Текст книги "Ночь Святого Распятия"

Вербное воскресенье

По общему согласию, мы с Алонсо и Чарли решили, что мне не стоит менять что-либо в отношениях с Марией. Ей незачем знать о наших подозрениях. Решив не откладывать дело в долгий ящик, я отправился в Сан-Хуан де Ла Пальма к той, кого упрямо продолжал считать своей невестой, и представил ей Арбетнота. Девушка немного удивилась при виде немца, обедавшего с нами у Перселей, но мы весело объяснили ей, в чем дело, присовокупив, что ей есть чем гордиться: не каждый день люди принимают у себя в доме сразу трех выдающихся детективов из Скотленд-Ярда и ФБР. На самом деле мы полагали, что, если Мария передаст новость донье Хосефе и если та действительно сообщница Лажолета (во что я по-прежнему никак не мог уверовать), большой беды от этого не будет, даже наоборот. Теперь, когда мое инкогнито раскрыто, оставалось лишь попытаться нагнать на Лажолета страху и заставить его действовать побыстрее. Может, тогда он и сделает какую-нибудь ошибку, а мы таким образом выйдем на след.

Мария, по-моему, очень спокойно восприняла то, что наш небольшой кружок расширяется день ото дня, зато Хуан явно дулся весь ужин. Как только мы покончили с десертом, он встал.

– Я от души надеюсь, дон Хосе, что очень скоро вам придется попросить у меня прощения…

И парень ушел, так и не пожелав объяснить сестре, что он имеет в виду, а потому мне срочно пришлось выдумывать байку насчет якобы заключенного нами пари. Чарли, никогда не бывавший в Америке, забрасывал нас вопросами о тамошнем образе жизни, о нашей работе и системе исправительных учреждений. Этот человек несомненно очень любил свою работу. Отвечал в основном я, поскольку Алонсо пребывал в прескверном настроении и несколько раз я замечал, что мой друг едва сдерживает раздражение, как будто наш разговор выводил его из себя. Вскоре Муакил предоставил нам с Арбетнотом обсуждать профессиональные вопросы, а сам завел беседу с Марией на самую животрепещущую для нее тему: о бесспорном превосходстве братства Армагурской Девы над всеми прочими. Я счел, что друг все еще не может простить мне упорный отказ вернуться в Вашингтон. Алонсо страшно переживал за меня. По правде говоря, я тоже очень любил его и в глубине души считал, что мне крупно повезло – не всем удается обрести такую дружескую привязанность, какую выказывали мне Рут и ее муж, и эта привязанность ох как пригодится, если обстоятельства вынудят меня отказаться от Марии…

Понимая, что следующая ночь будет крайне утомительной, мы решили хорошенько отдохнуть часов до трех-четырех пополудни, а в пять встретиться у Марии и, слегка перекусив, отправиться в церковь. Нам хотелось занять удобные места и посмотреть, как статую Армагурской Девы торжественно вынесут из Сан-Хуан де Ла Пальма.

Поэтому-то в Вербное воскресенье Алонсо, Чарли и я около шести вечера уже стояли у самых дверей в плотной толпе верующих и любопытных. Первые кающиеся должны были выйти из церкви примерно через час. Между рядами сновали торговцы лимонадом, мальчишки, затеявшие увлекательную игру в «полицейских и вора», бегали и толкались, но мы не обращали на них внимания, а с восхищением смотрели на трубачей Хиральды, одетых, как римские легионеры. Они выстраивались в ряды, а «центурионы» взыскательно оглядывали их наряд. Чуть поодаль музыканты из муниципального оркестра по очереди исполняли короткие соло, просто чтобы проверить, насколько они в форме. Время от времени какой-нибудь насарено[71]71
  Кающийся (исп.)


