Текст книги "Неизвестный Есенин. В плену у Бениславской"

Попытка достучаться

После обследования в клинике Ганнушкина С. Есенин временно поселяется на квартире И. В. Вардина.

Илларион Виссарионович Вардин был автором книг «Краткая история партии коммунистов, «Большевизм после Октября», «Пресса большевизма». С. Есенин познакомился с ним в конце зимы 1924 года. Ил. Вардин со своей кавказской прямотой пытался вырвать Есенина из-под влияния недостойного, по его мнению, окружения. Дверь его квартиры была открыта для молодых литераторов, примыкавших к журналу «На посту», где Вардин занимал руководящий пост. Между Ил. Вардиным и С. Есениным установились дружеские отношения. Поэт шутливо называл его «отцом», часто брал у него взаймы деньги. Г. Бениславская была рада, что Есенина приютил именно Вардин. Хотя она считала, что это человек не очень большого кругозора, но в современной политике разбирался хорошо. Беседы с хозяином квартиры помогли Есенину разобраться в сложной политической обстановке после смерти В. И. Ленина, понять причины идеологических разногласий в верхних эшелонах власти. Это позволило поэту посмотреть на мир другими глазами, отбросив свою личную обиду. Тем не менее, дружеские чувства С. Есенина не влияли на его критическую оценку политических и идеологических взглядов Ил. Вардина.

Галина Бениславская с Катей навещали поэта, веселились вечерами. 4 апреля 1924 года Сергей Есенин приглашает на вечеринку А. Берзинь. Поэт Иван Приблудный дополнил есенинскую записку: «Хорошая Анна Абрамовна! Когда освободитесь – приходите к Вардину. Сергея мы сегодня никуда не пускаем. Вечером будут Галя, Катя, Рита и другие. Будем петь, а Вы будете смеяться над заявлением Сергея о выезде за пределы СССР. Приходите и проч.».

Шумные вечеринки не мешали Есенину осуществлять свои творческие планы. Ему удалось договориться о выступлении на авторском вечере в Ленинграде. Стал готовить доклад «О мерзости и прочем в литературе. Вызов не попутчикам». Встречался с поэтом Александром Ширяевцем, который 4 апреля писал своему другу Поршакову в Ташкент: «Дня три тому назад на Арбате столкнулся с Есениным. Пошли, конечно, в пивную, слушали гармонистов и отдавались лирическим излияниям. Жизнерадостен, как всегда, хочет на лето ехать в деревню, написал много новых вещей…»

Есенин заключил договор на издание Госиздатом поэмы «Пугачев», завершал работу над стихотворением «Письмо матери». Но одновременно у него опять случались неприятные срывы. 6 апреля подвыпивший Есенин ворвался в артистическую уборную артистки Малого театра Щербиновской, обещавшей дать ему контрамарку на спектакль, стал вызывающе вести себя, пытаясь во время спектакля пробраться на сцену. Был задержан и доставлен в отделение милиции, где после составления протокола дал подписку о невыезде из Москвы.

Встречи Бениславской с Есениным в это время были редкими. Галина была занята на работе, кроме того, ей самой из-за ухудшающегося здоровья приходилось часто консультироваться у врачей. Приходила вечерами в «Стойло Пегаса», но Есенина не всегда там заставала. Все попытки поговорить с ним по душам не удавались. Есенин избегал встреч. Узнав об очередном скандале и приводе в милицию С. Есенина, решила высказать все наболевшее у нее на душе письменно. Хотела откровенно выразить свою обеспокоенность за судьбу любимого человека, который, по ее мнению, подошел к краю пропасти. Ее настораживала обострившаяся отчужденность в их отношениях за последнее время. Письмо во всей полноте раскрывает душевную тревогу Бениславской за Есенина и за себя.

«Сергей Александрович, милый, хороший, родной, – писала она. – Прочтите все это внимательно и задумчиво, постарайтесь, чтобы все, что я пишу, не осталось для Вас словами, фразами, а дошло до Вас по-настоящему.

