Текст книги "Ее все любили"

Глава II

Вопреки своим надеждам, Гремилли очень плохо спал. Ему не удалось, хотя бы на время, забыть о том, что мучило его. По мере того как часы отсчитывали минуты, чутье старого полицейского подсказывало, что ему, вероятно, придется столкнуться с самым трудным из всех препятствий, которые он когда-либо встречал на своем пути. Ему казалось, что в этом деле все, к чему бы он ни протянул руку, просачивалось у него сквозь пальцы. Поначалу он смотрел на то, что предстояло ему решить, как на детскую головоломку. Однако потом все оказалось настолько сложным, что он впервые сильно засомневался в успехе.

Еще там, в Бордо, Гремилли не слишком серьезно отнесся к словам дивизионного комиссара. Он думал, что от него требовались лишь чувство меры и такт, чтобы решить загадку, доступную каждому, но с которой местная полиция не могла справиться успешно, не рискуя навлечь на себя непреходящий гнев. Комиссар убедил себя в том, что от него ожидали скорого и изящного решения, а также незаметного возвращения в Бордо сразу же вслед за арестом преступника. Теперь он понимал, что дело совсем в другом. Не столько вероятность и так уже зародившегося скандала заставила местную полицию обратиться в Бордо, сколько очевидная беспомощность перед изобретательным преступником. Гремилли больше не сомневался в том, что угодил в осиное гнездо, из которого ему, несмотря на знания и опыт, легко выбраться не удастся.

Все, с кем приходилось сталкиваться Гремилли, производили впечатление добрейших людей: перигеский комиссар проявляет необыкновенную любезность и редкую самоотверженность, следователь проводит доверительную беседу, а главный подозреваемый так и вовсе симпатяга… Вдобавок ко всему полицейский не мог не испытывать даже какую-то нежность к той, которую общественность с уверенностью обвиняла в том, что именно из-за нее Жан Арсизак разделался со своей женой. Наконец, все без исключения пели дифирамбы покойнице, включая и того, в ком видели убийцу, и ту, которая в глазах окружающих была не чем иным, как злой вдохновительницей. Гремилли замечал с горечью, что сам готов позволить затянуть себя в эту липкую патоку, где царили самые высокие чувства. В этом тихом и благовоспитанном городке все любили друг друга, забывая о жестоко убитой здесь женщине и о том, что где-то поблизости находится наверняка уважаемый и ценимый всеми человек, который ведет свою партию в этом хоре мягких голосов и почтенных идей, и он-то именно задушил одну из очаровательнейших представительниц общества.

Гремилли необходимо было срочно встряхнуться, чтоб окончательно не засосало. Он должен подавить в себе любые непроизвольно возникшие симпатии. Отныне ко всем, с кем ему придется сталкиваться, он будет относиться как врач, исследующий больного, в котором видит потенциального разносчика опасной заразы. Сохранить трезвость ума и ясный взгляд – вот то первое, что приказал себе Гремилли и чем он, к его стыду, до этого пренебрегал.

Услышав, как часы пробили шесть раз, и понимая, что больше не уснет, полицейский встал, включил воду в ванной, распахнул окно, из которого дохнуло свежим воздухом начинающегося дня, и выполнил несколько физических упражнений, сделавших его мышцы более эластичными, а сознание более ясным. Судя по всему, погода обещала быть прекрасной, и это его радовало.

