Текст книги "История подводного шпионажа против СССР"

„Тотог“ шла на восток со скоростью 12 узлов, с креном в 10 градусов на правый борт. Каждый раз, когда Балдерстон прибавлял скорость, его лодка кренилась еще больше. Одна за другой стальные плиты, приваренные к рубке, отрывались водой. Каждая из них падала на корпус лодки со страшным грохотом.

Вода проникала в центральный пост через пробоину, сделанную гребным винтом советской подлодки. Но пройдет много часов, прежде чем „Тотог“ всплывет и небольшая группа офицеров под покровом темноты сможет тщательно осмотреть внешние повреждения.

Подводники в спешке пытались избавиться от свидетельств катастрофы. Командир и старшие офицеры собрались в кают-компании, чтобы обсудить, что произошло. Там их приветствовал Скот Лейдиг, один из „спуков“, прикомандированных к „Тотог“. Он был морским пехотинцем, которого командировала военно-морская контрразведка, поскольку он свободно владел русским языком. Зная, что ничем не мог помочь во время столкновения, и чтобы никому не мешать, он устроился в кают-компании и там ждал развязки этого происшествия. Лейдиг был ветераном войны во Вьетнаме, на „Тотог“ его знали как интересного рассказчика. Показалось, что командир и Лейдиг заранее сговорились отвлечь офицеров от тяжелых воспоминаний о происшествии. Балдерстон спросил Лейдига, испытывал ли он когда-нибудь настоящий страх? Лейдиг, похоже, намек понял и начал ужасный рассказ о том времени, когда он командовал взводом во Вьетнаме. Ему пришлось вести взвод, чтобы уничтожить снайпера, замаскировавшегося на рисовом поле. Внезапно взвод оказался под огнем другого снайпера. Единственным укрытием, куда бросился Лейдиг, было небольшое дерево. Как только он приземлился за деревом, автоматная очередь срезала ему рюкзак со спины.

Офицеры внимательно слушали Лейдига, а их руки все еще подрагивали. По ходу рассказа у них стали появляться мысли о том, что, пожалуй, Лейдигу пришлось пережить больше, чем им.

Затем в течение двух часов командир и старшие офицеры пытались совместно восстановить детали инцидента и пришли к единому заключению, что „Тотог“ должна была бы идти на другой глубине. Никто не говорил о том, что могло случиться с советской подлодкой и ее экипажем.

Впервые офицеры видели Балдерстона почти застенчивым. Лишь один раз он тряхнул головой и промолвил: „Вы должны обращать внимание на то, на что нужно обращать внимание – безопасность корабля, безопасность экипажа, и, конечно, избегать опознания…“

Балдерстон не закончил фразу. Но и не было нужды заканчивать ее. Офицеры поняли, что он имел в виду. Позже он скажет то, о чем все думали в течение нескольких часов до тех пор, пока „Тотог“ не всплывет и его офицеры не оценят повреждения, а он сам не убедится, что его лодка сможет вернуться в Перл-Харбор. „Ну вот, так идет моя карьера, – наконец скажет он и добавит: – Я теперь могу забыть о звездах“. Он потерял все шансы стать адмиралом.

Когда они были в 150–200 милях от Советского Союза, Балдерстон приказал всплыть. Несколько офицеров выбрались через носовой люк в темноту ночи. Они не могли выйти обычным путем, через центральный пост и ходовую рубку. Люк, ведущий в ходовую рубку, был проломан, а ходовая рубка залита водой.

Когда офицеры вышли на палубу, то увидели, что рубочный руль выгнут назад, возможно на одну треть или больше. Как будто это массивное сооружение было сделано из картона. Кусок гребного винта советской лодки врезался в крышку верхнего люка ходовой рубки. Один из перископов оказался безнадежно погнут. Большинство антенн электронных мачт загнулись внутрь и были бесполезны. Послать сообщение домой представляло большие трудности, но было необходимо доложить командованию ВМС на Тихом океане о происшествии.

