Текст книги "Кёсем-султан. Заговор"

Позже Хаджи Мустафа-ага подробно допросил Астру и даже похвалил его за смелость и сообразительность, а когда тот возразил, строго молвил:

– Евнуху нужна не такая храбрость, какая присуща могучему воину. Ты поступил как должно.

И счастливый Астра ушел, довольный жизнью, хотя и недоумевающий по поводу того, что же будет завтра.

Но в этом он, увы, был не одинок.

* * *

Вначале все было как обычно: Мурад шел по коридорам Топкапы и искал глазами знакомые призрачные черты. Вот старик, молчаливый и сумрачный, отказывавшийся говорить с Мурадом, но всех остальных, кроме Яхьи, называвший «дорогóй». Вот странные, жмущиеся друг к другу детишки – должно быть, очередные шахзаде, которым не повезло. Что ж, такова жизнь любого шахзаде: ты или становишься султаном, или заканчиваешь жизнь с веревкой на шее. Сулейману с Баязидом еще повезло – они умерли быстро и относительно чисто.

Затем Мурад откровенно заскучал. Яхьи нигде не было, а следовательно, не с кем было даже поругаться толком. Мурад обшарил весь дворец, даже в гарем заглянул, куда Яхья не заходил на памяти султана никогда, – видать, тоже помнил клетку-кафес и гарема не любил. А зря: в кафесе иногда можно найти милых девушек. Вон даже братец Ибрагим сподобился, хотя дурак и для чего ему та девушка, знать не знает и ведать не ведает.

Вот после гарема султан Яхью и обнаружил. Точнее, возле гарема. Призрак стоял точно возле невидимой, но известной всем обитателям Топкапы черты, которая отделяет вход в Харем и-Хумаюн от прочих помещений дворца. И лицо, точнее остатки лица, у Яхьи были… странными.

То ли глаз он себе отрастил новый, то ли нет… Черты лица призрака расплывались, рыбка то выглядывала из глазницы, то ее там словно и не было: человек как человек, только прозрачный.

А еще Яхья не шутил и не насмешничал. Смотрел на султана, словно не он, а как раз Мурад был призраком и с первыми криками петуха должен был покинуть этот бренный мир. Взгляд этот казался одновременно жестким и очень сочувственным.

– Ну, чего тебе? – буркнул Мурад, просто чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие в этом мире, странным образом разделенном надвое, чтобы напомнить и себе, и несносному духу, что он жив и что он султан.

– Мне – ничего, султан. – Яхья немного надменно пожал плечами, но взгляд его не изменился ни на миг, и взгляд этот резко контрастировал с шутовскими манерами мертвого шахзаде. – Вот разве только… покаяться ни в чем перед Аллахом не хочешь?

– Что? – От изумления Мурад на миг лишился дара речи. Все слова куда-то делись, смытые всепоглощающим изумлением. Настолько наглым Яхья все же не был никогда.

– Есть тут во дворце… скажем так, один мой тезка. – Яхья недобро прищурился; рыбка в глазу вновь проявилась и блеснула чешуей. Почему-то на ней виднелся кроваво-красный отблеск. – Он, конечно, тоже давным-давно умер, и нельзя сказать, чтобы мы с ним жили в одно время, ну да не суть важно. Смерть уравнивает всех, ты не знал, султан?

Мурад молча потянулся за саблей и изрубил проклятого насмешника в куски. В который раз. Только раньше Яхья жаловался, что ему щекотно, а теперь из клубов дыма спокойный, насмешливый голос продолжал вещать:

– Так вот, этот мой тезка любит говорить, что султан должен заботиться о простых людях, ибо Аллах вручил ему этих людей, именуемых во дворце обычно «чернью» или еще как-нибудь в этом роде, именно ради того, чтобы султан…

– Да мне-то что до черни? – яростно выкрикнул Мурад, продолжая полосовать воздух.

Воздух вздохнул, и оттуда донеслось:

– Ага. Именно так мой тезка великому Сулейману Кануни и написал: дескать, последние времена наступят и Оттоманская Порта покатится в пропасть, когда султан в ответ на жалобы народа начнет говорить: «А мне-то что?» Сулейман, помнится, слова эти запомнил и часто повторял.

От неожиданности Мурад остановился. Эту байку он слышал, причем не раз. Историю жизни святого человека Яхьи, молочного брата Сулеймана Кануни, ему рассказывали.

