Текст книги "Овернские влюбленные"

Как только Вермель покончил с панегириком мсье Дезире, старший клерк велел мадемуазель Мулезан перестать изображать плакучую иву и приниматься за работу.

– Простите меня, мсье Антуан, – пролепетала она, – но я глубоко привязана ко всем членам семьи Парнак… Ведь я начинала работать еще у мэтра Альсида, отца мсье Дезире и мсье Альбера… При мне родилась мадемуазель Мишель, а мадам Анриэтта, первая супруга хозяина, была так добра ко мне… Ах, ее смерть тоже стала для нас невосполнимой утратой…

Вермель не мог упустить случая позлословить.

– Уж ее-то точно не нашли бы ночью в саду с разбитой головой и почти без одежды…

– Почему? – сухо осведомился Франсуа.

– Потому что мадам Анриэтта была порядочной женщиной! Она почитала семейный очаг!

– Так вы считаете, что вторая супруга мэтра Парнака…

– …не много стоит, если хотите знать мое мнение!

А мадемуазель Мулезан сочла нужным ввернуть очередной «коварный» вопрос:

– С чего бы это вдруг мадам в столь легком одеянии оказалась среди ночи в саду?

– Да еще за домиком мсье Дезире, где ее никто не мог ни увидеть, ни потревожить, – уточнил казуист Вермель.

– Не иначе на свидание с одним из своих любовников выскочила, уж можете не сомневаться! – хихикнула старая дева.

Франсуа резко вскочил, в очередной раз уронив многострадальное досье «Мура-Пижон», и запальчивым фальцетом завел:

– Мадемуазель Мулезан и вы, Вермель, вы просто низкие, подлые люди!

– Что? – вскричали оба старейшины в один голос.

– Как вы смеете говорить такие вещи о супруге своего хозяина?

– Мы знаем, что говорим, – прошипел Вермель.

– Вы ненавидите ее за то, что она молода, а вы – старые развалины! Вы хотите опорочить женщину из-за того, что она красива, а вы – уроды!

– Господи, и что нам только не приходится выслушивать последнее время! – простонала мадемуазель Мулезан.

– Ах, вот оно что, вам уже мало дочери? – нанес неотразимый удар Вермель.

Ремуйе едва успел схватить Франсуа, бросившегося на обидчика.

– А ну, успокойтесь! Как только вам не стыдно! Придется все рассказать мсье Альберу. Сядьте на место, Франсуа, и займитесь наконец делом! А вас, одры, чтоб я больше не слышал. Если еще хоть что-то пикните, погоню к мэтру Альберу пинками в зад! Вот там все и расскажите!

Выволочка возымела мгновенное действие, и до самого вечера в конторе стояла свинцовая тишина, лишь изредка нарушаемая всхлипываниями мадемуазель Мулезан и тихим ворчанием в животе Вермеля. Поверх досье Антуан с любопытством поглядывал на Лепито. Неужели он и вправду втрескался в мадам Парнак? А как же быть с Мишель? Старший клерк был кем угодно, но только не дураком, и в голове у него роилось множество вопросов.

К вечеру мадам Парнак просила передать мужу и падчерице, что чувствует себя лучше и хотела бы повидать их. Нотариус, до сих пор влюбленный в жену как мальчишка, бросился к изголовью ее постели. Мишель отправилась навещать мачеху с гораздо меньшей поспешностью. Увидев отца, опустившегося на колени возле тумбочки и державшего мачеху за руку, девушка явно расстроилась. Нотариус млел от удовольствия, а жена свободной рукой теребила ему волосы и сюсюкала.

– Неужто мы так боялись потерять свою маленькую Соню? – ворковала она. – Значит, мы все-таки любим нашу маленькую Соню?

– Глупышка! Как будто ты этого не знаешь.

– А что, если б меня убили?

– Запрещаю тебе даже говорить об этом! О ужас! Что бы со мной было без моей дорогой крошки?

Мишель и смешно и неприятно было видеть это унизительное слюнтяйство со стороны отца, и она не без иронии заметила:

– Надеюсь, я вам не помешала?

Оба с удивлением посмотрели на нее, и мэтр Парнак простодушно уверил дочь, что ее приход никого не потревожил.

– В таком случае, – резко возразила девушка, – меня смущают подобные неумеренные излияния чувств.

