Текст книги "Датабиография"

Я ищу образы, я их перечисляю в уме: места моей молодости, дом со столиком для пинг-понга в глубине садика, парк на той же улице через дорогу, стайки божьих коровок, каждое лето сидевшие на ветвях всех деревьев, – да я и у себя в комнате ловил их сотнями; школа и стоявший там большой чемодан для забытых предметов – я заглядывал туда поинтересоваться, не найду ли чего-нибудь; у бабушки с дедушкой – место для катания на детских саночках и другое – откуда мы с кузеном бросали в прохожих полиэтиленовые пакеты, сперва наполнив их водой. Моменты, выбранные как эмоциональный best-of, к которым можно прибавить воспоминания любого, кто тоже провел детство в Бельгии и расскажет мне о нем, и сомкнет это идеальное представление о детстве – книжный трюк на полпути между «Приключениями Тома Сойера» и комиксами про Квика и Флюпке. Это как история друга, ездившего в школу верхом на пони: когда он приезжал на уроки, привязывал пони к ограде, а когда уроки заканчивались – отвязывал, чтобы поехать домой. И картинка в моем воображении – а почему бы и нет, ведь и мой сын, живи он в Брюсселе, тоже мог бы ездить в школу на пони (что весьма маловероятно), кататься на санках, отлавливать божьих коровок, кидаться пакетами с водой; как будто все это могло происходить только там и больше нигде. Нежная полнота совершенства – вот в каком состоянии я пребываю: защитить от бед сына, жену, мои руки вырастают, становятся гигантскими и накрывают дом наподобие крепостных валов, образуя вокруг него еще один, вроде неприступной крепости.

Что касается Е., она больше не старается понять, оставив меня наедине с так и не решенным вопросом. Потом в какой-то момент это слабеет до такой степени, что через десять месяцев рассеивается совсем, встав у меня в мозгу на нужное место; словно беременность, продлившаяся чуть больше обычной, способ интегрировать в мою жизнь произошедшее в ней важнейшее изменение. Отцовство стало для меня привычным, я понимаю, что счастливым ребенком можно быть всюду. Мой сын с каждым днем становится все более индивидуальным существом, не самостоятельным, но единственным в своем роде. Ребенок счастливого вида, он уже начал свое детство независимо от того, каким его представлял себе я.

⁽¹⁶⁾ Шансов быть идеальным родителем становится все меньше по мере того, как дети вырастают, и тут не поможет никакой анализ, осознание, что вы чего-то не сделали, что не были воспроизведены какие-то схемы: по статистике, наступает момент, когда совершаешь ошибку (и, вероятно, она превратится в поведенческую модель, то есть будет повторяться). Моя мать предупреждала меня, что со мной тоже так случится (при этом не зная, готовит ли она меня к будущему или втолковывает, что никакой упрек в чем-то таком, что осталось в прошлом, не заслужен). И вот я, имеющий троих детей – младшему годик, старшему десять, – уже начал совершать ошибки, совершу и другие.

Поняв это, надо подумать о том, чтобы остаться в категории ошибок приемлемых, поправимых, легких казусов-сожалений на обочине желания воспитать детей как следует. Разница между желаемой решимостью и результатом, между идеей и ее конкретным воплощением, позволяет измерить в обратной пропорции способность быть хорошим родителем или иметь педагогическую интуицию. А кроме того, есть же еще и случай с Такаюки Танука.

Сорокачетырехлетний Такаюки Танука, взяв семилетнего сына Ямато в поход, хочет втемяшить ему, что негоже кидаться крупными камнями в машины и в людей, тем более что в школе его за это уже отругали. Он неожиданно останавливает свою машину – показать ему, что может и напугать, если рассердится, – высаживает сына на обочину дороги вдоль лесного массива Хоккайдо и газует, делая вид, что уезжает. Ямато бежит за автомобилем, кричит ему вслед, но напрасно, – и, когда Такаюки Танука, проехав метров пятьсот, разворачивается и возвращается, надеясь, что преподал мальчику примерный урок, того уже нигде нет.

Это совсем не то, чего он хотел: и вот он зовет сына, ищет его, но все тщетно. Каждая минута кажется вечностью, тем более что на севере очень холодно даже в мае: на рассвете температура около 4⁰С, и здесь, в гористой местности, нередко попадаются медведи. Сто восемьдесят солдат, спасатели, пожарные, полиция и добровольцы мобилизованы для поисков, привлечены собаки и конная полиция, но безуспешно. Вся страна в тревоге ожидает, чем это кончится, на растерянного отца обрушивается град критики. Проходят дни – четвертый, пятый, шестой.