Гремилли предстояло начать все с самого начала и не быть на сей раз наивным, хватаясь за первое, что вызывает подозрение, но может еще более запутать следы убийцы. До сих пор все, что связано с убийством, казалось абсолютно непонятным, если считать слова Арсизака и его любовницы искренними. И напротив, все в корне менялось, если заявления их воспринимать как изначально ложные. В таком случае прокурор, вернувшись домой задолго до того часа, который он называет, неожиданно сталкивается там со своей женой, которая, как он считал, должна находиться в Бордо. Разыгрывается страшная сцена, Арсизак распаляется и в приступе гнева убивает свою жену. Получив соответствующее внушение, Арлетта Танс подтверждает, что ее любовник ушел от нее около двух ночи, то есть гораздо позже того часа, когда произошло убийство. Убийца же, потеряв голову, устраивает комедию с открытыми без взлома дверьми, в которую могут поверить лишь полные идиоты. Вот только почему он не оставил следов на трупе, не изорвал одежду и не перевернул мебель, чтобы создать видимость того, что вор был застигнут врасплох во время своей работы? Да потому, что Арсизак не был профессионалом и, стоя над трупом своей жены, просто очумел. И повел себя так, как это сделала бы на его месте любая посредственность. А эта наивность с отправкой якобы украденных денег? Однако здесь глупость переходила уже все границы, и Гремилли забеспокоился. Неужели прокурор мог хоть на секунду допустить, что полиция поверит в версию о раскаявшемся убийце?

Что больше всего смущало Гремилли, так это именно нелепость, с которой совершил свое преступление этот парень, чей острый ум – и это отмечали все, кто о нем говорил, – был оценен полицейским с первых же минут его пребывания в особняке на бульваре Везон. Комиссар ходил по кругу. Стоило ему подумать, что объяснение найдено, как практически тут же возникало опровержение. Все свидетельствовало о том, что Арсизак убил свою жену, все, кроме того, что речь шла о человеке, обладавшем тонким и проницательным умом. Страх, ужас от содеянного могли заставить такого человека, как прокурор, броситься сломя голову куда глаза глядят, вскочить в любой неизвестно куда идущий поезд, но только не вести себя так глупо. К тому же по роду своих занятий прокурор знал, как работает полиция, и не мог рассчитывать на то, что кто-то серьезно отнесется к этим жалким выходкам.

Заканчивая туалет, Гремилли почувствовал, что нервы его на пределе. В какую бы сторону он ни пошел, он все время оказывался там, откуда начинал движение.

В половине восьмого он спустился позавтракать, купив заодно местное издание солидной ежедневной газеты, выходящей в Бордо. Комментируя события, связанные с убийством, журналисты терялись в догадках и, как обычно, мстили за нехватку информации, злословя что-то по поводу неповоротливости следствия. Гремилли с удовлетворением отметил, что его фамилия нигде не фигурировала. Таким образом, тайна его пребывания здесь была сохранена, что, надо признать, его удивило и обрадовало.

Полицейский из Бордо отвлекся от своих забот, стоило ему только окунуться в пестрый мир старого города. Он любил эту почти деревенскую атмосферу, где витали запахи полей. Вот гора домашней птицы, разложенной на лотках, где жирные гуси поражали своей белизной. Осторожные покупательницы с богатым опытом, идущим еще от прадедов, что-то щупали, нюхали, пробовали на язык и взвешивали на руке, не торопясь с решением. Но ни та, ни другая сторона не проявляли ни малейшего нетерпения и, считая спешку лишней в таком деле, не хотели лишать себя удовольствия, которое они испытывали от беседы. Здесь до сих пор еще чтили традиции рынка с его шумной неразберихой и беззлобными спорами, говорившими о прочных связях между городом и деревней. Забыв, что он недавно поел, Гремилли жадным взглядом обводил эти несметные съестные богатства. За рядами белого мяса он увидел зажаренные в печи туши с золотистой и хрустящей корочкой и сочащимся по ней жиром, который передаст свой неповторимый аромат фасоли, томящейся вот уже несколько часов в глиняных чанах. Гастрономия – единственная отрада, которая остается мужчине, когда одни радости жизни оставили его, а от других самому пришлось отказаться.

К сожалению, комиссар прибыл в Перигё не в качестве туриста. Основной его заботой был убийца, которого необходимо было найти и, по возможности, арестовать. Вздохнув, он бросил последний взгляд на этот красочный мир и, пройдя по улице Сажес, затем по Эгийри, направился в сторону дворца правосудия, расположенного на бульваре Монтеня. Он заявил, что ему необходимо поговорить с мсье Бесси. Он умышленно не показал удостоверение и не назвал должность, указав лишь свою фамилию на бланке, который ему протянул служащий. Гремилли старался сохранить свое инкогнито как можно дольше.

