Текст книги "Ночь Святого Распятия"

Святой четверг

Войдя в мой номер, Алонсо уже с порога спросил, не спятил ли я окончательно. Я промолчал, прекрасно понимая, что, пока мой друг не выложит все, что накипело у него на душе, мне не удастся вставить ни слова – Алонсо и слушать не станет. Не сей раз он выдал все сразу: и о моем непонятном поведении по его приезде в Севилью, особенно с тех пор как к нам присоединился Арбетнот, и о моем непомерном тщеславии и желании во что бы то ни стало, невзирая на обещания, действовать в одиночку, и о недостатке искренности, возможно повлекшем за собой невосполнимые потери (однако имя Хуана он так и не решился произнести), наконец, о вопиющей неосторожности: вместо того, чтобы лежать в постели и лечить рану, меня, видите ли, снова потянуло на подвиги. Наконец, совершенно запыхавшись, Алонсо умолк, удивленный, что я и не думаю спорить.

– Пепе… ты по-прежнему собираешься лететь завтра вечером?

– Не знаю.

И Алонсо распалился с новой силой, особенно напирая на профессиональную ответственность перед Клифом Андерсоном и чисто дружескую – перед Рут. Кто дал мне право не слушать никаких советов? Да за кого, в конце концов, я себя держу? Понимая, что досада Алонсо вызвана исключительно его привязанностью ко мне, я и не думал переживать… Воспользовавшись паузой, когда он переводил дух, я небрежно заметил:

– А вообще-то, возможно, я и улечу завтра вечером…

– Ах, все-таки – да…

– Разумеется, если к тому времени буду еще жив.

– А что это значит?

– Просто прежде чем сесть в самолет, я собираюсь встретиться с Лажолетом и не исключено, что к тому времени, когда лайнер поднимется в воздух и направится в сторону Лиссабона, я уже успею перебраться в мир иной.

Алонсо пришлось сесть. Не знаю отчего – то ли от моего непоколебимого спокойствия, то ли от последнего сообщения у парня просто подкосились ноги.

– Как это понимать, Пепе? Ты бредишь?..

– Взгляни…

Я показал Алонсо пулю, извлеченную хирургом из моего плеча. Он взял ее и внимательно осмотрел.

– Ну и что?

– По-твоему, стреляли из «смит-и-вессона»?

– По правде говоря…

– Могу заверить тебя, что эта штуковина вылетела вовсе не из «смит-и-вессона»… Меж тем мертвый Эрнандес сжимал в руке именно это оружие… Вывод ясен?

– Ты хочешь сказать, что Лажолет был там?

– У тебя в руках его визитная карточка.

Алонсо немного помолчал.

– И что ты намерен делать? – спросил он потом.

– Как я тебе уже сказал, встретиться с Лажолетом.

– Но, черт побери! Ты ведь понятия не имеешь ни кто он, ни где?

– Не имеет значения. Лажолет сам меня найдет.

– Зачем?

– Из-за этой истории с пулями – она ведь неизбежно приведет нас к нему: и меня, и испанскую полицию.

– Но откуда Лажолет узнает о твоем открытии?

– А я вовсе не собираюсь делать из этого тайну, даже наоборот… Для начала схожу в комиссариат, кстати, я уже говорил с тамошними ребятами по телефону, а поскольку с самого приезда в Севилью каждый мой шаг старательно передают нашему врагу…

– Пепе… Ты думаешь, Лусеро…

– Как знать…

– И Фернандес – тоже?..

– Нет… только не Фернандес…

– Ладно… в таком случае, жду твоих приказаний, большой босс!

– Приказаний! Как мы уже договорились, ты составишь компанию Марии, а уж я сам решу свои проблемы.

– В чем дело, а, Пепе?.. Ты больше не хочешь работать со мной в одной упряжке?

– Конечно, хочу, балбес! Но есть еще Рут…

– А какое ей до этого дело?

– Ты нужен Рут и «сеньору» Хосе – тоже… А я совершенно одинок!.. И у меня нет никакого права заставлять тебя рисковать, особенно если я нарываюсь на неприятности добровольно…

Алонсо опять пришел в ярость.

– Либо я работаю, либо – нет! И прошу тебя, оставь Рут в покое, это не ее заботы. И вообще, мне осточертело взирать, как ты корчишь из себя героя!

– У меня всего один шанс из десяти остаться в живых.

– Тем более я обязан пойти с тобой!

– Нет.