То есть погоди, выходит, тот молчаливый, безразличный к султану старик – это…

Паршивец Яхья тут же воспользовался паузой, принял прежний вид и очень скучным голосом вопросил:

– Так покаяться, спрашиваю, не желаешь, султан?

– Не в чем мне каяться, – надменно бросил Мурад. – Я – султан, это значит, что я – солнце…

– Нет, – Яхья внезапно очень грустно улыбнулся. – Это всего лишь значит, что ты султан. Один в длинной веренице. Длинной, да. Но не бесконечной.

– О чем ты? – Мурад внезапно почувствовал, как по спине бежит струйка холодного пота. Яхья еще ни разу не говорил с ним таким серьезным тоном. Яхья еще ни разу так часто не честил его султаном.

Что-то было не так. Надвигалось что-то очень нехорошее.

– А я тебя предупреждал, – вздохнул Яхья. – Говорил же тебе, что он, когда сам захочет, поменяет владельца. Я ведь тоже носил его… и долго, подольше, чем ты. Но знаешь, в чем между мной и тобой разница?

– В том, что я – султан, а ты – мертвый неудачник, – прорычал Мурад. Но ярость почему-то не казалась убедительной даже ему самому. Слишком много за ней скрывалось страха.

Яхья вновь улыбнулся – спокойно и печально.

– Это чепуха, султан. Разница в том, что я перед смертью добровольно от него отказался. Оставил на причале, отправляясь в дальний путь.

– Ну и осел, – совершенно искренне сообщил Мурад.

– Это да. Нужно было отказаться от него намного раньше. Нужно было вообще его не трогать, ну да кто там в момент искушения думает о последствиях. Все мы – словно Карагёз, ведомый исключительно своим детородным органом… Но я отвлекся. Так вот, я сумел отказаться от кинжала, султан, и за это мне простили многое. Не все, конечно. Кое-что даже я бы себе не простил, хотя я себя люблю…

– Зачем ты рассказываешь мне эту глупую историю своей недостойной жизни? – резко спросил Мурад.

Яхья со смехом развел руками:

– Да и сам не знаю. Пытаюсь дать тебе последний шанс, наверное…

– Султан не нуждается ни в чьих дурацких подачках!

– Как скажешь, султан. Тебе виднее. К слову, я ведь уже говорил, что эта тварь сама выбирает, кому попасть в руки и кого покинуть?

– Ты много чего говорил, – процедил Мурад. – Но слова твои подобны мелкому сушеному гороху – мерзкие и на вкус, и на вид, от такого воротит нос даже столь любимая тобой чернь. И легковесны они так же, как сушеная горошина.

– Воротит нос? – Яхья искренне расхохотался. – Ты совсем не знаешь жизни простого люда, султан. Но на вопрос ты не ответил, а зря. Проверь-ка, вдруг ты уже не его избранник?

Действуя почти против собственной воли, Мурад залез рукой за пазуху халата – и похолодел. Ножны висели на прежнем месте, но кинжал… Знакомой, с детства привычной рукояти не было!

Этого не могло быть. Как же так? Ведь он, Мурад, – лучший, ведь он – солнце!.. Сколько раз он думал так, сжимая рукоять кинжала, и осознавал, что вот она, правда, что другой правды просто не может быть!

Это все проклятые призраки. Точнее, один призрак – Яхья, да будет шайтан к нему особенно жесток! Это он украл волшебный кинжал, что давал султану силу тысячи человек, что помогал управлять Блистательной Портой. Надо только придумать, как забрать кинжал обратно и расправиться с Яхьей. Хватит, наслушался глупостей…

На губах Яхьи зазмеилась грустная, почти извиняющаяся улыбка.

– Так всегда бывает. Что ж… познакомься с Баязидом, султан. Это… скажем так, родственник одного из твоих прямых предков. Как бы ты сказал, еще один неудачливый шахзаде.

И Яхья растаял в воздухе, освобождая дорогу другому призраку – богато одетому, почти красивому, с темными, слегка выпуклыми глазами, холеной бородкой и шрамом от удавки на шее.

Но что главное – призрак сжимал в руках заветный кинжал! Этого не могло быть, просто не могло быть!

