Текст книги "Кёсем-султан. Заговор"

– Вот, готово. Подержи ее, я смою всю эту красоту.

Тогда пленница впервые подала голос:

– Не нужно…

– Теперь уже молчи, – оборвала ее Башар, прежде чем Картал успел вставить хоть слово. – А то он у нас бешеный, на части тебя порвет за попрание величия Кёсем-султан. Вот увидим твое истинное лицо – тогда пой, пташечка, пой звонко. А сейчас молчи.

– Я просто не собираюсь сопротивляться, – буркнула самозванка. Голос неуловимо изменился, стал чуть выше и исчезли интонации Кёсем.

Башар язвительно хмыкнула:

– Может, и не собираешься, но проверять это мы не станем. Впрочем, насиловать тебя и лапать почем зря тут тоже никто не собирается. Так что он тебя аккуратно подержит, а ты за это не будешь дергаться, поняла?

Пленница хмуро промолчала. Картал, благодарный, что гроза прошла стороной и нелегкий нрав невестки обрушился не на него, а на самозваную Кёсем, и впрямь придерживал неизвестную женщину за плечи очень осторожно, почти бережно. Синяков, по крайней мере, не останется. А ведь могли бы, учитывая, как она здесь появилась и как Картал был на нее зол!

Все-таки Башар в союзницах – это благое дело, пускай в иные дни от ее язычка не знаешь куда деваться!

Грим с лица незнакомки смывался поистине с пугающей быстротой, оставляя гладкую, нежную кожу. Наверное, сам Картал с водой провозился бы дольше: тушь потекла бы, румяна размазались, еще что-нибудь подобное… Видал он, что порой творится на лицах плачущих женщин!

Глядя на лицо самозванки, Картал все больше убеждался: женская косметика – промысел шайтана и он же научил женщин размалевывать себе лицо! Это же немыслимо, насколько пудра и румяна, тушь и белила могут изменить абрис лица, убрать или, наоборот, выделить скулы, даже возраст могут поменять! Невольно закралась в голову мысль о том, как же по-настоящему выглядят Башар и Марты, но Картал только встряхнулся, отгоняя глупые мысли. Марты он видел по утрам неоднократно, а каково теперь настоящее обличье Башар, о том пускай брат беспокоится, его самого это волновать не должно!

По мере того как смывался очередной слой косметики, становилось очевидным, что самозванка молода, – куда моложе Кёсем-султан. И ведь морочила же зачем-то добрым людям головы, проклятая ведьма!

Давно ли они все были юны: и сами братья, и Башар с тогдашней Махпейкер… Была жива их старшая подруга «госпожа Жирафа», и Сафие-султан жива была… а султан Ахмед был славным парнишкой, настоящим другом…

А еще были живы джан-патриархи.

– А я тебя знаю, – внезапно произнесла Башар, и Картал от неожиданности вздрогнул. – Ты Айше-хатун, одна из фавориток султана. Раньше служила у Кёсем под именем Хадидже-второй.

От Картала не укрылось, как на лице девушки – совсем молоденьком лице! – промелькнула мимолетная досада. Дважды промелькнула: когда Башар назвала ее одной из фавориток и когда было названо ее прежнее имя. Что же это за девушка такая, что не довольствуется мимолетной милостью султана, а желает большего?

Картал напряг память и вспомнил: да, вроде бы говорили о том, что султан Мурад завел себе хасеки. И имя упоминали – не Айше ли, часом? В любом случае сплетни эти смолкли после того, как Мурад вернулся из похода. Тогда он принялся менять коней, друзей, женщин и политику, словно уезжал из Истанбула один человек, а вернулся совсем другой.

Может, шайтан и его надоумил воспользоваться чудодейственной косметикой, а теперь за султана выдает себя самозванец? Ведь было же такое с Яхьей, причем даже без особой маскировки.

Да нет, Кёсем бы подмену сына заметила…

Впрочем, по словам Кёсем, соответствующим тому, что Доган и Картал слышали еще от джан-патриархов, существует проклятый кинжал, меняющий мужчин, будящий их звериную натуру. Кинжал с янтарной рукоятью. Вот почему всем мужчинам клана Крылатых строжайше запрещено касаться какого бы то ни было янтаря.

– И что же столь влиятельная и могущественная госпожа Айше делает в нашей скромной обители? – медовым голосом, под которым явственно пряталась отравленная сталь, вопросила тем временем Башар, и Картал вернулся к делам насущным.

– Действительно, – поддержал он игру невестки. – Неужто по просьбе могущественного султана переоделась ты в платье валиде и отправилась на поиски приключений? Надо будет Тургая попросить при случае сказать великому султану, что шутка вышла интересной.