Алонсо помолчал и некоторое время пристально смотрел на меня.

– Пепе… – наконец мягко заметил он. – Поклянись мне, что ты не задумал покончить счеты с жизнью из-за… Хуана и Марии?

– Клянусь, что в первую очередь меня занимает поручение Клифа, но готов признаться, что, коли мне суждено проиграть партию, я не стану испытывать особых сожалений…

– В таком случае я не отойду от тебя ни на шаг!

– Но ты же обещал помочь Марии, верно?

– Тем хуже!

Я понял, что от Алонсо так просто не отделаешься. Пришлось схитрить. Противно, конечно, обманывать друга, но я не мог не думать о Рут и о своем крестнике. Ради них обоих я и принялся сочинять. Сделав вид, будто Алонсо довел меня до ручки, я вдруг уступил:

– Ладно, твоя взяла… Сегодня вечером вы с Чарли составите мне компанию… Предупреди его… В конце концов, для нас главное – прикончить Лажолета, а втроем у нас куда больше шансов справиться с этим делом… Днем я полежу в постели… Зайдите сюда в восемь вечера, и мы вместе решим, каким образом лучше поступить…

Я немного сомневался, что мне удалось провести Алонсо. Во всяком случае, складывалось впечатление, что он почуял какую-то хитрость.

– Ты готов дать мне слово? А, Пепе? – недоверчиво спросил мой коллега.

– Да.

Но и это его не убедило.

– Почему ты так быстро передумал?

– Во-первых, из-за Марии… Я не хочу, чтобы в такой момент она оставалась одна… А потом, все это я тебе наговорил скорее для очистки совести… У меня нет никакого желания сообщать Рут, что она стала вдовой… Но, уж коли ты так настаиваешь, могу честно признаться: знать, что ты рядом, для меня будет большим облегчением.

В эту минуту я, честно говоря, сам у себя вызывал глубокое омерзение, но зато настолько вошел в роль, что последние сомнения Алонсо исчезли.

– Так ты и вправду вообразил, идиот несчастный, будто я позволю тебе в одиночку сражаться с Лажолетом, да еще с больной рукой? Даже если допустить, что тебе и в самом деле удастся столкнуться с ним нос к носу…

Алонсо склонился над моей постелью, и мне захотелось плакать.

Когда друг ушел, я проглотил таблетку снотворного, предварительно поставив будильник на шесть вечера. Мне не хотелось бодрствовать в тот момент, когда Хуана понесут на кладбище, иначе я, не выдержав, побежал бы туда.

В шесть часов, едва зазвенел будильник, я тут же проснулся. Умывание и бритье заняли довольно много времени. Но завязать галстук и надеть башмаки без посторонней помощи я не смог. Пришлось звать коридорного. Однако щедрая подачка избавила его от искушения задавать лишние вопросы. Потом я вызвал такси и поехал в клинику. В машине я развернул пакет, который Лусеро с утра оставил для меня у портье. В каждом из двух конвертов лежала пара пуль, извлеченных из трупов Хуана и Эрнандеса. Посылка Лусеро лишь подтвердила мои догадки. Теперь так или иначе все закончится очень быстро. Ни страха, ни даже легкой тревоги я не испытывал. Ничего, кроме полного равнодушия. Сегодня Хуан впервые проведет ночь под землей, а Мария – в полном одиночестве. Остальное не имело ни малейшего значения.

В клинике меня встретили более чем холодно, и, по-моему, врачи и сестры с большой неохотой признали, что рана – в отличном состоянии. Так или иначе, из их милосердных рук я вышел в превосходной форме и с совершенно нормальной температурой. Теперь я мог без опаски ступить на избранный путь.

Разумеется, я вовсе не собирался на свидание с друзьями. Представляю, в какое бешенство придет мой Алонсо, сообразив, что я его провел! По правде говоря, никакого определенного плана я еще не составил. Я лишь надеялся (и, думаю, не без оснований), что люди Лажолета уже идут за мной по пятам и скоро покажется он сам. После этой истории с пулями он никак не мог оставить меня в живых, меж тем главаря банды уже наверняка предупредили. Время от времени я пытался проверить, не следят ли за мной, но всякий раз с досадой убеждался, что либо никому нет дела до моей особы, либо же подручные Лажолета прекрасно знают свое дело.