Экипаж соорудил временную антенну из провода, натянутого над верхней палубой лодки. Через некоторое время удалось передать короткое сообщение о том, что имело место серьезное столкновение с советской подлодкой и „Тотог“ прекращает операцию за два месяца до срока.

В ответ последовало указание: „Тотог“ идти вдали от ближайших портов прямо в Перл-Харбор». Чуть позже последовало уточнение: «Лодке не входить в Перл-Харбор до наступления полной темноты, заходить в порт с выключенными ходовыми огнями, при полном затемнении».

По пути домой Балдерстон собирал экипаж посменно и предупреждал всех, что ведение разговоров о столкновении запрещено где бы то ни было, кроме официальной комиссии по расследованию.

Прибытие «Тотог» в Перл-Харбор датировано в вахтенном журнале 1 июля. Ее завели в сухой док судоверфи, и рубочные рули были задрапированы огромным покрывалом. Никто без специального разрешения не имел права осматривать повреждения, даже экипаж. Экипаж задержали на борту еще на 24 часа, до тех пор, пока повреждения не были надежно закрыты и каждый член экипажа не подписал обещание о сохранении происшествия в тайне. Один из моряков намеревался сохранить осколок корпуса советской лодки в качестве сувенира, запрятав его в свой рундучок на борту «Тотог». Через несколько месяцев это вскрылось, и контрразведчики настояли на том, чтобы он передал им этот осколок.

Контр-адмирал В. Смолл, командующий подводными силами на Тихом океане, встретил «Тотог» на пирсе и был одним из первых, узнавших детали происшествия. Кроме него о случившемся было доложено адмиралу Муреру, бывшему командующему ВМС на северной Атлантике, впоследствии назначенному председателем объединенного комитета начальников штабов. Либо Мурер, либо кто-то другой из верхнего эшелона разведки в Пентагоне доложил эту печальную весть министру обороны М. Лэйрду. Все докладывалось только устно. Никто не хотел оставлять следов на бумаге.

Лэйрд лично доложил президенту Никсону о том, что произошло столкновение и советская подводная лодка, похоже, затонула. Лэйрд сейчас припоминает, что реакция Никсона была не совсем понятной.

Было ясно, что США не намерены сообщать Советскому Союзу о том, что, как полагали официальные лица, в 50 милях от полуострова Камчатка существует безвестная подводная могила. Учитывая особую секретность, которая окружала все операции подводных лодок, само собой разумелось, что Белый дом не собирался сообщать о столкновении двух атомных подлодок с ядерным вооружением, причем в один из самых напряженных моментов в отношениях между США и Советским Союзом. Кроме того, у Советского Союза за последнее время было так много происшествий на море, что Никсон и его советники решили, что Советский Союз, по-видимому, возложит вину за гибель очередной лодки на свою несчастную отсталую технологию.

Была создана комиссия по расследованию, хотя все, связанные с инцидентом, были уверены, что советская лодка погибла. Действительно, Смолл, Мурер и Лэйрд теперь говорят, что они точно помнят, что им докладывали о гибели советской подлодки типа «Эхо». Другие бывшие старшие офицеры ВМС, включая и того, кто слышал магнитофонную запись гидролокатора, говорят, что заключения о гибели советской лодки основывались главным образом на устрашающих звуках, записанных на пленку. Но должностные лица из ВМС заявляют, что без убедительных доказательств официальное заявление о том, что советская подлодка затонула, не может быть занесено в документы ВМС США.

Вскоре после столкновения Дж. Бредли срочно прибыл в Перл-Харбор, чтобы попытаться точно установить причину этого происшествия. В лучшем случае можно было предположить, что командир советской подлодки совершил неожиданный, неосторожный и гибельный маневр. Но такое предположение сразу же породило встречный вопрос, и Бредли стало ясно, что командирам американских подлодок необходимо видоизменять свою тактику. Из случившегося можно было сделать четкий вывод о том, что слишком велика опасность удара в борт на большой скорости. Если такое случится, то обе лодки неминуемо могут погибнуть.

