Текст книги "Кёсем-султан. Заговор"

Поначалу его интерес к Мустафе объяснялся простым расчетом: Мустафа гораздо дольше пробыл в этом мире, и Мурад надеялся, что бывший султан станет проводником нынешнему, познакомит с призраками, расскажет, кто есть кто… Ведь их же теперь двое – чего бояться? Но Мустафа быстро разочаровал юного племянника. Мустафа совершенно не интересовался встреченными по пути духами, шарахался от них и желал лишь одного – чтобы его оставили в покое. Мурад злился и начал брать дядюшку с собой на прогулки уже из чистой вредности, чтобы дядюшка потряс пузом как следует, заходясь от крика.

И все же смерти Мустафе нынешний султан не желал. А Яхья пускай отправляется в ад и там шайтану рассказывает все, что пожелает!

– Я бы и рад, – обычно отвечал на это Яхья. – Грехи вот задержали на этом свете. Грехи – и ты.

– Я здесь при чем? – бурчал Мурад.

– Может, и ни при чем, – беспечно улыбался Яхья. С его лицом это производило кошмарное впечатление. – Но не пускают туда меня именно из-за тебя. Братец Мустафа давно меня простил. И друг юности, имя которого тебе знать незачем, простил тоже, уже оттуда…

И вновь трогал невидимый кинжал, да что ж это за наваждение такое! Кинжал должен был принадлежать одному Мураду, и никому, кроме него!

– Ой, да не воображай ты себя таким особенным, – смеялся Яхья. – Многие владели этой безделушкой до тебя, многие будут владеть после. Когда ты ему надоешь, он с радостью сменит тебя на кого-нибудь другого. Или без радости, уж не знаю, умеет ли эта проклятая штуковина вообще радоваться.

От таких речей хотелось выхватить саблю и кромсать, кромсать проклятого насмешника, развалить его на тысячу мелких кусочков! Иногда Мурад не отказывал себе в этом удовольствии. Яхья никогда не сопротивлялся. Смеялся, как мог смеяться сам Мурад, развеивался бестелесным туманом под ударами сабли, чтобы соткаться вновь из солнечных лучей и танцующих в воздухе пылинок где-нибудь за спиной Мурада и шепнуть ему на ухо очередную скабрезность.

Мурад привык, что коридоры дворца с его появлением пустеют – точнее, убегают живые, те, кому вообще-то положено оставаться и славить султана, обращаться к нему с различными просьбами и всецело угождать своему господину и повелителю. В отличие от Мустафы Мурад никогда не путал живых и мертвых. И живые обязаны были служить ему, что бы он ни изволил делать, как бы странно ни поступал!

В любом другом месте и в любое другое время Мурад бы не простил. В землю бы заживо закопал мерзавцев! И только в Топкапы это переставало иметь значение. Нет, конечно, если кто-либо из царедворцев совершал оплошность вне стен дворца, то наказание он получал в двойном размере, но в Топкапы Мурад прощал. В конце концов, притворное сумасшествие может принести неожиданную пользу – так, обычно его присутствия не особенно стеснялись, обсуждая приступы его пьянства у него за спиной.

Мурад все это им разрешал. Чего уж там, придворные – тоже люди, а люди слабы. Мурад осознавал это и был милостив.

Точно так же милостив он был к бедолаге Ибрагиму. Более того, ощущал с ним родство не только кровное, но и немного духовное. Ибрагим хотя и дурачок, но тоже видит. Вот только о нем не говорят, что он пьяница!

Воистину, столь необычная способность ломает слабого, делая того безумным, но сильного духом лишь закаляет. Мурад ничего не имел против того, чтобы о нем шла молва как о пристрастившемся к вину человеке. Войско ничего не имело против, особенно если султан уделял янычарам и их нуждам достаточно времени, а чернь… ну кого беспокоит чернь? То же войско разделается с любыми мятежниками за пару часов.

