскочки. Его современники в вос поминаниях утверждали, что он непрестанно ос меивал все народы и религии. Был виртуозом в умении обольщать, лгать, соблазнять, запугивать, предавать. «Всякие законы нравственности и при личия писаны не для меня. Такой человек, как я, плюёт на жизнь миллионов людей», – говорил он своим приближённым.

Один из его генералов, Вандам, в своих записках заявлял: «Наполеон – это дьявол в образе человека. Он имеет надо мной какое-то обаяние, в котором не могу дать себе отчёта…». И таким характеристикам из уст его приближенных несть числа, – архиерей досадливо смахнул на пол запрыгнувшего на колени кота. Вгляделся в лицо губернатора и, уловив недоверие, продолжил с жаром:

– Святые отцы церкви – Иоанн Златоустов, Ипполит Римский, Ефим Сирин, Андрей Кесарийский, Ириней Леонский – оставили нам в своих трудах описания антихриста. Так вот все черты, о которых они уведомляли, узнаваемы в Наполеоне.

– Так почему же он тогда не стал всемирным царём и лжемессией?

– Да потому, Александр Дмитриевич, что на пути его встала православная и самодержавная Россия, возглавленная благословенным государем Александром.

Подвижники церкви во главе с Серафимом Саровским.

– Вы говорите, владыка, а я мысленно прикладываю характеристики антихриста к нашим народовольцам, эсерам и прочим либералам. Тоже ведь наплюйоны мценского уезда, – заговорил губернатор. Теперь чувствовалось, что он проникся сказанным. – С Наполеоном было яснее – это был враг. Ему противостояла вся Россия. Армия, народ. А против нынешнего тысячеглавого и тысячерукого антихриста армия, полиция бессильны. Кто противостанет?

Архиерей низко поник белой головой, долго молчал:

– Горе нам, грешным. Не за Христом идём. При думали себе своего Христа под греховные слабости и этого придуманного за собой на верёвочке ведём.

Раньше православие, церковь являли собой краеугольный камень русской государственности. Сегодня же церковь рассматривается всего лишь как «департамент по улучшению нравов народа».

– Хотите сказать, сатана правит балом? – при этих словах губернатору почудилось: под столом кто-то мягко обхватил его за ногу, он вздрогнул. Серебро звякнуло о чашку. На кресло к владыке опять запрыгнул здоровенный дымчатый кот.

В который раз губернатор почувствовал на себе тихий всепонимающий и прощающий взгляд. Ему сделалось неловко за вопрос, которым он как бы уязвил хозяина кабинета.

– Хвалился сатана всем светом овладеть, а Бог не дал ему воли и над свиньёй, – сказал архиерей, смахивая с колен упрямого кота. – Не хочу заканчивать нашу беседу на минорной ноте.

Серафим тяжко поднялся из кресла, взял стоявшую в углу иконку Нерукотворного Спаса, подал губернатору.

– Вглядитесь, Александр Дмитриевич. Сия икона, как и те, что Вы вручали государю и наследни ку, нерукотворная. Зубами писана.

Губернатор благоговейно взял икону. Перекрестился, поцеловал уголок. Долго рассматривал, повернувшись к окну:

– Неужто такое возможно. Никто из нас и руками такое не напишет. Ведь он совсем юный. Как такое чудо может быть?

– Есть в этой иконке, Александр Дмитриевич, некая тайна. Когда подолгу гляжу на неё, жажда начинает мучить. И тогда на ум всего одно слово Христа нашего Спасителя приходит: «Жажду!».

…От архиерея губернатор поехал в городское собрание.

По дороге всё думал про икону Нерукотворного Спаса, жевал невесть почему пересохшими губами: «Гул идёт. Он слышит. А нам не дано…».