[Закрыть] в белом одеянии, с белым же крестом на груди, четко вырисовывавшимся на фоне черного круга, проскальзывал в церковь. Порой я видел, как сквозь прорези капюшона мерцает его взгляд. И я буквально погрузился в собственное детство, словно опять стал двенадцатилетним мальчишкой. Сейчас я был далеко, очень далеко от Лажолета и его мерзавцев. Меня охватил религиозный экстаз, и я думал, что, останься я в Севилье, сейчас наверняка шел бы вместе с другими кающимися, одетыми в белое. Теперь, как и все вокруг, я, трепеща от нетерпения, ждал, когда распахнутся двери и появится Дева, моя Дева! Чарли, настроенный куда прагматичнее, вернул меня на землю, заметив, что такая толпа – идеальное место для покушения и убийце, нацепив наряд насарено, не составит труда сразу же скрыться. Я инстинктивно огляделся, но не увидел ничего, кроме честных, открытых лиц обитателей Севильи, переживающих самые лучшие минуты в году. Тем не менее Арбетнот сказал правду, и я попросил друзей держаться поближе. Меня тревожило необъяснимое отсутствие Хуана. Почему он не пошел с нами? А ведь брат Марии тоже страстный почитатель Армагурской Девы… Так что за важные причины помешали ему приветствовать свою Покровительницу?

Внезапно массивные деревянные двери дрогнули, вот-вот появится процессия членов братства. По сигналу «центуриона» мнимые легионеры подтянулись и замерли, а музыканты из городского оркестра взялись за инструменты. Огромная толпа вдруг замерла в полной тишине, и это безмолвие потрясло до глубины души. Наконец двери с громким скрипом отворились и на пороге возникло видение иных времен – крестоносец в окружении двух факельщиков, причем один из них был босиком. Музыканты заиграли марш и двинулись вперед, за ними, чеканя шаг, пошли римские легионеры (пожалуй, они слегка напоминали английских солдат на параде), потом настал черед насаренос и, наконец, капатаса[72]72
  Здесь – руководитель церемонии.


[Закрыть], в чьи обязанности входило управлять теми, кто нес платформы. Горе тому, кто заденет свод! Именно по тому, как статуи выносят из церкви и возвращают обратно, судят о мастерстве того или иного капатаса. Едва нашим глазам предстала украшенная кружевами и драгоценностями Армагурская Дева вместе со Святым Иоанном, вся толпа подалась вперед, к платформе, сплошь покрытой ковром белых гвоздик. Армагура! Возлюбленная Дева! Заступница и Спасительница! Я смотрел на взволнованное лицо Марии и видел, как ее губы беззвучно шепчут молитву. Девушка машинально взяла меня за руку, словно хотела представить Деве, и все мои подозрения сразу улетучились. Нет, просто невозможно, чтобы за этим чистым и нежным обликом скрывалась преступница! Такое просто не укладывалось в голове. Наблюдавший за нами Чарли нагнулся и чуть слышно шепнул мне на ухо:

– Если она виновна, то чертовски ловкая актриса…

С этой минуты я возненавидел Чарли Арбетнота. После того как капатасу удалось без сучка без задоринки вывести платформу Девы из церкви, толпа разразилась аплодисментами. Носильщики остановились перевести дух, а толпа снова замерла. И вдруг послышалась саэта, воспевавшая любовь Севильи к Армагурской Деве. Мария сжала мою руку. Мы оба и без слов понимали, что чувствуем одно и то же. Нас объединяла страстная любовь к Богоматери, понятная лишь истинным андалусцам и очень немногим чужакам, во всяком случае, когда они не строят из себя умников, как, например, Чарли Арбетнот – я отлично видел, что его тонкие губы кривит ироническая усмешка. Само собой, этот британец чувствовал себя здесь среди дикарей. Певица умолкла, снова заиграла музыка, и процессия двинулась дальше, а в дверном проеме возникла вторая платформа, с Иисусом и Иродом. Ее тоже встретили овацией.