Еще Мурада иногда беспокоила мысль о матери. Кёсем-султан никогда не верила в пьянство сына, и временами Мураду казалось, что она тоже замечает призраков. Но нет, Кёсем-султан никого из них не видела, она просто была настолько сильна духом и прозорлива, что могла раздвинуть узкие границы мышления, свойственные косным людям, и поверить в эту способность сына. Подобная прозорливость, надо признать, заставляла Мурада нервничать. Кёсем-султан была реальной силой, с которой требовалось считаться даже султану. Может, пришла пора наконец положить конец ее притязаниям на власть в Высокой Порте. Можно и без пролития крови и даже без лишения жизни, ведь Мурад и впрямь милостив! Пускай уедет в отдаленную провинцию, строит там мечети и больницы, раздает милостыню. Содержание ей хорошее положить…

Это беспокойство заставляло лишний раз трогать кинжал под одеждой, даже рискуя вызвать новый град насмешек от Яхьи.

К тому же ведь всегда можно сказать себе, что никакого Яхьи рядом нет. Во-первых, потому что негоже правоверному видеть призраки – и, значит, никаких призраков не существует: не только Яхьи, но всех остальных тоже. Во-вторых, беглый шахзаде-изменник Яхья вообще жив: несколько лет назад он попробовал было навести на Высокую Порту бесчисленные войска гяуров-козаклар, был разбит вместе с ними в морском сражении, каким-то чудом, по воле шайтана, уцелел – и с тех пор мыкается по землям других гяуров, чье терпение не успел еще истощить, надеясь собрать новые силы. Ни разу у него это больше не получалось. И не получится!

Кёсем-султан, правда, говорила, что это оказался не сгинувший во время давнего побега Яхья, а какой-то самозванец. Но откуда бы ей такое узнать? Кроме того, говорила она это мальчику, который иногда еще мог, пускай уже лишь изредка и смущаясь, в ласковый час присесть ей на колени и назвать ее «мамой». Того мальчика давно уже нет – а великий султан, наилучший из всех, что были и будут, не настолько легковерен!

Мурад действительно говорил себе это. Иногда даже несколько раз в день.

Глава 9
Время игр

«Как говорят великие учителя древности, острота мысли и быстрое схватывание сути вещей – характерные черты, указывающие на присутствие зеленой желчи. Можно, однако, думать, что если зеленая и черная желчь не находятся в гармоническом равновесии, то человек ведет себя причудливо. Иные воображают себя детьми – и изумления достойно, когда они, иной раз уже убеленные сединами, находят утеху в детских забавах и лепечут что-то несмышленое звонкими голосами, будто и гортань их изменилась, не только разум. Был случай, когда больной вообразил, что умирает: тогда целитель переоделся Азраилом, закутался в черный плащ, с черным мечом в руке подошел к ложу, достал свою черную книгу и будто бы принялся искать в ней его имя. Долго искал, а найдя – изумился и разгневался, накричал на страждущего: „Как смеешь меня обманывать? Не здесь и не сейчас суждена нам встреча!“ После чего свободной от меча рукой в черной перчатке отвесил больному пощечину и удалился в притворном возмущении.

Многие, рассказывая это, восхищались тонкой изобретательностью врачей и тем, как был благополучно обманут безумец в его собственных интересах. Того не знали они, что у больного пожизненно остался на щеке черный струп, подобный отпечатку руки.

Так что лекарю подобает проявлять в таких играх больше мудрости и осторожности, чем тем, к кому он зван. И помнить, что Азраил не бывает ни у кого на побегушках».

Книга о неистовстве и слабости

Хадидже смотрела на девчонку, распростертую перед ней ниц, тем оценивающим взглядом, каким когда-то давно разглядывала ее саму Кёсем-султан.

Собственно говоря, поскольку нынче она сама изображала Кёсем-султан, ничего особенного в подобном взгляде не было. Валиде вправе раздумывать над словами просительницы столько, сколько ей вздумается, тем более что и просьба была не из обычных, да и ответ на просьбу эту следовало дать особенный.