Кинжал был тот самый – в этом Мурад готов был поклясться: слишком долго он держал его у себя, слишком часто разглядывал в тиши собственной опочивальни. Он знал каждую незаметную обычному взгляду выщербину и выпуклость на полированном янтаре, знал все линии изгиба лезвия, все завитки на кованой рукояти… Это был тот самый кинжал – принадлежавший Мураду и украденный проклятым Яхьей!

Или… нет?

Могло ли быть, что Яхья, да разорвет его на сто или даже на тысячу частей, говорил правду?

– Кровь Селима! – прошипел тем временем призрак, и его голос странным образом вернул Мурада в прошлое, когда он был всего лишь маленьким десятилетним шахзаде, одним из многих, бегающих по дворцу. – Семя Селима! Потомок Селима!

«Кровь Ахмеда! – раздалось эхом из глубин прошлого, и безумный Челик сверкнул глазами, выхватывая саблю. – Порченая кровь, Ахмедово семя!»

Маленький мальчик Мурад не понимал, почему его руки и ноги вдруг стали такими большими, почему он не в саду гарема, а в каком-то из дворцовых коридоров. Все, чего он хотел, – это чтобы его пришли и спасли.

От Челика. От Баязида. От самого себя – такого взрослого и такого неуклюжего.

Где дядя Картал и дядя Доган, когда они так нужны? В прошлый раз ведь были рядом!

Но кто-то – большой, взрослый, злобный султан, не желающий, чтобы маленького Мурада спасли, – велел родне старого приятеля Тургая держаться подальше от дворца…

Призрак шагнул вперед, и Мурад, словно во сне, ступил ему навстречу. Шаг, другой…

Кинжал мягко, беззвучно вошел между ребрами султана Мурада – туда, где билось его сердце.

Глава 10
Время бороться со смертью

«…Поведение больного не слишком разнится от того, считает он себя в момент обострения уже мертвым или еще живым, но источники его заблуждения действительно выглядят иначе. Если безумец думает, что он жив, то суд, перед которым он предстает в своем поврежденном воображении, земной; он видит себя в окружении стражников, слышит показания свидетелей и речь судьи, ждет слова султана как высшего проявления законности. Пребывая же в убеждении, что он уже мертв и пребывает в ахирет, загробном существовании, страдалец ведет прения уже с ангелами-маликами Мункаром и Накиром, а иной раз даже с великим маликом Азраилом, коему блистательно доказывает необоснованность выдвинутых против него обвинений и великое значение своих заслуг. После чего слышит глас Аллаха, возвещающий о его всемерном оправдании».

Книга о неистовстве и слабости

Кёсем молча шла – почти бежала – по дворцовым коридорам. Стража молча пропускала султаншу, почти разбегаясь перед ней. Лишь у султанских покоев кто-то робко попробовал выйти вперед и проблеять что-то насчет того, что султан сейчас не может принять… но товарищи буквально оттащили незадачливого стражника, бормоча извинения.

Позади Кёсем-султан маячила черная тень главы черных евнухов. Вроде ничего Хаджи Мустафа-ага не делал и не говорил, но почему-то головы стражников опускались ниже, а ноги сами норовили отойти подальше. Колдовство, не иначе.

Кёсем опустилась на колени у кровати сына. Мурад был бледен, дышал мелко и часто. Было видно, как грудь поднимается с усилием, а на выдохе слышался клекот, напоминавший клекот грифа.

О случившемся Кёсем доложили немедленно, и перед тем, как идти к Мураду, она лично допросила незадачливого Астру. По всему выходило, что кинжал все еще не собрал своей кровавой жатвы, но время Мурада уже подходило к концу.

Так, по крайней мере, сказал дворцовый лекарь – толстый и грустный человечек, говорящий гундосо, словно нос ему заложило еще в утробе матери. И добавил, помявшись:

– Может, великая валиде соизволит… ну…

Кёсем в это время вглядывалась в лицо сына. По щекам Мурада разливалась мертвенная бледность, словно злобная старуха-ведьма, заговорившая козью сыворотку, всю ее выплеснула на лицо султана. Его руки, могучие мужские руки, привыкшие к сабле и поводьям норовистых коней, сейчас бессильно комкали простыни, и кольцо-печатка на пальце казалось необычной формы язвой.