12

По благословлению владыки с трепетом душевным взялся Григорий писать иконы святого Александра Невского, Марии Магдалины, Николая Чудотворца и празднуемых 17 октября Православной Церковью святых пророков бессеребреников Козьмы и Дамиана на кипарисовой доске. Арина дара речи лишилась, когда узнала. Виданное ли дело – её обрубушек станет писать икону для поднесения, страшно вымолвить, самому царю по случаю спасения его с семейством при крушении поезда. Так и ходила с полотенцем на плече, намахивалась то на Никифора, то на Афоню: «Тише хлопайте, тише топайте!..».

Гриша и слышал, и не слышал материнский шёпот. В мыслях возвращался к встрече с владыкой. Всё до нитки помнил – как перевалился на своих култышках через порог архиерейского кабинета, как целовал руку. Его тогда поразил аскетически-иконный лик епископа Серафима. Он даже забыл все наставления отца Василия. Стоял, онемевший.

– Слыхал я, рыбу удишь ловко? – Лицо владыки осветила улыбка. – Крупная-то попадается?..

И тут окаменение прошло. После разговора о рыбалке владыка подозвал к себе Гришу поближе. И теперь, две недели спустя, он чувствовал на плечах его лёгкие и горячие руки. Звучали в сознании пугающие слова: «Благословляю тебя, голубиная душа, на написание иконы для подношения государю нашему Александру Третьему Александровичу…».


Четверо суток по протекции владыки жили они при иконописной мастерской братьев Вязовкиных. Сам хозяин, Макар Иванович, сухонький старичок с чёрной кожаной нашлёпкой на левой глазнице, встретил их без зависти, с любовью. Доску иконную кипарисовую велел для него склеить, дал иконописные подлинники святых, с коих списывать. Помог образы на иконе расположить.

Вечерами зазывал их с отцом Василием чаёвничать. Вёл разговоры про иконописные школы древних и теперешние. Указывал Грише на промашки. Называл Андрея Рублёва, изображавшего милующего многотерпящего и всепрощающего Бога, свидетелем Божьего милосердия.

В мастерской подходил неслышно сзади, подолгу глядел, как Гриша работает, крестился и отходил в благоговейном страхе: «Сам ангел святой незримо у малого на плече сидит и писать помогает…».

…Теперь Гриша жалел, что не остался в Самаре наподольше. Домой они, как сказал отец Василий, бежали впереди лошади. Обрадовались, а рано. Взялся писать в тот же день, аж горел весь. Изо всей мочи старался, а дело не шло.

Главный образ иконы – благоверный Александр Невский – ликом выходил похожим, грешно сказать, на басурмана.


Личное[17]17
  Изображение лица, рук и других открытых частей тела.


[Закрыть]
до пяти раз переписывал. Две кисти перекусил и не заметил как. А тут, одно к одному, дёсны разболелись, закровоточили. Уж который год в конце зимы распухают. Родители и Афоня глядели на него теперь так, будто у него золотая звезда во лбу. От неудачного начала дела свила в сердце гнездо тоска.

Знал он, что предаваться унынию – только бесов радовать, а ничего с собой поделать не мог. Стены съедать стали. Давясь шерстью, стягивал зубами с печи полушубок, намахивал внакидку на плечи. Без шапки выбирался на крыльцо, на солнышко. Била в порог капель с крыши. Ворковали на подловке голуби. Через занесённый снегом плетень подолгу глядел на сверкавшую снегами пойму.

Извилистой полосой чернели вдоль Самарки приречные вётлы, повторяя изгибы реки. «Скоро таять начнёт, река разольётся, трава полезет, вётлы листвой оденутся, черёмуха зацветёт. Девки с парнями на Пасху в горелки играть выйдут, а я как самовар: где поставят, там и стою…». Так сделалось горько, не продохнуть. Два дня в зубы кисть не брал, нудился душой. Попросил Афоню отнести его в церковь. Хорошо, отцу Василию объяснять ничего не надо. Насквозь видел он своего крёстного сына, чувствовал, что с ним творится. Пощунял мягко:

– Бесы-то как теперь веселятся: православного изографа в печаль-тоску вогнали.