Следователь встретил его в высшей степени любезно.

– Итак, мсье комиссар, удалось ли вам пообщаться с нашим городом, как вы того желали?

– Конечно же, мсье следователь, и я в восторге. Более того, я просто влюбился в Перигё.

– Любовь с первого взгляда, надо полагать?

– Именно.

– Позволю себе спросить, поможет ли это вдруг родившееся чувство решению задачи, которая на вас возложена?

– Надеюсь, при условии, что я буду опасаться.

– Опасаться чего?

– Всего.

– То есть?

– Прежде всего, вашего города, мсье следователь. Он может заворожить настолько, что одна только мысль о возможности существования здесь убийцы покажется нелепой. Затем, вашего неба, под которым лучше мечтается, чем работается. Наконец, приветливости горожан, которая может задурманить моментально, если не быть постоянно начеку. Ваши сограждане, мсье следователь, опасны тем, что от первой же улыбки теряешь всякую осторожность и начинаешь верить в их природную искренность.

– И на чем основываются ваши наблюдения?

– Я встречался с мсье Арсизаком и мадемуазель Танс.

– Да? Ваши впечатления?

– Я только что о них и рассказывал вам, мсье следователь. Оба симпатичны, милы, производят впечатление искренних людей, однако…

– Однако?..

– Однако один из них, возможно, убил свою жену при посредничестве другого.

– Ну вот, наконец-то! Таким образом, теперь и вы верите в виновность Арсизака?

– Я не знаю.

– Но послушайте, мсье комиссар, давайте рассуждать трезво.

– Это как раз и есть самое трудное.

– И все-таки попытаемся… Весь город любит или, по крайней мере, уважает Элен Арсизак – олицетворение доброты. Молодежь восхищается ее красотой, а большинство из тех, кто постарше, завидуют прокурору республики, что у него такая жена.

– И именно поэтому ему не прощают его связь с мадемуазель Танс.

– И это верно. Все возмущены, но не тем, что у Арсизака есть любовница – мы не пуритане, – а тем, что он мог обманывать женщину таких высоких качеств, как мадам Арсизак. У всех ощущение, что они стали свидетелями некоего, так сказать, кощунства.

– И в то же время большинство из тех, кто критикует прокурора, при первой возможности охотно изменили бы ему с Элен Арсизак.

– Вне всякого сомнения. Не станем же мы переделывать человеческую натуру, не так ли?

– Разумеется! Вот только меня смущает, не объявляют ли прокурора убийцей жены скорее вследствие скрытой ревности, чем глубокой убежденности?

– Возможно. Ведь со смертью Элен Арсизак женщины Перигё вдруг почувствовали, что потеряли ближайшую подругу, а мужчины – что им просто наставили рога.

– И все втайне согласны мстить мужу.

– Не будем заходить так далеко, мсье комиссар. Я только хотел вам показать, что с трудом представляю себе кого-то в Перигё, кто ненавидел бы Элен Арсизак до такой степени, чтобы ее удушить, кроме…

– Кроме?..

– …кроме тех, кого бы исчезновение жены прокурора вполне устраивало, то есть самого прокурора и его любовницы.

– Из чего можно заключить, что вы не рассматриваете связь Арсизака с мадемуазель Танс как мимолетное увлечение?

– После всего, что я услышал, я так не думаю.

– Мне приятно отметить, что ваше мнение совпадает с моим. После разговора с мадемуазель Танс я пришел к выводу, что это серьезно.

– Это лишь осложняет дело. Будучи католичкой из очень верующей семьи, мадам Арсизак никогда бы не пошла на развод.

– А отсюда убийство, которое было единственным выходом?

– Я вам этого не говорил!

Гремилли улыбнулся.

– Ну, скажем, слегка намекнули.

– Мне бы не хотелось, мсье комиссар, чтобы вы думали, будто я питаю какую-то антипатию к Арсизаку. Напротив, я всегда считал его своим другом и был бы просто счастлив, если бы вам удалось найти доказательства его невиновности, поскольку я с ужасом представляю себе тот день, когда мне придется выдвинуть против него обвинение в предумышленном убийстве.

