Текст книги "Герцог Бекингем"
Автор книги: Серж Арденн
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Глава 25 (84).
«Красный сфинкс»
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
Серым пасмурным днем, впрочем, соответствующим мрачному настроению лейтенанта городской стражи, встретил Париж господина де Ламбордемона, открывшего в себе, впоследствии встречи в Жюмьеж, не присущую военным впечатлительность. После разговора с отцом Жозефом, тревожные мысли не покидали его, переплетаясь со страхом, и ввергая офицера в разверзшуюся бездну, где царили безысходность и отчаянье, порой, стирающие грань меж сном и явью.
Сдав арестованных мушкетеров помощнику коменданта Бастилии, он поспешил прибыть в Пале-Кардиналь с докладом, испытывая крайнее смятение и преодолевая жуткую робость. Расположившись в просторной приемной, под проницательными взглядами нескольких секретарей и пяти гвардейцев, охраняющих вход, он настроился на долгое ожидание, но тут же был разочарован, когда, неожиданно скоро, лакей предложил офицеру пройти в кабинет первого министра, сообщив о том, что его ожидают. Действительно, подобная срочность удивляла, но она, как и всякая загадка, имела своё объяснение, свой предлог. Причиной же сего, столь спешного приглашения, было письмо от отца Жозефа, полученное Его Преосвященством три четверти часа назад, где кроме всего прочего говорилось об арестованных мушкетерах, именно поэтому, услышав имя Ламбордемона «Красный герцог» приказал немедленно препроводить к нему лейтенанта.
Представ перед могущественным министром, офицера охватил безудержный трепет, он ощутил прилив малодушия не позволявший даже пошевелиться, под грозным взором Ришелье. Вытянувшись в струну, лейтенант лишь отважился на поклон, не в состоянии произнести ни слова. Кардинал поднялся из-за стола и, приблизившись к стражнику, принялся с интересом разглядывать пыльное платье, потускневшую кирасу и взволнованное лицо визитера, который судорожно размышлял над тем, с чего начать рапорт и как в выгодном, для себя свете, представить случившееся на гаврской дороге.
– Что ж, месье де Ламбордемон, я вполне доволен вами, и считаю ваши действия оправданными. Арест королевских мушкетеров, полагаю, это то, чего от вас ждали, и нет повода сожалеть о случившемся. Я правильно понимаю причину вашего оцепенения?
Если бы, в данный момент лейтенанта окатили ледяной водой, он не испытал бы подобного шока. Его брови, двумя дугами, взметнулись вверх, а из горла вырвался прерывистый стон, покашливанье, в котором постепенно угадался ответ:
– Как… вам известно, об аресте мушкетеров?!
Колючая улыбка Ришелье, пронзила плоть офицера шипами, от которых не защитят ни одни доспехи.
– Быть может вас удивит, но полагаю не вызовет сомнений, что новости во французском королевстве, первым, узнаю я.
Взяв со стола деревянные четки, кардинал в задумчивости подошел к пылающему камину.
– Мне известны как причины, так и подробности происшествия на гаврской дороге, и это дает мне право предполагать, что в скором времени, предстоят тяжелые объяснения с Его Величеством и, конечно же, с Тревилем. Но пусть вас это не заботит…
В этот момент в дверях появился всё тот же грузный лакей, который сопровождал Ламбордемона, он безучастно взглянул на Ришелье, и негромко произнес:
ЛАКЕЙ: – Депеша из Гавра, от господина лейтенанта де Ла Удиньера.
После того как слуга удалился, кардинал вскрыл один из доставленных конвертов:
ПИСЬМО: «Ваше Высокопреосвященство, позвольте довести до вашего сведения, что в указанный день, на борту, прибывшего в Гавр, голландского судна «Lam», герцога Бекингема не оказалось, но это не все странности случившиеся в тот злосчастный день. На судне «Lam» пришвартовавшемуся к нормандскому берегу, находились трое англичан, которые, безусловно, намеревались выдать себя за Бекингема и его свиту. Как только британцы ступили на причал, они были атакованы неизвестными, которые, невзирая на предпринятые нами меры и положенные усилия, сумели расправиться с самозванцами. Нападавших, по всей вероятности было двое, они сложили головы, но у одного из них было обнаружено письмо, которое я прилагаю к своему отчету.