И тут наконец один солдат обнаруживает Ямато в убежище внутри тренировочного военного лагеря, где тот укрылся, прошагав долгий путь в ночи – пять с половиной километров – и не встретив ни души. Он выжил, поскольку пил воду из крана, стоявшего на улице возле убежища, а ночью грелся, свернувшись калачиком меж двух матрасов, чтобы сохранить тепло, и с тех пор ничего не ел – но при этом не теряя надежды, что семья отправилась на его поиски – ибо, несмотря на правдоподобие своего фальшивого наказания, он знает, что его бросили не по-настоящему (позже он поймет, что бывают и настоящие попытки бросить собственного ребенка – но это происходит совсем иначе). Пресс-секретарь Сил самообороны докладывает о завершении дела японскому пресс-агентству, а в это время Ямато уже везут на вертолете в больницу, где его обследуют, и туда же к нему прибегают родители. Плачущий Такаюки Танука с облегчением приносит извинения, говоря: Прошу тебя простить меня за то, что заставил тебя страдать по моей вине. Сын отвечает ему: Ты добрый папа. Я прощаю тебя. Перед телекамерами Такаюки Танука снова изображает раскаяние, он извиняется перед школой, в которой учится его сын, перед спасателями, перед всем миром за причиненные беспокойства. Потом кланяется в пояс, сокрушаясь, что совершил ошибку, понимает тотальную разницу между идеей оставить сына на время и получившимся результатом (при том что местная полиция все-таки сообщает об этом случае в органы опеки).

Я рассказываю историю Тануки одному своему другу как случай исключительный, из области фантастики, но его родители поступили точно так же: в тот день, когда он проявил наглость, они высадили его на обочине дороги, а сами поехали дальше. Он же, вместо того чтобы углубиться в лес, поднял руку, остановил другую машину и, сидя в ней, обогнал машину родителей, которые остановились, отъехав чуть-чуть подальше. Ничего никогда не бывает таким уж далеким или странным, даже если таковым и покажется.

8
Спорт

⁽¹⁾ В парке некоторые посматривают, кто бегает быстрее всех, и стараются не отставать. А иные наоборот – высматривают самых неторопливых и берут пример с них. Но каков смысл того и другого: стремиться бежать быстрее, чем они (то есть оказаться впереди хоть кого-нибудь), или еще неторопливей (и выиграть в неспешности как абсолютной величине)?

9
Тело

⁽¹⁾ Я рассматриваю в зеркале свои волосы, которые постепенно теряю, и теперь идея устроить большой праздник прощания с собственной шевелюрой уже не кажется мне такой уместной. Потому что их еще достаточно и потому что не всегда есть до и после потерянного волоса (но состояние между ними, в котором я как раз нахожусь).

⁽²⁾ Я только что подстригся, моей семилетней дочурке это кажется совсем незаметным, по ее мнению, я ничего не состриг. Вдруг она понимает, говорит мне, что на самом-то деле я много не состригаю, чтобы зря не транжирить. Как будто речь о каком-нибудь редком товаре.

⁽³⁾ Переписка между моим семилетним сыном и маленькой мышкой:

Мышка, у меня выпал первый молочный зуб, надеюсь, тебе не хватает именно его. Я тебя люблю. Дариус.

Ломаю себе голову, что бы ему такое сказать, чтоб он подумал: именно его зуба не хватает мышке. Не хватает для чего?

⁽⁴⁾ Воскресным вечером я возвращаюсь в пансион, мне пятнадцать лет. Я уезжал с девушкой на уик-энд, и мне не хочется, чтобы пара-тройка моих товарищей, возможно, знающих об этом, обсуждали со мной прошедшие выходные. Из застенчивости я нарочно вызываю у себя рвоту, чтобы отвлечь их.

⁽⁵⁾ Мне семнадцать лет, у меня гастроэнтерит, и меня вырвало мусакой, приготовленной мамой. Ей очень обидно; раздражает ее не столько мое состояние, сколько то, что я изверг из себя ее блюдо, приготовленное с любовью (или читай – саму ее любовь). Повторять еще раз, что все дело в гастроэнтерите, нет ни малейшего смысла.