Процессии предстояло идти по улице Торрехон и Трахан до Кампаны, где встречаются все братства. Мы не последовали за ней, а решили через полтора часа подойти к собору. Тем временем неутомимая Мария потащила нас по пустынным улочкам в северную часть города на Триумфальную площадь смотреть на процессию Марии Сантисима де Ла Пас, возвращавшуюся в свой дальний квартал Порвенир. Оттуда мы почти бегом бросились к западу в надежде догнать процессию Саграда Сена, движущуюся вдоль улицы Дель Соль. Потом, опять-таки галопом, мы повернули на юг и полюбовались шествием братства Иниеста на улице Эрмандад Анхела-де-ла-Крус. Наконец, чувствуя, что времени осталось в обрез, мы со всех ног помчались к собору и, несмотря на густую толпу верующих, успели пробиться вперед как раз в тот момент, когда первые музыканты братства Армагуры подступали к крыльцу. Я чувствовал себя совершенно измочаленным и, пока шла торжественная литургия, думал, что мне ни в коем случае не следовало браться за это расследование, ибо здесь, в Севилье, я стал совсем другим человеком, разительно не похожим на Хосе Моралеса из Вашингтона. Прошлое так глубоко впиталось в мою плоть и кровь, что мешало сохранять обычное хладнокровие. Слишком много воспоминаний, слишком много новых впечатлений… И все это мешало рассуждать трезво. Да еще – Мария… Со свойственной ему проницательностью Алонсо сразу понял, что со мной творится, поэтому-то он так уговаривал меня уехать. И у меня появилось препротивное ощущение, что я не только не помогаю коллегам, а еще и могу стать для них серьезной помехой. Но, отбросив все доводы рассудка, сейчас я умолял Армагурскую Деву сотворить чудо: пусть Мария окажется невиновной… Вставая с колен, я как будто заметил Хуана, но он тут же исчез среди сотен мужчин и женщин, поющих хвалу своей покровительнице. Мысль о парне вернула меня к действительности. Право же, его поведение невольно вызывало подозрения. Каким образом Мария допустила, чтобы ее брат не пошел с нами? Что за доводы он привел в свое оправдание и почему девушка не сказала нам ни слова?

Мы покинули собор следом за процессией своего братства и, предоставив ей двигаться дальше по Алеманес, вышли на площадь Генераль-Мола приветствовать Деву Эсперанса, которую насаренос, тоже облаченные в белое, но в лиловых капюшонах, несли обратно, в церковь Сен-Pox. Однако мы вовремя успели на площадь Ла Пальма посмотреть, как Армагурскую Деву снова внесут в церковь Сан-Хуан, где ей предстоит мирно дремать до следующего года. Было около полуночи. Носильщики брели, едва волоча ноги от усталости. Толпа тоже заметно погрустнела. Сказывались и утомление, и то, что настал конец празднику. Меня слегка оттеснили от спутников, и, услышав за спиной незнакомый голос, я вздрогнул.

– Сеньор Моралес… – шепнул кто-то.

Я обернулся. Сзади стоял насарено Армагурской Девы. Лицо его скрывал капюшон, и лишь глаза его блестели сквозь прорези маски. Зачем он меня окликнул? Или просто хотел проверить, что не ошибся, прежде чем нанести удар? Я весь подобрался, настороженно следя за каждым движением незнакомца. Но тот не двигался с места.

– Что вам нужно? – спросил я.

– Дайте мне руку, сеньор…

Вероятно, почувствовав, что я колеблюсь, он сразу добавил:

– Вам нечего опасаться.

Я протянул руку. Незнакомец взял ее, будто хотел пожать, и я почувствовал, как в ладонь мне скользнул листок бумаги. А насарено тут же бросился к церкви и исчез за дверью. Что все это могло значить? Мне не терпелось прочитать записку.

Мария пригласила нас домой поужинать гамбас и невероятной длины чуррос[73]73
  Узкие длинные пирожки с начинкой.


[Закрыть], которые мы купили прямо на улице. В кафе нам охотно продали несколько бутылок вина, и получился обычный праздничный ужин. Как только мы сели за стол, Чарли повернулся ко мне.

– Почему у вас такой озабоченный вид, Моралес? Что-нибудь случилось?

– Потом объясню.

Я сослался на то, что хочу вымыть руки, и, выйдя на кухню, быстро вытащил из кармана записку.