Ваш верный слуга, лейтенант де Ла Удиньер»
Под беспокойным взором офицера стражи, кардинал, внимательно рассмотрел второй конверт, где ровными буквами с завитушками, на синей бумаге было выведено «G. V. D. of B. Lé Hâvre». «Красный герцог», взламывая печать коричневого сургуча, сам для себя расшифровал аббревиатуру, нанесенную на конверт: «Джордж Вильерс Герцог Бекингем. Гавр». Развернув вчетверо сложенную бумагу, он прочел:
ПИСЬМО: «Приказываю данной мне властью, шевалье де Лавальеру, уничтожить герцога Бекингема, прямо по прибытию, в гаврском порту.
Черный граф»
Сложив письмо, Ришелье устремил задумчивый взгляд на огонь, а его пальцы с невероятной быстротой принялись перебирать деревянные косточки четок, свисавших до самого пола. Поразмыслив, он обратился к стражнику:
– Месье де Ламбордемон, вам известен господин по имени шевалье де Лавальер?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство, я не имею чести знать этого человека.
Уверенно, не задумываясь, ответил лейтенант.
– Ну, что ж, тогда я полагаю, вас ждёт приятное знакомство. Вы найдете этого человека, из-под земли достанете, и доставите в Венсенский замок, без стеснений, в любое время дня или ночи. Всеми полагающимися документами, посредством которых вы нигде не испытаете затруднений, вас снабдит мой секретарь, мэтр Вернье. Вам всё понятно?
Прищелкнув каблуками, отчего послышался звон шпор, офицер отвесил поклон, в котором угадывалось усердие, с каким он готов приступить к выполнению полученного задания.
– И учтите, никому ни слова… впрочем, это и в ваших интересах.
* * *
Вечером, того же дня, когда уже спала жара, а солнце, только начало клониться к закату, в Пале-Кардиналь, прибыл герольд Его Величества, в накидке усеянной золотыми лилиями, и в сопровождении двух королевских жандармов. Он лично вручил министру свиток с большой монаршей печатью, громко провозгласив:
– Его Величество Людовик Тринадцатый, по милости Божьей король Франции повелевает – Его Высокореосвященству Жану Арману дю Плесси, герцогу и кардиналу де Ришелье, незамедлительно явиться в Луврский дворец.
Строго соблюдая все соответствующие, сей церемонии процедуры, что, пожалуй, является главнейшей и единственной задачей королевского герольда, он не на мгновенье, не расставаясь с чопорностью, с почтением раскланялся и, чеканя шаг, удалился.
В это же самое время, в королевском дворце, Людовик, уже оповещенный утомительной докладной запиской де Тревиля, пришедшей так некстати, о непозволительных вольностях кардинала, беседовал с пажом по имени Баррада, которого особо выделял из своего многочисленного окружения, так называемых «друзей по охоте». В просторных покоях, где сверкало множество свечей, наполняя пространство мягким тёплым светом, у покрытого вышитой серебром и лазурью скатертью стола, стоял король, держа за руку восемнадцатилетнего юношу.
– Нет Луи, я хочу присутствовать при экзекуции, которую ты уготовил этому противному кардиналу.
Ласково произнес паж, накручивая на палец локон цвета спелого каштана.
– Видишь ли, это дело государственной важности…
– Ну, Луи… ну позволь…
В углу комнаты, за высокой спинкой сафьянового диванчика, послышался шорох, и всклокоченная голова л'Анжели, показалась над искусной резьбой.
– Послушай, Луи, сегодня весьма подходящий день, ты не находишь?
Устало потирая глаза, вымолвил шут, которого оторвали ото сна. Вопрос заставил изумиться короля.
– Удачный день?! И для каких же подвигов, бездельник, ты находишь его удачным?
– Для триумфа твоей глупости, вот для чего. Ведь тебе не терпится добавить ко вздору, переполняющему твою венценосную голову, словно пенистый эль кабацкую кружку, ещё и бредни твоего дружка, который толкает на безумие, даже не удосужившись подумать, я уж не говорю о том чтобы побеспокоиться, о репутации монарха!
Он почесал затылок и добавил:
– Хотя нет, о чём это я, пожалуй, слово «думать» упоминать рядом с именем твоего любимца, ещё больший грех, чем те забавы коими вы развлекаетесь по ночам.
Глаза пажа зажгло неистовство, вырвавшееся наружу возгласом:
– Хватит болтать, дурак! Пошел прочь!
– Нет-нет месье, вы снова всё перепутали, как раз, если удалюсь я, здесь и впрямь останутся одни дураки.
Он равнодушно смерил юношу взглядом.