– Уж не ревнуете ли вы, Мишель? – рассмеялась Соня.

– Да нет, скорее, мне просто… гадко.

Нотариус вскочил.

– Мишель!

– Мне гораздо больше нравится, когда ты стоишь, папа, а не полозишь, как только что.

– Я не позволю тебе…

– Пощадите! – закатила глаза мадам. – Ваши крики для меня – пытка!

И она театральным жестом подняла руки к голове. Альбер тут же бросился с извинениями.

– Любовь моя, прости… прости меня, ради бога… – И, повернувшись к дочери, строго выговорил: – Видишь, что мы натворили! И все из-за тебя! Как только тебе не стыдно?

– Ах, папа! Бедный мой папа… Ну ладно, с супружескими нежностями покончено. Соня, может, вы все-таки объясните, что с вами произошло?

– Да-да, верно, расскажи нам, как это случилось, мой ангел? – подхватил Альбер.

– Я не знаю.

– Не знаешь?

– Нет. Я шла по газону и вдруг как будто камень, что-то тяжелое свалилось с крыши и прямо мне на голову. Удар! – и больше ничего не помню…

– Это ужасно, дорогая моя! Попадись мне только этот мерзавец…

– Успокойся, мой Мишук, я ведь еще жива…

Находившийся, видимо, на супружеской диете нотариус воспринял это как сигнал и бросился было обнимать жену, но, услышав голос дочери, вынужденно остановился.

– Что за странная манера: гулять по саду в ночной рубашке в одиннадцать часов ночи! – с издевкой заметила Мишель.

Соня слегка отстранила мужа и пристально посмотрела на недоброжелательницу.

– Что же здесь странного, милочка? Представьте себе, меня мучила страшная мигрень, никакие таблетки не помогали. Вот я и подумала, может, на воздухе станет легче. Это ведь так естественно.

– Ну конечно, моя маленькая, конечно! Ты только не волнуйся. Никто с тобой и не думает спорить… – заблеял обеспокоенный супруг.

– Однако мне показалось, что Мишель…

– Дорогая, прошу тебя, не обращай внимания! Мишель сегодня что-то не в духе, уж не знаю почему… Похоже, нынешние девушки все такие – нахальные и невыносимые.

– Может, и нахальные, зато верные! – резво вставила Мишель.

Отец какое-то время молча смотрел на нее.

– Верные? Кажется, ты решила изъясняться загадками? Верные кому?

– Допустим… своим обязательствам…

– Интересно, ну что ты-то можешь в этом понимать? Помолчи-ка лучше, в конце концов ты меня рассердишь! Соня, любовь моя, прости, но я должен уходить – меня ждут клиенты.

– Да, мой толстячок, иди…

– Я приду как только освобожусь, но, если ты заснешь, не стану тебя будить.

– Как ты деликатен, мой дорогой…

Поцеловав еще раз больную в лоб, Альбер попросил дочь немного побыть с мачехой в его отсутствие. Оставшись одни, женщины с нескрываемой ненавистью взглянули друг на друга. Первой не выдержала мадам Парнак.

– Вы терпеть меня не можете, правда?

– Не то слово!

– Вот как? И за что же?

– Святая невинность! Разве не по вашей милости отец оказался в столь жалкой роли?

– Какой еще роли?

– Обыкновенной – рогоносца.

– Какие гадкие слова, – насмешливо бросила Соня, – напрасно вы слушаете сплетни.

– Тут и без посторонних ясно что к чему.

– Ну-ну!

Мишель подошла к постели.

– Вот тебе и ну! Зарубите себе на носу, мадам. На ваших любовников мне плевать. Раз отцу нравится, когда его топчут ногами, то это его личное дело! Но Франсуа вам лучше бы не трогать!

– Франсуа?

– Да-да, того самого Франсуа, с которым вы встречались ночью!

– Хотите сказать, что это он меня ударил?

– Вы же отлично знаете, что не он!

– Тогда… это вы?

– Будь это я, вы бы так легко не отделались.

Соня расхохоталась.

– Приятно видеть, моя крошка, как ревность делает из вас настоящую женщину… безоружную, правда.

– Ничего, у меня есть то, чего больше нет у вас: молодость!

Соня пожала плечами.

– Это быстро проходит.

– Да, в этом нетрудно убедиться, глядя на вас!