Султана раздели до исподнего, чтобы облегчить ему дыхание, но помогало плохо: Мурад едва дышал. Время от времени по его телу пробегали чуть заметные судороги, а губы страдальчески кривились в безмолвном стоне.

Старичок-лекарь не отступал, и постепенно Кёсем-султан поняла, чего он хочет. Хусейн-эфенди уже приобрел в Истанбуле известность, и кому как не дворцовому лекарю знать, что его коллега бывал во дворце. Многие врачи более традиционного склада осуждали методы «проклятого выскочки», однако несомненным являлось одно: когда (и если) Хусейн-эфенди брался за дело, он обычно помогал больному… или хотя бы облегчал ему последние страдания.

Может, и впрямь послать за Джиджи-эфенди? Он, по крайней мере, имеет хоть какое-то представление о том, что происходит в Топкапы, чем страдают султан и молодой шахзаде. Да, вполне возможно, что мнение это и ошибочное, но у остальных и такого нет!

Лекарь гундел и гундел, не переставая при этом почтительно кланяться. Секунды уходили как песок сквозь пальцы, как вода в клепсидре, как кровь сквозь неумело наложенную повязку, – а Кёсем все медлила с ответом.

Мурад – ее сын. Прóклятый, отравленный магией кинжала, который отнимает души у своих владельцев, убивающий направо и налево, не знающий удержу в своих страстях, – но сын. Убийца братьев, убийца любого, кто встанет у него на пути… ее маленький мальчик, в детстве прижимавшийся к Кёсем-султан, доверчиво смотревший на нее глазами, так похожими на глаза Ахмеда…

Вот только Мурад уже не мальчик. А тот мальчик, которого Кёсем помнила и любила… и не разберешь ведь, жив ли он, мертв ли давно…

Наверное, и впрямь следует позвать Хусейна-эфенди. Тем более что и ходить далеко не нужно: Картал буквально с утра привел именитого лекаря во дворец. Ибрагим опять занедужил, и ему срочно требовался врач. Из-за этой суматохи у покоев Ибрагима тут же встала преданная Мураду стража – очевидно, султан предвидел что-то подобное и заранее отдал приказ.

Вполне в духе нынешнего Мурада, и об этом тоже стоит помнить. Что будет с Ибрагимом, если Мурад выживет?

Как же больно, нечеловечески больно выбирать между двумя сыновьями!

Ничего не ответив лекарю, Кёсем встала с колен, положила руку на лоб сына. Ладонь обожгло. Да, Мурада явно терзает лихорадка.

Если прервется род потомков Османа, исчезнет тот главный стержень, что спаивает воедино безразличные или даже враждебные друг другу земли, народы и устремления, составляющие собой Оттоманскую Порту. А сейчас из рода Османа, кроме двух сыновей Кёсем, по мужской линии остаются…

…Какие-то дальние потомки Джема[3]3
  Гияс ад-Дин Джем (1459–1495), младший сын султана Мехмеда II Завоевателя. Обладал реальными шансами на престол и по закону (тогдашняя система наследования в Оттоманской Порте содержала несколько взаимоисключающих правил и не всегда отдавала предпочтение непременно старшему из сыновей султана), и на практике как опытный харизматичный полководец, в момент смерти отца имевший под своим началом многочисленное войско. Тем не менее борьбу со своим старшим братом, султаном Баязидом II Справедливым, он в конечном счете проиграл и оставшиеся годы провел при дворах европейских властителей на положении то ли проевропейского претендента на турецкий престол, то ли пленника: Баязид ежегодно платил огромную сумму, чтобы те, при чьем дворе в данный момент пребывает Джем (а это были поочередно рыцари Мальтийского ордена, Папа Римский и король Франции), «не пускали» его брата в политику. Уцелели только те дети Джема, которые родились уже в Европе; все они приняли католицизм, и поэтому их потомки не рассматривались как кандидаты на султанский трон.


[Закрыть], шахзаде-мятежника и султана-беглеца, после войн которого с братом был принят закон, что разрешает султану, опоясавшемуся мечом Османа или даже только готовящегося к этому, казнить всех своих единокровных братьев, детей своего отца. Да, потомки Джема живы, но в Блистательной Порте им не править.

Также как и не править тому, который называет себя Яхьей. Даже если он еще не сгинул где-то в чужедальних краях, вот уже около полугода нет о нем достоверных известий.