Вы ведь теперь глухим стали, никого по-настоящему не видите, не чувствуете. Не доходит до Вас. Поэтому говорить с Вами очень трудно (говорить, а не разговаривать). Вы все слушаете неслышащими ушами; слушаете, а я вижу, чувствую, что Вам хочется скорее кончить разговор. Знаете, похоже, что Вы отделены от мира стеклом. Вы за стеклом. Поэтому Вам кажется, что Вы все видите, во всем разбираетесь, а на самом деле Вы не с нами. Вы совершенно один, сам с собою, по ту сторону стекла. Ведь мало видеть, надо как-то воспринимать организмом мир, а у Вас на самом деле невидящие глаза. Вы по-настоящему не ориентируетесь ни среди людей, ни в событиях. Для Вас ничего не существует, кроме Вашего самосознания, Вашего мироощущения. Вы до жуткого одиноки, несмотря даже на то, что Вы говорите: «Да, Галя друг», «Да, такой-то изумительно ко мне относится». Ведь этого мало, чтобы мы чувствовали Вас, надо, чтобы Вы нас почувствовали, как-то, хоть немного, но почувствовали. Вы сейчас какой-то «не настоящий». Вы все время отсутствуете. И не думайте, что это так должно быть. Вы весь ушли в себя, все время переворачиваете свою душу, свои переживания, ощущения. Других людей Вы видите постольку, поскольку находите в них отзвук вот этому копанию в себе. Посмотрите, каким Вы стали нетерпимым ко всему несовпадающему с Вашими взглядами, понятиями. У Вас это не простая раздражительность, это именно нетерпимость. Вы разучились вникать в мысли, Вашим мыслям не созвучные. Поэтому Вы каждого непонимающего или несогласного с Вами считаете глупым. Ведь раньше Вы тоже не раз спорили, и очень горячо, но умели стать на точку зрения противника, понять, почему другой человек думает так, а не по-вашему. У Вас это болезненное – это безусловно связано с Вашим общим состоянием. Что-то сейчас в Вас атрофировалось, и Вы оторвались от живого мира. Для Вас не существует, как улицы, по которым Вам надо идти, есть грязные, есть чистые, красивые, но это все так, на дороге, а не само по себе. Вы машинально проходите, разозлитесь, если попадете в грязь, а если нет – то даже не заметите, как шли. Вы по жизни идете рассеянно, никого и ничего не видя. С этим Вы не выберетесь из того состояния, в котором Вы сейчас. И если хотите выбраться, поработайте немного над собой. Вы говорите: «Это не мое дело!» Это Ваше, потому что за Вас этого никто не может сделать, именно не может.

У Вас всякое ощущение людей притупилось, сосредоточьтесь на этом. Выгоните из себя этого беса. А Вы можете это. Ведь заметили же Вы, что Дуров не кормил одного тюленя, дошло. А людей не хотите видеть».

Галина задумалась, припоминая другие примеры внимательного отношения Есенина, но на ум ничего не приходило. Хотя, почему не обратить внимание лично на себя… И она продолжала писать: «Пример – я сама. Вы ко мне хорошо относитесь, мне верите. Но хоть одним глазом Вы попробовали взглянуть на меня?

А я сейчас на краю. Еще немного, и я не выдержу этой борьбы с Вами и за Вас.

Вы сами знаете, что Вам нельзя. Я это знаю не меньше Вас. Я на стену лезу, чтобы помочь Вам выбраться, а Вы? Захотелось пойти, встряхнуться, ну и наплевать на все, на всех. «Мне этого хочется…» (это не в упрек, просто я хочу, чтобы Вы поняли положение).

А о том, что Вы в один день разрушите добытое борьбой, что от этого руки опускаются, что этим Вы заставляете опять сначала делать, обо всем этом Вы ни на минуту не задумываетесь. Я совершенно прямо говорю, что такую преданность, как во мне, именно бескорыстную преданность, Вы навряд ли найдете. Зачем же Вы швыряетесь этим? Зачем не хотите сохранить меня? Я оказалась очень крепкой, на моем месте Катя и Рита давно свалились бы. Но все же я держусь 7-мь месяцев, продержусь еще 1–2 месяца, а дальше просто «сдохну». А я еще могла бы пригодиться Вам, именно как друг.

Катя, она для Вас может горло перегрызть Вашему врагу, и все же я Вам, быть может, нужнее, чем даже она. Она себя ради Вас может забыть на минуту, а я о себе думаю, лишь чтобы не свалиться, чтобы не дойти до «точки». А сейчас я уже почти дошла. Хожу через силу. Не плюйтесь же в колодец, еще пригодится.

Покуда Вы не будете разрушать то, что с таким трудом удается налаживать, я выдержу».

Галина вновь задумалась. Не слишком ли резки ее слова, не обидится ли на нее за это Есенин. Но изменять текст не стала, оставила все без изменения.