Мадам Парнак улыбнулась.

– Неплохо… Но успокойтесь, крошка, я вовсе не желаю зла вашему Франсуа…

– Вот это и настораживает!

– Можете думать все что угодно, Мишель, но я еще не в том возрасте, чтобы связываться с сосунками.

– Поэтому-то он все время и крутится вокруг вас.

– По-вашему, я уж и понравиться не могу?

– Конечно-конечно, Франсуа настолько вам безразличен, что вы, замужняя женщина, назначаете ему ночью свидание!

– Причем здесь свидание? Он сказал, что должен сообщить мне что-то очень важное!

– Какой все-таки дурак!

– Это верно, вы составите неплохую пару… если, конечно, не станет возражать третий, ваш отец.

– Как-нибудь разберемся, только не мутите воду!

– Мне-то зачем?.. Но вы забыли одну вещь, Мишель, – Франсуа не любит вас.

– Главное, чтоб вы не лезли, а это уже мое дело! – закончила Мишель и вышла из комнаты мачехи. В холле она наткнулась на Франсуа Лепито.

– Ах, и вы здесь! – воскликнула Мишель, даже не дав ему времени поздороваться. – Какого черта вас сюда занесло?

– Но… я хотел узнать, как себя чувствует мадам Парнак…

– И вам не стыдно?

– Стыдно? – изумился Лепито.

– Какой наглец! Только отец в кабинет, а этот уже шасть к его жене? – возмущалась Мишель. – Что вам здесь нужно в конце-то концов? Ну?

– Ничего, обычный долг вежливости. Повторяю, я хотел узнать о ее здоровье.

– Так я вам и поверила! Долг вежливости!.. Вам-то что за дело до здоровья моей мачехи?

– По-моему…

– Молчали б лучше! Одно у вас на уме, развратник! А может, вас, как всякого убийцу, тянет на место преступления?

– Ну что вы несете? Совсем рехнулись? – слабо отбивался Лепито.

– Во-первых, попрошу вас разговаривать со мной вежливо! А во-вторых, нечего из меня дуру делать!

– Совершенно не понимаю, в чем…

– Вы что же, воображаете, будто ваше ночное свидание с мачехой для меня тайна? Это вы ее стукнули?

– Нет-нет, клянусь вам, это не я!

– Жаль! Это единственное, что я охотно простила бы вам! А теперь убирайтесь!

В это время нотариус вышел из своего кабинета и, увидев, что молодой клерк разговаривает с его дочерью, спросил:

– Вы хотели меня видеть, Франсуа?

– Пальцем в небо! – фыркнула Мишель.

– Я… я пришел… вернее, я хотел… узнать, как себя чувствует мадам Парнак.

– Очень мило с вашей стороны, Франсуа.

– Просто нет слов, как мило! – сквозь зубы пробормотала девушка.

Мэтр Альбер рассердился.

– В конце концов это просто невыносимо, Мишель! Какая муха тебя сегодня укусила? Твои замечания нелепы и неуместны.

– Нелепы и неуместны, да?

– Вот именно!

– Что ж, разбирайтесь сами! Почему б тогда не отвести его к Соне? Пусть убедится, что твоя супруга жива.

– Очень хорошо! Как раз это я и собираюсь сделать. Вы идете, Франсуа?

Мишель испустила вопль, похожий на крик бешеного слона, готового вонзить бивни в соперника.

– О-о-о! Полтора идиота!

И, повернувшись на каблуках, она выбежала в сад. Мэтр Парнак покачал головой и повел клерка в комнату жены.

– С моей дочерью что-то неладное. По-моему, она ревнует.

Франсуа показалось, что у него остановилось сердце.

– Ревнует? – прошептал он, побледнев.

– Да, Мишель, наверное, считает, что я люблю ее меньше, чем раньше. Глупенькая! Разве можно сравнивать любовь к жене и любовь к дочери!

Если Соня и удивилась, увидев Франсуа, то никак не выдала своего недоумения.

Эдмон Шаллан и Ансельм Лакоссад разрабатывали план действий на завтрашний день. Неожиданно дежурный сообщил, что с комиссаром хотел бы поговорить мэтр Парнак.

Нотариус снисходительно поздоровался, как и подобало богатому буржуа в разговоре с полицейским.