Итак, Турхан, бывшая собственная бас-гедиклис Хадидже-первой. Раньше ее звали Дениз и она была понятна Хадидже, тогда еще Кюджюкбиркус, как понятны были в свое время храмовые песнопения, как понятны были мужчины, засматривавшиеся на женщин, как понятны собственные страхи и надежды. Простая она была, Дениз, простая и незамысловатая. Но время идет, а время никого не оставляет прежней. Разве осталась прежней маленькая Шветстри? Нет, она изменилась, и изменения эти даже сама могла отследить, что уж говорить о посторонних вроде госпожи Кёсем-султан! Вот и Дениз… то есть Турхан, конечно же, выросла и стала иной. Женщины – они как луна на небе: оставаясь неизменными, меняются постоянно. Оглянуться не успеешь, а ты уже полностью обновилась. Особенно здесь, когда и имя тебе могут дать совсем другое, и на лице нарисовать совсем-совсем другую женщину, да и сама перед собой ты можешь играть роль, текст которой не всегда и знаешь.

Турхан выросла, да. Не зря Кёсем-султан заметила это и отдала девочку на воспитание во дворец собственной дочери, Атике-султан, а затем вернула. С одной стороны, у Атике-султан бывшая бас-гедиклис получила соответствующее образование, нужные навыки, с другой же – все это время Турхан была далеко от интриг Топкапы. Безумие последних лет не затронуло ее, она чиста… и достойна стать подругой шахзаде, если не самого султана. Хотя в наши дни сложно сказать, кто станет султаном, а кто – пищей для могильных червей…

Скоро из Турхан получится красивая женщина – других в гарем не берут. И умом Аллах девочку не обделил. Так зачем же ей шахзаде Ибрагим, за жизнь которого сама Хадидже нынче не дала бы ломаного медяка?

Воистину, кого Аллах хочет покарать – у тех отбирает разум, но если Аллах желает покарать девушку из султанского гарема, то дарует ей любовь… не к тому шахзаде. Впрочем, даже если выберешь правильно, это не всегда помогает. Вон старинная подружка Хадидже-вторая, ныне зовущаяся Айше, выбрала того мужчину, которого нужно, – и что теперь? Сидит у разбитого корыта! Другие фаворитки султана Мурада счастливы уже оттого, что теперь они икбал, любимые наложницы, но Айше-то стремилась стать его хасеки! А вот не разевай рта на кусок, который не в состоянии проглотить!

Жестокая насмешка промелькнула в темных глазах Хадидже, не коснувшись губ и никак не изменив спокойного, почти каменного выражения ее лица. Жаль немного, что их с Айше дороги, похоже, теперь расходятся, но такова жизнь. И лишь Аллах (а еще, возможно, полузабытая Богиня) ведает, что случится с человеком в будущем.

В конце концов, валиде еще не сказала своего слова…

С валиде всегда так: она вроде как и честная, открытая, ко всему миру пытается относиться дружелюбно, но вставать на ее пути Хадидже никому бы не посоветовала. Слишком многие совершили самую большую в жизни ошибку, приняв дружелюбие Кёсем-султан за безволие, а мягкость – за слабость натуры. Слишком многие. И вообще, подобных людей было столько, что Хадидже искренне удивлялась тем, кто вновь и вновь пытается ступить на этот путь, вновь и вновь твердит, что валиде размякла, постарела, потеряла хватку… Вон и Айше совершила эту ошибку. Потом примчалась к Кёсем-султан плакаться и проситься под крылышко. Но и ее судьба мало кого научила…

Хадидже не собиралась идти дорогой безумцев, равно как и не желала становиться хасеки у кого бы то ни было. Зачем ей? Будем честны с самой собой: кто бы ни стал султаном нынче, заправлять всем будет Кёсем-султан, а раз так, то не лучше ли служить истинной правительнице этого гадюшника? А султаны… они мужчины. Хадидже всегда была не лучшего мнения о мужчинах вообще, но о султанах она и думать не могла иначе, чем о безумцах.

А ведь Турхан может быть права, мелькнула вдруг странная мысль. Ибрагим, само собой, безумен, но вопрос не в этом. Безумен ли Ибрагим сильнее, чем нынешний султан, – вот в чем состоит настоящий вопрос! И раз уж даже матери не позволено навещать его, то единственная, кто может выяснить истинное положение вещей, – это Турхан!

