Текст книги "Ее все любили"

– Заходите, заходите, мсье комиссар! Надеюсь, вы не собираетесь добавить черной краски к портрету нашей жертвы? Вполне хватает уже того, что вы сообщили мне раньше.

– Мсье следователь, сегодня утром я получил забавное приглашение.

– От кого?

– От мадам де Новаселль.

– А она-то что вами интересуется?

– Не мной, а мадам Арсизак. Она просила прийти к ней в десять часов. Я был у нее.

– Что она от вас хотела?

– От мадам Бесси она узнала о моих открытиях относительно Элен Арсизак.

Следователь закусил губу.

– Фанни просто несносна. Совсем не умеет держать язык за зубами!

Он покраснел под ироничным взглядом полицейского.

– Ну ладно, согласен, и я тоже! Я виноват перед вами. Обещаю, что подобное больше не повторится. Вернемся к мадам де Новаселль.

– Ей хотелось убедить меня в том, что все услышанное мной – не что иное, как сплетни и выдумки, и что мадам Арсизак была чиста и пряма, как сталь клинка.

– У мадам де Новаселль богатый жизненный опыт, и ее мнение заслуживает того, чтобы к нему прислушивались.

– К сожалению, в данном случае ее плохо информировали.

– То есть?

– Я пришел к такому выводу после того, как понял: она не знает, что у этой безупречной супруги, у этой прямой и чистой женщины был любовник.

– Что?

– Мне стало это известно от самого любовника и его жены, которой он во всем признался.

Следователь молчал. Ошарашенный, он смотрел перед собой, ничего не видя. Гремилли не беспокоил его. Наконец Бесси решился.

– Я не буду спрашивать у вас имя этого человека. Я предпочитаю его вовсе не знать, если, конечно, это не потребуется в процессе следствия… Видите ли, мсье комиссар, после стольких лет, проведенных во дворце, кажется, что все человеческие мерзости тебе давно известны, а вот поди ж ты… И ведь, заметьте, меня угнетает не сам факт, что мадам Арсизак имела любовника. В конце концов, нет ничего удивительного в том, что она, почувствовав пренебрежение мужа, пыталась получить какую-то компенсацию на стороне. Вот сама ее сущность, которая становится для меня все более понятной по мере того, как вы вносите свои ужасные поправки. Ее отношение к обездоленным, которых она якобы любила, злоба, с которой она пыталась разрушить счастливые семьи, низость в отношении к прислуге… Это ужасно, мсье комиссар. Как мы могли позволить так просто себя одурачивать, да еще в течение такого длительного времени?

– И боюсь, это время еще не закончилось, мсье следователь. Ей удалось создать себе легенду, которая оказалась сильнее истины, во-первых, потому, что она выделялась красотой – а в людях с рождения заложена потребность восхищаться; во-вторых, потому, что самолюбие тех, кто свято верил в нее, никогда не позволит им признать свою промашку.

– Вы, конечно, правы. Однако вернемся к нашим баранам, дорогой комиссар. После того как вы выявили всю эту ложь, продвинулись ли вы вперед в ваших поисках?

– Напротив. Хотя подозрения с мужа не снимаются, однако его виновность уже не столь очевидна. Теперь у нас есть любовник, который, не в силах уйти от шантажа, вполне мог решиться на то, чтобы положить конец всему таким жестоким способом. Нельзя сбрасывать со счетов и жену любовника, которой тоже, возможно, не терпелось прервать эту угрожающую ее семейному очагу связь. Кроме того, можно допустить и месть со стороны Роделлей – водопроводчика и его жены Агаты. Как вы сами видите, теперь нам грех жаловаться на нехватку версий. И все-таки я склонен думать, что заурядный человек это преступление совершить не мог.

– Таким образом, Роделлей мы исключаем?

– Мне бы этого очень хотелось. А также любовника: уж больно он несуразен.

– И снова возвращаемся к мужу?

– Или к кому-то другому, кто на него похож и на которого мы пока не вышли.

– На что вы опираетесь, делая подобное заключение?