По каким бы кварталам города я ни шел, всюду сталкивался с семействами, завершающими ритуальный обход церквей, чтобы помолиться перед алтарем, в каждой получить отпущение грехов и благословение. На Санта-Каталина я тоже заглянул в храм Спасителя помолиться Господу, дабы помог мне справиться с Лажолетом, а к Святой Деве я обратился со страстной мольбой убедить Марию в искренности моих чувств. Когда я выходил из церкви, уже сгущались легкие сумерки, наступал один из тех чудесных вечеров, какие можно увидеть лишь в Севилье. Я радовался, что сейчас не испытываю ничего, кроме полной отрешенности. В густой толпе, запрудившей северные и южные улицы города, предназначенные для официальных процессий, кто угодно мог ударить меня ножом. Но я даже не думал об этом. Я наслаждался Севильей, словно Всевышний позволил мне прогуляться здесь в последний раз.

Время встречи с Алонсо и Чарли давно миновало. Я закурил сигару, будто какой-нибудь праздный турист, и вышел на авенида Примо де Ривера поглядеть, как входят в собор члены братства «Дель Сантисимо Кристо де ла Коронасьон де Эспина»[90]90
  «Христа, увенчанного терновым венцом».


[Закрыть], последняя из всех процессий, за которой в окружении свиты следовал его превосходительство губернатор. Нимало не тревожась о будущем, я восхищался тремя платформами: на первой возвышался увенчанный терновым венцом Христос, на другой. Он же в окружении Святых женщин сгибался под тяжестью креста и, наконец, на третьей красовалось изображение Пресвятой Девы дель Валле. Все три платформы окружали кающиеся в фиолетовых облачениях.

Обойдя собор, я оказался у выхода в тот момент, когда оттуда появилась процессия братства «Ла Квинта Ангустиа»[91]91
  «Пяти скорбящих», очевидно, по числу ран Христовых.


[Закрыть], и, не торопясь, направился к садам Мурильо, где и опустился на лавочку. Издали до меня доносилась музыка сопровождавших процессии оркестров. В сравнении с толчеей, откуда я только что выбрался, удивительное безмолвие деревьев (даже ветерок не колебал ни единой веточки) казалось почти нереальным, словно принадлежало совсем иному миру. Я был в полном одиночестве. Если Лажолет хочет покончить со мной – лучше места не придумаешь.

Я почувствовал их присутствие, прежде чем успел заметить. В первую минуту я не обратил внимания на двух насаренос в черном, приближавшихся ко мне справа. И лишь когда они оказались всего в нескольких шагах, почуял опасность. Не желая сдаваться без боя, я выхватил револьвер и вскочил. Оба остановились, и в этих неподвижных черных фигурах, чьи лица плотно закрывала маска с прорезями для глаз, чудилось нечто удивительно впечатляющее. Слегка повернув голову, я увидел еще двух кающихся в черном. Свободным оставался только один путь – к небольшой площади Санта-Крус. Туда я и бросился.

Преследователи спокойно шли следом. Я миновал улицу Лопе де Руэда. Кающиеся шли всего в нескольких шагах позади. Чего ради они так медлят? Внезапно впереди появились еще два черных силуэта, двигавшихся навстречу. Во избежание стычки мне пришлось повернуть налево, на улицу Реинозо. Я надеялся добраться до площади Лос Венераблес, где всегда множество народу, но еще двое в черном, преградив дорогу, снова заставили меня изменить маршрут. Теперь все стало ясно. Эта свора решила прикончить меня в каком-то заранее намеченном месте или, что еще вероятнее, вела к Лажолету. У меня не оставалось выбора – либо немедленно вступить в борьбу, либо, словно загнанный зверь, подчиниться навязанной бандитами игре. Все эти мелкие сошки меня не интересовали, и, уж коли мне суждено погибнуть этой ночью, я хотел по крайней мере попытаться убить Лажолета. Так по улицам и переулкам в конце концов мы добрались до венель Лос Энаморадос[92]92
  Улочки Влюбленных (исп.)


[Закрыть], узкого прохода, где, распахнув руки крестом, можно почти коснуться домов на противоположных сторонах. Не успел я пробежать и трети, как сзади показались преследователи. Неожиданно в противоположном конце прохода появилась новая группа кающихся в черном. Я очертя голову сам бросился в западню. На мгновение остановившись, я начал осторожно и очень медленно двигаться навстречу насаренос. Вдруг справа я заметил чуть приоткрытую дверь. Одним прыжком я влетел в подъезд и закрыл за собой створки. К несчастью, засова не оказалось. И я начал потихоньку отступать с револьвером в руке, готовясь выстрелить в первого, кто переступит порог, но тут же буквально оледенел от ужаса. Откуда-то из-за спины послышался спокойный и насмешливый голос.