Болезнь Ибрагима у всех на виду, о ней говорят вслух и открыто; болезнь султана Мурада тщательно скрывают. Однако симптомы у обоих схожи – оба видят то, что недоступно взгляду простых смертных. То, что видел и несчастный безумец Мустафа. И вопрос не в том, прорвутся ли со временем эти видения у султана Мурада, заговорят ли о них, как говорили о Мустафе и говорят сейчас об Ибрагиме. Вопрос в том, когда это произойдет.

А еще – хватит ли Кёсем-султан времени, чтобы придумать, как в очередной раз спасти страну и тех, кому не посчастливилось быть рядом с безумным султаном. Может, получится, может – нет…

Воистину несчастна та страна, которой предстоит выбирать между безумцем и безумцем! И воистину единственная надежда Блистательной Порты – это валиде, да благословит ее Аллах здоровьем и долгими годами жизни! Ну и Хадидже, верную ее служанку, вместе с ней.

Интересно, что ответила бы на просьбу Турхан валиде? Спросить бы ответа, да только не у кого…

Где сейчас Кёсем-султан, Хадидже точно не знала. Скорее всего, в клане Крылатых. Интересное местечко, самой бы там побывать… но вряд ли валиде возьмет с собой. Хадидже подозревала, что уж больно личный интерес у могущественной Кёсем-султан к этим людям, интерес, который сложно оправдать даже старинной дружбой с женой одного из руководителей клана, и знала, в чем конкретно этот интерес состоит, точнее, в ком, – но вот подробностей Хадидже не знала и знать не желала. Это как раз тот самый случай, когда меньше знаешь – крепче спишь. Самой Хадидже достаточно было знать, что Крылатые ни самой Кёсем-султан не враги, ни детям ее, а значит, случись что, и ей там будут рады. Может, и сына удастся повидать… Да и вообще, немаловажно знать, что есть куда податься в крайнем случае.

О сыне Хадидже старалась не думать – и не думать удавалось. Так хорошо удавалось, что малыш и его рождение впрямь начали казаться чем-то, что не с ней произошло. Да, родился у несчастной султанши когда-то слабый младенец… родился и умер, с кем не бывает? Хорошо, что один, – вон Кёсем-султан уже нескольких сыновей пережила.

Итак, что же сказала бы Кёсем-султан в ответ на просьбу подружки своего сына? С одной стороны, Турхан может развеять тоску Ибрагима, как-то унять его безумие. С другой… будет ли это полезно прежде всего для самого Ибрагима?

Хадидже так же, как и прочие, задавалась вопросом: что произошло в тот роковой день, когда на прогулку вышло четверо, а вернулось всего двое? Конечно, гадать особенно не о чем, но правда была столь чудовищна, что о ней предпочитали не говорить. Иначе пришлось признать бы, что султан собственноручно поднял руку на братьев, а в Оттоманской Порте такое было… не принято. Султаны отдавали приказы убить родичей множество раз, и множество раз приказы эти приводились в исполнение, но убивать самому, проливать священную кровь… Мужчины так сентиментальны! Впрочем, не Хадидже их судить.

Главное – втолковать глупышке Турхан, что за ее драгоценным Ибрагимом следят. И любой интерес в отношении наложницы, а не подруги детства будет воспринят… соответствующим образом.

Наверное, Кёсем-султан, присутствуй она тут, запретила бы глупышке навещать безумного шахзаде. Кёсем-султан считала, что не следует рисковать ни жизнью больного сына, ни жизнью девчонки, ослепленной то ли желанием помочь другу, то ли первой любовью… Но Хадидже считала, что бывают ситуации, когда риск оправдан.

И эта ситуация как раз из таких. Нужно только втолковать Турхан, что к чему. Да, любовь ослепляет и оглупляет, но совсем-то идиоткой бывшую бас-гедиклис никак не назовешь! А со временем, если все пройдет благополучно, и должок можно будет стребовать…

Хотя Турхан не из тех, у кого можно без труда стребовать должок.

Ну так и Хадидже не из тех, кто упускает добычу лишь потому, что обманывается, видя подругу в сопернице!

