Текст книги "Священник, врач, пациент"

Рассказ молодого человека

В церковь я пошел, честно говоря, от испуга. Нет, людей я не боюсь, занимался восточными единоборствами. Как-то соседка попросила меня съездить за вещами ее сына на Бородинский микрорайон. Выглядела она какой-то перепуганной, жалкой. Ее сына, которому недавно 16 стукнуло, я месяца три не видел. Но не в моих привычках расспрашивать о ком-то. Она сама рассказала мне историю, которой я, сказать по правде, не поверил.

Как раз три месяца тому назад она с сыном ездила зачем-то на Бородинский к гадалке, а у той дочь лет 25-ти, горбатая. Этой-то дочери соседкин сын приглянулся, и она, наверное, с мамашей решила его приворожить, да так успешно, что тот, ни с того, ни с сего, тайком собрал вещички и переехал к ворожке! А перед тем он изменился, стал каким-то тихим, задумчивым, отвечал невпопад. Мать, конечно, узнала, где он, пошла туда. Гадалка ее впустила, но заявила, дескать, сын ее видеть не хочет. Но мать настояла. Сынок увидел ее, заплакал, говорил что-то невразумительное, уйти решительно отказался. Соседка, когда мне это рассказывала, рыдала. В том, что тут без колдовства не обошлось, сомнений не было. Ее надоумили пойти на Кремлевскую, к владыке Василию, тогда еще епископу. Владыка принял, выслушал внимательно, утешил, подарил икону и обещал за ее сына помолиться, а самой велел идти в церковь, свечу поставить, молебен отслужить, ну и еще что-то там. И надо же! Вечером сын вернулся домой. Днем, когда мать была еще у владыки, он почувствовал, как-будто на нем ослабели какие-то оковы, а позже он смог выйти из квартиры, которую до того не покидал. Но явился он без вещей, вот их-то и надо было взять. Не то, чтобы соседке было их жаль, но она думала, как бы колдунья через них какого-нибудь зла сыну не сотворила, а сама идти боялась.

Поехал я по указанному адресу. Дорогой на меня какой-то страх стал нападать, липкий, гадостный, даже ладони вспотели. Когда приехал и позвонил, двери тут же открыли, точно ждали. Вещи (одежда) в сумке уже стояли в коридоре. Сама гадалка, не старая еще, на вид обыкновенная тетка, с порога – я еще рта не успел раскрыть – сказала мне: «За вещичками явился? На, получай!» – и швырнула в меня сумкой, добавив пару непечатных слов. Беру я сумку, а она тяжелая и словно руки жжет. Страх нападает такой, что ноги не идут. Стал я «Отче наш» вспоминать, что еще бабушка заставляла учить, с трудом вспомнил и только начал читать, как страх отступил, легче стало. Еду к себе и все «Отче наш» повторяю. Как-то доехал, рассказал все соседке. Она сумку даже в дом вносить побоялась. Решили мы ее сжечь во дворе. Вырыли яму, положили туда сумку, вылили на нее бутылку бензина и бутылку ацетона, я спичку зажег, бросил – не горит! Еще бензина плеснули из канистры, поджигаем – не горит! Тогда соседка сумку перекрестила, я спичку бросил, и она ка-ак полыхнула, пламя голубоватое где-то на метр вверх метнулось, и разом все сгорело. Ну не жуть?

Рассказ батюшки

Любой священник на своем веку видит много чудесных вещей. Божия благодать обильно изливается на всякую душу верующую и даже неверующую, авансом, так сказать. Не зря же в Евангелии говорится: Дух дышит, где хочет. О некоторых таких случаях я и хочу рассказать. В конце прошлого года меня пригласили вечером в отделение реанимации одной из городских больниц, чтобы совершить таинство елеосвящения над болящим. Им оказался мужчина лет 30-ти, который незадолго до этого решил навестить одного из своих должников и потребовать возврата немалого долга. Что там у них случилось, не знаю, только вместо денег он получил из обреза две пули в живот. Стреляли в упор, патроны были крупного калибра, так что у бедняги весь кишечник оказался развороченным, кровопотеря была приличной. Хирурги удалили половину толстого кишечника, две трети тонкого, наложили массу швов. После многочасовой операции их пациент был еще в состоянии некоторого наркотического сна.

Рядом на койке лежал паренек, тоже недавно из операционной, со множественными ножевыми ранениями. О времена! О нравы! К нему только что допустили мать, и она плакала у изголовья. Увидев священника, она стала невпопад креститься и просить помолиться о спасении ее сына. Увы, ни на том, ни на другом не было нательного крестика. При мне была парочка крестиков, мы повесили их на хирургические шелковые нити и надели нашим больным. Далее я по чину совершил над ними Таинство.