– На то, что эта драма порой сильно смахивает на фарс. У меня такое впечатление, что надо мной потешаются, глядя, как я, словно майский жук в комнате с запертыми окнами, кружусь вокруг одного и того же. Развязность мужа, скрытая ирония доктора Музеролля, очевидная и вызывающая враждебность преподавателя Лоби… От всего этого тянет фальшью, вымыслом, да просто спектаклем!

– А вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете?

– Преувеличиваю? А все эти детские трюки, связанные с убийством? А возврат по почте украденных денег?

– Не будем так злиться, мсье комиссар.

– Да я и не злюсь. Наоборот, мсье следователь, я испытываю даже некоторую симпатию к убийце.

– Ну уж это вы хватили!

– Я хочу сказать, что моту понять того, кто пожелал избавить город от человека, подобного Элен Арсизак. Но, уверяю вас, своими чувствами я делюсь исключительно с мсье Бесси. Что же касается судебного следователя, то заверяю его, что не проявлю ни малейшей снисходительности к преступнику, когда он окажется в моих руках… если он окажется в моих руках.

– Он окажется в ваших руках, я в этом не сомневаюсь.

– А я, скажу вам по секрету, сомневаюсь.

Пересекая бульвар Монтеня, Гремилли чуть было не оказался под колесами автомобиля, который резко затормозил и вильнул в сторону, избегая удара. В окошке появилась голова Музеролля.

– Вы что, комиссар, хотите, чтобы я вас отправил в больницу? Тут уж никто не сможет отрицать, что я сделал это нарочно, дабы уберечь своего дружка Арсизака!

– Я был неосторожен. Спасибо, что пощадили меня, доктор.

– И на старуху бывает проруха. Летите кого-то арестовывать?

– Нет, я прогуливаюсь.

– Тогда садитесь. Я еду в пригород к одному серьезному больному, а потом мы пообедаем вместе.

Гремилли сел в машину врача, который предложил:

– Давайте заключим пакт: вы не говорите со мной об убийстве Элен, пока я не закончу заниматься парнишкой. Вы должны понимать, что мне нельзя нервничать перед тем, как я его увижу. А уж за столом вы можете задавать мне все ваши вопросы.

– И вы на них ответите?

– Обещаю.

Мальчишка, к которому направлялся Музеролль, был внуком его знакомого фермера, что и объясняло этот визит, который мог показаться не совсем обычным для такого известного практикующего врача. Гремилли оставался в машине, пока доктор осматривал больного. Через полчаса он, сияя, вышел из дома.

– Извините, что заставил вас так долго ждать. Пришлось немного поволноваться за парня, хотел даже звонить одному моему коллеге-педиатру. Но, слава Богу, тревога оказалась ложной, и я успокоился. Знаете, я так рад, что, если вы, конечно, не очень спешите, предлагаю домчаться до Савиньяк-лез-Эглиз и полакомиться фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями у мадам Гужон. Идет?

– Идет.

В пути – километров двадцать – Музеролль болтал почти безостановочно. Делая вид, что увлечен рассказом о Перигё, он не давал и слова вставить своему спутнику. Однако Гремилли был не так прост. Прикрываясь болтовней, Музеролль, скорее всего, разрабатывал тактику поведения во время атаки, которую намеревался предпринять полицейский во время обеда.

Комиссар угостил себя гусиной печенкой, фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями, запивая все это славным шато-канон, рожденным в один из урожайных годов. К тому же он забавлялся, наблюдая, с каким нетерпением его сотрапезник ждал, когда же наконец Гремилли начнет задавать ему вопросы. Когда подали кофе, у врача не было больше сил терпеть.

– Итак, мой дорогой комиссар?

– Итак, что, мой дорогой доктор?

– Ну как же, а ваши вопросы, которыми вы хотели уложить меня наповал?

– Это вы говорили о вопросах, а не я.

– Значит, вы не хотите меня ни о чем спросить?

– Почему же… Но вы все равно мне не ответите или будете ходить вокруг да около. Да мне и не хотелось бы портить концовку этого замечательного обеда дискуссией, которая в лучшем случае ни к чему не приведет, а в худшем – вымотает нам обоим нервы. Впрочем, нет, один вопрос я все-таки задам. В ночь, когда произошло убийство, вы действительно работали в своем кабинете до указанного вами часа, перед тем как отправиться к мадемуазель Танс?