Молись, чадо моё милое, взывай к Вседержителю. Да еды много не употребляй. Обильная пища подрезает у души крылья.

– Сухари с водицей всего-то и потребляю, – сказал Гриша и снова замолчал. Как ни старался разговорить его крёстный, отмалчивался.

– Как рёк Милостивец: просите и воздастся, стучитесь и откроется… В житиях почитай про Александра Невского, – посоветовал отец Василий при расставании. – Помню, сказано, князь был дивно прекрасен ликом. Его по телесной красоте сравнивали с патриархом Иосифом, которого фараон поставил начальником над всей Египетской страною. О его же духовной красоте говорится: «…был милостив паче меры». Такого и пиши. Молись и пиши. Пиши и молись. Господь тебя любит, поможет.

После долгих терзаний Григорий решился на извод.[18]18
  Несколько видоизменённое, но в допустимых пределах, повторение установленного образа конкретной иконы.


[Закрыть]
В доличном письме оставил всё по канону: одежду, нимб, крест в правой руке, а лик стал писать, как летописец донёс. Превозмогал боль. Кровь из дёсен текла по черенку кисти, подмешивалась в краски. Опять все не то. На этот раз жалостно как-то глядел благоверный князь. «Не пристало государю на такой образ молиться, – сокрушался Григорий. – Глядит, будто и у него зубы болят…». Как пелена с души спала, утром и вечером молился истово. Взялся есть лук без меры, рот соленой водой полоскать, чтобы быстрее зажило. Перед тем, как взять кисть в зубы, опять молился усердно святым бессеребреникам Козьме и Домиану.

Скоро дёсны перестали кровоточить, и лик святого Александра Невского на иконе красотой и благочестием засиял. Другие образы святых скоро изобразил. Датак разбежался в трудах и озарении, что написал небольшую иконку Николая Чудотворца. Тоже вышла в изводе.

«С таким простым ликом землю пашут и хлеб молотят, – разглядывая её, сказал отец Василий, – но свет в глазах у Чудотворца горний…».


В первых числах марта повезли иконы в Самару. Владыка Серафим строгим взором вглядывался в икону святого князя Александра Невского. Потом расцвёл ликом, перекрестился на неё. Расцеловал троекратно Григория, произнёс:

– Гластится мне, будто левая ланита у благодатного князя чуть румянее, чем правая, а?

Юный изограф в смущении опустил глаза в пол.

Постыдился признаться, что, когда писал левую щёку, дёсны кровоточили и кровь чуть разбавила краску. Икону Николая Чудотворца архиерей долго держал в руках, строжел лицом:

– Для какой надобности написал?

– Николу Чудотворца Гриша, по моему наущению, в дар цесаревичу написал, – ответил за него отец Василий.


– А ведаешь ли ты, Гриша, что наследник родился в один день с Иовом Многострадальным?

– Не ведаю, владыка.

– То-то и оно.

Архиерей звякнул колокольцем. На пороге кабинета возник секретарь.

– Найдите мне скорёхонько икону Иова Многострадального, – велел архиерей.

Минут через десять секретарь, натужась, внёс огромный золочёный альбом:

– Икону не нашли. Вот только в альбоме иллюстрации.

– Иди, сравни, – позвал владыка отца Василия. Гриша остался стоять в отдалении.

Тот долго вглядывался в изображение на альбомном листе, в удивлении поднял глаза на архиерея:

– Велики дела Господни. Скорбь Иова как будто в глаза Николая Чудотворца перекочевала.

– То-то и оно, – потряс головой владыка. – Будто наперёд скорбит.

Он повернулся к Григорию.

– А ты, сынок, не слышишь, вроде гуд из земли идёт?

– Ни разу не слыхал.

– Как-нибудь к земле ухом приникни, послушай…

13

Зыбился чай в чашке саксонского фарфора. Пальцы государя, ещё недавно разгибавшие подковы, дрожали, но голос был твёрд.