Валиде, скорее всего, рассердится. Но простит, если все пойдет, как задумано.

Риск есть, но можно свести его к минимуму, а польза видится немалой.

Хадидже сорвалась с софы, где сидела вольготно, небрежным взмахом руки отпустила евнухов и двух новеньких гёзде. Понятное дело, что далеко никто не уйдет: рассядутся по закоулкам и отрастят уши на всем теле. Но и это не так страшно, если знаешь способы поговорить с глазу на глаз, причем в буквальном смысле.

Турхан не подняла головы – не посмела. Лишь по телу пробежала дрожь. Эх, глупая девчонка, запереть бы тебя где-нибудь, пока дурь не выйдет, ну да Аллах с тобой. Получишь то, о чем мечтала. Только смотри потом, не жалуйся!

Хадидже опустилась прямо на пол, рядом с просительницей. Ухватила Турхан за подбородок, приподняла голову, приблизила свое лицо к ее – заплаканному, несчастному – и заговорила едва слышно, почти не разжимая губ (вдруг кто-то владеет искусством читать по губам и сидит в месте, где можно разглядеть даже такую интимную беседу):

– Твой шахзаде в опасности. Один неверный шаг, один неверный жест – и разделит судьбу братьев. Ничего не говори, моргни, если поняла.

Зрачки Турхан расширились, но девушка не произнесла ни слова. Лишь дыхание прервалось на миг, да закаменела спина. Затем Турхан медленно, так чтобы нельзя это было истолковать как случайность, опустила ресницы.

– Хорошо. Слушай дальше. Я разрешу тебе прийти к нему, и султан, я полагаю, разрешит. Но он это сделает не из любви к брату, а чтобы испытать шахзаде. Если тот провалит испытание, будет казнен. Моргни, если поняла.

Еще один взмах пушистыми ресницами. А умненькая девочка. Умеет в нужный миг собраться и делать то, что должно!

Может, со временем из нее даже получится хорошая хасеки, а там и до валиде недалеко… Кёсем-султан могущественна, но не вечна.

Хадидже не собиралась изменять своей повелительнице, но… это гарем, и никогда не знаешь, кого завтра укусит ядовитая змея, а кого найдут удавленным шелковым шнурком. И кто в конце концов будет честно унесен старостью, как та никогда не виденная ею «бабушка Сафие», которую Кёсем-султан до сих пор почитает своей наставницей.

Позаботиться о будущем – это ведь не только предавать направо и налево, как делала в свое время Айше. Иногда это просто делать кому-то добро, надеясь, что этот кто-то добра не забудет и в свою очередь придет на помощь. Сделаешь добро десяти – отплатит один, сделаешь сотне – глядишь, уже можно составить собственную небольшую партию.

Может, так и возвысилась Кёсем-султан? Надо будет обдумать эту мысль на досуге. Как только он выдастся, этот самый досуг.

– Очень хорошо, Турхан. Теперь слушай особенно внимательно. Если поступишь, как я говорю, и сама выживешь, и шахзаде Ибрагиму жизнь сбережешь. Забудь о том, чему тебя учили в гареме. Забудь о том, что происходит между мужчиной и женщиной. Сама забудь и шахзаде Ибрагиму подскажи забыть.

Турхан внимала, затаив дыхание. Бедная девочка. Но неужели же и она не видит, что перед ней не Кёсем-султан? Впрочем, видит или нет – дело десятое, лишь бы поступила так, как должно.

– Вы просто друзья, – тихо говорила Хадидже. – Вы маленькие дети, играющие в детские игры. Ничего более. А если это «более» и существует… никто не должен знать. Совсем никто! Поняла меня?

Турхан с очень серьезным видом моргнула.

– Ты смышленая девушка, я рада за тебя. Если поступишь, как я велю… нет, я не могу обещать, что все будет хорошо. Этого никто, кроме Аллаха, всемилостивого и всемогущего, обещать тебе не сможет. Но ты сумеешь выиграть время и себе, и шахзаде Ибрагиму. А время – это нынче очень, очень ценная вещь, Турхан.

– Да, госпожа, – пробормотала девушка.