– Видите ли, мессир, там, куда направляется наш Людовик, ему в помощь непременно потребуется светлая голова разумного советника, именно поэтому нам с вами там появляться нет резона. Мне, потому, что своей болтовней я раздражаю советников Его Величества, а вам… вам потому, что вашу голову Луи ценит горазда меньше, чем некоторые иные части вашего прекрасного тела. И это смею заметить справедливо, ведь, он знает цену и тому и другому.
Последние слова л'Анжели лишили пажа остатков терпения.
– Я убью его!
Неизвестно чем бы всё закончилось, если бы в опочивальню, в этот миг, не вошел доверенный камердинер короля, господин Шарль Эме Ла Шене. Барада осознав, что его просьба осталась без внимания, словно капризный ребенок бросился к кровати, уткнувшись лицом в подушку, что не помешало Ла Шене объявить:
– Ваше Величество, вас ожидают герцог Д'Эпернон и капитан королевских мушкетеров, граф де Тревиль.
– Д'Эпернон?! А этому старому стервятнику чего от меня понадобилось?
Произнес король, будто обращаясь к самому себе. Но вопрос как шальная пуля, отрикошетил в уши Ла Шене, который словно драгоценный дар подхватил его, не замедлив с ответом:
– Его Светлость присоединились к Его Сиятельству уже в Лувре, после короткого разговора в приемной.
Объяснения камердинера вызвали улыбку на лице л'Анжели.
– Ты прав Луи, если капитан, всё же предпочитает свежую кровь, то герцогу, несомненно, по вкусу падаль. Учуяв столь желанную жертву как Ришелье, каждый из них не применит оторвать свой смачный кусок.
С укором взглянув на шута, Людовик обратился к камердинеру.
– Пригласите их в оружейный кабинет.
На ходу поправляя удлинённый камзол, Людовик направился к распахнутым перед ним дверям, куда вслед за государем устремились л'Анжели и Ла Шене.
– Не грустите месье, луче отправляйтесь в манеж, порезвитесь, поиграйте в мяч.
С улыбкой обратился шут к Барада, едва успев уклониться то брошенной вслед подушки. Оказавшись в просторной зале, украшенной великолепными шпалерами, заточенными в массивные золоченые рамы, и уставленной изысканной мебелью, Людовик подошел к зеркалу. Он пригладил крошечным гребешком тонкие усы и бородку, любуясь и разглядывая своё новое платье с тщательностью придирчивого портного. Плюхнувшись, в кресло, затерявшееся в углу комнаты, и утонувшее в роскошных бежевых драпировках, л'Анжели, устало вытянув ноги, промолвил:
– Ты выглядишь блестяще Луи, словно Марк Антоний в канун битвы при Акциуме[29]29
Сражение при Акциуме (лат. Actiaca Pugna – состоялось 2 сентября 31 до н. э., это последнее великое морское сражение античности между флотами Древнего Рима на заключительном этапе периода гражданских войн. Закончилось поражением Марка Антония, которое привело к гибели римского полководца и его союзницы египетской царицы Клеопатры.
[Закрыть].
Метнув в шута недовольный взгляд, Людовик беззлобно произнес:
– За подобные сравнения тебя следовало бы выпороть.
Он подал знак камердинеру, после чего тот вышел. Распахнулась створка двери и перед королем предстали граф де Тревиль и герцог д’Эпернон.
На последнем, сем почтенном господине, что несомненной является целой эпохой Дворовых интриг, нам хотелось бы остановить ваше внимание, так как пройти мимо столь значимой особы не представляется возможным, к тому же ему отведена, весьма немаловажная роль в нашем повествовании. Итак, Жан-Луи де Ногаре, герцог д’Эпернон является представителем древнего и славного гасконского рода, что берёт своё начало, ещё с альбигойских войн. Среди предков сего родовитого дворянина, следовало бы, прежде всего, непременно упомянуть Гийома де Ногаре[30]30
Гийом де Ногаре (1260–1313) родился в Сен-Феликс-де-Караман, диоцез Ажен. Из обедневшего рыцарского рода, от которого произошёл род герцогов д’Эпернон. Родители Ногарэ принадлежали к секте катаров. Его дед был осуждён в Тулузе как еретик во время Альбигойского крестового похода. Руководил разгромом ордена Тамплиеров и арестом его магистра Жака де Моле.
[Закрыть] – советника и хранителя печати французского короля Филиппа IV Красивого, который, в начале XIV века, расправился с орденом Тамплиеров, о чём как вы помните, говорилось в предыдущих главах нашего описания, и на что хотелось бы обратить внимание уважаемого читателя.