– Пока я болен, тебе, Ники, лучше оставаться в России, – император отхлебнул чай.

Наследник нагнул голову, чтобы не встречаться с отцом взглядом. В царских глазах копился страх. У цесаревича сердце разрывалось от жалости к отцу, разом превратившемуся из румяного богатыря в старика с дрожащими руками. Он ощущал неловкость и вину за то, что сам был молод и полон сил. Ему двадцать пять. Полковник гвардии. Объехал полмира. На голове шрам от самурайского меча. Он не мальчик, но муж.

– Папа, я дал Алекс слово приехать в Англию.

– Болезнь, к несчастью, не берёт в расчёт наши обещания, – вступила в разговор царица-мать, находившаяся здесь же, в спальне. – Она должна понять…

В её словах Николаю почудилось до сих пор умело скрываемое нерасположение маман к Алекс. За столом, где шел разговор, сидели все члены семьи. Сестра Ксения отставила тарелочку с десертом. После крушения поезда она осталась горбатенькой. Её сердце полнилось жалостью и к больному отцу, и к обиженному брату. Ксения глазами делала Ники знаки: «Не спорь». Михаил, младший брат наследника, вытер рот салфеткой. Он всегда ел быстрее всех:

– Он же ненадолго. Мы все с тобой, папа.

Государь, упираясь руками в край стола, трудно поднялся и молча вышел из столовой. За ним удалился и наследник.

В своём кабинете он упал спиной на диван, закинул ладони на затылок. Пощупал пальцами рубец за ухом. Лезвие самурайского меча тогда прошло вскользь: «Да… путешествие в Японию было уже после знакомства с маленькой Гессенской принцессой». Её смех, ямочка на щеке…

Когда он увидел её в первый раз, она была ещё ребенком, походила на принцессу из сказки. В другой свой приезд к сестре-великой княгине Елизавете, юной «тётеньке», как он шутливо называл жену дяди – Сергея Александровича, Алекс предстала уже взрослой красавицей. Они танцевали. Разговаривали у окна за старым лимонным деревом. Клоня головку, она перстнем чертила на мёрзлом стекле неясные знаки.

«Я – будущий император. Дал слово своей невесте… Папа слегка капризничает… – возмущался про себя наследник и тут же себя останавливал. – Он нуждается в поддержке…»

Стук в дверь спугнул мысли. Через порог ступил генерал Черевин, начальник охраны и приятель императора:

– Ваше высочество, государь ещё слаб, и вам не следует… то есть, хочу сказать, следует оставаться рядом с ним. Ваш статус…

– Вы большой пессимист, генерал, – цесаревич вскочил с дивана. – Я утром справлялся у Захарьина и других докторов, они настроены более оптимистично. Считают, что кризис, слава Богу, миновал. Да и сам папа намедни строил планы об охоте в Спале.

– Но государь находит нужным, он бы хотел… – Черевин замялся. Наследник раньше никогда не перебивал старших. Этот ледяной тон. Твёрдый взгляд, переломивший его, черевенский… – Поехали бы несколькими днями позже.

– Яхта готова? Я отплываю завтра. – Наследник повернулся к генералу спиной, отошёл к окну. Он теперь всегда будет поворачиваться к собеседнику спиной – в знак окончания аудиенции.

Генерал поклонился коротко стриженому затылку и вышел. Миссия уговорить цесаревича остаться провалилась, но Черевин всё равно в душе был доволен: «Будущий император… Они ошибаются, считая его управляемым. В нём есть сталь».


…Солёный ветер. Прыгучее серебро волн. Вспыхнувшая на солнце белая чайка так похожа на открытую девичью ладонь.