«Я знаю, кого вы ищете. Сам раньше работал на Лажолета. А теперь с меня хватит. Если вы сможете дать или пообещать достаточно долларов, чтобы я мог уехать из Севильи и вообще из Испании, готов выдать вам всю банду. Приходите в три часа ночи на улицу Антонио Сузильо в „Карабела дель Кристо“[74]74
  «Христова ладья» (исп.)


[Закрыть]. Если меня вдруг не окажется на месте, спросите у хозяина, Бальдониса, не оставил ли Эстебан поручения для Хосе Моралеса. Но приходите один. И не доверяйте тем, кто якобы относится к вам по-дружески».

Последняя фраза обожгла меня как каленым железом, надо думать, потому что слишком соответствовала моим собственным подозрениям. Но кого имел в виду этот тип? Марию или Хуана? А может, обоих?

Вернувшись в комнату, где остальные уже принялись за ужин, я вздрогнул, увидев, что Мария помогает какому-то насарено снять плотно облегающий голову капюшон. Но тут появилась сияющая физиономия Хуана. Так вот чем объяснялось его отсутствие… У меня сразу отлегло от сердца. Выбросив из головы Эстебана и его советы, я с удовольствием принялся уничтожать гамбас и чуррос. Их вкус живо напомнил мне о прошлом, когда я теребил мать, умоляя купить пирожок. В те времена я считал это самым замечательным лакомством, ибо в нашем доме гораздо чаще ели фасоль. Как только я осушил первый бокал, Арбетнот напомнил, что задал мне вопрос насчет моего мрачного вида, а я так и не ответил. И я рассказал о том, как насарено Эстебан окликнул меня и передал записку. Все слушали, затаив дыхание, особенно Хуан, хотя, возможно, мне просто показалось. Но когда я уже собрался прочитать записку, в дверь постучали и молодой человек пошел открывать. Это оказался сосед, заглянувший попросить аспирина для больной жены. Тем временем я прочитал о предложении Эстебана, опустив последнюю фразу, где он советовал опасаться друзей. Во-первых, мне не хотелось прежде времени вспугнуть тех, кого я подозревал в измене, а кроме того, не стоило еще больше подогревать недоверие Алонсо и Чарли к хозяевам дома. Когда Хуан вернулся, сестра вкратце пересказала ему содержание записки, а потом повернулась ко мне.

– Надеюсь, вы не пойдете на это свидание один, правда, Хосе?

– Разумеется, пойду, Мария…

– Ну уж нет, Пепе! – Это вмешался Алонсо. И, сурово поглядев на меня, он добавил: – Уж не воображаешь ли ты, будто после всего, что с тобой тут случилось, я позволю тебе разыгрывать Тарзана? Когда меня нет поблизости, можешь геройствовать сколько влезет, а пока, нравится тебе это или нет, но я все равно тоже пойду в «Карабела дель Кристо»!

Естественно, Арбетнот не пожелал остаться в стороне.

– С вашего позволения, Моралес, и я составлю вам компанию. Раз уж в кои-то веки Англия может подсобить Соединенным Штатам, грешно было бы упустить такой случай!

Они рассмеялись, а Мария поблагодарила моих коллег за то, что не дают мне совершить очередную неосторожность. Но я не желал сдаваться.

– Ну, коли на то пошло, почему бы нам не отправиться туда всей компанией? По-моему, Эстебан будет в восторге, увидев такую толпу, и сразу выбежит навстречу.

Алонсо пожал плечами.

– Можешь ворчать сколько угодно, Пепе, но Рут строго-настрого приказала мне тебя охранять, а ты отлично знаешь, что я очень послушный муж!

Чарли, в свою очередь, стал меня урезонивать.

– Подумайте сами, Моралес… Мы расстанемся прежде, чем свернем на улицу Антонио Сузильо, и в кафе вы зайдете один. А мы подождем снаружи и поглядим, нет ли за вами «хвоста». Если да, то мы в свою очередь последим за вашим преследователем и уж тогда поглядим, куда он нас приведет!