Еще род Османа в достаточной мере связан кровным родством с несколькими именитыми домами, частью обитающими в Истанбуле, а частью – в провинциях или вассальных ханствах. Крымский род Гиреев из их числа. Эта «достаточная мера» на самом-то деле далеко недостаточна, чтобы удержать разваливающуюся державу, – но вряд ли этим кланам достанет мудрости такое признать. Случись что, уже сегодня пойдут слухи, будто умирающий султан давно уже собирался оставить завещание в пользу, допустим, младшего Гирей-хана – и вот сейчас, на смертном ложе, его подтвердил.

Хотя на самом деле Мурад никакого завещания не оставлял. Вообще. Мысль о собственной смерти казалась ему невозможной.

Случись что… Ну, сегодня что-то непременно да случится.

Лекарь молчал, голос подавать уже не осмеливался. Даже дышал через раз.

– Я… извещу тебя о своем решении, почтенный, – произнеся эти слова, Кёсем-султан прикусила губу и вышла из султанских покоев, пока никто не разглядел в глазах могущественной валиде предательские слезы. Валиде не может плакать, это недостойно и, как правило, означает слабость, которая дорого обходится, когда ты на вершине власти. Враги не дремлют, они подобны стервятникам, готовым спикировать на падаль, но не чурающимся и добить ослабевшую добычу… которая без их «помощи» могла ведь и выжить…

Кёсем совершенно не удивилась, когда обнаружила у дверей султанской опочивальни встревоженного Картала. Да, клан Крылатых старался держаться подальше от султанского дворца, особенно в последнее время, но это ведь не означало, что у Догана с Карталом не осталось здесь друзей и осведомителей! Золото подчас творит такие чудеса, какие и не снились седобородым пророкам, да будет Аллах ими доволен. Вопрос лишь в количестве золота.

У Крылатых золота хватало, и они никогда не страшились его тратить. Они знали, что, потеряв в малом, можно выиграть намного больше.

Подходить к валиде Картал, само собой, не намеревался. Застыл мраморным изваянием за спиной стражников, лишь глаза жили на закаменевшем лице – живые, исполненные боли за Кёсем и тревоги за дальнейшую судьбу как Блистательной Порты, так и любимой женщины. Картал все понимал и сейчас ждал знака. Легкий взмах руки – и он бросится за Хусейном-эфенди, приведет его, а там, как знать, может, Мурад придет в себя, может, заглянув в глаза смерти, начнет больше ценить и свою, и чужие жизни…

А еще, возможно, гора Арарат решит заглянуть в Истанбул в гости. И в реках вдруг вместо воды потекут молоко и кисель.

Кёсем-султан медлила.

А когда уже решилась было наконец подать условный знак, когда мать все-таки взяла верх над султаншей, ее остановило появление Хаджи Мустафы-аги. Черный евнух появился из дверей султанской опочивальни и, поблескивая белками выпученных глаз, скороговоркой произнес:

– Госпожа моя, сиятельный султан пришел в сознание!

* * *

Тьма окружала Мурада, и во тьме этой сияло несколько светильников, которые одновременно были и голосами. В иной жизни подобное показалось бы Мураду невозможным, немыслимым, но только не здесь. Здесь, во тьме, слишком многое было сокрыто, но главное Мурад все же видел, и главное это было – он сам.

Сам он был светильником, но иного рода. Там, где он стоял, тьма лишь сгущалась. Светильник, источающий тьму, – таким казался самому себе султан Мурад, и это не радовало его, но и не огорчало, просто ему была теперь ведома его собственная сущность. Он ни о чем не сожалел – разве что о том, что прожил слишком мало и не успел свершить тех великих дел, что, несомненно, были уготованы ему небесами. Ибо никто и ничто не может стать таким, каков он есть, без соизволения на то Аллаха, всемилостивого и всемогущего.

Тьма ласкала глаз Мурада – если бы у него были глаза. Но здесь, в средоточии таинственного и неизведанного, глаз не было ни у кого и ни у чего. Мурад просто воспринимал происходящее всей своей сущностью.

Мурад чувствовал себя спокойно и держался с достоинством. Он – средоточие Блистательной Порты, он ее сердце и ее душа, и без него Блистательной Порте не бывать. А раз так, стоит ли беспокоиться о державе, которой не станет, когда не станет самого Мурада? Пожалеть эту державу, может, и нужно, но вот беспокоиться о ней совершенно не обязательно.