Что же потом? Через 12 дней первого пострадавшего выписали домой. Хирурги дивились, как вещи почти невозможной, тому, что у него не случилось перитонита (почти неизбежное в подобных случаях и очень опасное осложнение, воспаление брюшины, с высоким процентом смертности), а в дальнейшем даже не развились спайки. Благополучно исцелился и юноша с ножевыми ранениями.

Вспоминается еще один случай чудесного исцеления младенца лет двух, обваренного кипятком, с ожогами 1–2 степени 60 % поверхности тела. Статистика утверждает, что эти несчастные обречены, но девчушка совершенно поправилась, даже рубцов на коже не осталось, после совершения над ней таинства Крещения.

Еще был такой случай. После водосвятного молебна с акафистом «Всецарице», отслуженного в онкодиспансере, значительно облегчился недуг одной пожилой женщины. Ей предстояла ампутация руки, лопатки и плеча. Молебен был как раз вечером накануне операции. Больная, по ее словам, горячо молилась Царице Небесной. На следующий день хирурги на разрезе обнаружили, что опухоль гораздо меньше, чем казалась при обследовании, и не связана с костью. Опухоль удалили, и рука осталась невредимой.

Вообще, православная душа знает, сколь близки нам Господь, Пресвятая Богородица и святые. Так, одна наша прихожанка рассказала такую историю. Накануне дня святого Николая, зимой, она вечером читала положенное правило к Божественному причащению. После правила она увидела, что дома на кухне в ведерке остался кое-какой мусор и решила его вынести, благо мусоропровод тут же, на лестничной клетке. В подъезде было темно, и она неловко как-то оступилась и подвернула ногу. Боль пронзила голеностопный сустав, на глазах стала расти отечность, появился кровоподтек. К утру вокруг лодыжки красовалось сине-багровое пятно, на ногу наступать можно было с трудом. О том, чтобы идти в храм, не могло быть и речи. Очень огорченная женщина решила, хотя бы сидя, прочесть акафист Николаю Чудотворцу. После молитвы она решила подняться, и каково же было ее удивление, когда оказалось, что нога совершенно не болит! Более того, через некоторое время исчез отек, и – самое удивительное – за несколько часов бесследно исчез синяк.

Она же рассказала такой случай. Святой Николай помог отыскать потерявшуюся… собачку. Зимним вечером к ней пришла заплаканная подруга и поведала, что пропала их домашняя любимица, крохотный пуделек. Чего-то испугавшись, она убежала в вечернюю тьму. Все поиски были безуспешны.

Женщины решили вместе помолиться Святителю Николаю перед иконой в домашней божнице. И вот: подруга ее еще не дошла домой, как собака нашлась! Может, кто-нибудь сочтет эту историю пустяком, но сколько в ней Божьего милосердия и сострадания святых к нам, грешным и немощным.

Рассказ бывшего беспризорника

Родителей я никогда не знал, рос в детдоме, учился в интернате. Как окончили мы, интернатские, среднюю школу, так сразу нас и выпустили в «большую жизнь» – идти на все четыре стороны. Я уехал в Москву, с месяц болтался по столице, ночевал, где придется, иногда воровал на рынке, на вокзалах. Как-то в июле было очень жарко, и я решил искупаться в Москве-реке. Хоть и грязная она, а все же приятно, водичка прохладная. Понырял я, затем перевернулся на спину и поплыл. Я даже не заметил, как очутился на середине реки, и прямо на меня, метрах так в пяти-семи, шла широченная баржа. Я страшно испугался и закричал: «Господи, помилуй!» И тут какая-то непонятная сила швырнула меня в сторону; баржа прошла мимо. Стуча зубами от ужаса, я вылез на берег и долго сидел, приходя в себя, а затем решил пойти в какую-нибудь церковь или монастырь. Так получилось, что оказался я в Сергиевом Посаде, в Гефсиманско-Черниговском скиту. Попросился у монахов пожить с ними, они разрешили. Нас тут несколько таких, мы братии помогаем, а они нас кормят, вообще хорошо относятся. Недавно был такой случай: бес нас попутал, захотелось нам с дружком моим в Москву съездить. Отцу игумену ничего не сказали, сели в электричку, погуляли по Москве, ну, пива выпили, покурили. Вернулись в скит уже затемно, ворота закрыты. Мы через стену перелезли и тихонько пошли в келью; только в корпус двери открыли, а навстречу – игумен. Стою, думаю, сейчас нас обругает и выгонит, от нас воняет пивом и табаком, а он вздохнул и говорит: «Голодные, наверное? Пошли в трапезную, вам там ужин оставили». Сам нам этот ужин и подал, и ни слова не сказал. А лучше бы подзатыльник дал, было бы не так стыдно. Я на раннюю Литургию на исповедь пошел, каялся и плакал. Я хотел бы стать монахом, но чувствую себя недостойным…