– Ну вот и хорошо. – Хадидже отпустила Турхан, встала, небрежно отряхнула платье, расправила тяжелые складки. – Ступай, дитя, и да пребудет с тобой благословение Аллаха, всемилостивого и всемогущего. Скажешь, что я разрешила тебе повидать шахзаде Ибрагима, твоего старинного друга. А пустят ли тебя в его покои – то не мне решать. Все в руках султана, да хранит его Аллах.

– Да хранит Аллах нашего султана! – эхом отозвалась Турхан. – Все мы – лишь пыль под его царственными ногами.

– Воистину так, – согласилась Хадидже, старательно скрывая улыбку.

Вообще, улыбаться было нечему, ведь если вдуматься, то Турхан сказала чистую правду. Султан был властен и в жизни их, и в смерти. В любой момент Мурад мог отдать роковой приказ. Но Хадидже почему-то было весело.

Пыль, говорите? Но Хадидже давным-давно доводилось наблюдать пыльную бурю, когда не разглядишь даже пальцев вытянутой вперед руки, когда пыль сметает города, погребает под собой равно и правителей, и бедняков. И не приведи Аллах никому оказаться на пути этой пыли!

* * *

– И что мой брат? – Султан Мурад небрежно ткнул носком туфли соглядатая, распростершегося возле его ног. Носок с честью выдержал испытание, не погнулся. Хорошая кожа, крепкая. Нужно будет велеть отправить мастеру соответствующую награду. Слишком многие нынче забывают, каково это – честно исполнять свои обязанности, честно делать то дело, к которому приставил тебя Аллах.

Соглядатая Мурад не помнил. Много чести – вспоминать, как зовут неприметного человечка с лицом столь же невыразительным, как кожура дыни. Много дынь на базаре, и не отличишь одну от другой. Так же и соглядатаи – их лица бесконечно похожи одно на другое. Не дело султана запоминать слуг, это слуги должны изо всех сил ублажать султана.

Пальцы Мурада ласково погладили янтарную рукоять кинжала. Все-таки до чего изысканное оружие! На всем белом свете не найти другого такого. Если бы оружейник жил в наше время, Мурад приказал бы выдать ему золота по его весу. Хотя нет, не ему, его семье, а самого оружейника упрятать в самое глубокое подземелье, чтобы никогда и никому больше не сделал он оружия столь же совершенного. А лучше всего – убить оружейника. Да, так было бы куда разумнее.

В общем, хорошо, что создатель этого дивного кинжала уже давным-давно мертв. Воистину, Аллах каждому посылает свою меру и свое место под солнцем.

Человечек у ног Мурада пошевелился, напомнив толстого жука с расплющенными крыльями. Ответил, не поднимая головы:

– Шахзаде Ибрагим встретился со своей подругой по имени Турхан. Они целый день играли в бабки.

– В бабки? – Мурад недоуменно хлопнул глазами. Подобного доклада он никак не ожидал.

– Да, о великий султан. Играли в бабки, смеялись и пели песни.

– Какие? Какие песни? – От нетерпения Мурад больно заехал носком туфли в бок человечку.

Тот, впрочем, не выказал ни боли, ни даже страха, ответил тем же почтительно-невыразительным тоном:

– Детские, о повелитель вселенной. О мальчике и корове, о трех зайцах на лугу…

Мурад задумчиво покачал головой. Вот уж и впрямь его брат тронулся рассудком! С детства был не в себе, а сейчас и подавно Аллах лишил его остатков разума.

Девицу по имени Турхан султан помнил очень смутно. Ну да, крутилась какая-то подле Ибрагима, совсем еще ребенок… Но раз уж она попала в гарем, то отыскали в ней строгие евнухи потаенные прелести, которые наверняка расцвели в свой срок. Иначе не бывает, ведь в султанский гарем со всего мира свозят лучших из лучших! И, стало быть, эта самая Турхан красива.

Играть с красивой девушкой в бабки! Петь с ней детские песенки! О Аллах, да разве для этого ты создал женщин?