– Ну, до этого еще далеко.

– Вы в этом уверены? Вы сами признали, что нас пытались убедить в том, будто речь идет о «гастролере», которого, к его несчастью, застукали на месте преступления. Вы сами заявили, что возврат по почте так называемых украденных денег – детские уловки. Наконец, не вызывает сомнения и то, что мадам Арсизак знала убийцу и совершенно его не опасалась. И после всего именно муж – естественно, случайно – обнаруживает труп своей жены…

– Вполне естественная ситуация, вы не находите?

– Возможно… Во всяком случае, мне кажется, мы не можем долго затягивать с обвинением.

– Боюсь, мсье следователь, что все может оказаться гораздо, гораздо сложнее, чем вы полагаете. Я признаю, что все говорит не в пользу Арсизака, но одновременно это «все» служит ему и оправданием.

Следователь хотел возразить, однако Гремилли его опередил:

– Любовная связь Арсизака, его хрупкое алиби, неуклюжая хитрость с этим грабежом и возвратом денег, вскрытый без взлома сейф, очевидная безмятежность жертвы – все буквально кричит о том, что убийцу следует искать среди близких к дому людей. А зная о целомудрии мадам Арсизак, нетрудно предположить, что таким человеком может быть только ее муж.

– Вот видите!

– Однако кажется очень странным, что такой умный и сведущий в криминальных делах человек, как прокурор, не приготовил себе какое-нибудь убедительное алиби и устроил этот спектакль, несерьезность которого он не мог не видеть.

– В этом, дорогой мой, вы основываетесь на предположениях, а я предпочитаю доверять фактам.

– И я тоже, мсье следователь. Почему мадам Арсизак симулировала свой отъезд в Бордо? И если ей захотелось уличить своего супруга в измене, то почему она не поехала непосредственно на улицу Кляртэ? Что помешало прокурору, если ему было неизвестно о приезде жены, не возвращаться домой до утра? К тому же, если считать, что он виновен, элементарное чувство осторожности должно было заставить его после содеянного вернуться к любовнице и «обнаружить» труп своей жены, к примеру, в семь утра.

– Да, не знаю…

– А нельзя ли допустить, что поездка в Бордо вовсе не ловушка для мужа и она была вынуждена ее неожиданно прервать по каким-то другим причинам, которые нам пока неизвестны?

– Я хочу вам сказать, что, согласно данным из Бордо, мать Элен Арсизак, живущая в доме престарелых для состоятельных особ, не видела свою дочь и сама уже встревожена ее отсутствием. Она пока ничего не знает.

– Ну вот, все, как нарочно, усложняется.

Телефонный звонок прервал беседу. Следователь выслушал и сказал коротко:

– Жду вас.

Положив трубку, он сообщил:

– Мне что-то хочет сказать Арсизак. Сейчас он придет.

Гремилли поднялся.

– В таком случае…

– Нет, нет, останьтесь. Если речь идет о том деле, которое нас интересует, вы не должны помешать прокурору.

Вскоре Арсизак, такой же непринужденный и уверенный в себе, вошел в кабинет. Может, это просто притворство? Полицейский много бы отдал, чтобы узнать правду. Арсизак поздоровался со следователем:

– Спасибо, что согласились меня принять так быстро, дружище.

Гремилли обратил внимание на то, что Арсизак при этом не подал руку Бесси.

– Здравствуйте, мсье комиссар.

– Здравствуйте, мсье прокурор.

В разговор вступил следователь:

– Если вы пришли поговорить о том, что нас всех сейчас занимает, то, надеюсь, мсье комиссар нам не помешает?

– Ну конечно… Впрочем, я ненадолго, дружище. Мне известно – и мсье комиссар это может подтвердить, – что на мне висят серьезные подозрения. Поэтому, доверяя правосудию, я хочу сказать, что можете со мной не нянчиться. Относитесь ко мне как к любому другому подозреваемому. Я хотел было попросить отпуск, но подумал, что это может смахивать на какой-то маневр или даже признание. Я не намерен бежать куда бы то ни было и от кого бы то ни было.