– Ничего не поделаешь, придется быть искренним, хватит, пошутили. Нет, в ту ночь, как и всегда один раз в неделю, я пошел к моему другу мэтру Димешо играть в бридж.

– Тогда дополнение к моему вопросу: кто были ваши партнеры?

– Как обычно, Катенуа, Лоби и Сонзай.

– Арсизака с вами не было?

– Нет, мы ему простили желание воспользоваться отсутствием жены.

– Почему вы не рассказали мне этого тогда, в вашем кабинете?

– Сам не знаю. Из-за вечного желания подшутить, вероятно. Вы на меня обижаетесь?

– Ничего подобного.

– Куда вас отвезти?

– К вам домой, если не возражаете.

– Да нет, но…

– Мне просто хочется, чтобы вы позвонили мэтру Катенуа и попросили его незамедлительно меня принять.

– С большим удовольствием.

Больше они не произнесли ни одного слова и ехали до самого дома Музеролля молча. Встретившая их мадемуазель Танс сообщила доктору, что зал ожидания полон народу. Врач увлек полицейского в свой кабинет и при нем позвонил мэтру Катенуа, который заверил, что будет счастлив познакомиться с мсье Гремилли и ждет его у себя.

– Вам известен его адрес?

– Улица Сен-Симона.

– Верно.

Музеролль решил сам проводить гостя и, закрывая дверь, признался комиссару:

– Если сказать честно, то вы одолели меня своим молчанием.

Гремилли улыбнулся:

– У каждого своя метода.

Чтобы добраться до дома адвоката, полицейскому надо было пройти всего несколько сот метров. Он преодолел это расстояние не спеша, подводя итог последней встречи. Прежде всего, он не сомневался в том, что приглашение доктора было сделано без всякой задней мысли. В конце концов, он мог питать к комиссару элементарную симпатию, точно так же, как и комиссар к нему. Именно это-то и было самым странным: наиболее здравомыслящие люди, с которыми комиссару приходилось сталкиваться, испытывали больше неприязни к жертве, чем к преступнику или преступнице. И тем не менее Музеролль готовил какой-то план, который намеревался реализовать во время обеда и который был сведен на нет молчанием Гремилли. Зачем врачу понадобилось лгать во время их первой встречи? Только лишь из желания поиздеваться над прибывшим из большого города полицейским? Гремилли в это не верил, но объяснения этому алогичному поведению найти не мог. Он все более и более убеждался в том, что те, кто ему врал, старались это делать так, чтобы их ложь в конце концов была раскрыта. С какой целью? Иногда Гремилли казалось, что его несет на какую-то огромную паутину, из темного угла которой притаившаяся страшная тварь руководит его действиями, заставляя приближаться все ближе и ближе к роковому месту. Это ощущение буквально выводило комиссара из себя. В очередной раз он поклялся себе, что вынудит зверя оставить свое логово.

Мэтр Катенуа был просто душка. Всем своим сияющим видом он показывал, что претензий к жизни у него нет. Окружающие считали его балагуром, а тем, кто выражал свое сочувствие его жене, женщине с ликом флорентийской мадонны, Юдифь отвечала, что лучше жить с весельчаком, чем с выматывающим душу занудой. Помимо прочих общих интересов, Юдифь и Марк питали обоюдную привязанность к лошадям и мечтали завести когда-нибудь конный завод. Однако для этого еще надо было выиграть немало процессов. И следует заметить, адвокат не сидел сложа руки и довольно уже преуспел. Люди верили адвокату безоглядно, и это могло бы служить ему дополнительным, хотя и сомнительным источником доходов, если бы он не был человеком с кристально чистой совестью.

Марк Катенуа встретил Гремилли с обезоруживающей теплотой, как будто полицейский из Бордо, которого он впервые видел, был его давним другом. Однако это не могло притупить бдительность комиссара, и он насторожился, боясь угодить в ловушку.

– Я признателен Музероллю, что он направил вас ко мне. Кругом только и говорят о вас, и мне не терпелось с вами познакомиться.

Гремилли ответил с излишней сухостью:

– Позвольте сделать маленькое уточнение. Мэтр, это не доктор меня к вам направил, а я его попросил помочь мне встретиться с вами.