Поэтому Бредли ввел новые правила ведения слежки, в которых официально закреплялись приемы, разработанные и проверенные на практике «Белесым Маком». Подлодки должны вести слежку, держась либо немного правее, либо немного левее преследуемой лодки. Это даст американским лодкам более широкие возможности для маневрирования в экстренных случаях и, кроме того, позволит по-прежнему прятаться в шумах кильватерной струи преследуемой лодки. Было добавлено еще одно правило, противоречившее приемам Мака, – лодки должны вести слежку с более безопасных дистанций.

Бредли не винил Балдерстона в инциденте. И Балдерстон, которому был запланирован перевод с «Тотог», вступил в командование дивизионом из четырех подлодок, в число которых входила и «Тотог». Но он оказался прав в отношении получения им адмиральского звания. Этого так и не произошло. Он ушел в отставку через семь лет и стал баптистским священником. Его сердце, ослабленное еще в детстве ревматизмом, не выдержало, и он умер в 1984 году. Он никогда не говорил ни своей жене, ни детям о том столкновении.

Молчание Балдерстона было типичным. Связанные обязательствами соблюдения секретности, подводники не могли искать эмоционального утешения, которое получают в большинстве случаев мужчины от своих жен и детей в случаях неприятностей по работе. Его вдова Ирен Балдерстон говорит:

«Не в его натуре было что-либо рассказывать. А я даже и не мечтала спрашивать его или совать нос в его дела».

Пожалуй, единственные разговоры об инциденте велись среди членов экипажа «Тотог». Рассказывали о нем вновь прибывающим на лодку. Подводники шепотом говорили друг другу о том, почему у лодки изогнутый рубочный руль, и одна группа акустиков передавала другой припрятанную запрещенную магнитофонную ленту с записью звуков с гидролокатора во время столкновения. За пределами же лодки эта пленка прокручивалась в школе гидроакустиков, в качестве анонимного примера шумов тонущей советской подводной лодки. Затем через двадцать лет судьба советской подлодки типа «Эхо II» неожиданно стала предметом обсуждения.

Уже после распада Советского Союза Борис Багдасарян, бывший командир советской подлодки, выступил с заявлением, что именно он командовал той подлодкой, которая столкнулась с «Тотог», и что он жив и здоров. А поскольку и в Советском Союзе, и в США было очень мало людей, которые знали, что их правительства длительное время скрывали ужасный инцидент, его сообщение привлекло мало внимания. Но рассказанная Багдасаряном история подтверждается высокопоставленными представителями советских ВМС, и его повествование совпадает со многими подробностями, предоставленными членами экипажа «Тотог». Хотя имеются и несколько расхождений. Сидя в своей московской квартире с сигаретой в руке, Багдасарян, с поседевшими волосами, худощавого телосложения, производил впечатление скорее стареющего профессора, чем командира подлодки. Но он был командиром подлодки более десяти лет до того, как вывел подводную лодку (бортовой номер К-108) в трехсуточный учебный поход в июне 1970 года.

Багдасарян участвовал в экспериментах на советских дизельных подлодках, в том числе на той, которую американцы называли типа «Виски». Он вел ее в подводном положении в течение 30 суток, несмотря на дефекты в ее конструкции, в результате чего часть выхлопных газов засасывалась обратно в лодку через шнорхель. К концу месяца экипаж был настолько отравлен, что руки и ноги у моряков распухали. В Советском Союзе, по словам Багдасаряна, после этого похода в воспитательных целях говорили о высоких моральных качествах советских моряков. Но так высказывались политработники, с которыми офицер-подводник не раз конфликтовал.

Не боялся Багдасарян и американцев. По его словам, однажды он «атаковал» американский линкор «Нью Джерси», открыто преследуя его на пути в Тонкинский залив, и если бы у него был приказ, то утопил бы линкор. Он также заходил в американские воды, чтобы попытаться проследить за американской подлодкой с баллистическими ракетами, когда она покидала Гуам, затем составил фальшивый доклад о патрулировании, как это делали некоторые американские командиры подлодок. Ему не удавалось следить за американской лодкой более 18 часов (просто мелочь по сравнению с подвигом «Белесого Мака»), но этого было достаточно, чтобы заслужить репутацию одного из самых смелых командиров на советском флоте.