Следователь откашлялся, прежде чем ответить:

– Арсизак, я питал самые теплые чувства и огромное уважение к вашей жене. Поэтому я считаю своим долгом – прежде всего как магистрат, потом как друг – не пренебрегать ничем в поисках ее убийцы. Не буду скрывать от вас – и говорю вам это с тяжелым сердцем, – что в настоящий момент на вас падают самые что ни на есть серьезные подозрения. Тем не менее мсье комиссар не до конца верит в вашу виновность.

– А вы?

– Мне хотелось бы разделять чувства комиссара.

– Надеюсь, что вы по крайней мере…

– Не буду лукавить. Все говорит не в вашу пользу. Я знаю вас как блестящего и честного магистрата, но, мой бедный друг, вы не первый, кто теряет голову от любви. Поэтому, Арсизак, если убили вы, то признайтесь в этом прямо и… и я дам вам несколько часов, чтобы… ну, в общем, чтобы вы привели свои дела в порядок.

– Мсье следователь, я признателен вам за то, что вы так защищаете честь магистратуры, но, представьте себе, у меня нет ни малейшего желания покончить с собой, тем более теперь, когда я свободен и могу начать новую жизнь.

– А это, мсье прокурор, как раз то замечание, которое может сыграть роковую для вас роль в ходе следствия.

– Неужели вы меня считаете таким идиотом, что, будь я виновен, стал бы говорить подобное? Я не прощаюсь с вами, мсье, ибо нам предстоит часто встречаться в эти дни. Кстати, мсье комиссар, я забыл вам сообщить вчера во время нашей встречи, что накануне убийства, около одиннадцати – одиннадцати тридцати вечера, к мадемуазель Танс заходил доктор Музеролль и мы оставались втроем до часу ночи. Я ушел от мадемуазель Танс вскоре после моего друга.

Комиссар осведомился с иронией в голосе:

– По сути дела, вы забыли свое алиби?

– Обстоятельства, разумеется, объясняют этот провал памяти.

– Позвольте мне, мсье прокурор, сказать вам откровенно, о чем я сейчас подумал.

– Прошу вас.

– Не надумали ли вы над нами посмеяться?

– Да уж, для меня сейчас самое время паясничать.

С этими словами Арсизак вышел. Следователь растерянно пробормотал:

– Если Музеролль подтвердит свой визит…

– Он его подтвердит, мсье следователь, будьте уверены.

– Откуда такая уверенность?

– Мадемуазель Танс работает у него секретаршей.

– Этого врача я знаю давно, мсье комиссар. Это не тот человек, который способен пойти на лжесвидетельство, даже если речь идет о спасении друга.

– Мне хотелось бы в это верить, мсье следователь.

Доктор Музеролль жил за Дворцом правосудия в роскошной квартире, где все, казалось, было предназначено услаждать взгляд и говорило о том, что здесь обитает истинный сибарит. Старые предметы из олова, амурные гравюры восемнадцатого века, тонкий фарфор и старинные духовые инструменты украшали салон для гостей. Сюда Гремилли провела молоденькая симпатичная служанка. Ее талию элегантно опоясывал фартук, кружева которого гармонично перекликались с кружевной лентой в волосах. Несомненно, врач старался окружить себя не только изящными вещами, но и очаровательными людьми. И полицейский его прекрасно понимал.

К Гремилли вышла мадемуазель Танс.

– Здравствуйте, мсье комиссар.

– Здравствуйте, мадемуазель.

– Вы пришли к доктору?

– Да. Служанка, видимо, меня неправильно поняла.

– Нет, правильно. Просто я подумала, что вы пришли из-за меня.

– Если мне будет необходимо вас увидеть, мадемуазель, у меня есть ваш адрес.

– В таком случае прошу вас следовать за мной.

Доктор Музеролль, оказавшийся низкорослым толстяком, принял полицейского весьма любезно:

– Если не ошибаюсь, мсье комиссар, я раньше не имел чести быть с вами знаком?

– Я из регионального управления криминальной полиции Бордо.