В ранней молодости Жан-Луи де Ногаре оказался при дворе Генриха III Валуа, известного своей неприязнью к женщинам, общества которых не выносил, от того окружившего себя молодыми мужчинами, которых было принято называть «миньонами»[31]31
миньон – (фр. mignon – крошка, милашка) – распространившееся вXVI веке во Франции обозначение фаворита, любимчика высокопоставленной особы. Миньоны при дворе выполняли роль, среднюю между советниками, стражниками и членами свиты. В зависимости от прихотей покровителя они также могли быть его любовниками. Из-за этого в последующие века слово «миньон» прочно ассоциировалось с гомосексуальностью и продажностью.
[Закрыть], к коим без колебаний примкнул и д’Эпернон, вызвавший бурную страсть у короля, который отметил будущего герцога настойчивыми знаками внимания.
Именно миньоны Генриха III прославились более остальных своих предшественников, оставив после себя память, которую порой называют – следом в истории. Это были преданные королю молодые люди шокировавшие двор своими весёлыми и дерзкими проделками, шумными застольями и амурными похождениями. Постоянным объектом насмешек служили их «женоподобные» наряды и украшения, завитые волосы, широкие брыжи, их непомерная заносчивость, которая порой перерастала во вседозволенность. Король, готовый исполнить любой каприз своих любимчиков, потворствовал им и одаривал их титулами, деньгами, землями, что вызывало гнев, как у дворян, так и у простого народа. Впрочем, судьба жестоко обошлась с последним Валуа, ворвавшись в его жизнь событием под названием «рубка мрамора», вырвавшим из жизни некоторых из его любимцев: де Келюса, де Можирона и де Шомберга. Тяжёлым ударом для Генриха стала эта знаменитая «дуэль миньонов» с гизарами[32]32
Дуэль миньонов – поединок, состоявшийся в парижском парке Турнель 27 апреля 1578 года между приближенными короля Франции Генриха III (миньонами) и сторонниками герцога де Гиза (гизарами). Впрочем, если с уверенностью можно утверждать, что дуэль состоялась из-за дамы, то противостоящих миньонам господ можно назвать гизарами лишь с оговоркой, так как из свиты герцога де Гиза были лишь двое, Георг Шомберг так же являлся миньоном короля.
Посудите сами:
Миньоны короля: Жак де Леви, граф де Келюс; Луи де Можирон (секундант); Ги д’Арсе, барон де Ливаро (секундант)
Их противники: Шарль де Бальзак, барон д’Антраг; Франсуа д’Эди, виконт де Рибейрак (секундант); Жорж де Шомберг (секундант).
[Закрыть], где двое из его фаворитов погибли, а третий был смертельно ранен. Доведенный до отчаянья Генрих воздвиг в память павшим, великолепную мраморную усыпальницу, именно этот факт дал повод назвать поединок – «рубкой мрамора». В последние годы, после смерти близких людей, любимцами короля оставались Анн де Жуайез, скончавшийся за тридцать восемь лет, до описываемых нами событий, и Жан-Луи де Ногарэ д’Эпернон, их обоих он сделал герцогами и пэрами. Эти господа пользовались при Дворе столь исключительными правами, что их прозвали «Архиминьонами». Но после битвы при Кутра, где Жуайез был застрелен гугенотами, вся милость, пролившаяся словно из рога изобилия, пала на Д'Эпернона, заработавшего прозвище «полукороль». Положение архиминьона было безупречно твердым и неизвестно, удалось бы кому-либо, при жизни короля, пошатнуть эту незыблемость. Но удар стилета доминиканца Клемана, отсекшего ветвь Валуа от генеалогического древа французских королевских родов, в один миг перевернул жизнь молодого герцога. После смерти последнего Валуа – Генриха III, д’Эпернон долго отказывался признать первого Бурбона – Генриха IV, и подчинился ему только в 1595 году. Но подчинился ли?