Рассказ «афганца»

В армию меня призвали в 82-м и почти сразу – в Афганистан. Тогда там было настоящее пекло. Я попал во взвод разведки. Сами понимаете, это не то место, где можно отсидеться или как-то спрятаться. Домой, конечно, мы ничего такого не писали, да и цензура не пропустила бы, но гробы-то в Союз отправлялись регулярно…

Мать моя, как и все солдатские матери, очень переживала. Она с детства ходила в храм и меня, когда был мал, водила; однако, подросши, я в церковь идти отказался наотрез: стыдно перед сверстниками было, пионером был, комсомольцем; в школе все про Дарвина и Маркса талдычили, знаете, какие были времена. Бывало, и над матерью подшучивал, нелепым казалось, что она поклоны перед иконами отбивает. Но когда в армию уходил, мать все-таки уговорила меня одеть крестик на шею, простой такой, желтенький на веревочке. Строго-настрого она запретила мне этот крест снимать, и даже взяла с меня клятву – знала, что если уж пообещаю, то сделаю. Потом, в учебке, меня замполит уговаривал снять крестик, но я уперся, и меня оставили в покое, – кого в Афган отправляли, тех особенно не трогали. В каждом письме мать писала, что молится за меня, в церкви подает записочки с моим именем – как это называется? – на бескровную жертву, чтоб батюшка помолился, и меня самого призывала молиться. «Отче наш» я знал с детства, но, честно говоря, почти никогда не читал.

Дальше – отправили нас в Афганистан. Что там было – вспоминать не хочется. Скажу только, что за два года из первоначального нашего взвода в живых лишь двое осталось. Я же и ранен даже не был. А в каких только передрягах мы не были! Однажды «духи» нас на отвесную скалу загнали. Я минут сорок почти на одних руках висел, пули рядом свистели, о камень били, гранитная крошка секла лицо, но пуля ни одна не попала. В другой раз они в ложбине нас огнем прижали, высунуться нельзя было, с двух высоток били по нам. Стрелки у них такие, что за пятьсот метров телефонный кабель перешибают, но все пули ложились мимо меня.

Крестик на мне совершенно истерся. Когда я вернулся домой, в тот же день на нем ушко обломалось, и мать принесла другой. Теперь я без креста никуда, а в церковь… Ох, чувствую, пора уже идти каяться, да еще за Афган свечку поставить надо.

Рассказ жительницы Почаева

Я живу в Почаеве больше двадцати лет. Как-то в детстве мне пришлось побывать здесь (в Лавре мой дядя был архимандритом), и мне очень понравилось. Я по-детски просто молилась Пресвятой Богородице, чтоб мне жить в Почаеве. Когда окончила восемь классов, то поступила в училище в Одессе. Там я познакомилась со своим будущим мужем, он в армии служил, и оказалось – он родом из Почаева! Он демобилизовался, а я окончила училище, и мы поженились. Поселились, конечно, на его родине. У меня была специальность – мастер по пошиву обуви. Мы решили заняться индивидуальной трудовой деятельностью. Заняли деньги, купили, что нужно; я шила разную обувь, потом возили по рынкам, продавали. По тем временам (конец 70-х) мы очень хорошо зарабатывали, даже до 500 рублей в месяц, долги раздали, но работать было трудно: приходилось ловчить, давать взятки, а деньги как-то улетучивались быстро. Однажды мой дядя архимандрит передал, чтобы я зашла к нему. Благословив, он сказал мне: «Бросай это дело, оно будет вам на погибель. Идите с мужем трудиться, хоть на 70 рублей, но честно». Я возразила, что на такие деньги прожить невозможно, у нас уже были дети, но он настаивал: «Если послушаетесь меня, то и на то проживете. Бог управит». Я все мужу рассказала, и решили мы поступить по дядюшкиному совету: «бизнес» закрыли, я пошла работать бухгалтером в интернат для психбольных, а муж туда же – санитаром. Получали по 70 рублей, но за дядины молитвы, действительно, всегда хватало на жизнь.