– Вот я уже говорил, что ты возомнил о себе чересчур много, – раздался рядом иронический голос (за неимением иного слова Мурад назвал это колебание темноты «голосом»), и один из светильников подплыл чуть поближе. Светил он куда менее ярко, нежели прочие, и, казалось, часть его вырабатывала тьму, а часть – свет, и эти половины хотя и не враждовали между собой, но находились в слабом, неустойчивом равновесии. Вот дохни на этот светильник чуть посильнее – и какая-то из сторон победит. Однако делать выводы Мурад не торопился. Существо, сотканное из подобных противоречий, может преподнести какие угодно сюрпризы.

– Молодец, – одобрительно колыхнулся огонек. – Даже удивительно: в каких-то делах ум твой острей твоей же собственной сабли. Почему же в иных ситуациях ты оказываешься настолько непроходимым тупицей?

Голос был знакóм. Сущность, скрывавшаяся за этим слабым огоньком, едва-едва развеивавшим на пару шагов окружающую тьму, ранее была знакома Мураду под именем… под именем Яхьи.

Как только имя было найдено, во тьме проступило знакомое лицо: лисьи глаза, бегающие по сторонам, насмешливая ухмылка… Воспоминания здесь рождали образы, а образы, в свою очередь, будили новые воспоминания. Но в конечном счете все оказывалось иллюзией. Таково уж было это место.

– Значит, я мертв? – произнес было Мурад, но тьма качнулась угрожающе, и все огоньки заколебались, а мимо них пронеслись сонмы, мириады теней.

– Не мертв и не жив… пока, – беспечно отозвался Яхья, и тени успокоились. Они не ушли, просто затаились, выжидая удобного момента. Мурад не знал, для чего именно, но вряд ли тени замышляли что-то доброе.

– И что же я здесь делаю? – выдохнул Мурад.

Огонек-Яхья заплясал перед ним, словно рассмеялся:

– Да что хочешь, то и делаешь. Это место дает тебе последний шанс проявить себя.

– Я султан… – начал было Мурад, но Яхья резко перебил его:

– Вот как раз это тут не имеет вообще никакого значения. Кто ты – здесь видно сразу. Признаться, не думал я, что тьма настолько пустила в тебе корни, уже и не выкорчуешь… но это тоже дело твое. Многие здесь начинают плакать и взывать к Аллаху. Это не возбраняется.

– Я султан, – надменно повторил Мурад. – Я не стану плакать, ты, выкормыш шакала. Сразу видно, что ты султаном никогда не был.

– Да, – легко согласился Яхья, – в этом мне все-таки повезло. Слушай, султан, не можешь сказать своей матери, что я умер?

Мурад насторожился:

– Зачем это тебе?

– Мне – незачем. А вот ей легче будет, поверь. Она, кажется, этого не знает… по крайней мере, не знает доподлинно.

Мурад ощутил в голосе Яхьи то, что при иных обстоятельствах должно было оказаться неуверенностью, и от этого у него самого мгновенно уверенности прибыло. Или, во всяком случае, того, что при иных обстоятельствах звалось бы уверенностью.

Только не показать этого Яхье.

– Тот, кто стал мной после моей смерти, один раз почти встретился с ней… – голос-свечение Яхьи мерцал задумчиво. – То есть она его даже видела, а он ее – нет. И они не разговаривали. И не знали, кто есть кто. Меня-то она узнала бы, наверно: мы же несколько лет росли вместе…

– Кто он такой? – жестко спросил Мурад, так, как султан спрашивает стоящего перед ним на коленях дворцового соглядатая, даже допрашивает его.

– Понятия не имею. – На сей раз мерцание, похоже, соответствовало равнодушному пожатию плечами. – Один из корабельщиков, направивших меня в последний путь. Мелкая сошка, звено в цепочке, узел в веренице – для контрабандистов это правило столь же справедливо, что и для султанов. Никогда не интересовался его именем: ни живой, ни мертвый. Он моего тем паче знать не должен был… но, как видно, догадался. И когда понял, что я не появлюсь больше нигде и никогда, вдруг решил, что будет очень хорошо смотреться на моем месте. Зря: сейчас бы уже мог первых внуков на коленях качать…

– Он уже здесь?