Нравы человека, изменяющиеся со временем, зависят от множества обстоятельств, событий, фактов и мелочей, формирующих характер, и образовывающих натуру. К коварству, подлости и алчности, присущих Жану-Луи с юношеских лет, добавились злоба и изощренность мстителя, не допускающих прощения и жалости. Его терпение, тщательность и последовательность, с которой он выбирал время и орудие мести, вызывают восхищение. Д'Эпернон как ярый поборник католицизма, не просчитался, выбрав в союзники самых заклятых ревнителей Веры – орден братьев иезуитов, и молодую жену Гериха Наваррского – тосканскую принцессу, флорентийку Марию Медичи, ненавидевшую «Беарнца» за его любовные похождения, многочисленных фавориток, внебрачных детей, что делало её посмешищем Двора, и не сочеталось со строгими папистскими устоями. Было и ещё одно обстоятельство, которым не преминул воспользоваться дальновидный д’Эпернон. Дело в том, что кальвинистское прошлое первого Бурбона, не давало покоя многим влиятельным особам того времени. Никто из высшего дворянства не желал видеть на троне короля-гугенота, и это позволило герцогу, создать и возглавить так называемую «испанскую партию» – куда впоследствии вошли и заняли главенствующие позиции, наполовину испанка Мария Медичи, и испанская принцесса Анна Австрийская, – задачей которой являлось сближение Франции с «братской», правоверно-католической Испанией, что становилось возможным лишь при условии смещения с престола Генриха Бурбона, до последнего вздоха, остававшегося в душе протестантом.
И вот день расплаты настал – 14 мая 1610 года, на улице Медников, религиозный фанатик Франсуа Равильяк, нанес три удара ножом выдающемуся монарху и политику, уничтожив тем самым притязания французской короны на величие. Останки Генриха навечно упокоили в базилике Сен-Дени, оставив в память потомкам лишь бронзовую статую, взирающую на город с Нового моста. План удался, слава Франции была повержена и растоптана, а значит дорога к пирамиде власти открыта. На протяжении нескольких лет после гибели Генриха IV, д’Эпернон стал одним из самых могущественных людей Франции, главным союзником Марии Медичи и командующим королевской пехотой. Его ненасытная жадность заискрилась в новом блеске, вознеся герцога до высочайших вершин могущества. В те годы д’Эпернон заставил парижский парламент признать регентшей Марию Медичи, и некоторое время пользовался её исключительным доверием, оказывая влияние на всё, что происходило в королевстве. Не соединяя свои личные интересы с интересами государства, он быстро обогатился и приобрел могущество, при помощи которого заставлял подчиняться своей воле. Его младший сын, Луи де Ногаре де Лавалетт, воспитанный иезуитами, получил достоинство кардинала, а многие родственники выгодные синекуры[33]33
Синекура (от лат. sine cura animarum – без заботы (без попечения) – в описываемое нами время обозначала: любая должность, приносящая доход, но не связанная с какими-либо серьёзными обязанностями (или вообще без них), либо даже не связанная с необходимостью находиться на месте служения.
[Закрыть].
Но благосклонность монархов изменчива, и вот уже расположение вдовствующей королевы заслужил другой, не менее деятельный прохвост и временщик, флорентиец Кончино Кончини. Этот итальянский авантюрист, став фаворитом и любовником Марии Медичи, выхлопотал у неё титулы графа де Ла Пенна и маркиза д’Анкра, постов губернатора Амьена и маршала Франции. Именно он добился отставки д’Эпернона, после чего сделался самым влиятельным человеком в королевстве. Сей синьор, сын флорентийского нотариуса, состоял в свите будущей жены французского монарха и сопровождал принцессу Марию Медичи из Тосканы во Францию, где женился на её молочной сестре, Леоноре Дори Галигаи, посредством которой и сблизился с королевой. Супруги Кончини добились, от королевы-регентши всего чего хотели, но своим властолюбием вскоре вооружили против себя вельмож во главе с принцем Конде, кузеном убитого Генриха, а разными злоупотреблениями сделались ненавистными народу. Но главный их просчет в том, что они сумели, возбудить против себя враждебные чувства и в молодом короле Людовике XIII, к которому относились с пренебрежением. С ведома Его Величества самый близкий к юному монарху человек, Шарль д'Альбер[34]34
Шарль д'Альбер 1578–1621 – фаворит (миньон) французского короля ЛюдовикаXIII, который сделал его первым герцогом де Люинем, и ради него восстановил упразднённое звание коннетабля Франции. Устранив Кончини, именно он устроил изгнание вдовствующей королевы Марии Медичи и кардинала Ришелье, которые стесняли его влияние на юного короля. Так же неродовитый Де Люинь, смог добиться выгодной партии, став первым мужем представительницы одного из славнейших домов королевства, Мари Эме де Роган-Монбазон, будущей герцогини де Шеврез.
[Закрыть], устроил заговор против Кончини. Когда утром 24 апреля 1617 года маршал д’Анкр в сопровождении 50–60 лиц вошел в Лувр, гвардейский капитан де Витри убил его, выстрелив из пистолета.