Дядя вскоре умер. Святой он жизни был человек, и, видно, и в Царствии Божием не оставил нас своей любовью. К началу 90-х годов дети (у нас их четверо) стали совсем взрослыми, и наш дом сделался тесным. Хотели мы достроиться, но стройматериалы были дороги, а тут еще инфляция – только соберешь деньжат, как они превращаются в прах. Вот снится моему мужу сон, будто покойный дядя ему говорит: «Сейчас покупай кирпичи». Он на это особого внимания не обратил, мало ли, что приснится. На следующую ночь – тот же сон. Задумался муж: что бы это значило. В третью ночь снится ему дядя и говорит строго: «Покупай срочно кирпичи, а не то будет поздно». Утром мы пошли в Лавру, панихиду дядюшке заказали, а потом, призаняв немного денег, на нашем кирпичном заводе купили нужное нам количество кирпича. Оказалось – едва успели! Чуть ли не на следующий день цены так подскочили, что нам таких денег было бы не собрать. Дом муж с сыновьями строил, сосед помогал, и такой он получился уютный, просторный, в самый раз. И сад, и огород у нас, слава Богу, хорошие. Никогда и ничем их не опрыскивали. Когда видим, что гусеница появилась или вредитель какой, собираемся с соседями в Лавру, заказываем молебен водосвятный мученику Трифону, а потом водой, на молебне освященной, покропим усадьбу, и нет ничего. У нас так почти все делают, в советское время и партийные делали. Вообще, сколько в Почаеве живу, не помню здесь ни засухи, ни какого-нибудь иного бедствия. В 93-м по всей Украине засуха была, а у нас каждую ночь дождик шел, причем – только у нас; рядом, в Кременце или Збараже – сухо. На нашей улице Липовой нет ни одной гнилой липы, хотя садил их еще преподобный Иов почти 400 лет назад. Они огромные; ветер на них ни единой ветки никогда не сломал.

Город у нас особенный, не такой, как другие, и вещи тут бывают самые чудесные. Как-то нас с младшим сыном подвозили на машине до города, и попали мы в аварию – машина перевернулась. Так или иначе пострадали все, кроме моего сына. Зато он очень испугался, стал нервным, плаксивым, ночью его одолевали страхи, мочился в постель, был подавленным, стал резко отставать в учебе. Решили мы его повести к невропатологу (городская поликлиника, кстати, на территории Лавры). Доктор посмотрел его и сказал, что, конечно, он может прописать разные лекарства, но он советует нам привести малыша в пещерку преподобного Иова. Дочери тут же повели сына в эту пещерку. Он упирался, не хотел лезть туда, они его почти насильно втащили – и все как рукой сняло. Никто из наших особенно и не удивился. Еще бы – живем под Покровом Царицы Небесной.

Рассказ бывшего шахтера

Сейчас мы в Почаеве живем, а раньше жили на Луганщине, я на шахте работал проходчиком. Это когда на километровой глубине долбишь уголь отбойным молотком в боковом штреке – коридоре таком высотой сантиметров 80. Жара, угольная пыль глаза ест, всю смену находишься в скрюченном положении, словом, работа не сахар, но по молодости было терпимо.

На шахтах, как известно, иногда случаются взрывы метана, газа, который залегает в угольных пластах. Взрывы эти непредсказуемы и очень опасны – почти всегда гибнут люди. Однажды на шахте, где я работал, тоже рвануло. Я почувствовал, как затряслась земля, посыпалась порода, затем издалека донесся глухой шум. Я двинулся назад, но оказалось, что из моего коридора нет выхода: его завалило. Я заставил себя не паниковать. Обвалы породы случались и раньше; их тут же начинала ликвидировать специальная аварийная группа. Откуда мне было знать, что завал был мощнейший, погибло несколько десятков человек. Лишь по счастливой случайности мой штрек остался невредим, напарники же мои погибли.

Я улегся и стал ждать спасателей. Фонарь тускло освещал мою длинную и узкую темницу. Нажимая кнопку аварийной сигнализации, я старался не думать о плохом. Чтобы отвлечься, я пел песни и разговаривал сам с собою. Страх начал забираться в мою душу, когда свет лампочки потускнел: садился аккумулятор. Через некоторое время я остался в совершеннейшей темноте. Ни один звук не проникал снаружи. Ужас ледяными волнами обдавал меня. В голову лезли всякие пустяки: семейные и производственные мелочи, счет футбольного матча, еще что-то. Я кричал, нецензурно бранился, но голос мой поглощался огромным слоем породы.

Я понял, что спасатели отчего-то не могут добраться до меня, и мне было жутко от перспективы умереть здесь, в каменном мешке, глубоко под землей.