– Должен ли я понимать, что вы пришли ко мне не в качестве клиента, а…

– Нет, доктор, в качестве полицейского.

– Вот как… В таком случае, мадемуазель, будет лучше, если вы нас оставите.

Славная комедия, подумал Гремилли, которого начинала бесить эта подчеркнутая любезность, все больше смахивающая на издевку.

– Слушаю вас, мсье комиссар.

– Я пришел к вам, доктор, в связи с убийством мадам Арсизак.

– Бедняжка… Какой ужасный конец!

Врач вздохнул.

– Доктор, в ночь, когда произошло убийство, вы выходили из дома около одиннадцати часов?

– Надо подумать. Погодите… Да, я решил пропустить стаканчик у мадемуазель Танс… Спешу заметить, что она была не одна.

– У нее был мсье Арсизак.

– Ах, так вам это уже известно?

Комиссар готов был схватить этого человека за лацканы пиджака и встряхнуть как следует, чтобы отбить у него охоту кривляться, да еще с таким цинизмом.

– Мне действительно это уже известно. Вы не находите, что время для визита несколько необычно?

– Понимаете ли, мне приходится работать допоздна, и, перед тем как лечь в постель, я обычно позволяю себе небольшую прогулку по старому городу, который я просто обожаю. И вот в эту самую ночь случаю было угодно направить мои стопы на улицу Кляртэ, и, когда я проходил мимо дома мадемуазель Танс, я увидел у нее свет и постучал в ставни.

Гремилли чуть не взорвался от негодования. Узнав все от мадемуазель Танс, доктор нагло воспользовался его же историей. Таким образом, он увиливал от любого обвинения, и становилось бессмысленным даже ставить под сомнение его слова. Они все заодно, как воры на ярмарке.

– Арлетта мне открыла, и мне было приятно увидеть там и Арсизака. Он познакомился с Арлеттой у меня, и я, старый холостяк, чувствую себя с ними словно в семейном кругу, по крайней мере до тех пор, пока у них хватает сил меня терпеть.

– В котором часу вы ушли от них?

– Мне, видимо, будет трудно точно ответить на ваш вопрос. Во всяком случае, уже перевалило за час, так как, вспоминаю, я что-то заметил Арлетте насчет боя ее настенных часов, который мне показался каким-то чудным. Тогда как раз пробило один час.

– Тем самым вы подтверждаете алиби мсье Арсизака?

– А что, ему надо какое-то алиби?

– Послушайте, доктор, хватит ломать комедию. Вам прекрасно известно, что мсье Арсизак подозревается в убийстве своей жены!

– Неужели есть такие болваны, которые могут его в этом подозревать?

– Позвольте мне не отвечать на этот вопрос.

– Пусть будет так, но, если бы меня об этом спросили, не думаю, чтобы мой ответ вам очень понравился.

– Хочу вам напомнить, что я – полицейский.

– Зачем напоминать, это и так видно.

Врач чувствовал свою неуязвимость. На сей раз Гремилли не выдержал:

– Мне кажется, мы плохо начали.

– Мне тоже так кажется.

– Тогда, может быть, попробуем по-другому?

– Я к вашим услугам.

– Не могли ли бы вы рассказать мне что-нибудь о мадам Арсизак?

– Элен? Восхитительная женщина…

– …которую обманывал муж.

– Возможно, жить рядом с восхитительной женщиной не всегда самое великое счастье.

– А вы сами бывали у нее?

– Редко.

– И на то были причины?

– Она на меня тоску нагоняла. Я допускаю, конечно, что святость – дело серьезное… В общем, что-то в этом роде я имел неосторожность ей однажды сказать. Она на меня с тех пор обиделась, и одно мое присутствие, вероятно, оскорбляло ее чувства.

– Знала ли она о своей беде?

– Скажем, догадывалась.

– Вам неизвестно, кто будет ее наследником?

– Думаю, ее муж, но поскольку она ничего за душой не имела… Она вышла из семьи мелких аркашонских коммерсантов. Работала в бакалейной лавке родителей. Однажды туда вошел Жан, и она… она вошла в его жизнь.