– Господин комиссар, я позволил себе побеспокоить вас, чтобы просить, не щадя сил, искать виновника покушения, которое едва не стоило жизни моей жене.

– Поверьте, мэтр, мы делаем все возможное, но у нас слишком мало исходного материала. Мадам Парнак не сообщила вам никаких подробностей?

– Нет. Жена ничего не помнит. Она вышла в сад, надеясь облегчить тяжелый приступ мигрени, и неожиданно получила страшный удар по голове и сразу потеряла сознание.

– Крайне скупая информация, мэтр. Согласитесь, что нам будет довольно трудно добиться результата… Я лично считаю, что виновен какой-нибудь бродяга, задумавший ограбить домик мсье Дезире, после того как узнал, что хозяин умер и там никого нет… Внезапно встретив мадам Парнак, он ударил ее исключительно из чувства самозащиты… Впрочем, мог быть и другой вариант…

– Да? Какой же?

– Допустим… кто-то и в самом деле хотел убить вашу жену.

– В конце-то концов, ну кто ж это может так ненавидеть Соню, чтобы желать ей смерти?

– Пока я не могу ответить на этот вопрос, мэтр, и вы сами понимаете почему. У вас есть враги?

– Насколько мне известно – нет. Завистники наверняка есть, но вряд ли кому-то из них может прийти в голову убить мою жену.

– Позвольте задать вам несколько нескромных вопросов, мэтр. Уж простите, но это необходимо.

– Прошу вас. Мне нечего скрывать. Жизнь Альбера Парнака прозрачна как горный хрусталь.

– Вы богаты, мэтр?

– И впрямь странный вопрос, но я все же отвечу. Да, я богат, особенно теперь, когда получаю наследство брата – его состояние гораздо значительнее моего.

– Вы уже составили завещание?

– Разумеется. Оно лежит у мэтра Вальпеля.

– Не согласились бы вы сообщить мне его содержание? Обещаю хранить профессиональную тайну.

– Право же, не вижу никаких причин напускать туману. Все мое состояние в равных долях переходит жене и дочери, а после смерти одной из них все получит другая. Но откуда такой интерес к моему имуществу и наследникам?

– По правде говоря, еще не могу сказать точно, почему это нас заинтересовало. Мы бредем на ощупь и, как слепые, то и дело останавливаемся, ожидая, пока кто-нибудь подскажет дорогу.

– В таком случае будем надеяться, что сострадательный прохожий скоро появится… Мне было бы весьма жаль, господин комиссар, если бы пришлось просить ваше начальство несколько оживить ход расследования. До свидания, господа.

– Будьте осторожны, – бросил вслед нотариусу Шаллан, – особенно по ночам. После того как с вашей женой случилось несчастье, лишние предосторожности не повредят.

– Предосторожности?

– А вдруг тот, кто напал на вашу жену, вздумает приняться за вас?

– Какая ерунда!

Однако в голосе мэтра Альбера не было уверенности. Когда он ушел, комиссар обернулся к Лакоссаду.

– Что вы думаете об этом типе?

– Могу лишь с удовольствием повторить фразу Публия Сира: «Лишь людская алчность сделала из Фортуны богиню».

– Да, кажется, наш нотариус – хорошее тому подтверждение.

Франсуа Лепито возвращался домой в полной растерянности. Ссора с Мишель, а потом свидание с Соней так потрясли молодого человека, что на некоторое время он совершенно утратил способность размышлять. Клерк даже не заметил, что Софи Шерминьяк поджидает его у порога, и обратил на нее внимание, лишь когда не в меру страстная вдова крепко схватила его за руку и втянула к себе в комнату. Франсуа почувствовал себя так же, как, видимо, чувствует себя рыба в щупальцах осьминога. Софи усадила его на стул, заставила проглотить стаканчик «Аркебюза», от которого молодой человек мучительно закашлялся, и, пока он переводил дух, бросилась в атаку.

– Ну, Франсуа, пора с этим кончать!

Тот ошарашенно уставился на вдову.

– Кончать? С кем?

– Как это с кем? Со всеми, кто решил вас извести: с полицейскими, конечно, но прежде всего с этой бесстыжей распутницей.

– Мадам Шерминьяк! – округлив глаза, выдохнул Франсуа.

– Ни слова больше! Я знаю все! Мадам Парнак заманивает вас в сети. Но я этого не допущу! Она еще не знает Софи Шерминьяк!