«Я нарочно это пишу и пишу, отбрасывая всякую скромность, о своем отношении к Вам, – пыталась втолковать своему заочному собеседнику Бениславская. – Поймите, постарайтесь понять и помогите мне, а не толкайте меня на худшее. Только это вовсе не значит просто уйти от меня, от этого мне лучше не будет, только хуже. Это значит, что Вы должны попробовать считаться с нами, и не только формально («это неудобно»), а по-настоящему, т. е. считаться не с правилами приличия, вежливости, а с душой других людей, тех, кем Вы по крайней мере дорожите.

Вы вовсе не такой слабый, каким Вы себя делаете. Не прячьтесь за безнадежность положения. Это ерунда! Не ленитесь и поработайте немного над собой, иначе потом это будет труднее.

Меня сейчас опять на эфир потянуло, всякие нехорошие мысли бродят; ну, а другие тоже могут не выдержать. Одному Вам налаживать себя труднее будет.

Используйте же то, что есть у Вас, а не губите».

Письмо взволновало Есенина. Приехав в Ленинград, он 15 апреля написал ответ:

«Галя милая! Простите, что пишу на такой бумаге. Нет лучше.

Я очень и очень извиняюсь, что уехал, не простясь с Вами. Уехал же я потому, что боялся – как бы Петербург не остался для меня дальше Крыма.

Галя, милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами. Дорожу Вами очень, поэтому не поймите отъезд мой как что-нибудь направленное в сторону друзей от безразличия. Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного. Сейчас я решил остаться жить в Питере. Никакой Крым и знать не желаю.

Дорогая, уговорите Вардина и Берзину так, чтоб они не думали, что я отнесся к их вниманию по-расплюевски. Все мне было очень и очень приятно в их заботах обо мне, но я совершенно не нуждаюсь ни в каком лечении.

Если у Вас будет время, то приезжайте и привезите мне большой чемодан или пошлите с ним Приблудного или Риту.

Привет Вам и любовь моя! Правда, это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам. Вы мне в жизни без этого настолько близки, что и выразить нельзя.

Жду от Вас письма, приезда и всего прочего.

Деньги из Госиздата спрячьте под спуд. Любящий Вас Сергей Есенин.

Вечер прошел изумительно. Меня чуть не разорвали».

26 апреля С. Есенин отправляет записку: «Милая Галя! Пришлите с Шмерельсоном пальто, немного белья и один костюм двубортный».

Для Бениславской опять засветилась надежда. 28 апреля она ответила Есенину: «Милый Сергей Александрович. До чего я обрадовалась, когда сегодня мне позвонил Шнеерзон (кажется, так его фамилия), сказал, что Вы здоровы, почти не пьете, что через три дня выходит «Москва кабацкая». Если бы Вы знали, до чего трудно без вестей от Вас и о Вас – Вы каждый день писали бы. (…) А Вы, Сергей Александрович, напишите подробно обо всем: о себе, о планах на будущее. Ладно? Ну, целую крепко, крепко, как люблю. Галя».

Больших писем Есенин писать не стал. В начале мая ответил: «Милая Галя! Тысячу приветов! Простите, что не писал. Погода была скверная, настроение от безденежья – тоже. На днях получу. Главным образом грустен потому, что дьявольски потолстел. Костюм не сходится. Белье приходится перепарывать. Черт знает что такое! Утром не могу без пота натянуть ботинки…».

Галине читать такие письма было одно удовольствие. Она вновь почувствовала, что нужна Есенину. Пусть это касается только его творчества, пусть это будут описание обычных бытовых подробностей, но они были очень дороги ей. Но как долго будет это продолжаться? Вопрос для нее был далеко не праздный.

Ревнивец Александр Сахаров

Сложные отношения сложились у Бениславской с Александром Сахаровым.

Есенин рассказывал Галине, как он познакомился в Москве в 1919 году с молодым издательским работником Сахаровым. Близкие дружеские отношения сложились после совместной поездки в марте-апреле 1920 г. в Харьков. Своего хорошего отношения к Александру С. Есенин не скрывал. Говорил поэту В. Эрлиху:

– Люблю я Сашку! И он меня любит! Знаешь как? А вот! Любит он жену и детей? Любит! Больше жены и детей любит он только одну вещь: граммофон. А меня – больше граммофона. Ты не смейся, как лошадь, а слушай! Я всерьез говорю. Сашка продал свой граммофон, чтобы издать моего «Пугачева». Понял? Этого я ему вовек не забуду!