Могущественный маршал был застрелен[35]35
Синьора Галигаи разделила участь мужа: обвиненная в колдовстве, она была обезглавлена.
[Закрыть], а его труп, толпа извлекла из могилы и растерзала прямо перед памятником Генриху Наваррскому. После устранения всех врагов, место на престоле, по праву занял молодой Людовик XIII Бурбон.
Но д’Эпернон не унимался, он как будто не понимал, что всё изменилось не в его пользу, а Франция стала уже совсем другой. Надменность и самоуправство пожилого временщика заставили Людовика XIII в 1618 году изгнать герцога в Эльзас, город Мец, и неизвестно чем бы всё закончилось, не возьмись за дело, кардинал де Лаваллет. Он вымолил у короля прощение для отца, а вслед за тем освободил Марию Медичи из Блуа, куда она была сослана после казни Кончини, устроив её примирение с венценосным сыном. Таким образом, и королева мать и её верный сторонник утонченный куртизан, семидесятилетний герцог д’Эпернон, вновь оказались в Париже, в центре внимания и в гуще политических интриг, объединив усилия, против старых и новых врагов.
Де Тревиль и д’Эпернон, словно добрые друзья, вошли в гостиную, где их ожидал король. В миг кода вельможи замерли в почтительных поклонах, из угла комнаты, послышался голос л'Анжели:
– Как странно наблюдать союз Гектора[36]36
Гектор – в древнегреческой мифологии храбрейший воин, вождь троянского войска, главный троянский герой в «Илиаде». Был убит Ахиллом, который несколько раз протащил его тело своей колесницей вокруг стен Трои.
[Закрыть] с Танталом[37]37
Тантал – в древнегреческой мифологии царь Сипила во Фригии (Лидии). Сын Зевса и фригийской царицы Плуто. Как любимец Богов, Тантал имел доступ к их советам и пирам. Такое высокое положение заставило его возгордиться, и за оскорбление, нанесённое Богам, он был низвергнут в Аид (подземное царство).
[Закрыть], явившихся для умерщвления духа и плоти несчастного слуги Божьего. Не проглядите Ахилла[38]38
Ахилл – в героических сказаниях древних греков является храбрейшим из героев, предпринявших под предводительством Агамемнона поход против Трои. Согласно Птолемею Гефестиону Ахиллес был убит Пенфесилеей, после чего Фетида воскресила его, он убил Пенфесилею и вернулся в Аид.
[Закрыть], месье де Тревиль, он может прятаться где-то здесь, в складках ткани…»
Руки л'Анжели, начали судорожно перебирать изгибы бежевого бархата, как вдруг он остановился и поднял голову будто учуявший опасность барсук.
… нет это не здесь, следует искать укрывшегося в алом атласе.
Взгляды напыщенных аристократов пронзили кривляющегося шута, вырвавшись недовольством из уст Д'Эпернона:
– Это возмутительно Сир, шуту не место среди людей свиты короля!
– Простите месье…
Шут вскочил с кресла и приблизился к герцогу, при этом несколько раз забавно и намеренно неуклюже падая на спину.
– …тому, кто имеет право не вставать в присутствии Его Величества и безнаказанно высмеивать любого из вас, действительно нечего делать в рядах гвардии охраняющей ночной горшок монарха.
Король воззрился на герцога, испытывая потребность молчать, так как с трудом боролся с приступом смеха. Театральная пауза зависла, но в этот момент дверь растворилась, и послышался преисполненный торжественности голос дворецкого:
– Его Высокопреосвященство, кардинал де Ришелье.
Мягкими, беззвучными, словно кот, шагами, министр вошел в зал. Поклонившись королю, он сдержанно кивнул вельможам. Тревиль, при появлении «Красного герцога» вытянулся, приняв горделивую позу, положил руку на эфес. Д'Эпернон же, старомодный костюм которого сверкал множеством крупных жемчужин, нервно затеребил накрахмаленные брыжи.
Тревиль и Ришелье были почти ровесниками, а подобное обстоятельство, как известно, частенько толкает людей либо к необоснованной симпатии, либо к необъяснимой неприязни, как одно, так и другое весьма непостижимо, порой, даже неожиданно, но установившись, оказывает огромное влияние на продолжение отношений. Эти двое, не просто не испытывали благосклонности, они ненавидели друг друга.