– Пока нет. – Это пожатие плечами было еще равнодушней. – Кратко наведывался сюда несколько раз за эти годы. У обычных людей это случается после тяжелой раны – да что мне до того! В последнее время что-то зачастил: трижды за вашу неделю… Обычно это бывает после такой раны, от которой не поправляются. Ну, сам виноват: раз уж выбрал такую дорогу – нечего сетовать на частые раны, бесприютную жизнь и раннюю погибель.

На некоторое время – если бы здесь было время – воцарилась тишина. Если бы здесь вообще были звуки. И если бы это здесь существовало как таковое.

– Так что же, султан? – наконец снова заговорил тот, кто звался Яхьей. – Окажешь эту услугу той, которую звали Махпейкер?

– И как я это сделаю?

– Ну, пару минут в мире живых я тебе могу обеспечить, – беззаботно подмигнул огонек. – Мое слово здесь, скажем так, имеет вес.

Мысль Мурада лихорадочно заработала. Вернуться в мир живых… вновь стиснуть в пальцах янтарную рукоять кинжала… не может быть, чтобы кинжал его предал! Такого просто не может быть! Мало ли, как кинжал поступил с другими своими избранниками. Да они просто не были его достойны, в отличие от Мурада! Вон хоть на Яхью посмотреть – удивительно, как янтарь вообще мог избрать своим хозяином это ничтожество. Видать, в те времена с настоящими мужчинами в султанском роду было совсем туго.

Как и сейчас. На самом деле лучше сменить династию, чем отдавать Оттоманскую Порту в руки безвольного сумасшедшего Ибрагима. Если Мурад не может править державой, значит, это недостоин делать никто из рода Османов!

Решено. Мурад станет последним султаном османского рода. И с ним умрет Блистательная Порта. Нужно лишь вернуться в мир живых и отдать соответствующий приказ, а верные люди его исполнят. Все ведь уже готово…

– Хорошо, Яхья. Я выполню твою просьбу.

– Обещаешь?

– Даю слово.

– Слово султана… – Яхья немного помедлил, словно смакуя эти слова, но, прежде чем рассерженный Мурад сумел хоть что-то добавить, вновь мигнул, будто бы подтверждая заключенную сделку. – Хорошо, договорились. Ступай.

Темнота вновь взволновалась, словно кто-то неимоверно сильный пытался разорвать темный полог. И великану это удалось: сквозь прореху хлынуло нестерпимое сияние и Мурад полетел вверх, по коридору из серебра и света. Вслед ему донеслось тихое, сказанное ненавистным голосом:

– Помни, ты обещал.

Мурад помнил. Но помнил также и другое: он был султаном. Истинным султаном, последним из настоящих властителей Оттоманской Порты. А это значило, что он волен дать слово и взять его назад. Аллах наделил султана таким правом!

Показалось или в сиянии раздался звонкий мальчишеский хохот? И над кем смеялся неизвестный – не над ним ли, Мурадом?

Додумать Мурад не успел: серебряный коридор закончился и султан вновь ощутил свое тело, немилосердно болевшее, как будто какое-то чудище пережевало его и изрыгнуло обратно. Ноздри Мурада затрепетали, уловив аромат лечебных трав и благовоний, уши услышали негромкий разговор лекаря с кем-то из евнухов. Кажется, речь шла о припарке.

Но Мурад по-прежнему ничего не видел.

Пока не догадался открыть глаза.

* * *

Лекарь и его ученики сгрудились вокруг Мурада, возбужденно жестикулируя. Но слабым движением ладони султан заставил их замолкнуть.

На ворвавшуюся в комнату Кёсем-султан Мурад не обратил ни малейшего внимания. Шарил глазами по комнате, словно пытаясь кого-то отыскать. Когда темный, лихорадочный взгляд скользнул по Кёсем, та почувствовала, как на миг перехватило дыхание, а по позвоночнику пробежали ледяные мурашки, будто кто-то высыпал ей за шиворот ведро наколотого мелко льда.

Такой взгляд не мог уже принадлежать человеку. Не мог принадлежать ее мальчику, которого она любила, о котором заботилась… Нет, казалось, сама тьма выглядывала из глаз Мурада. Шайтан ли управлял сейчас султаном, другой ли кто – но тот мальчик, который ранее звался шахзаде Мурадом, все-таки умер.