Цесаревич почти всё время проводит на палубе, вглядывается вдаль. В его молодом горячем сердце отдаётся плеск волн, свист ветра в снастях «Полярной звезды». Царская яхта летит к желанным берегам, к златокудрой невесте. А ведь всё чуть не сорвалось из-за болезни отца. Тогда, после разговора с генералом Черевиным, император дал согласие на поездку… «Милая чудная… Её улыбка и впрямь, как солнышко. Она станет моей женой. Какое счастье!.. Ради меня она согласилась принять православную веру… Будем венчаться… Кольцо?! Я забыл про кольцо!..»

Цесаревич заметил вышедшего на палубу протопросвитера Янушева в дорожном облачении. Ветер разметал по груди его седоватую ухоженную бороду. Увидев наследника, Янушев заулыбался, выказывая ядрёные белые зубы. Он доволен своей высокой миссией – преподать каноны Православия будущей царице Российской империи. «Вдруг я действительно забыл кольцо?»

Цесаревич быстро спустился по трапу, открыл каюту, бросился к столу. Тремя пальцами одновременно нажал на медные шляпки шурупов, книжная полка над столом отъехала, обнажив сейф. Набрал шифр, дверца открылась. «Слава Богу, кольцо на месте…

Как отец великодушен и добр и как я эгоистичен в своём счастье. Господи, я готов пожертвовать всем, даже любовью Алекс, только бы он выздоровел…»

…«Полярная звезда», управляемая уверенной рукой, прошла между расступившимися перед ней судами к причалу. Пушечные залпы приветственного салюта взвихрили в небо стаю чаек. Приветствия, казённая радость на лицах встречающих англичан. Цесаревич сам готов помогать сонным лентяям выгружать багаж. Скорый поезд тащится издевательски медленно, а Уолтен-на-Темзе, где ждёт его невеста, так далёк.

…И вот он, вожделенный миг! Гремит оркестр. Наследник русского престола целует морщинистую, в искрах перстней, руку королевы Виктории, но видит одну Алекс. В белом длинном платье с пелериной на узких плечах она прекрасна. Глаза – в половину лица, они светятся радостью и любовью. В сиянии орденов провозглашает что-то на немецком языке осанистый старик, оборотив в его сторону пики усов. Это германский император Вильгельм II. Он за союз русского цесаревича с Гессенской принцессой Алисой-Викторией-Еленой-Луизой-Беатрисой, дочерью Людвига IV Гессенского.

Николай почти не слышит Вильгельма. Его сердце трепещет от нежности и жалости к невесте. Как она беззащитна и уязвима посреди все этой придворной толпы, в перекрестьях завистливых взглядов. Цесаревич ловит её любящий взгляд и отвечает дядюшке Вилли невпопад такое, что тот роняет на паркет трость. Но вот волна придворных и родственников схлынула. Они остались втроём. Алекс сидит в кресле. Их разделяет несносный золочёный столик и бабушка Виктория. После обильного застолья королева едва удерживает зевоту. Русский наследник вручает ее внучке кольцо с чудной розовой жемчужиной, брошь, искрящуюся сапфирами и бриллиантами, золотую цепь со сказочным изумрудом и колье Фаберже чистого жемчуга. Сияние всех этих сокровищ плещет в лицо королеве, как родниковая вода, прогоняет дрему: «Как они богаты, эти русские…». Она ловит себя на чувстве зависти к внучке, будущей российской императрице.

– Не забудь свою бедную бабушку, Алекс, когда станешь императрицей. – Виктория уходит, оставляя их вдвоём. Алекс берёт жениха за руку и уводит в свою гостиную. Прежде чем их губы встретились в поцелуе, он успел заметить расписных матрёшек и тёмную икону Спасителя в святом углу. «Как она трогательна и прекрасна в стремлении познать веру и обычаи моей Родины…». Губами он чувствует трепетанье её губ, силящихся говорить по-русски.

– Ты мой ангел… Слава Богу, мы вместе, – произносит Алекс слова, которые она сотни раз повторяла в ожидании его визита.