У Д'Эпернона были свои причины не переносить первого министра: во-первых он считал Ришелье выскочкой, а во-вторых тот всё более отдалялся от вдовствующей королевы Марии Медичи, чьим сторонником являлся сам герцог, что позволяло уличить кардинала в предательстве. Действительно, сделавшись министром, из справедливости следует отметить не без помощи Медичи, Ришелье сменил политические приоритеты, прекрасно понимая, что политика флорентийки и её сторонников ведет французское королевство к краху. А близость с Габсбургами, есть не что иное, как пагубная недальновидность, которая приведет к крушению Францию, а быть может и весь Старый Свет. Всегда тщательно продумывая решения, а затем, неотступно следуя своим планам и принципам, Ришелье решился противостоять этому могуществу, с большим трудом, собирая под свои знамена сторонников, отважившихся на борьбу с доминирующей в Европе королевской династией Габсбургов. Его политическая гибкость, отточенное коварство, изощренность в «подковерных» схватках, сделали из этого умного и спокойного человека, настоящее чудовище, сокрушающее на своём пути всё, что не соответствует и мешает достижению главной цели – построению «Новой Франции».
Смерив присутствующих отеческим взглядом, молодой король уселся в кресло, у стола, приготовленное для монаршей особы, обратившись к министру:
– Господин кардинал, нам стало известно, что ваши люди, дерзнули арестовать двух дворян, неоднократно доказавших свою отвагу и преданность трону. Я говорю о королевских мушкетерах, господах Атосе и Арамисе. Потрудитесь объяснить нам, в чём их подозревают, и что, собственно, послужило причиной ареста?
Ехидная ухмылка подернула уголки рта герцога, капитан же вонзил раскаленный взгляд в спокойное лицо кардинала.
– Охотно, Сир. Если Ваше Величество помнит, я предоставлял на подпись документ, предписывающий арест всех подозрительных лиц, следующих в Гавр. В приписке говорилось, особое внимание обратить на людей, следующих из Парижа.
На устах Ришелье промелькнула улыбка, после того как он оглядел вельмож, впившихся в него испепеляющими взглядами.
– Господа мушкетеры следовали из Парижа, по гаврской дороге, посему я не усматриваю в их аресте ничего странного, тем более предосудительного. К тому же они не были облачены в плащи с крестами, следовательно не находились на королевской службе, а стало быть могли быть схвачены как и все прочие подходящие под монарший… ваш указ Сир.
Он отвесил легкий поклон Людовику.
– Но вы должны понимать, что арестованы были не просто люди, а дворяне, и не просто дворяне, а королевские мушкетеры!
Воскликнул государь
– Это неслыханно!
Подхватил де Тревиль, уловив нарастающее раздражение монарха.
– Да-да, то, что вы говорите возмутительно!
– Что поделаешь, господин де Тревиль, правда бывает такова, особенно если она обличает.
– Вы в чём-то обвиняете капитана?
Оживился Людовик.
– Для того, что бы обвинять, нужны факты, всё прочее просто предположения.
– Я попросил бы оставить при себе, ваши домыслы!
Взбеленился де Тревиль, но тут же умолк, услышав голос короля.
– И какие же вы имеете основания для сих, столь опасных предположений?
Ришелье приклонил голову, дав понять, что принял вопрос и всенепременно, со временем, даст на него ответ, обратившись с вопросом к капитану.
– Скажите Тревиль, а, что упомянутые мушкетеры исполняли ваше поручение?
– Нет, они затребовали краткосрочное освобождение от службы, которое данною мне властью я подписал, дальнейшие их действия, по понятным причинам, мне неизвестны.
– Странно, отчего, в таком случае, вы испытываете уверенность в том, что они направлялись не в Гавр.
При упоминании о Гавре, Тревиль вздрогнул.
– Я не утверждаю этого!
– Ну, если это так, значит, господа Арамис и Атос следовали в направлении Гавра, не будучи уполномочены королевским приказом, что снимает с них неприкасаемость и делает вполне уязвимыми, а значит, объясняет арест. Они были схвачены не как королевские мушкетеры.
Ришелье поклонился Людовику.
– …а как обычные дворяне, я настаиваю на этом. А посему не усматриваю никаких нарушений со стороны задержавшего их офицера, честно исполнившего предписания Его Величество, а значит свой долг.
Логика, с которой кардинал выстроил оправдывавшую его людей цепь, не отличалась непогрешимостью, и всё же капитан не смог найти брешь, чтобы взломать её. Он с ненавистью взглянул на кардинала и не нашел ничего лучшего как задать вполне безобидный вопрос, но произнес его таким тоном, будто в нём крылись причины вины, самого Ришелье.
– И как же имя того офицера, что отважился на подобную дерзость?!