– Что ж, пусть будет так! О чем мы будем беседовать? Не думаю, что вы пришли поговорить со мной о вашей карьере, а лошадиный карьер, как мне кажется – и я об этом заранее сожалею, – вас не интересует.

– Нет, мэтр, вы правы, меня больше интересуют преступники, и именно поэтому я пришел к вам поговорить о мадам Арсизак.

– Странная мысль!

– Вы находите?

– То есть я хочу сказать, что у меня нет ничего общего с этой женщиной или, правильнее, у меня не было ничего общего с ней.

– Как раз это меня больше всего и интересовало, мэтр.

– Да, ничего. Вот и весь мой ответ. Вы удовлетворены?

– Нет. Вы – один из лучших друзей Жана Арсизака.

– И именно по этой причине, вы считаете, я должен страдать от того, что он потерял женщину, к которой у него не было никаких чувств? Он поставил не на ту лошадь. Теперь он свободен, и мне непонятно, зачем мне его жалеть?

– Затем, что он находится в довольно сложном положении.

– Дорогой комиссар, плакаться над каждым несчастным – слез не хватит!

– А? Позвольте вам заметить, мэтр, что у вас несколько необычное представление о дружбе.

– До сих пор оно меня устраивало, и мне жаль, что это вас шокирует.

– Где вы находились в ночь убийства?

– Вы хотите занести меня в свой список подозреваемых?

– Для меня подозреваемыми остаются все, кто близко или хоть как-то приближался к мадам Арсизак.

– В таком случае, я отношусь к тем, кто хоть как-то, поскольку старался видеть Элен как можно реже и, насколько это было возможно, издалека. Теперь я могу вас заверить, что в ночь, когда она покинула нас навечно, я, как обычно, играл в карты у Димешо с Музероллем, Лоби и Сонзаем, после чего вернулся к себе и нырнул в супружескую постель.

Несмотря на очевидную или скрытую жестокость вопросов и ответов, которыми обменивались собеседники, их диалог был настолько сердечным, что мог показаться какому-нибудь недовольному слушателю странным и даже нелепым.

– А не смущает ли вас, мэтр, одно прелюбопытное совпадение?

– Совпадение чего с чем?

– Ваших традиционных ночных посиделок с убийством мадам Арсизак.

– Элен всегда старалась подложить свинью другим в самый нужный момент.

– Простите, но не сама же она решила умереть именно в эту ночь!

– Прошу также простить меня, мсье комиссар! Если Элен надумала вернуться именно в эту ночь, то только потому, что не сомневалась: мы все в это время будем у Димешо.

– Мне не совсем ясно, что вы этим хотите сказать.

– Как мне представляется, она догадывалась, что в ее отсутствие Жан пойдет ночевать к своей любовнице, и надеялась поймать его таким образом.

– Версия, должен признать, соблазнительная, однако здесь есть два «но», которые мешают мне поддержать ее безоговорочно.

– И что же это за два «но»?

– Прежде всего, почему мадам Арсизак не пошла сразу на квартиру к мадемуазель Танс, чтобы там и застать своего мужа? А потом, зачем было Арсизаку возвращаться домой в два часа ночи, если он не знал о засаде, готовящейся для него женой?

– Понятия не имею, и, между нами, меня это не волнует.

– В этом я не сомневался с самого начала нашей беседы. Мэтр, вам покойная очень не нравилась?

– Совсем не нравилась.

– А вы не поделитесь со мной почему?

– Она напоминала мне одну из тех порочных и темных лошадок, которых лучше обходить десятой дорогой. Эти мерзкие твари постоянно притворяются, что им нужна ласка, а стоит к ним приблизиться, они тут же норовят вас цапнуть да еще лягнуть как следует.

– Мэтр, скажите, вам известно, что Элен Арсизак имела любовника?

Марк Катенуа пожал плечами.

– У меня-то есть все основания, чтобы знать, а вот то, что вы уже встречались с Лоби, мне не было известно.

– А при чем здесь мсье Лоби?

Адвокат уставился на Гремилли квадратными глазами и тихо пробормотал:

– Думаю, было бы лучше, если бы я промолчал. Единственным оправданием мне может служить то, что я думаю – вы в курсе…

– В курсе чего?