– О чем? Я ни слова не понимаю…

– О, я знаю, у вас душа дворянина и вы не можете обвинить женщину! Но вы не должны угодить в ее ловушку. Тем более что любите другую и любимы ею!

Лепито подумал, что, наверное, к вдове приходила плакаться Мишель.

– Откуда вы знаете? – спросил он.

– По некоторым признакам. Они никогда не обманывают! Да, Франсуа, можете не сомневаться – вам платят взаимностью… или, если хотите, чтобы я поставила все точки над i, – вас любят! От вас ожидают лишь слова или жеста, чтобы открыть объятия! Одно движение – и вы сможете прикорнуть у нее на груди!

Все еще думая, что вдова имеет в виду Мишель, молодой человек возразил:

– Прикорнуть! Не такая уж у нее большая грудь!

– Для вас она станет огромной, ибо любовь способна на все! Ну, теперь вы верите мне?

– Право же…

– Надеюсь, вы не заставите порядочную женщину совершить насилие над собственной стыдливостью и первой кинуться в ваши объятия?

– Нет, конечно, нет…

– Так решайтесь же!

– Вы думаете, надо?

– Чем раньше – тем лучше!

– Вы находите?

– Послушайтесь наконец веления своего сердца!

Но, вопреки тому, на что, вероятно, надеялась вдова Шерминьяк, веление сердца толкнуло Лепито не к ней на грудь, а на лестницу, ибо молодой человек мечтал сейчас только об одном: лечь спать и хотя бы на время забыть о кошмарном лабиринте, в котором он окончательно заблудился.

Лакоссад только собрался попрощаться с комиссаром и отправиться домой, как дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет ввалились дежурный полицейский и Альбер Парнак. Что касается последнего, то это был уже не тот самоуверенный буржуа, совсем недавно свысока беседовавший с полицейскими, а бледный, растерянный и вконец перепуганный человечек. Прежде чем дежурный успел открыть рот, собираясь извиниться за подобное вторжение, нотариус воскликнул:

– Вы были правы, господин комиссар! Кто-то преследует всю мою семью! Я лишь чудом избежал смерти!

Мэтра Парнака усадили в кресло, дали стакан воды, и, когда он немного пришел в себя, Шаллан спросил:

– Так что с вами случилось?

– В мою машину подложили бомбу!

– Бомбу?

– Да, и она разнесла машину через несколько минут после того, как я из нее вышел!

– Надо думать, не рассчитали время, – меланхолично заключил Ансельм Лакоссад.

IV

Комиссар поудобнее устроился в кресле.

– А что, если вы расскажете нам все поподробнее, мэтр?

– Хорошо… В первую пятницу каждого месяца я езжу в Польминьяк к вдове Форэ. У этой дамы весьма значительное состояние, и я веду ее дела с незапамятных времен. Точнее говоря, еще мой отец взял на себя заботу об интересах этой семьи. И вот сегодня я, как обычно, поехал навестить свою клиентку. У мадам Форэ очаровательная вилла чуть в стороне от деревни. Мы с мадам Форэ разговаривали, как вдруг услышали ужасный взрыв. Я бросился к окну и увидел охваченные пламенем обломки моей машины. Можете мне поверить, я был потрясен до глубины души!

– Охотно верю.

– Мадам Форэ всегда отличалась завидным хладнокровием, а кроме того, она в том возрасте, когда все волнения далеко позади. Поэтому она нисколько не утратила присутствия духа и немедленно позвонила пожарным. Они примчались довольно быстро, но все уже было кончено. Таким образом, меня спасла лишь счастливая случайность!

– Мэтр, вы помните слова Макиавелли: «Случай управляет лишь половиной поступков, остальное – в наших руках»? – не замедлил вставить Лакоссад.

– И что с того?

– Легче всего объяснить все как случайность, мэтр.

– По-прежнему не понимаю, куда вы клоните.

– Скажите, каждую первую пятницу месяца вы выезжаете в Польминьяк в одно и то же время?

– Точность – моя болезнь, инспектор, поэтому я выезжаю ровно в восемнадцать тридцать – ни минутой раньше, ни минутой позже. К своей клиентке я приезжаю в восемнадцать пятьдесят, покидаю ее в девятнадцать тридцать и в девятнадцать пятьдесят возвращаюсь домой.