– А почему это вас интересует?
– Потому, что ваши люди, господин кардинал, испытывают неприязнь к мушкетерам Его Величества! И, я убежден, встретив на пути людей из роты мушкетеров короля, не отказали бы себе в удовольствии схватить их.
– Вы, несомненно, преувеличиваете, любезный граф. К тому же это был офицер не из роты моих телохранителей, это был всего лишь офицер городской стражи. Именно по этой причине, имени его, простите, я не припомню.
Поклон кардинала был пропитан излишней любезностью, что не оставляло сомнений – он говорит неправду, не желая назвать имени «негодяя» позволившего себе схватить мушкетеров Его Величества.
Тревиль осознавая, что упоминания о Гавре, могут быть не в его пользу, так как пугающая осведомленность кардинала могла привести неизвестно куда. А подобные неожиданности, учитывая приезд Бекингема, и вовсе страшили его. Поэтому капитан решил не лезть на рожон, удовлетворившись освобождением из Бастилии своих людей и как можно скорее прекратить разговор.
Людовик, всё это время, довольно оживленно, что было несвойственно молодому королю, наблюдал за разговором. Ему было не понятно, отчего требовалось хватать людей, следовавших именно по гаврской дороге, но так как он лично подписал бумагу, предписывающую подобные аресты, не считал возможным, немедленно, потребовать от кардинала разъяснений на этот счёт. Осознав сие обстоятельство, он начал терять интерес к разговору, к тому же бессмысленные препирательства стали утомительны, для монаршей особы, что предопределило его решение тут же объявленное:
– Ришелье, я не усмотрел в ваших объяснениях причин, по которым господ мушкетеров следовало бы арестовать, тем более содержать под стражей! Посему повелеваю – выдать де Тревилю бумагу, подписанную вами, дозволяющую господам Атосу и Арамису, незамедлительно покинуть стены Бастилии. Это окончательное решение.
Людовик поднялся, что свидетельствовало о неуемном желании монарха незамедлительно остаться одному. Все трое вельмож раскланявшись, удалились.
л'Анжели, сидевший всё это время на полу, у кресла короля, будто не замечая происходящего, достал из просторного рукава колоду карт и начал метать их на ковер, прямо у ног монарха.
– Что ты делаешь! Убери богохульник, ты же знаешь, я выношу карт!
– Да, но судьба твоего королевства, похоже, всё чаще решается лишь посредством, этих глупых картинок, пренебрегая здравым смыслом. К тому же и я не святой, я ошибся, когда начал гадать на тебя как на червового короля. Ты лишь валет, всего лишь пиковый валет, большего не стоишь.
Недовольно фыркнув, Луи направился в покои, где наделся увидеть остывшего от обиды Барада.
Оказавшись в галерее нового крыла, пристроенного к старому Лувру, Д'Эпернон победоносно произнес:
– Что ж, господин де Ришелье, извольте предоставить документ, подтверждающий ваше фиаско.
Его крючковатый, влажный нос, нависший над, по-стариковски, выпяченной нижней губой, как будто стал продолжением взведенных, почти вертикально, густых седеющих бровей, что, очевидно, знаменовало победный триумф.
Кардинал взглянул на герцога, как будто только сейчас вспомнил о его присутствии.
– Не извольте беспокоиться, любезнейший месье Д'Эпернон. Вот только, милый герцог, я, столь высоко оценивший ваше высочайшее присутствие при нашем свидании с королем, так и не смог определить причины вашего пребывания на аудиенции?
Торжество разума над серостью, мудрости над глупостью удостоверяла улыбка Д'Эпернона, водрузившаяся на его лице, упивающееся бесспорным превосходством над матерым врагом.
– Предупреждать, вот удел мудрых. Я сегодня решил предостеречь нашего государя от опасности, которая исходит от человека столь властолюбивого как вы кардинал. Предупредить – это главное, гуси, как известно именно этим и спасли великий Рим.
– Если вы намекаете на себя, я вряд ли соглашусь. Я бы скорее сравнил вас с индюком. Во-первых, потому, что вы так же пестры, надуты и безмозглы. А, во-вторых, неспособны кого-либо спасти, даже себя.
Герцог уже открыл рот, что бы пронзить наглеца ответной колкостью, как увидел свиток с большой кардинальской печатью, появившегося из-под складок алой мантии. Ришелье буквально вложил его в руки удивленного Тревиля, заставив изумившегося Д'Эпернона проглотить так и не вырвавшуюся на волю едкость.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.