– Но вы же сами сказали, что знаете любовника Элен!

– Да, ну и что?

– Вот тебе на! А разве не Лоби был ее любовником?

Гремилли счел необходимым и дальше валять дурака.

– Прошу прощения, мэтр. Я действительно знал, что речь идет о Лоби, но мне хотелось услышать это от вас.

– А в этом нет никакого секрета. Об этом многие знали.

– И у них это было серьезно?

– Еще как! Вы бы видели, с какими шальными глазами он влетел однажды ко мне в кабинет. Хотел узнать, сможет ли он получить развод. Он пытался меня убедить, что бросил Ивонну – его жену – и двух детей и собирается бежать с Элен!

– А она?

– Она забавлялась… Неужели вы думаете, что она могла уйти от прокурора, которому светила блестящая карьера в магистратуре и, возможно, в политике, ради какого-то преподавателя к тому же вынужденного платить немалые алименты? Эта бестия была не настолько глупа.

– А что же мсье Арсизак?

– Жан? Да ему было плевать на все!

– И чем же закончилось все между Элен и Лоби?

– С полмесяца назад, когда я его встретил, бедный Лоби выглядел совершенно пришибленным. Он шел как раз от Элен, которая заявила ему, что у них все кончено. Он ей не нужен, и она больше не желает его видеть. Бедняга едва не чокнулся. Он тогда не знал, что выбрать – повеситься самому или ее придушить. Я его продержал у себя полдня, опасаясь, как бы он не сделал какую-нибудь глупость.

– А что потом?

– К счастью, вроде бы оклемался.

После некоторого молчания Гремилли спросил спокойно:

– Мэтр, отдаете ли вы себе отчет в том, что называете мне мсье Лоби как вероятного убийцу мадам Арсизак?

Катенуа на какое-то мгновение смутился.

– А ведь действительно… Вы очень ловки, мсье комиссар, и умеете разговорить людей.

– Вы сожалеете, что были откровенны со мной?

– Сожалею или нет, это уже не имеет никакого значения.

Затем, с двусмысленной улыбкой на губах, добавил:

– Надеюсь, вы не будете упрекать меня в том, что я, пусть даже сам того не желая, оказываю помощь правосудию?

Шагая в сторону старого города, где на улице Эгийри жил преподаватель Лоби, Гремилли размышлял о своем разговоре с мэтром Катенуа. Этот страстный любитель лошадей, похоже, без особого трепета относился к такому понятию, как дружба. Беззаботность, с которой он говорил об Арсизаке, и то, каким образом он предал Лоби, озадачивало полицейского. Поведение адвоката вызывало в нем внутренний протест. Оно никак не вязалось с взаимной и глубокой привязанностью, которая сплачивала членов знаменитого клуба. А если предположить, что Арсизак был ближе адвокату (они оба носили мантию), чем Лоби, и он решил принести последнего в жертву, лишь бы отвести все подозрения от прокурора?

На звонок полицейского, стоящего перед искусно отделанной резьбой дверью старинного дома, вышла не полная, но довольно плотная красивая брюнетка.

– Комиссар полиции Гремилли. Мне бы хотелось увидеть мсье Лоби.

– Вам повезло, он только что вернулся из лицея. Пожалуйста, проходите.

Коридор, в который провели полицейского, был узким, но уютным. Обои теплых тонов с изображением античных масок выдавали живущего здесь интеллектуала. Мадам Лоби опередила Гремилли, открыв дверь изрядно заставленного мебелью кабинета.

– Ренэ, мсье хотел бы с тобой поговорить.

Из-за груды книг и тетрадей показался преподаватель. Голос его был столь же холоден, как и во время их встречи в кафе на бульваре Монтеня:

– А, мсье комиссар… Пришли брать у меня уроки?

Не дожидаясь ответа гостя, он повернулся к жене:

– Ивонна, позволь представить тебе комиссара Гремилли, который ищет того, кто свел счеты с Элен Арсизак. Мсье комиссар, моя жена.

Ивонна мило улыбнулась и, перед тем как оставить мужчин вдвоем, спросила полицейского:

– Надеюсь, мсье комиссар, вы не рассчитываете найти его здесь?