– А когда произошел взрыв?

– В восемнадцать сорок.

– Но если вы приезжаете в Польминьяк в восемнадцать пятьдесят, то должны были находиться в дороге?

– Да, но сегодня я выехал на пятнадцать минут раньше. Мне хотелось вернуться еще до того, как моя жена уснет.

– По-видимому, это решение спасло вам жизнь, мэтр. Теперь вы видите, что случай управляет далеко не всем.

– Вы правы. Я сам себя спас.

– Вот именно.

– Блестящие логические построения Лакоссада, – заметил, в свою очередь, комиссар, – вполне очевидно доказывают, что преступник прекрасно знает все ваши привычки и имеет возможность, не привлекая внимания, подойти к машине. Иными словами, мэтр, это кто-то из вашего окружения.

– Уж не намекаете ли вы, что преступником может быть кто-то из моих родных? Невероятно! Подобное предположение просто чудовищно!

Ансельм Лакоссад не мог упустить случай прочесть нравоучение:

– У датчан есть такая пословица: «Нет худших друзей, чем родня, – говорила лисица преследующей ее собаке».

– Плевать мне на датчан и на их пословицы! Из всей родни со мной живут только жена и дочь! Вы ведь не станете утверждать, что…

– Не волнуйтесь так, мэтр, – успокоил его комиссар, – я говорил не о родственниках, а об окружении. Кроме того, ваша жена и дочь, раз уж вы сами о них упомянули, не могли не знать, что вы решили выехать пораньше. Кстати, когда вы приняли это решение?

– Почти перед отъездом.

– Стало быть, преступник не знал об этом и полагал, что вы, как обычно, уедете в восемнадцать тридцать. Кто, кроме жены и дочери, может подойти к вашей машине, не вызывая недоумения?

– Боже мой…

– Позвольте ответить за вас: прислуга…

– Абсурдно!

– …или кто-то из служащих конторы…

– Вы отдаете себе отчет, комиссар, что, по сути дела, обвиняете одного из моих клерков в попытке меня убить?

Зазвонил телефон, и Шаллану передали, что с ним хочет поговорить жена.

– Я слушаю… что случилось, Олимпа?

– С чем тебе приготовить на ужин телячью отбивную – с лисичками или со сморчками?

– Я занят и…

– Занят ты или нет, но на вопрос-то ответить можешь. Так с чем?

– Со сморчками.

– Ладно, только если я положу сморчки…

И пока нотариус обсуждал с инспектором леденящую кровь историю неудачного покушения, открывшую перед мэтром Альбером самые мрачные перспективы, Эдмон Шаллан и его жена ушли в дебри одной из тех бесчисленных кулинарных бесед, которые доставляли так много удовольствия им обоим. Когда комиссар наконец повесил трубку, глаза его блестели, словно он уже сидел над тарелкой и видел золотистую корочку котлетки, покрытой белым соусом бешамель, а сморчки распространяли тот волшебный аромат, от которого у любого гурмана заранее слюнки текут. Возмущенный таким равнодушным отношением комиссара к своей особе нотариус раскричался:

– По правде говоря, я вас не понимаю! На мою жизнь покушались, и я все еще в опасности, ибо ничто не доказывает, что убийца отступится…

– Можете не сомневаться, он не отступится, – вкрадчивым голосом перебил Шаллан.

– …и вместо того, чтобы защищать, вы ведете разговоры о кухне? Неужели у вас совсем нет сердца?

– Позвольте не согласиться с вами, мэтр, – возразил Ансельм Лакоссад, – и напомнить слова Вовенарга: «Только у человека с душой может быть хороший вкус».

– Когда мы имеем дело с преступным умыслом, – снова заговорил комиссар, – самое главное, мэтр, – не утратить хладнокровия, только тогда есть шанс остаться в живых. Этот разговор с женой для меня своего рода профессиональная уловка. Таким образом я восстанавливаю равновесие и даю другим возможность обсудить положение. Теперь, мэтр, мой помощник и я сам, мы нисколько не сомневаемся, что по какой-то пока неизвестной причине (впрочем, некоторые подозрения у нас уже есть) кто-то вознамерился устранить одного за другим почти всех членов вашей семьи. Сегодня мы можем вам признаться, что инспектор Лакоссад всегда питал глубокие сомнения относительно самоубийства вашего брата.