⁽⁶⁾ У Делёза ногти были длинные и необрезанные, – он сам не мог объяснить почему и ничуть не скрывал (они ему иногда служили для расчесывания волос). Некоторые упорно допытывались, что же все-таки это может означать, и один из его друзей даже дал свою интерпретацию в специальной статье: это знак отличия, подчеркивание собственной уникальности, вроде черных очков на Грете Гарбо. Делёза слова очень обидели: ведь его друг выбрал самую невзрачную версию.

Были и другие возможные версии. Он мог и впрямь отращивать их, чтобы всегда иметь при себе инструмент для причесывания. А может, он этим хотел походить на знатных и образованных китайцев, которые не состригали длинный ноготь на мизинце, а иногда и на большом пальце, показывая тем самым, что они – интеллектуалы. А вдруг речь тут о когтях, о «становлении-животным» – понятии, введенном Феликсом Гваттари. Или его ногти были конкретным воплощением формы ризомы, его важнейшим понятием на концах пальцев, о котором он говорит, размахивая руками, и корни эти узловатые, разрастающиеся многословием.

Делёз отвечает своему другу, подсказывая тому еще и другие возможные интерпретации: их всегда стригла мне мать, и это связано с Эдипом и с кастрацией (интерпретация гротескная, но психоаналитическая). Или по-другому: не нужно есть собственные ногти, ведь они принадлежат тебе; если любишь ногти – объедай их у других, коли есть охота и возможность (интерпретация политическая). А вот еще одно умозаключение (его можно сделать, присмотревшись получше к подушечкам его пальцев): потому что мне не хватает обычной защиты для подушечек пальцев, поэтому прикосновение кончиком пальца к предмету и особенно к ткани прошивает меня острейшим и болезненнейшим содроганием нервов, что требует защиты посредством длинных ногтей (интерпретация тератологическая и избирательная).

А вот друг-то его не подумал обо всем этом. Как и о том, что объяснять свое поведение больше всего прав у того, кто так себя ведет.

⁽⁷⁾ Толстая кишка – это жесткий диск, второй мозг, глубже всего связанный с лимбической системой. В кишке копятся личные архивы, полнота пережитого, но в иной форме – не в образах или чувствах, накапливаемых нейронами: она хранит их в форме элементов удовольствия или отвращения, поглощения или отторжения, совместимости или опасности. На ней запечатлены стигматы высот и низин, травм и страхов, оставивших свои оттиски на тканях; это бессознательная память внутреннего слоя, интимная «черная память», нечто такое, что не поддается пониманию и не может быть передано (в моем случае это не самый здоровый и правильно функционирующий орган, у каждой жизни свой предел).

⁽⁸⁾ Задаю себе вопрос: а если передо мной на стол взять и выложить в ряд несколько толстых кишок, смогу ли сразу узнать, какая из них моя.

⁽⁹⁾ Иногда мне кажется, что существует такая болезнь – угревая сыпь мозга (есть некоторые вещи, которых на самом деле не бывает, но в их придумывании скрыт определенный смысл). Искривление его внутренней стенки в подростковые годы – оно портит причинно-следственные связи, вид нейронов, создает бугорки, покраснения, вызывает короткие замыкания между соединениями нервных клеток, изменяет их положение. Определенный период, оставляющий следы внутри некоторых душ, как у других остаются шрамы на коже.

⁽¹⁰⁾ Что по-настоящему странного в отроческих годах – неудержимая жажда самоутверждения, когда внешностью при этом не похвастаешься: проблемы с кожными или подкожными прыщами могут испортить впечатление солидности. Разве что имеешь дело с таким же подростком – ибо хоть каждый и полагает, что у него-то с прыщами будет не так, лучше, чем у других, тем не менее все проходят этот период, когда прыщи появляются и потом исчезают бесследно. В том пансионе, где я жил с тринадцати до шестнадцати лет, существовало негласное правило: если у вас их нет (по разным причинам: преждевременного или запоздалого развития, прошли они у вас или отступили лишь временно), значит, они у вас были или еще будут. В основе всего должно лежать великодушие – поступать так, как будто ничего не произошло.

⁽¹¹⁾ Я лежу на кровати в отделении скорой помощи, я провел ночь под наблюдением после приступа сильной аллергии. Прекрасно выспался. Придумываю историю о человеке, который хорошо спит только в отделениях скорой помощи.