При этом он всегда оставался суеверным и боялся катастрофы. Однажды он предпочел задержаться с выходом, чем выйти в море без счастливого для экипажа талисмана, крысы Машки. Чтобы выиграть необходимое время, он сказал адмиралу, что в холодильнике лодки слишком много мяса, датированного 1939 годом. «Побег крысы с корабля – хорошо известный признак беды, – говорит Багдасарян. – Вот почему нужно было задержать наш выход в море». Однако на борту «К-108» так и не оказалось счастливого талисмана в тот зловещий день. Возможно, ей нужно было бы иметь его.

Багдасарян говорит, что «К-108» совершала учебный поход, маневрировала, выполняя циркуляции с изменением глубины погружения. Очень похоже на то, что и предполагал экипаж «Тотог». Рано утром 24 июня его лодка совершала циркуляцию на глубине 40 метров с постоянной скоростью 5 узлов.

Подлодка поднялась на перископную глубину, чтобы принять сообщение с берега. Затем снова ушла на глубину 40 метров и начала поворот на 90 градусов вправо. Идея заключалась в том, чтобы провести тренировку на проверку звуков в районе, который экранировался шумами, создаваемыми собственными винтами. (Американцы так и предполагали.)

Как рассказывает Багдасарян, его акустики вскоре услышали звук, который они приняли не за американскую подлодку, а за имитатор шумов подлодки-приспособления, похожей на торпеду и создающей такие же звуки, как и подлодка, ведущая слежку. Через четыре минуты акустики потеряли контакт. А через две минуты раздался грохот…

Что происходило затем в советской лодке, было похоже на то, что, по словам американских подводников, они вообразили себе. Палуба «К-108» стала наклоняться вперед сначала на 20 градусов, затем на 30 градусов. Лодка стала выходить из-под контроля.

«Под нами была глубина 2500 метров, – уточняет Багдасарян, – я объявил аварийную тревогу, приказал продуть носовую часть главной балластной цистерны. Никаких изменений. Стали продувать всю главную балластную цистерну. Снова бесполезно, лодка продолжала тонуть. Дал команду задраить водонепроницаемые переборки. В ответ – тишина. Экипаж, по-видимому, был в шоке».

«Сказать по правде, я начал сомневаться в тот момент в возможности успешного всплытия», – говорит Багдасарян. Он закричал на своих опешивших подчиненных. Наконец, стали поступать доклады: «Я слышу, шум воздуха стихает», – доложил гидроакустик.

К тому моменту командир понял, что произошло столкновение с другой подлодкой. Уменьшение шума воздуха могло означать, что другая лодка тонула рядом с советской или, возможно, всплывает.

Старший механик Володя Дыбский приполз в центральный пост буквально на животе, подтягиваясь руками. Его ноги были парализованы. Он продолжал лежа отдавать распоряжения. Между тем «К-108» продолжала тонуть уже семь минут. Багдасарян прокричал, как ему казалось, свое последнее распоряжение: «Задний ход».

Это был шаг отчаяния. Если экипажу удастся произвести переключение двигателей на задний ход, то подлодка сможет вытащить себя на поверхность. Но при этом он знал, что при таком крутом снижении реверсивная муфта может и не сработать.

«К– 108» начала вибрировать. Внутри лодки стрелка глубомера задрожала, затем остановилась на отметке 70 метров, потом стала двигаться вверх до 50 и 25 метров. С глубины 25 метров она летела к поверхности, как пробка из бутылки шампанского.

Как только «К-108» всплыла на поверхность, открыли люк и увидели сияющее солнце. Осмотрели весь горизонт, но ни одного корабля не увидели и подумали, что произошло худшее с американской лодкой. «Я на секунду задумался: утопили братьев подводников, – говорит Багдасарян, – тяжело было это осознавать».

В то время, когда советские подводники сообщали об инциденте своему командованию, удалось поймать звук уходящей подлодки. Ею и была «Тотог», уходящая с места происшествия со скоростью 15 узлов.

Багдасарян говорит, что «К-108» доковыляла до порта с одним работающим винтом. Вал ее правого винта был безнадежно погнут, в легком корпусе зияла большая дыра. Треск разрушения легкого корпуса, по-видимому, и был записан в гидролокаторной рубке «Тотог». Но у «К-108» был второй прочный корпус. Американские подводники шутили, что советские подлодки строятся с двумя прочными корпусами потому, что их металлургия была советской металлургией. Но, очевидно, второй слой стального корпуса сдержал напор океанской воды и защитил экипаж «К-108».

«Дыра в легком корпусе была настолько большой, что в нее мог въехать троллейбус со своими штангами, – припоминает Багдасарян. – По правде говоря, если бы „Тотог“ ударила нас на несколько метров ближе к середине, мы были бы очень несчастными. Скорость американской лодки была довольно большой, и она несомненно пробила бы и легкий, и прочный корпус нашей лодки».

Багдасарян полагает, что пространство между легким и прочным корпусом было набито осколками «Тотог». Он говорит, что был уверен в том, что ударом снесло всю ходовую рубку американской лодки. Подобно моряку с «Тотог», который попытался придержать у себя осколки «К-108», члены экипажа советской лодки попытались сохранить для себя осколки американской лодки, но куски стали «марки HY-80» были конфискованы КГБ. Только Багдасарян отказался отдать и сохранил кусок в качестве сувенира.

Рассказ Багдасаряна немного расходится с повествованием, изложенным экипажем «Тотог». Он настаивает на том, что американская лодка врезалась в «К-108», а не наоборот. Заявляет, что советская лодка следила за «Тотог», следовавшей в Японию. Он также говорит, что, по данным советских разведывательных источников, оказавшись в Японии, «Тотог» проходила там длительный капитальный ремонт. Но «Тотог» никогда не заходила в Японию, а пошла прямо в Перл-Харбор.

Когда Багдасарян вернулся на базу, его вызвали на парткомиссию. Свалили на него вину за аварию. Занесли строгий выговор в учетную карточку. Это означало, что ему не разрешат поступить на учебу в военно-морскую академию. Его лодка прошла капитальный ремонт. Затем ее экипаж отправили на два с половиной месяца вести патрулирование в районе Сан-Франциско. «Эта боевая служба означала, – говорит Багдасарян, – искупить свою вину за неудачу или смыть кровью ошибку».

После этого столкновения среди советских подводников стала ходить новая шутка: «Американская атомная подлодка столкнулась с айсбергом в океане. Экипаж айсберга не пострадал».

Через шесть месяцев начальство Багдасаряна сняло с него взыскание. Каким-то образом оно долгие годы оставалось не снятым в его партийных документах, а затем уже и сам Багдасарян пожелал сохранить это пятно. На память. Как он сам рассказал, трудно будет найти еще одного коммуниста, в учетной карточке которого записано: «Строгий выговор за столкновение с американской атомной лодкой в подводном положении».

По ходу своего рассказа Багдасарян сделал паузу и поинтересовался, нельзя ли встретиться с командиром той американской лодки, чтобы посидеть, выпить и подумать вместе, как избежать подобных столкновений в будущем. Когда ему сказали, что тот американец давно умер, боевой советский командир помрачнел. «Жаль, – сказал он. – Я полагаю, этот инцидент не прошел для него бесследно».

Глава 8
ЗОЛОТАЯ ЖИЛА

Это было в четвертом часу ночи, когда Пентагон казался почти вымершим. Только через несколько часов начнет он свою деятельность, когда солнце станет припекать асфальтобетонный ров, окружающий почти 14 гектаров земли, отведенной под это здание.

Джеймс Бредли сидел в своем кабинете, на четвертом этаже кольца «Е» Пентагона за тремя парами закрытых на замок дверей. Никого из его сотрудников в анфиладе соседних кабинетов не было. Вторая половина 1970 года, шел уже четвертый год его пребывания в должности начальника отдела подводной войны управления разведки ВМС США. Именно в эти часы раннего утра он мог немного вздремнуть, погрузившись в тишину своего кабинета.

Джеймса обуревали мысли, граничившие с фантастикой, – планы новых миссий для подводной лодки «Халибат». Они должны потрясти разведывательное сообщество даже больше, чем фотографии утонувшей советской подлодки, так поразившие президента Никсона и, к несчастью, воображение ЦРУ.

Бредли собирался послать «Халибат» в самую середину моря, которое Советский Союз считал своим внутренним морем, с задачей захватить самую желанную для американской разведки добычу. Закрывая на мгновение глаза, он почти представлял себе эту добычу: подводный телефонный кабель, пучок проводов общим диаметром около 5 дюймов.

Но что это за пучок проводов! Бредли представил себе кабель, который проходит от Петропавловска, базы советских атомных подлодок, по дну Охотского моря, затем соединяется с наземными кабелями, идущими в штаб Тихоокеанского флота во Владивостоке и далее в Москву.

Если бы «рыба» с подлодки «Халибат» с ее камерами смогла найти этот кабель, если бы экипажу удалось организовать подслушивание телефонных разговоров, идущих по нему, то США вторглись бы в самые сокровенные советские секреты. Тогда можно было бы слушать о планах и разочарованиях советских лидеров, то есть получать разведывательные данные, несравнимые с данными от любого шпиона или даже от новейших спутников-шпионов, летающих над Кремлем.

Бредли почти слышал слова, текущие по этой линии связи: технический анализ без пропагандистского налета; проблемы советских подлодок – информация, которая облегчит проведение слежки за ними; тактические планы патрулирования, которые приводят советские подлодки с их ракетами к берегам США. Если его задумки верны, то американцам удастся украсть даже советские оценки испытательных полетов межконтинентальных баллистических ракет и ракет морского базирования, которые падали на полуостров Камчатка и в северную часть Тихого океана. Может быть, кабель даст возможность проникнуть и в замыслы советского командования.

Конечно, советская сторона будет рассматривать вторжение «Халибат» в Охотское море как пиратский акт. Если ее обнаружат, то скорее всего возьмут на абордаж или даже уничтожат, учинив международный скандал, который может положить конец хрупкому движению к разрядке.

Существовало еще одно большое препятствие. У Бредли не было доказательств, что этот кабель вообще существует. Даже если бы он и существовал, то где его искать на дне акватории Охотского моря общей площадью 611 тысяч квадратных миль?! Бредли и сам видел несерьезность своей затеи. Как представить эту идею руководящим кадрам Белого дома, министерства обороны, разведки, Государственного департамента, от которых зависит дать санкцию на такую опасную операцию? Как им объяснишь, что лишь на основании своей интуиции он собирался послать «Халибат» на поиски этого призрачного кабеля?

Но Бредли считал, что это была довольно основательная интуиция. После многих лет наблюдения за Советским Союзом американская разведка знала, что руководящий состав советского Министерства обороны настоятельно требовал постоянных докладов от своих подчиненных на местах. Советские военные тщательно кодировали большинство информации, посылаемой по воздуху, чтобы воспрепятствовать перехвату. Если предположения Бредли правильны, советские адмиралы и генералы должны быть слишком властными и раздражительными, чтобы терпеть множество шифровальщиков, и без того перегруженных огромным объемом работы. Они, конечно, хотели бы иметь и настаивали на том, чтобы иметь прямые и простые способы связи, а единственным простым и безопасным способом были телефонные переговоры по системам армированных кабелей.

Любая телефонная линия, установленная между материком и базой подлодок в Петропавловске, должна была проходить по дну Охотского моря. В конце концов, Петропавловск был небольшим одиноким портом на Камчатке, изолированным от Большой земли Охотским морем. Само Охотское море было почти пустынным, за исключением нескольких рыболовных траулеров и изредка появляющихся подлодок, производивших испытания ракет. Советская сторона должна была считать это море безопасным для себя, полагая его закрытым с одной стороны изгибом Камчатки, а с другой – восточным побережьем материка, подобно тому, как Чесапикский залив плотно облегается восточным побережьем США. Проход подлодок противника или его надводных кораблей возможен здесь только через узкие мелководные проливы между советскими Курильскими островами. По тревоге эти проливы могли быть легко перекрыты.

Но даже если кабель и проходил там, то где именно? Где на этом огромном морском пространстве лежит кабель, толщина которого могла быть всего около 12 см?

Бредли выбросил из ума все карты, отбросил официальные оценки, советские памятные записки и брифинги, которые в Вашингтоне так отвлекают разведку от работы. Он закрыл глаза, забыл на время о делах насущных и в его голове пронеслись воспоминания детских лет. Мама как-то брала его с собой на прогулку по Миссисипи на речном пароходе. Юный Джеймс долгие часы проводил в рулевой рубке, разглядывая разные знаки, стоявшие на берегу реки. На большинстве знаков указывались расстояния до ближайших пристаней и названия местности. Но было несколько знаков, на которых было написано: «Проходит кабель. Не бросать якорей». Мальчику объяснили, что эти знаки предназначены для того, чтобы какой-нибудь идиот не бросил в том месте якорь и не порвал бы телефонный или другой кабель, лежащий на дне реки.

Бредли открыл глаза, и внезапно его осенила мысль: если такие знаки развешивали на берегу Миссисипи, так почему бы им не быть на побережье Охотского моря? Вот как можно спланировать одну из самых рискованных операций по телефонному пиратству в холодной войне. Именно знаки, расставленные где-то на безлюдных советских берегах, гласящие: «Внимание! Здесь проходит кабель» будут указывать «Халибат» направление на источник информации.

Это был необычный для Вашингтона способ разработки разведывательной операции. Но воображение у Бредли всегда было богатым, иногда даже слишком богатым для военных людей, большинство из которых в своих действиях привыкло лишь к беспрекословному подчинению. Он же мечтал о возможности вести подслушивание подводных линий связи почти с того момента, когда получил подлодку «Халибат» под свой контроль. Бредли со своими подчиненными провел много времени, обсуждая возможности «Халибат» в отношении мистических подводных линий связи. Они просмотрели множество карт и пришли к выводу, что наиболее перспективными в этом смысле районами являются три. Это советские военно-морские базы, отделенные от Москвы многими милями водного пространства, Балтийское, Охотское и Баренцево моря.

Из них Охотское море являло собой наиболее неприглядную картину. Покрытое слоем льда в течение девяти месяцев в году, оно было таким же мрачным и холодным, как Петропавловск, где атомные подлодки и арсеналы ракет были упрятаны среди построенных еще в прошлом веке обветшалых зданий. Советские военно-морские офицеры жили в однообразных дешевых железобетонных домах, среди убежищ гражданской обороны и приемников радиолокаторов. Чем больше Бредли размышлял об Охотском море и базе подлодок на Камчатке, тем больше убеждался, что «Халибат» предназначена идти именно туда. Но за все четыре года его руководства операциями подлодки «Халибат» еще не были разработаны безопасные способы, позволяющие ее экипажу покидать лодку на глубине 100–130 метров и ходить по дну, чтобы добраться до кабеля и наладить подслушивание. Бредли пришлось ожидать, когда уровень развития техники будет соответствовать требованиям его воображения, и, наконец, это произошло.

Паника после гибели подлодки «Трешер» заставила ВМС вложить большие деньги в глубоководные исследования. Это привело к переоборудованию «Халибат», выработке новой программы подготовки водолазов, в том числе глубоководников. Давний друг Бредли, Джон Крейвен, длительное время руководил этими работами, вплоть до своей отставки из ВМС. Под руководством Крейвена возможности водолазов работать на больших глубинах расширялись невиданными темпами.