– Женитьба по любви?

– Эх… Я вам уже говорил, что она была очень красива… Жан – натура романтическая, для которой видеть, как такая прелестная девушка губит свою молодость среди консервов и картошки… Одним словом, вечная история пастушки и принца. Подозреваю, что он женился на ней в порыве благородства, ну и потом, конечно, вследствие естественного влечения, которое она не могла не вызывать.

– А она?

– Думаю, она любила своего мужа… и, право же, ей пошло это только на пользу. Она не то что не оскорбила своим присутствием высшее общество Перигё, но, напротив, стала одним из лучших его украшений.

– У меня сложилось впечатление, что она принимала участие во всех благотворительных мероприятиях.

– По крайней мере во многих. Ее благотворительность была даже агрессивной. Стоило ей только встретить кого-нибудь, она тут же принималась доводить его до измора своими сиротами, одинокими матерями и т.д.

– Мне кажется, все скорбят о ней.

– Все, кроме одного.

– Кого же?

– Того, кто ее задушил.

– У вас нет – пусть даже смутных – представлений о личности убийцы?

Врач спокойно ответил:

– Полицейским работаете вы.

– Давайте поговорим о мадемуазель Танс.

– Очень славная девушка. Жан – первое в ее жизни увлечение, хотя ей уже тридцать, но я не сомневаюсь, что оно и последнее.

– Потому что?..

– Потому что они поженятся сразу же, как только это станет возможным.

– Слушая ваши рассказы, доктор, о тех, кто вас окружает, я начинаю сомневаться, не напрасно ли я приехал в Перигё и не сам ли я выдумал всю эту историю с убийством.

– Действительно?

– Да, доктор, слушая вас, у меня появляется ощущение, что я грубо ворвался в мир, где живут лишь святые и ангелы.

– Не правда ли, мило?

– Это было бы так, если бы сразу при входе в ваш сказочный уголок я не наткнулся на задушенную женщину, а это уже не романтика… Так что уж не обессудьте, доктор, если мне придется пощипать крылышки ваших ангелов и посбивать ореолы с некоторых ваших святош.

Войдя в кабинет судебного следователя Бесси, Гремилли заявил:

– Сейчас перед нами одна простая дилемма: либо доктор Музеролль говорит правду и Арсизак не виновен либо он этой правды не говорит и Арсизак не кто иной, как убийца своей жены.

– Повторяю вам, мсье комиссар, доктор – почтеннейший человек, пользующийся всеобщим уважением.

– Как бы там ни было, мсье следователь, но хочу вам заметить, что он просто издевался надо мной от начала и до конца всей нашей встречи. Строил из себя святую наивность и рассказывал мне все, что ему взбредет в голову… Однако я нахожу его слишком умным – еще один мудрец! – чтобы врать относительно того, что легко проверяется.

– Алиби Арсизака?

– Как раз и нет! Даже если бы мне очень захотелось, я никогда не смогу уличить во лжи Арсизака, Арлетту Танс и доктора Музеролля. Вы бы только послушали его!

– Неужели он вас оскорбил?

– Разумеется, нет! Но его умение преподносить все, что действительно происходило, в искаженном виде меня просто поражает. Послушать его, так находишься не в Перигё, а в каком-то Эдеме, где все милы, нежны и искренни, где преступление вполне может сойти за развлечение славной компании!

– А вы не преувеличиваете?

– Едва ли! Впрочем, мне с самого начала следствия стало казаться, что я имею дело с одними лишь сказочниками. Я даже не имею четкого представления о самой жертве. Она очаровательна, изящна, сострадательна… Только из этого скорее можно слепить статую, а не живое существо. Мне необходимо знать, какой была эта женщина не тогда, когда она находилась в центре всеобщего внимания, а тогда, когда на нее не смотрели как на какое-то официальное лицо.

– Я не совсем четко себе представляю, чего, в сущности, вы добиваетесь?