⁽¹²⁾ Под вечер он входит в здание больницы и на ресепшене протягивает свое удостоверение личности, называет причину обращения. Говорит, что ему нехорошо, ему кажется, что у него пневмоторакс. Он должен придумать другую причину обращения и подыскать другое отделение скорой помощи, отличные от прошлого раза (месяц назад – в другом отделении – это был отек, и он не знает, объединены ли в одну базу данных обращения в неотложную медпомощь). Он знает, что хорошо поспит здесь, выспится всласть, и ему не помешают суета входо-выходов, медсестры, пациенты, которых привозят пьяными или орущими посреди ночи, и наплевать на забор крови, на продолжительное наблюдение врача, и что заставят принимать таблетки, и поставят капельницу, и скудно будут кормить. Только здесь он спит хорошо. Почему, он и сам не знает – но ждет этого, и ему хочется спать. Ему не хватает сна – вот в какой неотложной помощи он нуждается (даже если ее в таком виде не формулируют).

⁽¹³⁾ Раздумывая над ресторанным меню, я спрашиваю себя, в каком блюде меньше риск содержания невыявленного аллергена, из-за которого я не так давно угодил в больницу – меня увезли на скорой. Выбираю сыр моцарелла с томатами. И уже подумываю: а не придет ли такой день, когда мне поневоле придется питаться только сыром моцарелла с томатами (или пиццей). Это меня не огорчает.

⁽¹⁴⁾ В пансионе, когда мне было тринадцать лет, преподаватель физкультуры установил правило: выполняя упражнение наклона к пальцам ног, следует ориентироваться на соотношение 10/20. Если превосходит, тебе за каждый сантиметр начисляется один лишний пункт. И точно так же каждый сантиметр в расстоянии разрыва, если коснуться пальцев ног не получается, означал минус один пункт. У меня никогда не было среднего результата. Бывают минуты, когда я, наклоняясь, вспоминаю об этом – что некоторые вещи могут иметь произвольное исчисление (теперь мне и до среднего далековато).

⁽¹⁵⁾ Воспоминания – больше, чем просто элементы прошлого: это элементы определяющие. Иначе их бы не помнили.

10
Ночь

⁽¹⁾ Бывают веские причины иметь отдельную спальню: невыносимый храп соседа, бессонница, болезнь, заразная или требующая полной изоляции, невыносимый храп собственной персоны (из-за которого уже вам самим приходится спать отдельно), ребенок, ставший кошмаром из-за того, что занимает в кровати слишком много места. А есть одна субъективная, появившаяся раньше прочих, причина: привычка спать в постели одному, которая выработалась за всю предшествующую жизнь.

⁽²⁾ Одна из ночей станет поворотной, и я вдруг осознаю, что, быть может, я реже спал один, чем с кем-то. И тогда внезапно спать в одиночестве покажется чем-то новым или утраченным, забытым, что я вновь обрету.

⁽³⁾ За почти шестьдесят лет брака мой дедушка (по материнской линии) спал не больше десяти ночей отдельно от бабушки (по материнской линии). Он был адвокатом, человеком начитанным и обольстительным. Она не отпускала его одного за границу, опасаясь других женщин; и сама тоже считала, что проводить выходные с друзьями-мужчинами рискованно для брака. На следующий день после бабушкиной смерти я видел, как дедушка рыдает и не может остановиться, без нее он чувствовал себя никчемным. Впервые за фигурой дедушки я разглядел мужчину. Он отправился следом за ней спустя восемьсот тридцать ночей.

⁽⁴⁾ Стоило бы придумать телефонную линию, доступную все двадцать четыре часа в сутки, – для истолкования снов, что-то вроде help desk или hotline (горячей линии) для тех, кто не ходит к психоаналитику, не имеет понимающего собеседника, с которым мог бы обсудить странное сновидение, возможности его интерпретации (близкие не в счет – нет квалификации, не говоря уже о том, что рассказ о ваших снах никого не интересует). А так – было бы достаточно просто позвонить в такую службу, встав с постели, чтобы рассказать подробности сна и получить указания, пути-тропки к его пониманию.

Проснувшись ночью от необычного сновидения, я не позвонил психоаналитику, которого мне уже приходилось посещать, а поскольку такой службы не существует, мне придется подождать, пока я встречу какого-нибудь случайного заинтересованного человека, которому все и расскажу, но сновидение уже не будет так явно запечатлено в сознании, его детали станут размытыми и неточными, а желание или необходимость найти их смысл – не такими животрепещущими.