Как до него умирали другие, оказавшиеся под властью проклятого кинжала.

Не найдя того, кого искал, султан откинулся на подушки, заботливо подложенные под его спину и голову рукой лекаря, и коротко приказал:

– Начальника охраны ко мне.

Голос Мурада, хотя и был тихим от слабости, звучал все же ясно и отчетливо. Ослушаться султана, когда он отдавал приказ, было немыслимо.

Долго искать начальника охраны не пришлось – он ждал за дверью. Зашел сразу же, как только услышал голос султана. Опустился возле кровати на одно колено, готовый выполнить любой приказ повелителя.

Кёсем-султан вновь почувствовала, как по ее телу пробегает дрожь. Нет, Мурад явно замышлял что-то недоброе! Или же замышлял недоброе тот, кто сейчас овладел телом и душой Мурада. А раз так, стоило и самой позаботиться немного о будущем.

Кёсем бросила быстрый взгляд на Хаджи Мустафу-агу. Глава черных евнухов понял все без слов, как обычно. Сберегая драгоценное время, даже кланяться не стал, просто зашел за какую-то занавеску – и словно бы и не было его. Это Топкапы, и потайных ходов здесь больше, чем волос на головах иных евнухов. В обязанности кызлар-агасы, «аги девушек», входило знать если не все из них, то хотя бы большую часть.

Глаза Мурада вновь остановились на матери, и что-то мелькнуло в них, что-то жаркое и темное и вместе с тем смутно знакомое… Мелькнуло, чтоб исчезнуть. Затем султан Мурад вновь перевел взгляд на начальника охраны. Губы султана раздвинулись, и прозвучал приказ:

– Отправь убийц к брату моему Ибрагиму. Принеси мне его голову.

На миг Кёсем забыла, как надо дышать. Глаза ее расширились, она сделала шаг вперед, словно… словно желала остановить, немедленно прекратить происходящее, словно жаждала заставить Мурада замолкнуть, шлепнуть его, султана Оттоманской Порты, по губам, как неразумное дитя… Но жизнь в гареме давно уже отучила женщину следовать первым порывам. Долго не проживет та валиде, что не учится осторожности! Так что Кёсем-султан, могущественная валиде, заставила себя стоять неподвижно, и на лице ее не дрогнул более ни один мускул. Посему ей удалось услышать, как, падая вновь на подушки, султан пробормотал уже наполовину в забытьи:

– Хочу успеть увидеть ее перед смертью.

Увидеть голову собственного брата! Кажется, именно об этом мечтал султан Оттоманской Порты, именно об этом грезил с легкой улыбкой на устах.

О чем он думал? Это же совершеннейшее безумие! У него самого нет детей, не было их и у его братьев – они умерли слишком маленькими, сам же об этом позаботился, а Ибрагим и знать не знает, зачем в гареме нужны девушки… Так почему, почему султан, который должен беспокоиться о благе страны, вверенной ему Аллахом, сам, своими руками хочет эту страну погубить?

Этот приказ нес смерть не только для Ибрагима, но и для всей Оттоманской Порты. Неважно, почему Мурад велел то, что велел. Важно было, чтобы приказ этот оказался… забытым.

От Кёсем-султан не укрылось, что начальник охраны, выходя, покосился на нее. Задумчиво кивнув самой себе, султанша тоже вышла из комнаты. Ну да, так и есть: начальник охраны стоял рядом с Карталом. Со стороны казалось, что эти двое совершенно незнакомы друг с другом, но Кёсем умела уже читать не только по лицам, но и по мимолетным движениям.

Воистину, нет во дворце никого, кто не был бы подкуплен какой-нибудь партией!

– Госпожа… – начал было начальник охраны, но Кёсем-султан прервала его властным жестом. Точь-в-точь таким, какой был у султана Мурада. Могущественная валиде и не представляла, насколько она сейчас похожа на своего несчастного сына.

– За Хусейном-эфенди посылать… излишне. – Голос Кёсем-султан звучал спокойно, но лишь она знала, чего стоит это напускное спокойствие. Она – и, наверное, возлюбленный ее, тайный возлюбленный, горький… – Часы султана сочтены, что бы ни делали лекари, ни к чему зря тревожить султана лечением, которое все равно не поможет. Теперь ты. Иди за мной.