Сейчас Мурад почти жалел глупую Турхан, которая, по слухам, рвалась повидать шахзаде с определенными намерениями (в чистоту помыслов девицы султан совершенно не верил – невинные дурехи в гареме не выживают!), а вместо этого вынуждена была целый день играть с привлекательным юношей в бабки. В бабки – и больше ничего!

А ничего ли? На всякий случай Мурад уточнил. Но соглядатай твердо стоял на своем:

– Нет, повелитель вселенной, ничего более между этими двоими не было. Клянусь в этом бородой Пророка, мир ему!

– Что ж… – Мурад усмехнулся. – Да пребудет борода Пророка – мир ему! – в целости, и да не знает она равных по шелковистости своей… Ступай.

Человечек исчез, словно и не было его тут никогда. А Мурад все усмехался, задумчиво качая головой.

Целый день играть с красивой девушкой в бабки! Братец Ибрагим определенно спятил. Можно оставить его в живых на радость матушке. Она так печалится о смерти двух других братьев…

Мурад запрокинул голову и расхохотался – искренне, взахлеб, почти до слез. Глупые женщины, почему они так цепляются за жизни – свои и детей своих? Ведь все умрут, и ангел Азраил соберет жатву, как бы ни сопротивлялся жалкий род людской! Азраилу безразлично, чья кровь течет в жилах смертных, султанская ли, обычная ли, – он не делает различий между родовитым вельможей и жалким плетельщиком корзин.

Внезапно смех султана прекратился, губы поджались в капризной и раздосадованной гримасе. Матушка и ее любовь к детям раздражали Мурада. Почему она любит всех одинаково? Разве не должна понимать, что на первом месте должен быть султан, а затем уже все остальные? Султан – это солнце, взошедшее над Блистательной Портой и осиявшее ее своим светом, даровавшее тепло и благоденствие! Что за глупость – сравнивать солнце и лампадку, освещающую жалкую хижину бедняка? А ведь по сравнению с сиянием владыки империи жизни всех остальных жалки и ничтожны!

Все валиде проходили через это, все теряли младших сыновей, все склонялись перед неизбежностью. Почему же матушка этого не делает?

Нет, формально упрекнуть ее не в чем. Валиде Кёсем почтительна до крайности, она не перечит султану, склоняясь перед его волей… Мурад сердито пнул подвернувшуюся под носок туфли подушку, и та улетела в угол комнаты. Да, Кёсем-султан склоняется перед волей султана, но прежнего тепла в их отношениях уже нет. Это обидно. Ей-то он что сделал? Всегда был почтительным сыном, а став султаном, щедро осыпал милостями…

Да, решено. Нужно сохранить жизнь дурачку Ибрагиму, он не опасен. Может, тогда матушка прекратит глупую, никому не нужную скорбь по тем, кто с самого рождения был обречен, и вновь улыбнется ему, Мураду, как делала это прежде. И все будет хорошо…

Янтарное навершие кинжала поблескивало в лучах заходящего солнца, словно подмигивало и предлагало солнцу посмеяться над удачной шуткой.

* * *

Молодой евнух-ученик по имени Астра чувствовал себя несчастнейшим из смертных. И дело было даже не в том, что евнух-ученик – вообще разнесчастнейший человек, которым помыкает каждый, кому не лень: от глупых необученных рабынь-аджеми, только-только попавших в гарем, до всех евнухов, имеющих уже собственное имя, не связанное с цветком. Просто нынче заданием Астры было незаметно проследить за султаном Мурадом.

Евнуху – за лучшим из лучших, воителем из воителей, тем, о ком говорили, уважительно склоняя седые головы, ветераны множества сражений. Мальчишке – за мужчиной, уже, откровенно говоря, зрелым, хотя и молодым. И как, скажите, выполнить это безумное задание?

Ну да, задание это было дано не одному Астре, но разве это может хоть как-то порадовать человека, который осознает и свои пределы, и меру собственной ничтожности?

Тем не менее Астра честно задание выполнял. Дворец он знал уже неплохо, да и поручений себе мог выдумать гору, причем даже не все из них были выдуманными. Тут помочь рабыням из хозяйственных построек гарема со свежими фруктами, там – поговорить в дворцовой кухне насчет любимых булочек одной из многочисленных фавориток султана… Ведь главное – не бегать за султаном хвостиком, не сводя с него глаз, а просто знать, где он находится и что делает, чтобы потом доложить лично Хаджи Мустафе-аге.