Через полчаса добавил:

– Кроме Сашки, у меня только один друг и есть в этом мире: Галя. Не знаешь? Вот будем в Москве, узнаешь! Замеча-ательный друг!

Действительно, в 1922 г. А. Сахаров издал в петроградском издательстве «Эльзевир» на свои средства есенинского «Пугачева».

Большая ленинградская квартира Сахарова на Гагаринской улице летом часто пустовала, так как семья Александра уезжала на дачу, а сам он по делам службы часто выезжал в Москву. Приезжая в Ленинград, Есенин мог жить и работать в «пустыне Сахара», так шутливо называл квартиру Сахаровых В. Эрлих, пользоваться книгами домашней библиотеки, приглашать к себе в гости ленинградских товарищей, писателей и поэтов.

Есенин доверил А. Сахарову свой архив, и тот особенно дорожил тем, что дома у него хранились есенинские рукописи. Появление на есенинском горизонте Галины Бениславской задевало самолюбие Сахарова. Он был уверен, что в жизни Есенина только он один может претендовать на роль ближайшего друга. Соперников терпеть не мог. И не играло никакой роли, что Бениславская была женщиной Есенина, что она никогда не выступала против Сахарова.

Когда же Г. Бениславская стала активно принимать участие в издании есенинских книг и у нее оказались рукописи вновь написанных Есениным произведений, то Сахаров не мог согласиться с подобным соперничеством, так как хотел сохранить за собой право главного хранителя есенинских материалов.

Переехав жить к Бениславской, Есенин передал ей ключи от чемоданов с рукописями и вещами, так как сам часто терял эти ключи. Он любил раздавать рукописи и фотографии друзьям. Бывали случаи, когда у него друзья без спроса брали рукописи. Есенин, замечая пропажу, ругался, но не мог возвратить взятую вещь обратно.

Передавая ключи, С. Есенин сказал Галине, что по мере накопления рукописных материалов нужно все передавать А. Сахарову.

– У него мой архив, – говорил он. – У него много в Питере хранится. Я ему все отдаю.

Бениславская выполняла это требование, передавала Сахарову для хранения в есенинском архиве скопившиеся рукописные и опубликованные материалы поэта.

Узнав, что Сахаров дома держит есенинские рукописи в незапертом месте, Бениславская научилась хитрить и под разными предлогами старалась не отдавать Сахарову ценный есенинский материал. Рассказала Есенину о небрежном хранении рукописей в квартире Александра и предложила забрать их у него и перевезти в Москву. Это еще больше усилило напряженность в отношениях Сахарова и Бениславской.

Первая неприязнь Сахарова к Бениславской проявилась после отъезда Есенина с Дункан в Европу. Александр уговорил поэта передать ему рукопись неопубликованной 6-й главы «Лунный парус над саратовской крепостной стеной» поэмы «Пугачев». Есенин 8 мая 1922 г., перед отъездом, написал Бениславской: «Милая Галя! Тысячу приветов Вам! Будьте добры, дайте т. Сахарову вариант шестой главы. Любящий Вас С. Есенин».

Не известно, почему Г. Бениславская не выполнила указания Есенина, но рукопись Сахаров не получил. Она осознавала ценность этой рукописи, которую Есенин не стал печатать, но и которую он же и не уничтожил. Интуиция ей подсказывала, что у поэта были веские причины, чтобы не включать эту главу в опубликованный текст «Пугачева». Решила, что пусть сам Есенин определит судьбу этой главы после возвращения в Россию.

Бениславская не отдала рукопись 6-й главы и А. Мариенгофу. 16 октября 1922 г. записала в дневнике: «Как он (Есенин) мне дорог. Опять и опять чувствую это. И дорого все, что дорого ему. Сегодня был назначен вечер Мариенгофа. Он подошел. Перед тем я от Златого знала, что ему что-то нужно от меня. Мелькнула мысль – а вдруг шестую главу, но только мелькнула и все. Сегодня спрашиваю: «В чем дело?» – «Мне нужна одна из глав «Пугачева»!» – Моментально понимаю: «Какая?» – «Да, знаете, шестая – вариант шестой». – «У меня ее нет!» – «Как нет?» (Я уже оправилась от изумления и возмущения): «Есенин ведь все взял обратно, у меня ничего нет, а что?» – «Раз нет – ничего!» (хамски, но зато со злостью). – «А что, Вы хотели напечатать?» – «Да».

Сейчас два чувства – одно: на деле доказала, что у меня не выудишь. Я никогда не отвечала так твердо».