– Сомнения?

– Инспектор считает, что его убили. Должен признать, то, что произошло вчера с вашей женой, а сегодня с вами, побуждает меня разделить его точку зрения.

– Но это же безумие! Послушайте, ведь доктор Периньяк высказался вполне определенно!

– Доктора Периньяка могла ввести в заблуждение тонко продуманная инсценировка. Вспомните, выстрела ведь никто не слышал!

– Но доктор сказал, что мой несчастный брат обернул пистолет простыней.

– Этого мало! Чтобы заглушить шум, нужна была более плотная ткань, и преступник – если таковой существует – унес ее. Разумеется, вы понимаете, мэтр, что это строжайшая тайна. Не исключено все же, что мы ошибаемся. А поэтому дайте мне слово никому не говорить о наших подозрениях, решительно никому!

– Даю вам честное слово.

– Благодарю. Если же мы с инспектором не ошиблись и вашего брата действительно убили, то опять-таки придется признать, что для преступника многое не было секретом: тайник с револьвером, открытое окно, крепкий сон жертвы и так далее. Стало быть, как и в вашем случае, это был кто-то из ближайшего окружения. Вы не согласны со мной?

– Увы… Но представить, что кто-то из тех, кого я считал самыми преданными друзьями, мог попытаться прикончить меня и покушаться на моих близких…

Комиссар вздохнул, показывая тем самым, что вполне понимает смятение нотариуса и глубоко сочувствует, а Лакоссад, как всегда, выразил занимавшие его мысли пословицей:

– Еще наши далекие предки мудро заметили, что «рукоять топора обращается против родного леса».

Франсуа Лепито плохо спал той ночью – ему снилось, словно в кошмарном бреду, что его рвут на части разъяренные фурии, похожие на Соню, Мишель и вдову Шерминьяк. В доме Парнаков тоже мало кто наслаждался покоем. Охваченный лихорадкой, нотариус вздрагивал от каждого скрипа половицы и с минуты на минуту ожидал появления некоего безликого убийцы, замыслившего стереть его семью с лица земли. Соня раздумывала над всем происшедшим, а Мишель вертелась с боку на бок, не в силах побороть подозрение, что Франсуа решил уничтожить ее отца как главное препятствие между ним и Соней. Комиссар Шаллан благодаря прекрасному пищеварению спал сном праведника и не видел снов, а инспектор Ансельм Лакоссад бодрствовал до поздней ночи – он обнаружил очаровательный сборник исламских пословиц. Софи Шерминьяк проводила время в раздумьях о том, как ей строить свое будущее, после того как она превратится в мадам Лепито. Никогда не упускавшая случая вздремнуть, Агата Шамболь мирно почивала и сегодня.

Утром все изменилось.

Встав спозаранку, Мишель отправилась на бульвар Монтион поджидать появления Франсуа. Увидев молодого человека, она с воинственным видом бросилась навстречу.

– Вы, конечно, направляетесь в контору?!

– О боже! Она опять за старое?

– А вы?

– Что я?

– Хотите еще раз попробовать отнять жизнь у моего отца?

– У вас явно не все дома!

– Нет, это у вас не хватает мужества отвечать за свои поступки. Подлый трус!

– Мишель, я очень хорошо отношусь к вам…

– Ах, подлец! И как не стыдно говорить это, после того что было?

– …я очень хорошо отношусь к вам, и мне бы не хотелось, чтобы вы заболели… Вам надо подлечиться.

– Перестаньте крутить! Уж лучше сразу скажите, что я чокнутая!

– Лучше возьмите себя в руки, иначе действительно этим может кончиться. И не вздумайте снова бить меня по лицу! Предупреждаю: на сей раз получите сдачу.

– У меня достаточно здравого смысла, чтобы не связываться с убийцей!

– С кем, с кем?

– С убийцей! С «мокрушником», если вам так больше нравится! Ну что вам сделал мой бедный папа? Мало того, что вы пытаетесь увести у него жену, бесстыдник этакий! Имейте в виду, я никогда не выйду замуж за человека, на котором хоть капля крови моего отца! Я выдам вас полиции, слышите? Я все расскажу!

И, оставив в очередной раз нокаутированного клерка, Мишель помчалась на частные курсы, где отнюдь не числилась среди лучших учениц.