После чего она скрылась за дверью, не став, как и ее муж, ждать, что ответит Гремилли. Преподаватель освободил стул от горы бумаг и предложил его нежданному гостю:

– Прошу, мсье комиссар. Слушаю вас.

Подождав, пока Лоби займет свое место за столом, Гремилли спросил:

– Вы преподаете историю, если не ошибаюсь?

– Вы не ошибаетесь.

Его тон не потеплел и не стал менее презрительным, и Гремилли сразу понял, что добиться чего-то серьезного от этого парня с бритым черепом и суровым взглядом сквозь очки без оправы ему не удастся.

– Я буду вам признателен, если скажете мне, где вы были в ту ночь, когда убили мадам Арсизак.

– У мэтра Димешо, с Катенуа и Сонзаем.

– Это мне известно.

– Тогда зачем вы меня спрашиваете?

– Чтобы услышать это от вас.

– Эти наши еженедельные встречи – единственная разрядка, которую я могу себе позволить. Не хватает времени, я уже два года работаю над книгой о Людовике Пятнадцатом, которого мне хотелось бы реабилитировать в глазах общественности.

– Прекрасные намерения.

– На которые вам ровным счетом наплевать?

Решив не нарушать стиль разговора, Гремилли ответил:

– На которые мне ровным счетом наплевать.

– В таком случае, если вам не о чем больше меня спросить…

– Уточню еще одну деталь, с вашего позволения. Если вы отдаете львиную долю своего времени, не считая вашей непосредственной работы, Людовику Пятнадцатому, то каким образом вы умудрялись еще встречаться с Элен Арсизак?

– Пардон?

– Вы были любовником мадам Арсизак.

– Это вопрос или утверждение?

– Утверждение.

– В таком случае смею вас заверить, что вы заблуждаетесь.

– Вы меня поражаете.

– А вы считаете, что я обязательно должен был быть любовником этой дамы?

– Мсье Лоби, прошу вас!..

– Если вы требуете, чтобы я принимал ваши слова всерьез, то и говорите серьезно.

– А я и говорю серьезно.

– Незаметно.

– Сожалею, но мое положение требует, чтобы прежде всего принималось во внимание мое мнение. Если я говорю, что вы были на короткой ноге с покойной, причины смерти которой я пытаюсь прояснить, то это значит, что меня в этом заверили.

– Вам не следует прислушиваться к различного рода болтовне.

– Согласен, но данный случай – особый: речь идет об одном из ваших лучших друзей. Как вы думаете, о ком?

– Не знаю, меня это не интересует.

– Вы производите впечатление очень уверенного в себе человека, мсье, Лоби.

– Так оно и есть, мсье комиссар.

– Автором этого доверительного сообщения был мэтр Катенуа.

– Марк всегда отличался богатым воображением.

– На самом деле?

– Доказательством этому служит то, что каждое воскресенье он убежден, что выиграет пари на трех первых лошадей.

Оба с неприязнью посмотрели друг на друга. Полицейский спросил:

– Почему вы меня воспринимаете с такой враждебностью, мсье Лоби?

– Мне не нравятся люди вашей профессии, мне не нравятся ваши вопросы, и мне не нравится, когда кто-то отнимает у меня мое время. У меня другие интересы.

– Людовик Пятнадцатый?

– В том числе.

– Что, по-вашему, толкнуло мэтра Катенуа на такую ложь?

– Он обожает играть в шутки с друзьями и… не только с ними.

– Вам не кажется несколько рискованным – тем более для адвоката – смеяться над офицером полиции, занимающимся расследованием уголовного преступления, и бросать тень на друга, практически называя его потенциальным преступником?

– Он уже и до этого договорился?

– Он даже поведал мне о том состоянии отчаяния, в котором вы находились, и о вашем желании развестись.

Лоби расхохотался. Гремилли охватила злость:

– Не вижу в моих словах ничего смешного!

– Вам этого не понять!

– Но я только тем и занят, что выпрашиваю разъяснений!

– Самое комичное во всей этой истории – это то, что Марк-то как раз и был любовником Элен.