Рукопись осталась у Г. Бениславской. Сахаров простить ей этого не мог, стал проявлять нескрываемую неприязнь. Изменилось и отношение Галины к Сахарову. Она по-иному стала оценивать его поступки.

«В отношении Сахарова к Сергею Александровичу было много непонятного, – считала Бениславская. – Много от Сальери. Он любил, и он же всеми мерами топил Сергея Александровича. Совершенно не считаясь с тем, что для Сергея Александровича было пагубно. В чем дело, точно определить не умею, но отдельные факты помню так же, как помню всегдашний непреодолимый страх за Сергея Александровича, когда на горизонте появлялся Сахаров. Страх был тем сильнее, что во мне против Сахарова отчетливых доводов не было. Он как будто не мог быть отнесен к числу нахлебников, он неглуп, а благодаря огромной, изумительной хитрости даже кажется умным, любит и чувствует литературу, язык. От Сергея Александровича слышала раньше только хорошее о Сахарове. И все же всегда при появлении Сахарова замирало сердце. Объясняла это себе тем, что Сахаров, как и другие, тянет Сергея Александровича пить, а он, как никто, умел всегда вытянуть Есенина куда-нибудь в пивную или ресторан».

Галина все больше и больше убеждалась, что Сахаров решил отстранить ее от Есенина, считая себя его единственным другом.

Заботу Бениславской о Есенине Сахаров связывал с какими-то ее корыстными целями. «Для себя, мол, цепляется и борется за Есенина, – предугадывала его мысли Галина, – рассчитывая вылечить и удержать потом около себя». Бениславская попыталась разубедить Сахарова. Такой разговор состоялся после возвращения Есенина из зарубежной поездки.

– Хоть бы женщина такая встретилась, чтобы закрутила ему голову как следует, подчинила его себе, может быть, это его спасет, – говорила она Сахарову, чтобы тот понял, что ей лично ничего не надо.

Неожиданно Сахаров стал объяснять, что женщинам лучше не встревать в эту историю, так как Есенин безумно любит Дункан и нужно делать все возможное, чтобы он вернулся к ней. У Есенина, дескать, такая натура: ломать свою и ее жизнь, он даже пьет сейчас из-за любви к Дункан.

Говорил Сахаров так убедительно, что заставил Бениславскую задуматься, а вдруг он прав. Не выдержала и спросила Есенина:

– Сергей Александрович, слушайте, скажите по-честному, не так ли это? Может быть, вы сами не понимаете, что безумно любите Дункан, поэтому и мучаетесь. Может быть, вам не стоит порывать с ней.

После некоторого обдумывания Есенин ответил:

– Нет, это вовсе не так. Там для меня конец. Совсем конец. К Дункан уже ничего нет и не может быть.

После этого разговора Галина поняла, что Сахаров ее специально провоцировал.

Бениславскую коробило, когда она видела проявление Сахаровым неуважительного отношения к Есенину. Так было при поездке С. Есенина в Петроград за Клюевым, когда Сахаров купил себе билет в мягкий вагон, а Есенину и Аксельроду приобрел сидячие места в жестком вагоне. При посадке Есенин это обнаружил. Провожавшие его Бениславская, Назарова и Приблудный стали объяснять, что Сахаров себе место в мягком вагоне купил раньше, а потом докупал для Есенина, когда в кассе уже не было мягких мест. «Надо было знать Сергея Александровича, – писала Г. Бениславская, – (а Сахаров знал его, быть может, лучше нас, так что это была не случайная оплошность, не случайное невнимание), чтобы понять, что это было огромным унижением, тем более, когда это делает тот, кого Сергей Александрович считает другом. Не то важно, что жесткий вагон, а важно, что спекулянт Сахаров, пользуясь отсутствием денег, удостаивает Есенина, знающего себе цену, что Сахаров по сравнению с ним моль, билета в жестком вагоне. Такие вещи Сергей Александрович всегда замечал. Удар был очень силен. Сергей Александрович, поняв это, не мог даже продолжать разговаривать вообще. Зато я и Аня не выдержали и изругали Сахарова, как умели. Было ясно, что если не хватило денег на все мягкие места, то Сахарову следовало бы ехать вместе с Сергеем Александровичем в жестком».