…Они помолвлены. Королева Виктория на своём знаменитом шарабане, запряженном пони, катает их по Виндзорскому парку. Утренние солнечные лучи золотят макушки дубов, жёлтыми полосами ложатся на подстриженную траву. Шуршит под колёсами листва. В чистом воздухе терпкий запах конского пота. Ники и Алекс сидят на заднем сиденье рука в руке. А потом они плавают на электрической лодке по Темзе. Всё так же – рука в руке. Кто сказал, что любовь слепа?! Она, будто второе солнце, вспыхнувшее в сердцах двоих, залила благодатным сиянием всё вокруг. Река, деревья, птицы, рыбы, люди необыкновенно прекрасны. Проплывающие мимо на лодках мужчины и женщины улыбаются и приветствуют их. Они вдвоём завтракают на берегу. Он платком вытирает ей испачканную клубникой щёку, и она часто-часто смаргивает…

…Ночью, оставшись один, наследник прочёл запись, сделанную Алекс вечером при расставании в его дневнике: «Когда меркнет дневной свет, погружаясь в тьму ночную, мрак облит солнечным светом при воспоминании о твоём лице. А утром всё мне шепчет любимое имя и я просыпаюсь для того, чтобы любить тебя ещё больше и больше. Любовь – единственное, что мы не теряем на земле. Она подобна прохладной реке, становящейся всё шире и глубже, приближаясь к морю, которая заставляет зеленеть луга и цвести цветы. Она протекает через рай и её называют Рекой Жизни. Да, воистину, любовь – высшее на земле благо, и жаль того, кто её не знает…».[19]19
  Строки из дошедшего до нас письма принцессы Алекс жениху, цесаревичу Николаю.


[Закрыть]
Дочитав, Николай долго сидел недвижно, зажмурив глаза.

«…Она так чиста. Я недостоин её… Должен покаяться перед ней. Но это её больно ранит. Безжалостно… Если же утаю, то не смогу быть до конца искренним… Пусть это будет мой крест. Наказание за грехи юности. Но какими словами, не оскорбив её чувств, рассказать о своём увлечении юной балериной Матильдой Кшесинской? Как он приезжал к ней в гости с двоюродными братьями великими князьями Сергеем, Георгием и Александром.

Устраивали маскарады, пили шампанское. Как она танцевала в его честь. Лебединое пёрышко… Это надо нести, как духовные вериги, всю жизнь…».

Перед сном, как всегда, он молился перед иконами. Не так давно самарский губернатор преподнёс отцу икону Александра Невского, а ему передал небольшую, в две ладони, иконку Николая Чудотворца. Сказал при этом, что обе иконы – нерукотворные. И написал их зубами безрукий и безногий молодой крестьянин с Волги Григорий Журавин. С тех пор Николай всегда возит эту икону с собой. Наследник уже в который раз вглядывается в лик Николая Чудотворца. Простоватый, широк в скулах, глаза твёрдые.

«…Он бы не утаил, – как холодной водой, окатила мысль про неведомого убогого иконописца. – С тайным грехом Господь бы не сподобил его писать иконы… А мне идти под венец, на царствование…». Само желание утаить от Алекс юношеское увлечение показалось ему теперь постыдным.

…Наутро состоялось объяснение. Дошедший до нас дневник государя Николая Второго избавляет от нужды домысливать, как будущая императрица восприняла его признание. Вот что Алекс написала в дневник наследника: «Мой дорогой мальчик… Верь и положись на свою девочку, которая не в силах выразить словами своей глубокой и преданной любви к тебе. Слова слишком слабы, чтобы выразить любовь мою, восхищение и уважение. Что прошло, то прошло и никогда не вернётся, и мы можем спокойно оглянуться назад. Мы все на этом свете поддаёмся искушениям, и в юности нам трудно бывает бороться и противостоять им, но, как только мы раскаиваемся и возвращаемся к добру и на путь истины, Господь прощает нас… Твоё доверие меня глубоко тронуло и я молю Господа быть всегда его достойной. Да благословит тебя Господь, бесценный Ники!».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации