Текст книги "Экзамен"

11

Влажный тяжелый снег валил все утро. Он ложился на мокрый асфальт, таял – и вскоре все дороги покрылись серой снежной кашицей. Холодный свинцовый воздух застыл в строгом четырехугольнике опустевшего двора, ограниченном громадами домов, на голых деревьях не шелохнется ни одна веточка, все замерло.

Несмотря на холод, Саша настежь распахнул окно, уселся на подоконник, подставив горячее лицо под струи почти незаметного ветерка, и, улыбаясь, ловил ртом снежинки. Ему было хорошо.

Резкий озорной свист помог ему спуститься с небес на землю.

– Привет, Санек! – старательно обходя лужи, к подъезду дома направлялся Толя Говоров.

Саша нахмурился. Этой встречи он ждал и вместе с тем боялся ее. Ему было стыдно, что он оставил Борю в беде. Но если бы друг знал, какая Наташа, как она красива, то он бы, конечно, простил Сашу.

Дверь как всегда была открыта. Раздался шум шагов, и вот Толя – веселый, сияющий, появился перед ним. Бурно выразив свой восторг, он уселся в кресло и вопросительно взглянул на Одинцова.

Саша не знал, куда девать руки. Чтобы хоть немного оттянуть время, избежать лишних вопросов, он пошел на кухню и приготовил кофе.

– Вот, твой любимый, – сказал он, ставя перед Толей дымящиеся чашки, – а может, хочешь со льдом?

– О! – восторженно воскликнул Толя, – ты прямо-таки угадываешь мои мысли…

Внезапно взгляд Говорова упал на мольберт в углу комнаты – прямо напротив окна. Неяркие лучи зимнего солнца, робко выглядывающего из-за туч, падали на холст чуть сбоку и создавали на нем удивительную игру тени и света. Портрет девушки, застывшей у раскрытого окна в немом ожидании, вдруг ожил и, казалось, наполнился движением. Почудилось, что легкий ветерок и на самом деле заиграл волосами девушки, снежинки словно таяли от ее жаркого дыхания, высоко вздымалась волнующаяся грудь, нервно сжались трепетные пальцы.

Легкая неясная дымка не позволяла вглядеться в лицо девушки, и от этого таинственная незнакомка была какой-то неземной, далекой.

– Кто это? – изумленно прошептал Толя. От удивления он даже раскрыл рот, глаза его стали круглыми, бессмысленными.

В другое время Саша обязательно посмеялся бы над ним. Но теперь он сам был удивлен не меньше Толи. С восхищением и даже недоверием смотрел он на портрет своей Натали.

– Кто это?! – повторил Говоров.

Одинцов молчал.

– Кто это? – настаивал Толя. – Это ты нарисовал?

– Нет, не я – Пушкин! – резко ответил Саша, решительно оттесняя его от мольберта и накрывая портрет простыней.

Толя порывался подойти и сорвать покрывало:

– Дай взгляну. Хоть одним глазком, – умолял он, – пожалуйста.

– Ну, чего тебе, – отталкивал его Саша, – сказано: нельзя – значит, нельзя! Портрет еще не закончен.

Запрет заинтриговал Толю еще больше. Он терпеть не мог никаких тайн и секретов.

– А все-таки, кто это? Надеюсь, уж это ты можешь объяснить?

– Где? – Саша сделал вид, что не понимает о чем идет речь.

– На картине. Кто это? Как живая!

– Никого я не изобразил, – покраснел Саша. – Это обобщение, идеал. Как бы тебе объяснить лучше – просто я придумываю все из головы. А на самом деле этой девушки может и не быть на свете. Это мечта, понимаешь? Мечта. Идеал!

– Ты мне голову не крути! – почти закричал Говоров, – знаю я, как это мечта. Скажи-ка, куда ты по вечерам ходишь, а? Третий день прихожу, а тебя нет.

– Дела у меня – скоро экзамены на разряд, – Саша старался сохранять невозмутимый вид. Ему не хотелось, чтобы о Натали знали даже его друзья.

– Дела! Знаю я, какие это дела! – ухмыльнулся Толя. – От меня-то ты можешь не скрывать. Может, совет какой дельный дам…

Саша рассердился не на шутку:

– Иди ты… со своими подозрениями. Говорят тебе, что на разряд сдаю.

Толя продолжал нахально улыбаться.

Саша попытался перевести разговор на другое:

Расскажи-ка лучше о себе. Как учеба, как жизнь, как вечера проводишь? Не надоело учиться в ПТУ? Занятия не пропускаешь – как в школе?

Говоров сразу же попался на удочку:

– В училище хожу регулярно – обычно два-три раза в месяц, – с удовольствием начал он свою историю, – чтобы получать положенные 85 рублей стипендии. Ходил бы чаще, да денег чаще не дают.

Он довольно рассмеялся и повернулся к Одинцову, но Саша не поддержал его шутки, промолчал.

– По вечерам – танцы. Кстати, я и сейчас зашел, чтобы пригласить тебя в клуб. Пошли, девчат там много, выпить у меня найдётся, – уговаривал товарища Говоров, но Саша отказался сразу же:

– Нет, не пойду!

По решительному голосу друга Толя понял, что Саша действительно не пойдёт на танцы.

– Тогда я помчал, – поднялся он с кресла, – спешу, уже опаздываю.

– Постой! – задержал его Одинцов. Проклятый вопрос мучил его весь вечер, и он не мог отпустить Толю, не задав его, запинаясь и теребя пальцы:

– Слушай, как там Борька?

От волнения Саша покрылся алыми пятнами.

– А что с Борькой случится? – рассмеялся Говоров. – Сейчас где-нибудь снег чистит – отрабатывает свои законные пятнадцать суток. За хулиганство. Ничего, вернётся здоровее, чем был.

Говоров протянул руку:

– Пока! Я почесал.

Глухо стукнула дверь, и этот звук заставил Сашу вздрогнуть. Ответ Толи прозвучал как удар грома. Саша вернулся в комнату, присел в кресло перед мольбертом, сжал руками голову. «Променял друга на девчонку», – с тоской думал он. И тут же горячо возразил сам себе: «Нет, я не виноват. Наташа такая необыкновенная девушка. Она такая красивая, такая… Боря понял бы меня, если бы знал, как я люблю свою Натали».

Саша поднялся, подошёл к мольберту, стремительно, одним движением сбросил простыню с картины. Но что это?! Чудо исчезло, на холсте – красивая, но совсем обыкновенная девушка, с обычным, ничего не выражающим лицом. Картина застыла. Саша понял, что изображение прелестной девушки, которое поразило и загипнотизировало и его, и Толю – не более, как случайная игра света. Солнце скрылось за крышами домов, и таинственная незнакомка исчезла.

Одинцов отрешенно смотрел на картину и не узнавал своей Наташи. Нет, какое-то сходство, безусловно, есть, но чего-то не хватало. Чего? И вдруг Саша поймал себя на том, что он не помнит, какие у Наташи глаза. Помнил её руки, глаза, плечи, помнил каждое ее движение, каждый жест, но глаза… Почему-то Натали не любила, когда Саша смотрел ей прямо в глаза, а когда он пытался это сделать, она закрывала их, и Саша, – забыв обо всём, обнимал ее и целовал, целовал…

Было уже поздно, в комнате стало темно, но Саша по-прежнему стоял перед мольбертом и вглядывался в портрет Натали. «Наверное, я никогда не стану настоящим художником, – печально думал он, – никогда не пойму этой тайны. Как написать её портрет так, чтобы она ожила, чтобы чувствовался её характер, её душа. Чтобы она смотрела на тебя живая, настоящая, совсем, как в жизни – весёлая, насмешливая. Чтобы она ждала, а не просто стояла у окна. Как?».

Его размышления прервал телефонный звонок.

– Ало, я слушаю, – Саша нехотя поднял трубку. Опять Говоров придумал какую-нибудь шутку.

– Саша, ты слышишь меня? – послышался далёкий, но знакомый голос, – это я…

Саша на мгновение растерялся. Что делать? Раньше отец никогда не звонил ему. Часто присылал подарки, от которых он всегда отказывался, звонил маме, но ему никогда.

Так что же делать? Может положить трубку? Саша вспомнил большого сильного человека со смешными колючими усами, которого он когда-то очень любил, и, пересиливая себя, оказал:

– Алло, я слушаю.

Телефонный голос обрадовался, зачастил:

– Саша, ты слышишь? Мне необходимо с тобой поговорить – о маме, о нас с тобой, обо всех нас…

Саша не знал, что отвечать отцу, о чём с ним говорить. Он чувствовал, что голос в трубке, слабый, будто извиняющийся перед ним, обезоруживал его. Саша совершенно растерялся, его решительность пропала, и он безвольным движением медленно, осторожно положил трубку на рычаг. Потом, будто спохватившись, быстро поднял телефонную трубку и прижал к уху. Но поздно – он услышал лишь короткие прерывистые гудки.

12

До начала смены оставалось ещё несколько минут, и Саша решил зайти к Наташе в библиотеку. Он не видел её со вчерашнего вечера – целых шесть часов, целую вечность. Правда, Наташа не позволяла заходить к ней во время работы.

– Работа есть работа, – говорила она. И шутливо добавляла, если Саша недовольно хмурился:

– Делу – время, потехе – час!

Саше нравилась в Наташе эта серьезность. Но вечерами она была совсем другой – веселой, даже чуточку насмешливой, и тогда она очаровывала его заразительным смехом и блеском лукавых глаз, загадочно мерцающих в полутьме. Будь его воля, он никогда бы не расставался со своей любимой. Но делать нечего, ее желание – закон для него.

И все же Саша находил множество уловок, чтобы увидеть ее. Он часто брал в библиотеке книги по токарному делу, по технике безопасности, по культуре производства. Иногда заказывал книги для своих знакомых, друзей, – для того же долговязого комсорга. Он, кстати, оказался хорошим парнем и вовсе не щеголем, как подумал Саша при первой встрече – просто следил за модой.

Наташа сердилась за частые визиты Саши, но быстро прощала. Он делал такой невинный вид, что она не могла сдержаться, как ни старалась, смеялась и, выдав книги, ласково выпроваживала его из библиотеки.

Сегодня был более чем весомый повод. Саша рассмеялся. В руках он держал две массивные книги в толстых переплетах. Оба о токарных станках. Что теперь скажет Натали?

Остановившись перед знакомой кожаной дверью, Саша тихо постучался. Тишина. Саша постучался еще раз. И вновь нет ответа. Может быть. Наташа еще не пришла, она не отличалась особой точностью. Он толкнул дверь, которая почти бесшумно отворилась, и вошел в комнату. Наташа сидела за стойкой, низко склонившись за столом, а рядом стоял… рыжий Витька из сашиного цеха и, положив руку на ее плечо, в чем-то убеждал ее.

Дверь скрипнула, Витька моментально убрал руку, а Наташа, как поначалу показалось Саше, испуганно отпрянула в сторону.

– А мы здесь… а я…

Но тут вперед выступил Виктор.

– Я вот книжку заказал, – громко сказал он, – а Натали, а библиотекарша наша никак не может найти ее. Вот сидим, разбираемся…

Глядя на добродушное лицо Витьки, на его огромные веснушки, Саша успокоился и прогнал мелькнувшую подозрительную мысль. Как он мог приревновать к нему Наташу. Смешно!

– Вот, пришел отдать книжки, – улыбнулся Саша, глядя то на Рыжего, то на Наташу, ставшую в растерянности посреди комнаты.

– Книжки – это хорошо, – опять раздался бас Витьки. – Смотри-ка, о токарных станках. Молодец! Скоро своего наставника перегонишь в работе, – хохотнул он. – Ну, учись, студент! Смотри, не опоздай к началу смены!

За Виктором хлопнула дверь, и Одинцов подбежал к своей Натали.

– Наташа, милая! – горячо воскликнул он, обнимая ее.

– Зачем ты пришел? – огорошила она Сашу, вырвавшись из его объятий и отворачиваясь, – я же сколько раз говорила тебе, чтобы ты не являлся ко мне во время работы!

– Так, смена еще не началась, – удивился Саша ее вспыльчивости. – Я книги принес, поменять надо.

– Ах, книги! – язвительно произнесла Наташа. – Ты так много читаешь, наверное, скоро профессором станешь? Или академиком?

– Натали! – попытался примириться Саша и взял ее за руки.

– Ну, ладно, не надо, – на самом деле утихомирилась Наташа. Саша не отпускал ее.

– Говорят, не надо – значит, не надо, – ее голос опять становился капризным.

«Как она прекрасна в своем гневе!», – восхищенно подумал Саша, но вслух сказал совсем другое:

– Натали, когда мы встретимся с тобой? В восемь, как обычно?

– Нет, торопливо ответила Наташа, – сегодня я не могу. Сегодня я занята. По дому…

Она взглянула на часы, неумолимая минутная стрелка которых приближалась к двенадцати. Саша сжал ее ладони, прижал к своей груди.

– Еще одну минуточку!

– Иди, а то опоздаешь. Иди! – как ребенка уговаривала она его, подталкивая в спину, – уходи, потом поговорим.

13

В цехе, Сашу узнавали уже все. Второй месяц болтался он без дела и всем порядком надоел. Так, по крайней мере, казалось ему. Он часто помогал токарям: принести инструмент, заготовки из кладовки, отнести готовые детали, смазать станок. За всё это они иногда разрешали самостоятельно поработать за станком. Серега, его «наставник», хотя сам и не баловал ученика вниманием, очень сердился на него за эту бескорыстную помощь.

– Ты что, лошадь что ли – за просто так, за спасибо работать? – недоумевал он.

Саша молчал, но продолжал «благотворительность». На этот раз он помогал Екатерине Ивановне оттаскивать стружку, пока его не подозвал Иван Максимович.

– Иди-ка сюда, – махнул старик ему костлявой рукой, – Метчиком работать можешь?

– Могу, – неуверенно ответил Саша.

– Хорошо! – Старик оценивающим взглядом посмотрел на него и вручил чертёж:

– Ну-ка, взгляни.

А сам в это время настроил станок, опустил прозрачный предохранительный щиток.

Саша разглядывал схему; многое ему уже было знакомо.

– Ну, что, сложная деталь? – Иван Максимович спрятал в усах улыбку, глядя, как внимательно изучает паренек чертеж.

– Сложная, – вздохнул Саша.

– А ты не робей, давай вместе попробуем разобраться.

Одинцов непонимающе смотрел на старика, передавая ему чертёж.

Максимыч отвёл его руку, одобряюще улыбнулся, блеснув из-под очков веселыми глазами, подтолкнул к станку.

– Что же ты? Давай, начинай!

Кинув еще раз на старика недоверчивый взгляд, Сама понял, что с ним не шутят. Он подошёл к станку, долго, чувствуя себя неловким, неуклюжим, закреплял заготовку, с силой потянул за рычаг продольной подачи.

– Полегче, полегче! – поправил старик.

Саша почувствовал, что волнение исчезает; его движения стали более спокойными, уверенными.

Иван Максимович молчал и, лишь опустив очки на нос, внимательно следил за действиями паренька. Выражение некоторого разочарования, появившееся вначале, постепенно сменялось довольной улыбкой.

Саша оглядывался на него всё меньше и меньше, работал всё спокойнее и вскоре, казалось, забыл обо всём на свете. Только раз он допустил небольшую ошибку, но стоило Ивану Максимовичу кашлянуть с досады, как Саша, будто уловив немой упрёк, тотчас исправился.

– Толково, – пробормотал старик.

Вскоре перед Сашей выросла целая стопка готовых деталей.

– Молодец, грамотно работаешь, – похвалил Иван Максимович, – теперь отдохнуть требуется. Пойдём-ка, перекусим в заводской столовой, посмотрим, что нам приготовили. Настало время подкрепиться – обед.

– Я не хочу, – пытался отговориться Саша.

– Никаких «не хочу». Ты вон какой здоровый – за троих должен есть. Идём, – был неумолим старик.

Максимыч знал на заводе каждого второго, и чуть ли не весь завод знал его самого. По дороге в столовую почти каждый здоровался е ним:

– Здравствуйте, Иван Максимович.

– Привет, Максимыч.

– Здорово, старик. Как здоровьичко?

Иван Максимович почтительно раскланивался со всеми, уважительно снимая кепку.

Молодая краснощёкая раздатчица щедро одарила их улыбкой:

– Здравствуйте, Иван Максимович. Покушать пришли?

– Здравствуй, Маруся. А ты всё цветешь, – пошутил старик.

– Уж, вы скажете, – зарделась молодая раздатчица от удовольствия.

– Вот что, красавица – нам два борща, две котлеты с картошкой, салат и четыре десерта. Есть хотим.

Когда она уселись за стол, уставленный тарелками, Саша спросил, неловко шаря в кармане, с опасением, что его мелочи не хватит:

– С меня сколько?

Старик аж вскипел:

– Ты вот что, парень, спрячь-ка свои деньги, – и, взглянул на покрасившее лицо Саша, снисходительно добавил:

– Ты ещё молодой, деньги понадобятся. Это нам, старикам, девать их некуда. А вы молодые, вам и магнитофон нужен, и мотоцикл, да и с девушкой в кино пройтись, наверное, охота. Разве не так, – рассмеялся Максимыч. – Чай, девушку-то себе нашёл уже?

Саша покраснел и уткнулся в тарелку.

– И то дело, – одобрительно сказал старик, – не поешь – не поработаешь.

После окончания смены и Саша, и Иван Максимович остались ещё минут на двадцать – старик показывал любопытному пареньку свои секреты. Саша открывал в станке что-то свое и всё больше убеждался, какая это сложная и умная машина – токарный станок.

Закончив работу, старик и юноша вместе очистили от стружки своё рабочее место и отправились домой.

Они прошли через проходную, и старик, не слушая никаких возражений Саши, потащил его к себе.

Иван Максимович жил неподалеку от завода, и они решили пройтись пешком. В пути они горячо заспорили.

– Ты мне вот что скажи, – горячился старик, – почему сейчас молодежь так тянется в разные институты и университеты? Я что-то не пойму. Вроде у студента и жизнь – не малина, и стипендия – с гулькин нос, а когда дойдет до диплома, и начнет работать, будет получать зарплату в три раза меньше моей. Думаешь, молодежь не понимает этого? Понимает. И все-таки тянется в институт. Почему?

– Как почему, – доказывая свое Саша, – молодёжь учиться хочет, ума набраться.

– Так прямо и хочет? – вскинул старик седые брови. – В школе баловались, баловались – не хотели, а тут прямо-таки и захотели!

– Ну, не все, но большинство.

– Вот! – торжествующе произнес Иван Максимович. – Из-за корочки дипломной стараются, из-за документика. А все для чего? – хотят побольше денег, не затрачивая много сил, не утруждая себя. Как говорит твой Серега, где бы не работать – лишь бы не работать! Скажи, куда труднее всего поступать?

Одинцов задумался.

– Наверное, на театральный, медицинский и юридический – там самый большой конкурс.

– Правильно, – кивнул Иван Максимович. – А почему? На театральный – здесь все ясно – каждая девчонка хочет быть артисткой. А на врача или юриста?

– Может быть потому, что эти профессии самые престижные, – предположил Одинцов.

– А потому, отвечу я тебе, что потом, после окончания университетов можно будет брать приличные взятки, – подвел Максимыч черту своим размышлениям.

– Но есть ведь и другие студенты – те, кто и самом деле учиться хочет, – горячо возразил Саша.

– Может, и есть, – согласился старик. – Но их мало, я думаю, а из-за этих… другие, которые без блата, в институты попасть не могут. Без маменьки, без папеньки, без дяди-профессора ничего не сделаешь.

Но тут уж Саша никак не мог промолчать.

– Это зависит от самого человека, только от него самого, – заявил он, – если хорошо подготовиться, если всё знаешь, то обязательно поступишь, и никто не сможет помешать тебе.

– Долго ждать придётся, парень, – усмехнулся старик. Ему. Похоже. Хотелось поддеть Сашу:

– Что же ты тогда не поступил, коли всё знаешь?

Саша нахмурился.

– Я вообще не поступал, – угрюмо сказал он, – у меня мать больна.

Иван Максимович замолчал, обнял паренька за плечи.

– Извини, брат, не знал. Да ты не огорчайся, на следующий год поступишь.

– Поступлю, – как эхо повторил за ним Саша; его глубоко задели слова Ивана Максимовича.

– А что, на заводе тебе не понравилось? – спросил старик, и Саша не мог не заметить, как заинтересованно ждал ответа Максимыч.

– Нравится, – просто ответил он. И стал рассказывать быстро и громко, отчаянно жестикулируя руками:

– Понимаете, я закрепляю заготовку, включаю станок и уже вижу, какой она будет – моя деталь. Сразу всю её вижу, всю, до последней подробности. А потом – целая стопа готовых деталей. Солнце блестит в них, они переливаются, отражаются друг в друге – и на душе становится так радостно, что…

У Саши не хватало слов, точнее слов было так много, что он захлёбывался в них.

– Хотите, лучше я принесу вам свой альбом, – неожиданно даже для себя предложил Саша, – я там нарисовал всё, что смог – и наши станки, и цех…

– Принеси, – добродушно улыбался старик, – посмотрим.

Они замолчали и молча шли рядом – большой, умудрённый опытом человек, старик, и юноша, только начинающий жизнь. Под ногами весело скрипел снег, ярко светило солнце, и так легко дышалось чистым морозным воздухом.

Наконец Иван Максимович прервал молчание:

– Вот что я ещё хочу спросить у тебя, – оказал он, – почему в тот же институт молодёжь рвется, а в училище – нет? Мне было лет двенадцать, когда мой отец строго посмотрел на меня и сказал: «Ты уже большой, пора тебе помогать семье – иди, работай!» Как я тогда обрадовался – я очень хотел стать рабочим. В наше время все лучшие ребята, которых я знал, шли работать на автозавод. Во всех газетах писали, что стране нужны молодые кадры, что надо поднимать промышленность, транспорт. Тяжело нам было – станки-развалюхи оставались со стародавних времен, инструмента почти никакого не было. И все же мы работали, не жалея сил.

Саша внимательно прислушивался к словам своего наставника.

– Теперь вам намного легче, – продолжал старик. – Родители рассуждают так: «Нам было нелегко, так пусть хоть дети отдохнут». И уже с ранних лет – и транзистор, и магнитофон, и мотоцикл, а то и «Жигули» купит своему сынку обеспеченный папаша. А закончит школу молодой оболтус, родители толкают его в институт или университет. Но ни в коем случае не в училище – ни-ни. Почему? Мой парнишка-сосед говорит, что в их училище телевизоров всяких, магнитофонов и всего прочего столько, сколько иному институту и не снилось. Тогда почему же туда никто не хочет идти?

Саша и сам не раз думал над этим вопросом. Еще в школе учителя часто говорили ученикам: «Учитесь, а то придётся идти в училище, или в дворники». Ругали отстающего школьника: «И никуда-то ты не годишься кроме училища».

Саша так и сказал Максимычу:

– В школе учителя нам говорили, что в училище годятся только троечники. Вообще, слово «училище» стало каким-то синонимом наказания за плохую учёбу и поведение. Вот, окажем, идёшь по улице, встречается тебе знакомый. Привет!. Привет!. Где работаешь, учишься? Ответишь, что в университете иди институте – о, молодец, как сумел? А если сказать, что пошел в училище, начнутся вздохи, сожаления, что, мол, случилось, как это ты сплоховал?.

– Ага, – перебил его старик, – а потом к нам на завод приходят такие оболтусы, что им не только на следующий разряд сдавать, а совсем лишать его надо. Только станки ломают, – в сердцах добавил Максимыч.

– Ну, вот мы и дошли, – указал старик на небольшой деревянный домик, притулившийся у склона холма и будто спрятавшийся за громадами многоэтажных домов. – Сейчас моя старуха угостит нас чаем.

Они позвонили, дверь им открыла… Екатерина Ивановна.

– Здравствуйте, тётя Катя, – пролепетал Саша.

Екатерина Ивановна, в цветастом платке, в просторном халате, вся какая-то домашняя, так и рассыпалась смехом.

– Виделись уже, Сашок. Заходите, мужики, раздевайтесь.

Саша повернулся к Ивану Максимовичу. Тётя Катя – его жена?

– Дом домом, а работа работой, – рассудительно объяснил старик.

Слова старика напомнили Саше Натали – и она так говорила.

Всё верно, и всё же он не понимал, как это он раньше не замечал, не видел, что Екатерина Ивановна и Иван Максимович – жена и муж. Правда, он видел, что Максимыч часто помогал ей убирать стружку, но ему и в голову не могло прийти…

В чистой комнате было удивительно уютно, красивые маленькие коврики, очевидно, расшитые руками Екатерины Ивановны, радовали глаз.

– Идем, польёшь мне на руки, – старик вручил Саше ведро воды, – люблю после работы побаловаться на морозе холодной водичкой.

Пока они плескались водой, умывались, Екатерина Ивановна быстро накинула на стол чистую скатерть и стала хлопотать на кухне, откуда уже доносился вкусный запах, приятно щекочущий ноздри.

Одинцов вернулся и принялся с интересом рассматривать развешанные на стенах фотографии, пожелтевшие, покоробившиеся, но как видно, бережно хранимые. Старинные снимки всегда интересовали Сашу, вызывая в нём какой-то внутренние трепет и волнение. Людей, которые запечатлены на них, давно уже нет в живых. Кто они? Чем они жили? О чём думали? Кого любили и были ли сами любимы?

Но на фотографиях стариков были почти одни и те же лица. На некоторых – двое пухленьких близнецов, удивительно похожих друг на друга – так, что отличить их было почти невозможно, на других снимках – эти же близнецы, но постарше, на одном – они же, уже возмужавшие, в строгой военной форме.

– Кто это? – с любопытством спросил Саша, повернувшись к Ивану Максимовичу.

Старик молча наклонил седую голову. Вместо него ответила Екатерина Ивановна:

– Большую радость дал нам бог, даровав сразу двух сыновей, но ещё большее горе узнали мы, получив на них одну похоронку. Сразу обоих. Одной бомбой…

Старуха всхлипнула. Но, будто стесняясь перед Сашей своих непрошенных слёз, она стала вытирать глаза уголком платка.

– Не надо, мать, не плачь, – сурово произнёс старик, – наша сыновья погибли за свою Родину, и она никогда не забудет их.

Екатерина Ивановна осушила глаза, виновато взглянула на Сашу.

– Что это я? Гостя ж накормить надо.

– Нет, нет, я не буду, – запротестовал Одинцов, но старик силой усадил его рядом с собой:

– Сиди. Как это, после работы и не буду? Какой же ты тогда рабочий? Моя старуха, знаешь, какие щи готовит – пальчики оближешь.

Щи на самом деле были очень вкусные. Екатерина Ивановна заботливо подвинула Саше хлеб, специи:

– Попробуй с перчиком. Мой старый очень уважает.

– Спасибо, – проговорил Саша с полным ртом, – спасибо.

Иван Максимович и Екатерина Ивановна переглянулись, вздохнули; может быть, и их ласка обогреет кого-нибудь…