И все-таки, конечно, было страшновато. Султан-то… нет, вслух Астра подобное говорить совершенно не намеревался. Вот делать ему нечего, кроме как трепать языком попусту. Но как нос на лице не утаишь, так и деяния султана Мурада в Топкапы были известны всем. И нет, Астра ни на секундочку не верил, что султан перебрал хмельного.

Видал он пьяных. Его отец почти каждый вечер пил крепкую бурду из забродившего пальмового сока, а затем колотил всю семью или шел валяться куда-нибудь с такими же, как он, пьяницами. Астра на всю жизнь запомнил, как выглядят перебравшие пальмового вина тодди – устремленный в разные стороны одновременно взгляд, нетвердая походка, да еще и запах этот… Ну ладно, запах можно чем-нибудь и замаскировать, да и вообще вряд ли султан пьет нечто такое, от чего шибает в нос за пару десятков шагов, но остальное-то не спрячешь! Султан прекрасно ориентируется во дворце, его не шатает от стены к стене, глаза у него… вот это-то, по мнению Астры, и было самым страшным. Разумные были у султана глаза, просто смотрели они куда-то сквозь простых смертных, созерцая что-то, видимое лишь ему одному.

И увиденное султану Мураду слишком часто не нравилось. За саблю он хватался чем дальше, тем чаще. И если султан с таким упоением крошил мертвецов, то что помешает ему покрошить некоего ученика евнуха, если тот будет всюду сновать за великим султаном?

Ничто и никто, увы, султану не помешает. А посему Астра бегал туда-сюда, старательно делая вид, что он бы и рад не мельтешить возле великого султана, да вот дела, дела… Играть, лицедействовать, по сути, не пришлось: если мертвецы и впрямь говорили с сиятельным султаном, то должны подтвердить, что бедолага Астра ну вот совсем никак не желает тут быть. Но приходится. А причину мертвецы вряд ли знают. Да, скорее всего, и не заметит сиятельный султан простого евнуха. Особенно сейчас, когда тот мечется по дворцу, будто раненый зверь, и ругательства под нос бормочет.

Но то ли хитрость вышла боком, то ли еще что, только шайтан вынес Астру прямиком на султана Мурада как раз тогда, когда тот остановился и пристально уставился вперед. Астра тут же опустился на колени, а там и на четвереньки, низко-низко поклонившись, но султан ничего ему не сказал, да и вряд ли заметил. Он вглядывался перед собой с нескрываемым изумлением (что бы там ни было, а Астра все-таки подглядывал сквозь растопыренные пальцы), затем почему-то полез к себе под халат, некрасиво распахивая полы…

А потом султан Мурад сделал несколько шагов вперед и рухнул.

Перед Астрой оказалась белая, но все-таки очевидно знающая меч и привычная к его рукояти султанская рука. Рука скребла пол. Астра рискнул поднять голову – и столкнулся глазами с застывшим взглядом Мурада.

Султан не просил о помощи – такого за султаном Мурадом вообще отродясь не водилось! – но Астра все-таки вскочил на ноги и дико завопил. Он уже видел такой взгляд у собственного отца, которого полоснул ножом собутыльник, вспылив из-за того, что тот выпил последнюю чашу пальмового вина.

Отец не выжил, а через пару месяцев в деревню приехал османский торговец и сделал соблазнительнейшее предложение…

Астра вопил и вопил, понимая, что нынче мало кто остается во дворце, когда там изволит гулять султан Мурад. Взгляд султана стекленел, и Астра боялся так, как не боялся никогда в жизни.

Мало-помалу ему удалось дозваться двух мальчишек-учеников, таких же, как он сам, и невесть откуда прибежавшего повара. Повар сбегал за начальником охраны (тот и рад бы был не присутствовать во дворце, но тоже по долгу службы положено!), а один из евнухов-учеников – за главой черных евнухов. Тот явился не один, а с несколькими дюжими помощниками…