– Бросьте оружие, Моралес, и поднимите здоровую руку! – приказал он.

Значит, дверь осталась приоткрытой не случайно, и теперь мне предстоит безоружным схватиться с Лажолетом…

– Выполняйте приказ, Моралес… И не оборачивайтесь! Я очень быстро стреляю…

– Это мне известно…

Что тут поделаешь? Я бросил револьвер.

– Оттолкните его ногой, Моралес… Я вам не доверяю.

Я снова послушался. А что еще мне оставалось?

– Отлично. Теперь можете обернуться.

Я повернулся на сто восемьдесят градусов. Лажолет включил свет, и я, как и ожидал, увидел перед собой Чарли Арбетнота. Тот, улыбаясь, целился в меня из «кольта».

– Вам конец, Моралес… Впрочем, давно пора. Клиф Андерсон чертовски здорово муштрует своих агентов. Я пошлю ему поздравительную открытку. Ваше вмешательство обошлось мне очень дорого, дон Хосе, и конфискация груза по вашей наводке нанесла тяжелый удар по моему финансовому положению. Таких вещей я никогда не прощаю.

– По-моему, я и не просил у вас прощения, Лажолет?

Он рассмеялся.

– Браво! Мне дьявольски неприятно убивать вас, Моралес, вы симпатичный малый…

– Спасибо.

– Когда вы догадались?

– Вчера вечером.

– Из-за пуль?

– Разумеется… У «смит-и-вессона» несколько иные пули, чем у «кольта», а «кольт» был только у вас. Это вы стреляли в меня, и Хуан вас видел. А сообразив, что дело не выгорело, вы разделались с Эрнандесом…

– Только мертвый не выдаст… А вообще-то, несмотря на все убытки, приключение мне, пожалуй, доставило некоторое удовольствие, поскольку один из лучших агентов ФБР не смог меня узнать… весьма утешительно на будущее… Эстетическая хирургия – настоящее чудо: стоит чуть-чуть подправить нос, немного изменить форму глаз, слегка оттопырить уши – и дело в шляпе. Я уж не говорю об этих чисто британских усах… Положа руку на сердце, Моралес, мне и вправду жаль, что вас необходимо отправить на тот свет… Но вы же сами понимаете, что у меня просто нет иного выхода… Я прекрасно стреляю, и если вы не станете дергаться, даже ничего не почувствуете. Я вовсе не хочу причинять вам лишние страдания.

– Может, мне еще и поблагодарить вас?

– Не стоит… Вы ведь верующий, не так ли? Тогда быстро помолитесь, но выберите молитву покороче…

Где-то вдалеке пробило час ночи. Наступила Святая пятница. Прекрасно умереть в такой день. Я закрыл глаза и, уже отрешившись от мира, всей душой думал о Марии, моля Господа позаботиться о ней, раз для меня Он уже не в силах ничего сделать. Но вот тут я ошибся.

– Готовы?

Я не успел ответить. Другой голос, преисполнивший меня величайшей радости, сухо приказал:

– Брось пушку, Боб!

Святая пятница

Все кончено… До рассвета Святой пятницы еще далеко. Наступал последний день моего пребывания в Севилье. Сегодня вечером я сяду в самолет и через Лиссабон доберусь до Вашингтона. Клиф очень обрадуется. Мы-таки покончили с Лажолстом. Для Андерсона самое главное – результат, а каким способом добыта победа, ему глубоко плевать. Клиф назовет мой успех подвигом, а то, что от этого подвига я просто подыхаю, ему до лампочки. Таких Моралесов у него в ФБР десятки и сотни.

Я попрощался с комиссаром Фернандесом. Мы вместе навели порядок, дабы избежать ненужной рекламы и оставить события этой ночи в полной тайне. Договорились, что в рапорте начальству комиссар напишет, будто Лажолета прикончил какой-то неизвестный. Прощаясь, мы оба знали, что никогда больше не увидимся. Дружески хлопнув меня по плечу и крепко обняв, Фернандес шепнул на ухо:

– Спасибо за все, что вы сделали, Моралес… и спасибо за мою дочь… Теперь, когда она отмщена, мне станет легче тянуть лямку дальше…

Значит, хотя бы один человек испытывает ко мне благодарность.