Чувствуя, что его все дальше и дальше уносит в море лжи, Гремилли готов был опустить руки, отдавшись стихии этого необычного для него мира, где полицию всерьез не принимали. Он был в растерянности и не знал, как себя вести в этой ситуации. Такое с ним случалось впервые. Когда Лоби открывал входную дверь, он задал ему вопрос, который задавал всем:

– Мадам Арсизак была вам симпатична?

– О нет!

– Почему?

– Потому что она ничего не знала о Людовике Пятнадцатом.

Гремилли страшно захотелось что-то сломать или разбить – настолько он был уверен, что над ним в очередной раз посмеялись. Его считали специалистом по самым изощренным хитросплетениям, некоторые из его младших коллег прислушивались к его советам и восхищались им, начальство ценило его… И на тебе! Какие-то перигёские буржуа позволяют себе изгаляться над ним! Так продолжаться больше не может!

Расстояние от дома Лоби до аптеки Сонзая было незначительным, и Гремилли преодолел его за считанные минуты. Посетителей в аптеке не было. Из лаборатории вышел довольно молодой черноволосый мужчина, подстриженный под римского императора Тита. Своим носом-пятачком, ясными и веселыми глазами он напоминал одного из чудных и добрых героев Жюля Лафорга[4]4
  Французский поэт второй половины XIX в., автор многих поэм и сказок в прозе.


[Закрыть].

– Мсье что-нибудь нужно?

– Мсье Сонзай?

– Он самый.

– Мы могли бы где-нибудь поговорить с вами?

– Можно… А в чем дело?

– Комиссар полиции Гремилли. Я ищу убийцу мадам Арсизак.

– Да сопутствует вам удача. Мадемуазель Валери!

Послышалось частое постукивание каблучков, и вскоре появилась Дюймовочка – девушка лет двадцати, маленькая и, казалось, очень хрупкая. Механическая улыбка осветила ее круглое фарфоровое личико.

– Мадемуазель Валери, на некоторое время оставляю магазин на вас. У нас с мсье дело.

В лаборатории каждый сел на табуретку.

– Не хотите ли выпить анисового ликера, приготовленного по моему рецепту, мсье комиссар?

– Нет, спасибо. Мсье Сонзай, на что вы тратите свободное от работы время?

– На провансальских поэтов. Я страстный поклонник провансальской поэзии. А вы?

– Никогда над этим не задумывался.

– И напрасно, позвольте вам заметить. Вы себя лишаете такого удовольствия!

– У меня еще есть время исправить свою ошибку. И давно вы влюблены в эту поэзию?

– Почти с самого рождения, точно не помню. Но по-настоящему я почувствовал этот обжигающий душу ритм в день нашей свадьбы с Жанной, ну, знаете, дочкой изготовителя гусиной печенки, который…

– Простите, я не из Перигё.

– Ах да, действительно! Как я вам сочувствую – более чудесного места в мире, чем Периге, отыскать трудно!

– Я обязательно учту это. Так вы говорите, свадьба открыла вам мир поэзии?

– Да, своего рода смена обстановки, что ли. Признаюсь вам по секрету: я ведь по натуре был раньше гулякой. Стоило увидеть какую-нибудь хорошенькую девочку – и я влюблен по уши!

– И, судя по всему, не ведали поражений?

– Ну почему же. Однако в неудачах я закалялся!

– Значит, вас можно назвать человеком с романтическим и восприимчивым характером?

– Вот это определение меня устроило бы.

– Я чрезмерно рад, что встретил наконец сердечного человека, который, вероятно, сможет мне рассказать, что на самом деле представляла собой Элен Арсизак. У вас такой богатый опыт по части женщин, что вы, как мне кажется, глубже других их понимаете.

– Я думаю, что знал Элен настолько, насколько это было возможно, в общем, как она сама себя знала.

– И каковы ваши ощущения?

– Дура.

– Дура?

– Полная дура.

– Вас не удивит, если скажу вам, что подобную оценку слышу впервые? Элен Арсизак обвиняли во многих грехах, но только не в глупости.

– И тем не менее это так.

– На чем вы основываете свое…

– Она предпочла мне этого придурка Музеролля. Кто бы мог предположить, а?