В темноте исчезло чувство времени. Мне казалось, что прошла вечность, хотя это вполне могли быть десять минут. Я принялся вспоминать слова молитв, которым в детстве меня учила бабушка, но они не складывались во что-то связное. Почему-то вспомнились некоторые события моей жизни. С отчаянной ясностью я ощутил, что жизнь моя была, по сути, пуста: ни работа, ни связи с женщинами, до которых я был охоч, ни друзья, ни рыбалка, ни футбол мне не были нужны, они только отнимали у меня что-то очень важное, истинное, единственно нужное, чему я не мог подобрать имени, но это, наверное, и есть Бог. Я понял, что не достоин высокого дара, называемого жизнью, и потому он отнимается от меня. Я почувствовал, что не имею права просить Бога о спасении. Слезы душили меня. Откуда-то из подсознания всплыли слова, слышанные в раннем детстве: «Пресвятая Богородица, спаси нас», я стал повторять их сквозь рыдания.

Сколько прошло времени, не знаю. Внезапно мне показалось, что я слышу какой-то звук. Вскоре он стал отчетливей, затем превратился в металлический лязг, и через мгновение в мою камеру провалился металлический бур; спасатели, не возлагая больших надежд, что кто-то мог остаться в живых, решили, на всякий случай, еще раз исследовать завал. Нащупав в темноте какой-то предмет, я принялся изо всей мочи колотить им по буру.

…Спустя несколько часов мою гробницу раскопали. Глаза мои слезились, не могли выносить света; голова поседела. В шахту я больше никогда не спускался; меня сочли повредившимся в уме. Так случилось, что мы вскоре уехали оттуда. Господь привел сюда, в Почаев. Ночами меня часто мучает один и тот же сон: будто я вновь погребен заживо. Тогда утром я прихожу в Лавру, иду к иконе Царицы Небесной, прошу Ее: «Пресвятая Богородице, спаси нас», – и кошмар уходит, светлеет на душе…

Рассказ старика диакона

Это случилось давно, в послевоенное время. Я служил в единственной сохранившейся в городе церквушке, жил один, на окраине. Материально было нелегко, кругом нищета, разруха, но помогали прихожане, приносили кто что мог.

У меня было много икон, несколько старинных, в больших киотах. Может быть, эти образа с их дешевыми ризами из фольги, поблескивавшими при свете лампады, навели недобрых людей на мысль, что у меня есть какие-то ценности. Под надуманным предлогом ко мне как-то заходил один молодой человек, живший неподалеку, и подозрительно пристально осматривал мой домишко. Наверное, он приметил, что нередко приезжают какие-то люди со свертками, сумками (это были наши прихожане с их скромными приношениями), и решил с товарищем своим учинить разбой. Не знаю, то ли рассчитали они неверно, то ли умысел их был такой, но вломились они ко мне, когда я находился дома. Мой знакомец, увидев меня, оробел, но его товарищ, видно, более бывалый, достал нож и ударил меня в горло. Боли я не почувствовал; с некоторым, что ли, удивлением я ощутил, как захрустели хрящи гортани и теплая кровь полилась мне на грудь.

Я упал, в глазах стало темнеть, потом замелькали яркие круги и вспышки. Я чувствовал, что проваливаюсь в бездну, лечу в пустоту. Полет этот, казалось, продолжался вечность. Но вот в сплошной черноте появилась светящаяся точка, которая стала все расти и расти. Свет этот был какой-то нематериальный, я бы сказал, живой; от него исходили токи неизглаголанной любви и добра. Так было хорошо, нет, не видеть, а как бы ощущать его! Хотелось раствориться в нем, предать всего себя ему, и в то же время было боязно словно бы опалиться от него, ибо я чувствовал, что не принадлежу стихии этого света. Созерцанием его невозможно было насытиться. Я почувствовал, именно почувствовал, а не услышал, как из области этого прекрасного света изошли слова: «Еще нет». Я понял, что должен вернуться, но этого так не хотелось!

Внезапно я ощутил себя лежащим на полу в луже крови, кто-то приоткрывал мне веко, пытаясь, видимо, поглядеть на зрачок. Рана на шее болела невероятно, Я попытался что-то сказать или застонать, но получилось едва заметное движение губ. «Живой, – радостно сказал женский голос, – слава Богу!» Чьи-то руки бережно подняли меня, положили на носилки, которые затем осторожно погрузили в карету скорой помощи.

Лечился я долго: голос был практически потерян. Но что значат эти скорби? Когда я вспоминаю тот невещественный свет, который видел, умирая, душа моя начинает трепетать, изнывая от желания приобщиться к нему, и я молюсь, долго молюсь Богу, чтобы сподобил Он меня, грешного, сей милости…