Я знал осторожность Алонсо и его умение оставаться незамеченным. Что до Арбетнота, то, надо думать, если Ярд избрал его для столь деликатной миссии, значит, парень явно не новичок. А потому мне оставалось лишь смириться с неизбежным. Не говоря уж о том, что я малость подутратил веру в собственные возможности и не считал себя вправе навязывать свою волю. Примерно в половине второго утра мы оставили Марию и ее брата. Про себя я отметил, что впервые за время нашего знакомства парень даже не попросил взять его с собой. Может, почувствовал, что рядом с такими профессионалами, как мы, ему не место? Мы с Алонсо пошли в «Сесил-Ориент» переодеться на случай возможной драки, а Чарли отправился в «Мадрид» за револьвером. Мы договорились встретиться без десяти три в западном конце Аламеда-де-Эркулес. Нарушив молчаливый уговор никогда не видеться в гостинице, Алонсо зашел ко мне в номер – он первым успел сменить костюм. Пока я заканчивал одеваться, он молча курил в кресле, потом вдруг спросил:

– Слушай, Пепе, что ты думаешь обо всей этой истории?

– Вот повидаюсь с Эстебаном – тогда и отвечу, старина.

– А вдруг это очередная ловушка?

– Единственный способ выяснить, так ли это, – пойти поглядеть.

– А ты не думаешь, что разумнее, если вместо тебя на свидание с Эстебаном схожу я?

– Ну да, а коли тебя прикончат, мне придется сообщать об этом Рут? Нет уж, спасибо, уволь!

– Ты отлично знаешь, что меня они вряд ли успели вычислить, так что я рискую гораздо меньше. Ложись-ка спать, Пепе, и предоставь действовать нам с Арбетнотом.

Я закончил переодевание и повернулся к нему.

– Перестань, Алонсо. Я пойду в «Карабела дель Кристо» и потолкую с Эстебаном… если он и впрямь окажется там. Я не имею права упустить такой случай и, быть может, наконец добраться до Лажолета!

Алонсо встал.

– До чего ж ты упрям! – вздохнул он.

– Почти так же, как ты, старина…

Когда мы пришли на место встречи, Чарли уже ждал. Он с ног до головы облачился в черное и благодаря надвинутой на глаза шляпе был почти невидим в темноте. На ногах у него были мягкие туфли на каучуке, так что Арбетнот мог ступать бесшумно, как кошка. Да, решительно, агенты Скотленд-Ярда учитывают каждую мелочь. Не говоря ни слова, мы двинулись в сторону улицы Антонио Сузильо и на перекрестке с улицей Пераль расстались. Чарли и Алонсо пропустили меня вперед, потом, немного подождав, Муакил тихонько пошел следом, а Арбетнот, перейдя на другую сторону, промчался вперед и мгновенно растворился в темноте. Итак, я получил отличное прикрытие и не без удовольствия чувствовал себя в полной безопасности.

Увидев небольшую толпу, собравшуюся у двери «Карабела дель Кристо», я сразу угадал, что нас опять постигла неудача. Группа мужчин что-то оживленно обсуждала, но я, не прислушиваясь, вошел в кафе, хотя заранее знал, что не увижу там Эстебана. За стойкой хозяин заведения громко разговаривал с несколькими клиентами, словно оправдывался. Я навострил уши.

– Да как же я мог заранее угадать такую штуку, hombre? – с жаром вопрошал Бальдонис. – Какой-то малец сказал мне: «Тут один тип просил передать Эстебану, что предпочитает разговаривать с ним на улице…» – «Эстебану? Какому еще Эстебану?» – спросил я, ну а парнишка пожал плечами и пошел себе, бросив на ходу: «Мне-то почем знать? Я получил пять песет – чтобы передать поручение, и все дела…» Само собой, я понятия не имел, о каком Эстебане он толковал, ну и гаркнул во все горло: «Эй, есть здесь хоть один Эстебан?» Поднялось три-четыре человека. Я спросил: «Кто-нибудь из вас назначал тут, у меня, свидание?» Один, здоровый такой верзила, ответил: «Да, я!» А я его раньше и в глаза-то не видел. Ну да ладно, повторил я все, что сказал тот парнишка: мол, приятель ждет его на улице. Парень малость поколебался, этак задумчиво потер лоб и проворчал: «Не нравится мне это…» Но все-таки вышел, и почти сразу мы услышали крик. Ну а остальное вы знаете не хуже меня… Но, клянусь кровью Христовой, отродясь в нашем квартале ничего подобного не видывали! Да еще в Вербное воскресенье! Бывают же на свете проклятые мерзавцы, для которых нет ничего святого!