⁽⁵⁾ Храп можно рассматривать как стесняющее обстоятельство, которому хочется положить конец (тем или иным способом: покачать того, кто спит рядом; переложить его голову на подушке, разбудить каким-нибудь звуком). Или же можно относиться к храпу как к чему-то вроде очага в ночной тишине, живому пространству, к которому хочется приблизиться тому, кто чувствует себя слишком одиноким, куда прийти обогреться, прислушаться к мелодичным вариациям дыхания, оральным или назальным, – так смотрят на горящий огонь, и тогда ночь кажется мягче, теплее.

⁽⁶⁾ Есть еще одно выражение, недавно мною найденное, ставшее озарением – ибо точно называет элемент, присутствующий в моей жизни, но не вербализованный (усилившийся с рождением моих детей).

Дэвид Фостер Уоллес в своей статье об избирательной кампании Джона Маккейна говорит об одной аббревиатуре, принятой в среде журналистов: ODP – Opportunité de pioneer, то есть «Самое время покемарить» по аналогии с Opportunité de fumer — «Самое время перекурить»: тот момент, когда вдруг не только можно, но и нужно это сделать в целях оптимизации времени. В светлое время дня я часто понимаю, как мне хотелось бы иногда иметь такое вот ODP, чтобы перезарядить батарейки: еще в момент подъема запланировав время, когда я смогу прикорнуть, например, если дети ушли в школу и я остался один в квартире или в выходной – я уже встал, а теперь по очереди с Е. решаю поспать еще часочек.

Подобрать слово для названия поведения – значит лучше понять самого себя и выиграть время. Дальше речь может идти только об уместности и удобном случае, как выбирают окошки для наведения цели при стрельбе в тире: и вот ясное определение необходимости позволяет точно идентифицировать способ ее удовлетворения.

11
Отношение к себе

⁽¹⁾ Мне восемь лет, я спрятался за каменной балюстрадой парка напротив дома: я сбежал. Целый час я жду, не шелохнувшись, пока мой отец или кто-нибудь еще придет искать меня. Возвращаюсь. Спрашиваю себя: а заметили ли они вообще, что я сбегал?

⁽²⁾ Ради кого вообще сбегают? Ради себя, чтобы подышать воздухом, насладиться открытым пространством, просто дать деру, разом отбросив все будущее к чертям собачьим? Ради других, чтобы они заметили это? Или это лишь момент для тебя самого, в отрыве от всего остального: отклонение, кусочек безделья, способ броситься на поиски приключений, отдаться выдумке, сочинить молитву?

Ибо что говорят себе те, кто пребывает в состоянии побега: что они никогда больше не вернутся или все же вернутся, но позже? А может быть, они знают, что вернутся, но не хотят себе в этом признаваться, ведь если бежать, изначально понимая, что вернешься, – тогда разве это бегство, а не просто прогулка, маленькое путешествие? А когда сбежали – отправляются куда-нибудь конкретно или куда угодно, лишь бы не домой? До какого возраста такое можно называть бегством: до совершеннолетия (поступок ребенка) или для бегства не существует возраста?

Не является ли кризис среднего возраста взрослой формой бегства: бросить все, что есть (пару, семью, работу), не зная, получится ли вернуться? Другой способ добиться этого – прокрастинация: создавать такие временные промежутки, которые выходят из-под контроля внешнего мира.

Жить за границей, где угодно, только не в той стране, где родился, – это ли не форма бегства? Пусть не навсегда (на годы, десятилетия) – но речь о том моменте, когда решаются уехать, и имеет ли тогда смысл предупреждать об этом, стоит ли объяснять, как с вами связаться, или говорить, где вы? Главное, что вы сами знаете точно: там вас уже нет. И есть ли разница, если вы можете так же часто, как и прежде, видеть семью и близких, учитывая тот факт, что вы находитесь в другом месте? И если вы никогда не вернетесь – это тоже считать бегством или это уже окончательный отъезд?

⁽³⁾ Моя мать беременна, и они с отцом обсуждают, как меня назвать. Если родится мальчик, мой отец предлагает назвать его Шарль-Морис в честь Талейрана. А матери больше нравится имя Патрис — ей кажется, что это не так старомодно, но мой отец возражает, ему не нравится, что тогда у меня будут инициалы ПД[11]11
  PD (Paiement Différé) – сокращение, означающее «платеж отсрочен». Есть другие значения той же аббревиатуры: напр., «двойная бухгалтерия» (Partie Double) или «цена в розницу» (Prix de Detail).