Сахаров вынужден был встречаться с Бениславской, выполняя некоторые личные просьбы Есенина. В конце апреля 1924 г. Александр посетил квартиру Бениславской, не застал ее. Попросил у кого-то из жильцов лист из блокнота и написал записку:

«Тов. Галя, у меня тяжелое поручение, заданное Сергеем, получить от Вас 20–40 червонцев. Как сделать это, не знаю. В прошлый приезд я этого не выполнил и получил головомойку. Посему ожидаю Вашего ответа. С почтением А. Сахаров».

У Бениславской денег не оказалось. Она писала Есенину 26 апреля 1924 г.: «Не сердитесь, что не выслала, право же, это не тактическое соображение, а просто нет ничего».

2 мая 1924 г. А. Сахаров в письме Бениславской не совсем достоверно рассказал о поведении Есенина, гостившего у него. На это обратил внимание М. А. Гецов, друг сестер Лившиц, навестивший по их просьбе Сахарова. Он писал в Москву: «Уходя, я встретил в коридоре Сахарова. Мы прошли с ним в его кабинет. На мои расспросы Сахаров ответил, что Есенин ведет себя прилично, почти не пьет и скоро собирается в Москву.(…). Не пойму. В городе о Есенине буквально ходят анекдоты. О пьянстве не перестают говорить. Нет дыму без огня – вероятно, это имеет под собой какую-нибудь почву. Короче говоря, итоги следующие: и вид Есенина, и разговор мой с ним, и заверения Сахарова свидетельствуют о том, что Сергей Александрович держит себя прилично. Но с другой стороны сведения, которые получил Максим от жены Сахарова (ведь неспроста же человек отсутствует три дня дома), и слухи, которые циркулируют в городе, заставляют призадуматься. Вот и все. Больше ничего я не узнал».

«Товарищ Галя! – писал А. Сахаров. – Сережа чувствует себя превосходно. Совершенно спокоен – ни дебошей, ни галлюцинаций. Хороший сон, хороший аппетит. Его ничто не волнует, и в Москву он едва ли собрался бы, если бы не ликвидация «Стойла», которая происходит так скоропалительно. Сергей подозревает в этом злой умысел Мариенгофа, потому что Анатолий едет за границу. Поэтому в конце будущей недели мы с Сережей будем в Москве. С товарищеским приветом. 2. V.24 г. А. Сахаров».

Немного лукавил и Есенин, который в начале мая, после встречи с М. А. Гецовым, писал Бениславской: «Погода была скверная. Настроение от безденежья – тоже. На днях получу. Главным образом грустен потому, что дьявольски растолстел».

После летних встреч в Ленинграде отношения между Есениным и Сахаровым изменились. Когда Есенин был на Кавказе, Александр зашел в гости к Бениславской. Был веселым, приветливым. Прочитал стихи, которые прислал Есенин. Они ему очень понравились. Затем как-то сник, после молчания тихо проговорил, что Сергей оказался свиньей, так как ни одного письма ему не прислал.

Есенин стал опасаться за сохранность своих рукописей. 12 декабря 1924 г. напоминал Бениславской: «Привезите вещи из Питера, у Сашки они, вероятно, мешают». Сообщил, что в Ленинграде будет жить у художника Соколова, а не у Сахарова. Такое решение обрадовало Галину. Она писала 20 января 1925 г. Есенину из Ленинграда: «Да, у Сахарова Вам не надо жить, мещанское болото у него и вообще плохо. Мы с Катей даже ночевать не захотели у них». И продолжала настаивать: «Не нравится только мне, что Ваши письма у Сахарова не заперты даже. Безобразие. Забрать бы у него – да он не даст ведь».

Взять есенинские рукописи у Сахарова оказалось делом сложным.

При встрече на квартире Бениславской Александр стал упрекать Есенина за длительное молчание. Тот, не поняв, ответил: «Так ты б зашел бы сюда. Здесь всегда все обо мне знают». Сахаров насупился и пробормотал: «Здесь-то здесь, а я ничего не знал».

«К этому времени, – вспоминала Бениславская, – он определенно невзлюбил меня. Когда Сергей Александрович начинал говорить обо мне как о друге и пр., Сахаров всегда иронически улыбался и молчал».

Возможно, что Бениславская чрезмерно сгущала краски. Сам Сахаров в воспоминаниях корил себя за то, что недостаточно заботился о поэтическом даровании Есенина, при этом справедливо отметил большую заслугу Галины Бениславской: «Друзей у Есенина вообще было много, особенно когда он располагал крупным гонораром, а ведь есенинская строка котировалась на червонцы… Друзей же настоящих было мало, кроме Галины Бениславской и еще некоторых товарищей, назвать трудно».