– И что же, этого Эстебана ранили? – с самым небрежным видом спросил я.

Кабатчик, как раз собиравшийся выпить, едва не захлебнулся. Он поставил бокал на стойку и, отдышавшись, рявкнул:

– Ранили? Как же! Прикончили на месте – вот что с ним сделали! Останешься жив, когда тебе в шкуру вошло добрых десять-пятнадцать сантиметров железа! И, видать, нож угодил прямо в сердце!

– И кто ж его так?

– Кто?.. Пойди узнай! Ведь не стал же он дожидаться, пока мы подоспеем, окаянный!

Несмотря на всю свою британскую флегму, узнав, что Лажолет нас снова опередил, Арбетнот довольно энергично выругался. Мелькнувший было огонек надежды угас, так и не успев разгореться. Мы мрачно шли по улице Амор де Диос в сторону Сьерпес, как вдруг Чарли вслух задал вопрос, мучивший каждого из нас:

– Кто мог их предупредить?

Мне не хотелось отвечать, ибо я знал, к какому выводу приведут все возможные предположения, Алонсо, наверняка угадав мои мысли, тоже не проронил ни слова. Но Арбетнот продолжал настаивать:

– Между той минутой, когда этот Эстебан передал записку Моралесу, и той, когда Моралес нам ее прочитал, мы имели дело лишь с…

Чарли внезапно запнулся и умолк, словно сообразив, что означают его слова для меня, но я нарочно с вызовом закончил фразу:

– …с Хуаном и Марией.

Я бы предпочел, чтобы мои коллеги возразили хотя бы из вежливости, пусть без особого убеждения, но оба промолчали, и это молчание казалось красноречивее любых слов. Алонсо подошел и сжал мне руку. Наверняка он хотел показать, что больше не сомневается в виновности брата или сестры, а то и обоих. Мои мечты о счастье рушились самым отвратительным образом. Возле «Сесил-Ориента» мы стали прощаться с Арбетнотом.

– Ну, так на чем порешим? – спросил он напоследок.

Алонсо не хотелось брать на себя ответственность.

– А что об этом думаешь ты, Пепе? – спросил он.

Я знал, какой ответ они хотят услышать, а поскольку рано или поздно все равно пришлось бы прибегнуть к тем методам, лучше уж было удовлетворить их нетерпение сразу.

– Ладно… – буркнул я. – Завтра же всерьез займемся Хуаном, а может, и его сестрой…

Алонсо не стал провожать меня в номер, видимо почувствовав, что мне надо побыть одному.

Я снял пиджак и уже начал развязывать галстук, как вдруг меня осенила одна интересная мысль. «Карабела дель Кристо» – совсем недалеко от комиссариата Фернандеса! Мой новый союзник наверняка знает все подробности убийства и, быть может, сумеет помочь докопаться до правды, которой я жаждал всем сердцем, хотя и немного опасался. Когда я снял трубку, было уже около четырех часов утра. Скорее всего, в такое время в комиссариате остались только дежурные. Телефонистка гостиницы, услышав, какой мне нужен номер, немного удивилась, но тем не менее быстро соединила с комиссариатом Ла Пальма. Я назвал свое имя и попросил к телефону Фернандеса. К счастью, он оказался на месте. Значит, удача не совсем от меня отвернулась…

– Алло! Сеньор Моралес?

– Здравствуйте, господин комиссар… Похоже, в вашем квартале сегодня вечером опять произошла мерзкая история?

– Откуда вы знаете?

– Просто это дело интересует меня по известным вам причинам.

– Ну и ну!

– Тело еще у вас?

– Нет, в морге… А вы хотели на него взглянуть?