Проблема заключалась в преодолении страха. Дело в том, что воздух, столь благодатный на поверхности, может убить водолаза на глубине. На стометровой глубине воздух сжимается настолько, что в легких человека будет содержаться в десять раз больше кислорода и азота, чем в том же объеме на поверхности. В таких объемах кислород становится токсичным, а азот приобретает свойства наркоза. Специально тренированные водолазы ВМС и ученые экспериментировали с рецептами нового состава атмосферы для водолазов на глубине, в которой большую часть кислорода и весь азот замещали гелием, который, как известно, не токсичен. При подъеме водолаза из глубины можно изменить пропорции газов, чтобы удовлетворять увеличивающуюся потребность организма в кислороде на меньшей глубине. После проведения опытов над животными этот способ был испытан в условиях подводной лаборатории (Sea Lab). B помещенной на глубину 60 метров лаборатории жизнь оказалась неуютной и опасной. Во время одного из испытаний произошла авария на трубопроводе. Лаборатория накренилась, но находившиеся в ней водолазы выжили, пользуясь новой воздушной смесью.

Все шло хорошо, пока в одной из подводных лабораторий не произошла утечка воздуха, в результате чего погиб водолаз, производивший там ремонт. Это была не та реклама, в которой нуждались ВМС после гибели «Трешер». И программа «Sea Lab» была бесцеремонно прекращена. Со стороны казалось, будто ВМС прекратили все работы в этом направлении. На самом же деле научно-исследовательская работа потихоньку продолжалась. Бредли и Крейвен подготовили для использования водолазами «Халибат» новую воздушную смесь и новые приемы насыщения атмосферы в процессе погружения.

«Халибат» в то время находилась на судоверфи Маре-Айленд, около Сан-Франциско. В нее монтировали передвижную модель подводной лаборатории – компрессионную камеру, в которой водолазы будут акклиматизироваться к давлению воды, если им будет предстоять прогулка по морскому дну с целью подслушивания советского подводного кабеля. Но до этого «Халибат» должна поплавать над дном Охотского моря. Бредли нужны были соответствующие средства и политическая поддержка, необходимые для такой экспедиции.

Отдел Бредли все еще был своеобразной расчетной палатой для всех шпионских подводных операций. Он и его офицеры собирали заявки от руководящего состава Агентства национальной безопасности, Пентагона и Белого дома. Бредли имел право решать, проведение каких операций будет способствовать выполнению этих заявок: слежение за советскими подлодками, наблюдение за испытаниями ракет, перехват электронных сигналов… (Некоторые из этих операций были так же далеки от обычных разведывательных операций, как и воображение Бредли о подводном кабеле, и не все они увенчались успехом. В начале 1970-х годов группа подлодок была направлена в Сицилийский пролив расследовать то, что, по мнению американской разведки, было советской попыткой установить подводную систему, подобную американской системе подводных гидрофонов. Причем советская система казалась более сложной, чем те гидролокационные буи, которые британские корабли расстреляли за несколько лет до этого. Сначала была послана подлодка «Таллиби» (бортовой номер SSN-597), которая и нашла подозрительный кабель, подвешенный высоко над дном. Затем туда послали подлодку «Лейкон» с задачей зацепить этот кабель, но попытка оказалась безуспешной. После этого послали подлодку «Си Хорс» (бортовой номер SSN-669) и мини-подлодку Риковера NR-1. «Си Хорс» с помощью своего гидролокатора наблюдала кабель и направляла к нему экипаж мини-подлодки, состоявший из двух человек. Пожалуй, это была первая операция мини-подлодки. Наконец, мини-подлодка подошла достаточно близко и выяснила, что предмет, который принимали за советскую подводную систему, на самом деле оказался итальянским телефонным кабелем, затонувшим еще в годы Второй мировой войны.)