– Все просто: если мне ничего не удается добиться с одной стороны, необходимо подойти с другой. До сих пор я не смог не то что преодолеть, но даже заглянуть за ту преграду, которую каждый раз воздвигали передо мной прокурор и его приятели. Поэтому я должен попытаться по-настоящему понять, кем была мадам Арсизак, что она думала, страдала ли от измен мужа и так далее. С кем-то она все-таки должна была делиться своими заботами, мечтами, планами. Мсье следователь, не могли бы вы назвать мне имя самой близкой подруги мадам Арсизак?

– Мой дорогой комиссар, я намного старше прокурора и тем более его жены. Наши отношения основывались на принципах добрососедства и мирских правилах. Впрочем, мадам Бесси, полагаю, сможет лучше просветить вас на этот счет. Так что заходите, выпьем по чашечке кофе. Я живу на площади Плюманси, семьдесят, это в нескольких минутах ходьбы отсюда. Например, в два часа дня.

– Договорились, мсье следователь, в два часа дня.

Пробило полдень, когда Гремилли, выйдя через неприметную дверь Дворца правосудия, очутился на площади Генерала Леклерка, совсем недалеко от кабинета доктора Музеролля. Полицейский еще не отошел от приема, который ему оказал этот практикующий врач. Он жаждал реванша, но пока смутно себе представлял, каким образом его добиться. Этот человек был не так прост. Комиссар повернул на улицу Гинемера и тут обратил внимание на силуэт идущей впереди женщины, который показался ему знакомым. Арлетта Танс! Она шла с работы, но направлялась не в сторону улицы Кляртэ. Может, ее ждала встреча с Арсизаком? Гремилли пошел за ней, надеясь на случай, который, возможно, подскажет ему – хоть намеком, хоть знаком! – каким образом нужно действовать, чтобы пробить брешь в крепостной стене и проникнуть в столь неведомый для него мир. Однако его ждало разочарование: Арлетта просто решила сделать покупки, которые она укладывала в сетку, извлеченную из сумочки. Гремилли поджидал ее сначала у мясной лавки, затем у кондитерской, представлявшей последнюю точку на ее пути в сторону северо-запада, после чего он развернулся вместе с ней на сто восемьдесят градусов, чтобы направиться в старый город, где она купила хлеб и фрукты. Полицейский перехватил ее в тот момент, когда она пересекала Муниципальную площадь.

– Добрый день, мадемуазель Танс. Вы знали, что я шел за вами следом?

– Я вас узнала, когда выходила из кондитерской.

– Почему же тогда делали вид, что меня не замечаете?

Глаза Арлетты насмешливо сверкнули.

– Не хотела доставлять вам лишние хлопоты. Думаю, вы бы почувствовали себя сильно уязвленным, если бы я помахала вам ручкой в знак приветствия, разве не так?

Уж не надумала ли теперь и она посмеяться над ним? Эх, скорее бы ему снова оказаться в своем вульгарном мире мошенников, там, где улицы по-настоящему освещены, а проблемы не так сложны, поскольку люди живут по простым принципам и, стало быть, сами просты и понятны. Они признают или отрицают, спасаются бегством или вступают в бой. По крайней мере, каждый прекрасно знает, с кем имеет дело и на что идет.

Голос Гремилли стал более сухим.

– Мадемуазель, мне хотелось бы поговорить с вами.

– Но у меня не так много времени. Кабинет доктора открывается в час тридцать.

– В нашем распоряжении более часа.

Она запротестовала:

– Но мне надо еще пообедать!

– Мне тоже, уверяю вас! Не будем терять драгоценные минуты. Обещаю, я вас долго не задержу. Давайте зайдем в это кафе.

Они сели за столик погруженного в полумрак маленького заведения, знавшего истинное оживление лишь по базарным дням. Комиссар заказал что-то из прохладительных напитков и, как только их обслужили, приступил к делу:

– Вам хорошо известно, какие тяжелые подозрения висят над человеком, которого вы любите. Я знаю, что вы рассчитываете стать его женой. Думаю, не ошибусь, если предположу, что вы должны быть очень заинтересованы в том, чтобы он публично и как можно быстрее был признан невиновным, если он действительно невиновен.