– Скорее, на содержимое карманов.

– Что ж, приезжайте, я вас дождусь.

– Спасибо, сеньор комиссар, уже бегу!

Я совсем вымотался, но, поскольку все равно наверняка не смог бы уснуть, куда полезнее было поработать.

Комиссар разложил на столе все, что извлек из карманов покойного Эстебана: грязный носовой платок, сотню песет, ключи, удостоверение на имя Эстебана Маролате, уроженца Эстремадуры, профсоюзная карточка свидетельствовала о том, что парень работал докером. Кроме того, я увидел пуговицу с крошечным кусочком вырванной ткани.

– Вероятно, это пуговица от пиджака убийцы, сеньор Моралес, но это слишком ничтожная улика, поскольку таких пуговиц везде полным-полно… Но почему вас так занимает это дело?

– Я должен был встретиться с жертвой…

– Так вы знали Эстебана Маролате?

– Нет.

Я рассказал, как в толпе ко мне подошел незнакомец, одетый насарено, и показал записку. Фернандес, прочитав ее, вернул мне.

– Быстро они работают!

– Да, но и мне упрямства не занимать!

– Скажите, сеньор Моралес, как, по-вашему, к кому относится предупреждение в конце записки?

– Наверняка к Хуану Альгину, который живет на Ла Пальма.

– Почему?

Мне пришлось рассказать о своих подозрениях.

– Хотите, мы им займемся?

– Нет, я возьму это на себя.

– Как вам будет угодно.

– Вы никогда не имели с ним дела?

– Насколько мне известно, нет.

– А с…

Мне пришлось сделать над собой усилие, как будто каждый звук царапал губы. Комиссар, очевидно, это почувствовал, потому что взглянул на меня с некоторым любопытством.

– …его сестрой, Марией дель Дульсе Номбре?

– Тоже нет.

– Вы совершенно в этом уверены?

– Сами понимаете, я бы, конечно, не забыл такой красивой девушки, да еще со столь очаровательным именем…

– Тогда… откуда же вы знаете, что она красива?

Фернандес улыбнулся.

– Достаточно поглядеть на вас, сеньор.

– Вы на редкость наблюдательны, господин комиссар. Да, я люблю Марию и хотел бы на ней жениться, но… если узнаю, что девушка работает на Лажолета…

– Что же вы сделаете?

– Передам ее вам, господин комиссар.

Фернандес немного помолчал.

– Я верю вам, сеньор Моралес, – очень серьезно проговорил он.

– А оружие, которым убили Эстебана, у вас?

Комиссар открыл ящик стола и, развернув кусок ткани, показал мне испачканный кровью нож.

– Убийца успел вытереть рукоять или же позаботился надеть перчатки, поскольку никаких отпечатков пальцев мы не обнаружили…

Я стоял как зачарованный, почти не слыша объяснений комиссара Фернандеса, ибо тут же узнал нож Хуана.

Мария не сразу открыла дверь, и по ее заспанному лицу я понял, что девушка только что встала с постели.

– Вы? В такой час?

Не ответив, я толкнул дверь и вошел.

– Но… Хосе!

– Где Хуан?

– Он еще не вернулся. А что?

– Так ваш брат не лег спать, когда мы расстались?

– Нет. Пошел гулять с друзьями.

– В час ночи?

– На Святой неделе в Севилье не бывает ни дня, ни ночи.

– Хорошо, я его подожду.

Теперь уже Мария окончательно проснулась.

– Но, Хосе, я понятия не имею, когда Хуан вернется!

– Ничего, я не тороплюсь!

Мое поведение начало раздражать девушку.

– Послушайте, Хосе, вы не можете оставаться здесь! Подумайте о моей репутации!

– У меня есть заботы поважнее, Мария.

– Но что происходит, Хосе?

– Я скажу вам, когда придет Хуан.

– Это… так серьезно?

– Да.

– И вы не хотите довериться мне?

– Нет. Идите спать.

– Пока вы не уйдете, я не лягу.

– В таком случае нам придется ждать вместе.