Возвращаясь на площадь Сан-Фернандо, я пошатывался от усталости. На углу Л'Амор де Диос и Лассо де Ла Вега я остановился, пропуская братство «Дель Силенсио»[93]93
  «Молчаливых».


[Закрыть]. Их гобои и фаготы навевали отчаяние. Я поплакал, и слезы принесли облегчение. Впервые с тех пор, как приехал в Испанию, я чувствовал себя в толпе чужаком. Перейти Сьерпес я не мог: всю улицу занимали братства Трианы, направлявшиеся к собору, прихожане «Эсперансы» и покровитель цыган «Христос-Спаситель». Я хотел добраться до гостиницы через Куну, но там столкнулся с самой длинной из всех процессий – «Хесус дель Гран Подер»[94]94
  «Иисус Всемогущий».


[Закрыть]. Пришлось пойти на север, обогнуть церковь Спасителя и через Пахаритос проскользнуть между двумя процессиями.

Вернувшись в номер, я, даже не раздеваясь, плюхнулся на кровать и погрузился в тяжелый сон.

Я только что встал. Поглядел в зеркало. Ужасающая физиономия! Щеки не выбриты, под глазами синяки, волосы взъерошены, воротник расстегнут… Все это напомнило мне вид заключенных, которых нарочно допрашивают до рассвета, пока у них не сдадут нервы.

Я не мог оставаться в номере и ждать, пока настанет время ехать на аэродром. Поглядев на часы, я увидел, что еще только три. Сегодня день смерти Христовой. Он агонизирует на кресте. По воле случая моя миссия закончилась именно теперь, в самый печальный момент года, во всяком случае, для всех, кто исповедует христианскую религию. Я тоже взошел на свою Голгофу, я тоже умираю, меня тоже предали, но на воскресение из мертвых нечего и надеяться.

Я привел себя в порядок, надел костюм потеплее, ибо над Атлантикой, по мере приближения к Нью-Йорку, начнет сильно холодать и от андалусской весны останется одно воспоминание. Потом я собрал чемоданы, теперь уже довольно ловко управляясь одной рукой. К удивлению служащего, в приемной я сразу оплатил счет.

– Вы не остаетесь на пасхальную корриду, сеньор?

– Нет.

По моему тону он понял, что спорить бесполезно.

– Багаж отправьте через компанию «Иберия».

Пересекая почти пустынную в этот час площадь Ла Пальма, я раздумывал, правильно ли сделал, что решил попрощаться с Марией. Но разве мог я покинуть Севилью, не выяснив наверняка, потерял ли навеки и ее?

Как же она отличалась от жизнерадостной Марии кануна Вербного воскресенья!.. При виде этой молодой женщины в черном, с посеревшим от горя лицом и воспаленными веками, мне стало стыдно.

– Входите, дон Хосе… – почти прошептала она, тихонько отворив дверь.

Вслед за Марией я вошел в комнату, где провел лучшие часы своей жизни, преисполненный тогда самых радужных надежд. А теперь казалось, что, хотя прошло всего несколько дней, от того времени нас отделяет целая вечность. На нашу веселую компанию, лакомившуюся тогда чуррос и гамбас, обрушилась смерть.

– Мария… я пришел сказать вам «до свидания» или… «прощайте»…

– Вы уезжаете?

– Да, через два часа.

– В Америку?

– Да.

Голос девушки звучал приглушенно и бесстрастно – так монахини переговариваются в коридорах монастыря.

– Ваша миссия закончена?

– Да, Мария.

– И вы… победили?

– Не знаю.

– Что вы имеете в виду?

– С точки зрения начальства, дело завершилось полным успехом, поскольку я прикончил Лажолета и разрушил его организацию, поставлявшую в Штаты наркотики, но сам я потерпел полное поражение, если потерял вас, Мария…

Девушка еще больше побледнела, но так и не ответила на мой косвенный вопрос.

– И где же скрывался этот Лажолет?

– Рядом с нами.

– ?!

– Да, под именем Чарли Арбетнота.

– Madre de Dios!

– О да, Мария… Он одурачил нас как юнцов… Возможно, мне бы и удалось разоблачить его раньше, если бы не панический страх, мучивший меня как наваждение, обнаружить за всеми этими преступлениями вас…

– Меня?

– Только вы или ваш брат могли передавать врагу все наши тайные разговоры, а ведь я твердо верил, что Чарли Арбетнот – инспектор Скотленд-Ярда.

– Понимаю… И что с ним теперь?

– Я застрелил его.