[Закрыть]. Тогда отец предлагает Шарль-Эмманюэль (он знает кого-то с таким именем, кто живет в достатке, обладает силой спокойствия, а в гетрах выглядит как изящный отец семейства). Поэтому остается Шарль (от Carolus — сильный мужчина, императорский уровень) и Эмманюэль (что означает «с нами Бог»), Они приходят к согласию.

⁽⁴⁾ Моего дедушку по отцовской линии звали Жаном, а бабушку по отцовской линии – Мари. Моего отца зовут Жан-Мари (плод обоих родителей). По этой логике меня следовало бы звать Жан-Жанин.

⁽⁵⁾ Моей дочери двадцать месяцев, она смотрит на нас – на Е. и на меня, и у нее, словно крик души, вырывается: МаПа. Она связала нас в единое существо.

⁽⁶⁾ Правило – это предписание образа мысли или действия, налагаемое на кого-либо в определенном случае. Принцип же есть его подкатегория: это правило, определяющее типичный способ действовать и чаще всего соответствующее принятой моральной позиции («Ларусс»), В целом – это более личностная категория.

Свод правил – это некая рамка, в которой мы взрослеем, в которую встраиваемся; свод принципов – это некая рамка, которую мы создаем сами (и которая заменяет созданную до этого). В каком возрасте наступает эта точка перехода от поведенческих моделей, продиктованных другими, к собственной поведенческой модели, к правилам, установленным самим собой? Внезапный ли это переход или же постепенный, когда только потом, задним числом, отдаешь себе отчет в том, что это уже произошло? Или это плавное перетекание, текучее, происходящее поступательно с двадцати до сорока лет, превозносящее факт самой жизни? И какая часть таких вот откристаллизовавшихся принципов остается от тех правил, которыми мы руководствовались в самом начале пути?

⁽⁷⁾ Моей дочурке восемнадцать месяцев; когда она что-нибудь ест, она нарочно широко разевает рот, чтобы показать, что в нем. В ответ и я показываю, что у меня во рту (если я этого не сделаю, она затеребит меня, все равно заставит показать, поскольку в игре участвуют двое). Такое сообщничество идет наперекор главному правилу: есть нужно с закрытым ртом. Если бы она доросла до того, чтобы осознать это правило или разучиться так жевать, тогда игра с запрещенным сама по себе могла бы стать воспитательным принципом. Проще говоря, это нас забавляет (и кому какое дело, что тут нарушается, а что нет), а смеяться – это жизненный принцип вне любых правил.

⁽⁸⁾ Открытка, которую отец прислал мне на мое семнадцатилетие, заканчивается так:

Перед тобой вся жизнь – желаю тебе прожить ее прекрасно.

Постарайся соблюдать правила – так просто легче жить.

⁽⁹⁾ Рассматривая обычные проявления кризиса среднего возраста, я прихожу к выводу, что свой я переживал по большому счету всю свою жизнь, все мои первые сорок лет. Пережить его раньше, размазать кризис по всей жизни, – от этого сорокалетний рубеж становится не таким болезненно-выпуклым. Это не было ни желанием, ни предвидением – нет, но работой по дестабилизации выбранных мною путей, привычкой все подвергать сомнению, невольно ставшей постоянной манерой поведения, и способом вести диалог с самим собою. Но испытывать его в течение всей жизни так же больно, как и в периоды точечных кризисов. К тому же, когда человеческие существа станут доживать до более чем ста двадцати лет, возможно, их будет ждать серьезнейший личностный кризис каждые сорок лет (должен же он тогда наступать и в восемьдесят). И вот тут-то продолжительная нестабильность явно окажется предпочтительнее двух или трех тяжелых кризисов.

⁽¹⁰⁾ Проявления в моей взрослой жизни вымерших детских мечтаний: желание стать ковбоем (у меня нет ни «Стетсона», ни ковбойских сапог), ветеринаром (у меня больше нет домашних животных) или пилотом (тут все прозаичнее: вожу семейную машину).

⁽¹¹⁾ Моя семья в политическом плане полностью (почти) склоняется в левую сторону, семья моей жены большей частью (почти) склоняется к правым; таким образом, я нахожусь в самом центре моей глобальной среды. Стремление к консенсусу, в общем-то, делает меня центристским лидером коалиции всей моей жизни.