Мне было больно смотреть на ее несчастное, испуганное и усталое личико, но я не мог позволить себе расслабиться. Мария заплела волосы, умылась и, вернувшись в комнату, села напротив. Мы больше не сказали друг другу ни слова. Да и что говорить? В наших отношениях что-то уже безнадежно сломалось. Около пяти часов наконец вернулся Хуан. Парень с нескрываемым удивлением уставился на меня.

– Дон Хосе?

Я встал и, грубо ухватив его за лацканы пиджака, рванул к себе.

– А ну, покажи мне свой нож! Где он?

Парень ошалело посмотрел на меня, потом на сестру. Я не видел выражения лица Марии, только слышал ее прерывистое дыхание.

– Но… что все это значит?

– Только то, что я тебе уже сказал! Покажи нож!

– Я не знаю, куда он делся, сам никак не могу найти…

Я с размаху влепил ему пощечину, и парень шлепнулся в противоположном конце комнаты. Мария тихонько вскрикнула и бросилась к брату, но тот уже вскочил на ноги и собирался дать мне сдачи. Я встретил его коротким ударом в челюсть, и Хуан вытянулся на полу без сознания. Сестра, рыдая, опустилась на колени рядом с ним. Не поднимая головы, она глухо проговорила:

– Вы, что, с ума сошли, дон Хосе?

– Держитесь подальше от всей этой грязи, Мария!

– Мое место там, где брат.

Хуан медленно приходил в себя. Тихонько застонав, он отстранил сестру, сел и поглядел на меня.

– За что?

– Где твой нож?

– Я вам уже ответил: не знаю.

– Хочешь, я скажу тебе, где он?

– Так вы его нашли?

– Да. В теле бедняги Эстебана, с которым я должен был сегодня встретиться, и вошел достаточно глубоко, чтобы несчастный умер на месте.

– Это неправда!

Парень в полной растерянности уцепился за меня.

– Это неправда! Неправда! Признайтесь, что вы обманули меня!

Паршивец сумел придать голосу такие интонации, что невольно тронул меня. А Мария, снова тяжело опустившись на стул, беззвучно плакала.

– Я сказал тебе правду, Хуан, и комиссар Фернандес сейчас уже ищет владельца ножа…

Теперь Хуан казался просто насмерть перепуганным мальчишкой. Он прижался к сестре.

– Мария… мне страшно…

Девушка посмотрела на меня.

– Почему вы не выдали Хуана полиции?

– Потому что я ищу куда более крупных хищников, а ваш брат волей-неволей должен вывести меня на их след.

Хуан взглянул на сестру.

– Ты ведь не веришь, что я убийца, правда, Мария?

– Нет, Хуан, не верю.

Эта парочка начинала всерьез действовать мне на нервы! Причем не знаю, что раздражало больше – циничное лицемерие Хуана или слепое доверие Марии к брату. Поэтому, прежде чем уйти, я постарался подпустить еще капельку яду.

– Имей в виду, Хуан, Алонсо и Чарли тебе будет не так просто убедить в своей невиновности, как сестру!

Мария подошла ко мне.

– Это все, что вы хотели сказать нам, сеньор?

– Пока – да.

– В таком случае я прошу вас уйти.

Я пожал плечами и, взяв шляпу, направился к двери. Девушка уже успела ее распахнуть.

– Мария…

– Забудьте этот дом навсегда, сеньор. Здесь нет места тем, кто считает моего брата преступником…

Я, как сомнамбула, брел по все еще пустынной Сьерпес. Бедная Мария! Она так до конца и останется наивной дурочкой! И бедный Хосе Моралес! Он так надеялся наконец обрести счастье… Старина Клиф говорил правду: женщина – заклятый враг агента ФБР. Однако, невзирая на всю мою горечь и боль, что-то шевелилось в подсознании, и это что-то весьма походило на сигнал тревоги. Нет, головорезов Лажолета я не боялся – наоборот, ноша казалась мне настолько тяжелой, что я, пожалуй, принял бы их с распростертыми объятиями. Скорее, внутренний голос нашептывал, что я упустил из виду какую-то важную подробность. Но какую?