– И вы смогли…

– У меня не было другого выхода: вопрос стоял так: либо он, либо я. И потом, мне хотелось отомстить за Хуана.

– Не надо о нем…

– Нет, надо, Мария… Ваш младший брат был очень хорошим человеком… И я никогда не смогу избавиться от угрызений совести, что сразу этого не понял… А нож Хуана стащил Лажолет в тот вечер, когда мы здесь ужинали все вместе. Потом мерзавец послал дона Альфонсо избавиться от Эстебана. По всей видимости, они отправились вместе, и, пока Персель отвлекал жертву разговором, Лажолет нанес смертельный удар… Мария… можете вы мне простить то, что я сомневался в Хуане и в вас?

Девушка плакала, и мне безумно хотелось ее обнять.

– Хуан так восхищался вами, Хосе!.. И не без оснований… поскольку в конце концов вы все-таки победили… Мальчик был бы счастлив, узнав о вашем успехе.

– Тут есть и его заслуга, Мария, иначе мне бы никогда не докопаться до истины… Гибель Хуана все прояснила, и я наконец понял…

– А ваш друг Алонсо тоже летит с вами?

– Нет, он останется в Севилье еще на несколько дней.

– Вот как?

– До тех пор, пока не появится возможность отправить его тело в Штаты.

Мария вздрогнула.

– Что?.. И он тоже…

– Да, Мария… Вы потеряли своего брата, а я – своего… И нам обоим очень больно. Теперь вы понимаете, почему, когда вы спросили, победил ли я…

– Расскажите мне обо всем…

Я объяснил, как вполне сознательно бросился в ловушку и как мало удивился при виде Чарли Арбетнота.

– В тот момент, когда Лажолет собирался выстрелить, вошел Алонсо. Я упал ничком, и пуля угодила в моего друга. Мне удалось снова добраться до револьвера, и я в свою очередь выстрелил. Никто, кроме меня, больше не встал…

– Бедная жена дона Муакила!

– Да. И как подумаю, что, возможно, Рут сейчас пишет мужу, даже не догадываясь, что его больше нет на свете, у меня разрывается сердце…

– Друг мои…

Теперь, когда мы подвели итог всем своим горестям, слов больше не осталось. Я встал.

– Мне пора, Мария.

Девушка стояла прямо передо мной. Я взял ее за руки.

– Мария… Может, у нас еще есть надежда на счастье?

– После всего, что произошло, не знаю…

– Я люблю вас, Мария… И никогда не переставал любить. Именно эта нежность помешала мне до конца уверовать, что вы могли оказаться сообщницей преступников… Подобное предположение не укладывалось в голове… Нет, это было выше моих сил… Но вы ведь обещали выйти за меня замуж, Мария, и вместе полететь в Вашингтон…

– Да. С Хуаном.

– Мы повезем его с собой.

– Мальчик так любил Севилью!

– Верно, но вспомните, как он рвался в Америку, Мария! Дорогая моя, вы еще очень молоды и не можете всю жизнь посвятить мертвому… Теперь вы совсем одна… как, впрочем, и я…

– У вас есть Рут и ее сын.

– Рут возненавидит меня, узнав, что погиб Алонсо, а не я.

– Но это же несправедливо!

– Зато очень по-человечески… Соединив наши два одиночества, Мария, быть может, мы еще узнаем хоть немного счастья? Умоляю вас, Мария дель Дульсе Номбре… не лишайте меня последней надежды!

– Я должна свыкнуться с отсутствием Хуана… Дайте мне время прийти в себя и поразмыслить… И верьте…

– Значит ли это, что в один прекрасный день я могу надеяться…

– Пока я ничего не стану вам обещать, Хосе, кроме того, что не выйду замуж за другого.

Она сама поцеловала меня на пороге дома.

Самолет кружит над городом в пронизанных светом сумерках. Как бы мне хотелось, чтобы это кружение длилось вечно! Вот Хиральда, Алькасар, Аламеда-де-Эркулес, собор, парки… Но тщетно я пытаюсь разглядеть Ла Пальма, где сейчас плачет Мария… моя Мария… А мы уже мчимся к границе. Андалусия быстро исчезает из-под крыльев самолета. Я знаю, что никогда больше не увижу Севилью. Стюардесса, зная о моей ране, подходит и спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь. Я стараюсь ее успокоить. Полицейский, успешно завершивший миссию, всегда чувствует себя отлично. И кому какое дело, о чем думает означенный полицейский? Сыщики никого не интересуют.