Всю дорогу до дома мэтра Парнака Франсуа не мог прийти в себя. Едва он коснулся двери конторы, как вдруг услышал, что кто-то тихонько зовет его. Молодой человек обернулся и увидел Соню, стоявшую на пороге своей комнаты. Молодая женщина знаком предложила ему войти. Клерк вне себя от смущения поспешил исполнить приказ. Мадам Парнак пропустила его в комнату и закрыла дверь.

– Мой бедный Франсуа, – взволнованно спросила она, – вы до такой степени меня любите?

Лепито подумал, что, должно быть, злой рок сегодня утром не дает ему понять ни слова из того, что говорят ближние.

– Вы же знаете, Соня, я… я обожаю вас.

– Но я никак не ожидала, что ваша страсть может быть так сильна! Мой бедный малыш, как же вы, наверное, страдали, если пошли на такое дело?

– На какое?

– Тс-с-с! Вы с ума сошли! Безумец! Оставим лучше эту ужасную тему! Незачем все это вспоминать… Хорошо? Слушайте, хоть вы этого и не заслуживаете, но я хочу навестить вас сегодня часов в пять.

– Ах, Соня…

– А теперь бегите, только посмотрите сначала, нет ли вокруг нескромных глаз.

Вне себя от радости, Франсуа довольно ловко выскользнул за дверь, но тут же едва не растянулся в полный рост посреди коридора, так он был поражен, услышав шепот своей возлюбленной:

– Только не пытайтесь убить моего мужа! Прошу вас! Мне не нужно никаких доказательств вашей любви!..

Сначала Мишель, а теперь еще и Соня подозревают его в каких-то мрачных умыслах против мэтра Парнака… Что все это значит? Тут он увидел Агату Шамболь – воплощение повседневности и домашних забот. Одно ее присутствие придавало каждой вещи весомость и рассеивало любые грезы.

– Агата… это в самом деле вы? И я действительно стою тут, напротив вас?

Она взглянула на него с невозмутимостью коровы, созерцающей уступы родных гор.

– Господи, вас тоже выбило из колеи это преступление!

– Преступление?

– Разве вы не знаете, что нашего хозяина пытались взорвать?

– Взорвать?

– Представьте себе! В его машину засунули бомбу. И вот сидит он у дамы из Польминьяка, как вдруг – бум!

– Бум?

– Машина хозяина разлетелась на тысячу кусков. Счастье еще, что его там не было… Тот, кто это затеял, плохо рассчитал время… Ну, Иисусе Христе, есть же на земле такие злые люди!

Франсуа в каком-то заторможенном состоянии, как сомнамбула, толкнул дверь в контору. Он совершенно ничего не мог понять. Разумеется, коллеги уже знали о происшествии, но, вопреки его ожиданиям, никто не проронил ни слова, и клерк прошел к своему столу в полном молчании. События превосходили всякое понимание. Каждый из этих людей привык жить в том мире, где даже мысли о преступлении не допускалось. И то, что в их размеренное существование вдруг проникло нечто страшное и отвратительное, о чем можно прочитать разве что на страницах криминальной хроники, совершенно не укладывалось в голове.

Около девяти часов в контору вошел нотариус. Он появился с таким скорбным и мрачным лицом, какое, вероятно, было бы у Цезаря, если б он узнал о намерениях Брута. Мэтр Альбер замер посреди комнаты, пристально вглядываясь в лица служащих. Кто же из них убийца? Под чьей улыбкой прячется смертельная ненависть? Кто под подчительностью скрывает измену?..

– Мадемуазель, господа…

Все положили перья и со смутной, почти болезненной тревогой воззрились на хозяина.

– …вы не можете не знать о покушении и о том, что я лишь чудом избежал смерти… Я думал, меня окружают одни друзья, и вот…

Голос нотариуса сорвался.

– Мне мучительно думать, что кто-то из живущих рядом жаждет моей гибели…

Никто не возразил. Взрыв бомбы заранее обесценил любые уверения в преданности.

– Естественно, я обратился в полицию и попросил начать расследование. Я хочу знать своего врага. Пока же могу только сказать, что он трус. Мадемуазель, мсье… Полицейские обязаны предпринять определенные шаги. И я попрошу вас в меру своих возможностей облегчить им задачу. Заранее благодарю вас.