– Послушайте. Я не знаю, хорошо ли понимаю, но…

– Все просто, мсье комиссар. Она мне очень нравилась, эта Элен Арсизак, такая симпатичная, элегантная. Я бегал за ней так, как ни за какой другой. Я включил всю энергию, применил самые испытанные приемы. Так нет же! Она, смеясь мне в лицо, заявляет, что не свободна и не может мне ответить взаимностью, потому что она – любовница Музеролля, который ей дает именно то, что она ждет. Да она просто нахалка!

После некоторого молчания аптекарь добавил меланхоличным тоном:

– Думаю, что именно этот мой провал и вынудил меня окончательно уйти в провансальскую поэзию.

– И как давно случилось это приключение?

– Месяца два назад.

– Но вы мне сами говорили, что после свадьбы…

– Я говорил в общем. Полного исцеления не бывает. Здесь необходимы терпение и желание. Желание у меня есть, а терпения не хватает.

– Доктор Музеролль был с вами у Димешо в ночь убийства?

– Разумеется. Он только и знал тогда, что выигрывал. Он дважды взял «большой шлем»! Вы представляете! Впрочем, здесь нет ничего удивительного.

– Почему?

– Еще бы! Стоило Лоби увести у него любовницу, как карта так и повалила ему…

Звон разбитой мензурки, которой Гремилли со злостью хватил об пол, заставила аптекаря подскочить в испуге.

Стиснув зубы так, что кровь стучала в висках, комиссар прямо-таки летел к дому доктора Музеролля. Хотевшей было провести его в зал ожидания мадемуазель Танс он заявил раздраженно:

– Не вмешивайтесь не в свое дело! У патрона есть кто-нибудь?

– В настоящий момент нет, но…

Гремилли довольно грубо отстранил молодую женщину и распахнул дверь кабинета, в котором доктор был занят выписыванием рецепта. Тот поднял глаза на буйного посетителя.

– Минуточку, прошу вас…

Закончив свои дела, он улыбнулся:

– Вы понимаете, мсье комиссар, что, входя таким образом, вы могли бы напугать какую-нибудь не совсем одетую клиентку? Пикантный скандал был бы обеспечен. Чем могу вам помочь?

– Ответить мне прямо, долго ли еще вы и остальные будете измываться надо мной?

– Насчет остальных мне ответить трудно, а что касается меня, то мне и в голову никогда не приходило смеяться над вами.

– Тогда почему вы мне не признались, что у вас была связь с Элен Арсизак?

– Что вы такое говорите! Да она ненавидела меня больше всех, не считая своего мужа.

– Это в последнее время, а раньше?

– А «раньше» вообще никогда не было.

– А Андрэ Сонзай придерживается другого мнения на этот счет.

– Он всегда мне завидовал. Не знаю почему, но последнее время он вбил себе в голову, что я хочу отбить у него любовницу.

– Какую любовницу?

– Элен Арсизак, кого же еще?

– Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

– Вам нехорошо?

– Послушайте-ка меня внимательно, доктор. Я перетряхну до основания весь ваш клуб и устрою вам грандиозный скандал, если вы будете продолжать мне врать и мешать нормальному ходу следствия!

– Вам будет стоить немалых трудов, комиссар, доказать, что мы лжем, – основного заинтересованного лица уже нет с нами.

– В таком случае, вы признаете…

– Я ничего не признаю, кроме того что на день своей смерти мадам Арсизак была любовницей Сонзая, точно так же, как до этого она принадлежала Лоби и Катенуа.

– То есть еще одна Мессалина[5]5
  Жена римского императора Клавдия (I в.), известная распущенностью и жестокостью.


[Закрыть], о существовании которой никто не подозревал?

– Мы, провинциалы, обожаем скромность.

– Вы все ненавидели Элен Арсизак и все же ее любили?

– Почти все… А что вы хотите, мсье комиссар, в Перигё тоже иногда одолевает скука.

– Неужели вы думаете, что я поверю вам и вашим друзьям?

– А что вам еще остается делать, мсье комиссар?

Никогда еще судебному следователю не приходилось видеть, в каком состоянии может находиться комиссар полиции. Пораженный, он смотрел, как Гремилли метался из угла в угол, жестикулировал и кому-то угрожал.