⁽¹²⁾ Я перед пианино, прошло десять лет, а я могу сыграть только те же самые несколько аккордов и вспоминаю, что раньше, садясь за инструмент, жалел, что не получилось стать профессиональным пианистом. Теперь уже не жалею.

⁽¹³⁾ Я нахожусь в сарае в Труа ночью, мне двадцать лет, я проделал восьмичасовой путь на грузовике, чтобы взглянуть на лошадь, которую мне подарил друг, – он держит ее за уздечку и показывает мне, улыбаясь (старая кляча, она под воздействием морфина, ей бы на заслуженный отдых, но ведь красавица). Я смотрю на это громадное существо и вдруг чувствую ответственность: эта моя лошадь – а ведь я на нее и сесть– то не смогу.

⁽¹⁴⁾ Я верхом на лошадке, мне семь лет, манеж, мне страшно, я хочу сидеть на мопеде. Кричу во всю глотку: Хочу на мопеде!

⁽¹⁵⁾ Я почистил свою лошадь и выгуливаю, держа за уздечку. Меня это занимает, и мне очень нравится, я вовсе не обязан ездить верхом: я беру на себя ответственность.

⁽¹⁶⁾ Что человек должен уметь, чему обязан научиться? Ловить рыбу, драться, шить одежду, печь хлеб, укрощать животное? Один человек показал мне хижину, построенную им самим, только своими руками, в сельской Бельгии: помещение на сваях, со спуском к озеру, с террасой и полупрозрачной крышей, диван, постель, кастрюля, все необходимое, чтобы жить, чтобы спать. Настоящая лесная избушка, будто оказался в Канаде (а ведь это не в Канаде).

Вот это и был ответ – ибо если сумеешь построить дом, то он и есть убежище от всего, что может случиться. Мы можем защитить собственную семью – это первый шаг, то, что обязан сделать каждый мужчина. Без понимания, связано ли это с элементом примитивной жизни (дать себе крышу над головой), или просто в какой-то момент жизни ты подумал, а не стать ли архитектором.

⁽¹⁷⁾ В восемнадцатилетнем возрасте я брал уроки живописи. Они начинались в десять утра каждую пятницу, но я просыпался на пару часов раньше – поразмыслить, что сегодня буду рисовать. При виде белого холста меня охватывал ступор – в голову не лезли ни тема, ни знания из предыдущих занятий, преподаватель время от времени подходил взглянуть, как я продвинулся в своих размышлениях, и советовал изображать первое, что придет в голову, ибо это и называется рисовать. В следующее занятие все началось сначала, невзирая на два часа моих раздумий перед приходом, я так и сидел не шелохнувшись, не выдумав темы (или такого сюжета, который заслуживал бы, чтобы его нарисовали). В конце концов я замазал холст одной краской и обратным концом кисточки принялся царапать на нем какие-то фразы. Больше я на эти занятия не приходил.

⁽¹⁸⁾ Только один-единственный раз я подумывал сделать татуировку – в сорок один год: маленькими буквами написать на внутренней стороне запястья RAF – Rien à foutre, «Да пошло оно все». Один друг посоветовал мне эти буквы как лозунг, который следует вспоминать в моменты чрезмерной зависимости от непреодолимых внешних обстоятельств, восприимчивости к чьим-то обвинениям или чрезмерному принуждению. Три этих буквы – напоминание о самом простом: о праве, о том, что ты вполне можешь оторваться от всего неприятного, когда тебе это необходимо. Хотел вытатуировать их, чтобы не забывать об этом.

⁽¹⁹⁾ Письмо, полученное от отца (отпечатано на машинке его секретаршей), заканчивалось так:

N. В. Если я правильно помню, это было в Марракеше – там я видел одного мужчину, до странности похожего на тебя, по крайней мере в профиль. Вот его координаты:

Пьетро Муньяни

улица делле Баллодоле 9/34

Флоренция

Тел. 055/400511 – в кабинет 055/2477383.

Может быть, ты когда-нибудь случайно с ним встретишься.

(²⁰) Мне шесть лет, и я угрожаю сестрам (старшим) выжечь им глаза, тряся зажатым в руке спичечным коробком, если они не переключат телевизор на другую программу. Еще бью тарелки. И когда терпение лопается, кулаком разбиваю макет самолета, над которым до этого работал.

(В сорок четыре года я такого больше не делаю.)