Айше, как назвала девушку Башар, явственно содрогнулась (хотя кто ее знает, притворство у всех гаремных красавиц в крови!) и со вздохом произнесла:

– Умоляю не губить. Я всего лишь хотела проверить, насколько хорошо научилась маскировке у великой валиде, да хранит ее Аллах. Поскольку ныне я в немилости у султана (голос ее в этот миг почти не дрогнул), прошу, называйте меня прежним именем – Хадидже. Валиде Кёсем-султан знает, что я здесь, потому как сама меня к вам отправила. Можете у нее спросить!

– В таком виде? – недоверчиво прищурилась Башар, и пленница замотала головой:

– Нет, клянусь Аллахом! Я… просто это был самый подходящий способ улизнуть из дворца. Четверг сегодня, в банях женский день…

Объяснение вышло очевидно неубедительным, но ясно было, что красавица не придумала на ходу ничего получше. Зато насчет послания от Кёсем-султан, скорее всего, не лгала.

Башар, однако, разгневалась не на шутку:

– Так ты себя проверить хотела? Свое мастерство?

– Да, клянусь Аллахом! Да провалиться мне в огненную яму, если лгу!

– А о валиде ты, глупейшая из наиглупейших, подумала, когда затевала эту игру? И без того про нее слухи мерзкие ходят! А ну признавайся, сколько раз подобное проделывала?

– Да она знает, она сама нас с Хадидже-первой обучала! Почти каждый день мы с благословения валиде и в ее обличье по саду гуляем! То Хадидже-первая переодевается, то я!

История была невероятно интересной (ай да Кёсем! ай да выдумщица!), но Картал решил отложить ее на потом. Вот эту тайну он желал узнать из уст самой Кёсем и никак иначе! Поэтому не без огорчения, но твердо он вопросил, властным жестом заставив замолкнуть разбушевавшуюся Башар:

– С чем тебя послала к нам Кёсем-султан… Хадидже?

– Шахзаде Ибрагим… болен.

– Это ни для кого не секрет, – фыркнула еще не отошедшая от гнева Башар.

– Но его болезнь… усиливается. Скоро, очень скоро станет он похож на султана Мустафу, пожалей его Аллах! Госпожа слышала о вашем новом лекаре, будто бы он хорош. Просила тайно прислать его ко двору.

Картал на миг задумался. Да нет, все правильно: до какой степени «госпожа слышала о новом лекаре», эта девчонка могла и не знать… Даже точно не знала, не должна была.

Хусейн-эфенди действительно хорош. Джиджи-эфенди, «духовидец», как прозвали его красавицы из богатых домов, и прозвище это моментально распространилось по всему Истанбулу. Никто не знал, что помимо жизни публичной – а жил Джиджи-эфенди на широкую ногу, ни в каких радостях бытия себе не отказывая, кроме, возможно, трубки с терьяком, от коего люди теряют разум, – была у лекаря и иная жизнь, скрытая глубоко и совсем, ох, совсем не каждому ведомая.

– Хорошо, – наконец кивнул Картал. – Передай госпоже, что в ближайшие дни все будет сделано. Не сегодня и не завтра, пожалуй, но через день приведем лекаря. А теперь пусть Башар поможет тебе навести красоту и ступай отсюда. В иной день предложили бы тебе отдых и еду, но сейчас не взыщи. Султанша не может надолго задерживаться в простом доме, слухи ненужные пойдут.

И вышел, усмехаясь собственным мыслям. Ну, Кёсем, ну, проказница! А чего еще он не знает о своей любимой?

На душе почему-то стало легко и беспечально. Кажется, все неприятности, которые Аллах выписал в Книге Судеб для Картала на этот день, наконец-то остались позади.

* * *

Подобного унижения Хадидже-вторая не испытывала уже очень давно. Даже Мурад, случалось, был холоден и безжалостен, но султан – он и есть султан, он возвышается над прочими смертными подобно высочайшей горе, у подножия которой раскинулись людские поселения. И, ежеминутно понимая, сколь легко улететь с этой горы в пропасть, Хадидже боялась, боялась безумно, но не испытывала ярости.

Сейчас же ее посмели унизить люди, стоящие неизмеримо ниже ее по положению, и Хадидже сходила с ума, представляя себе во всех красках, как мерзкого Картала волокут по улице, затем задом наперед сажают на осла, обмазывают навозом и увозят в Семибашенный Едикуле, а там, в зиндане, кормят лепешкой раз в день и не жалеют плетей. А проклятую Башар можно отдать в казармы янычарам – конечно, если те позарятся на эдакую старуху!

Разумеется, Хадидже осознавала, что сейчас мечтания ее бесплодны. Кёсем-султан сильна, и Крылатые – это ее глаза, уши и руки на улицах Истанбула, а может, и еще где-нибудь. Но не всегда же в гареме будет править Кёсем! Глядишь, и звезда Хадидже взойдет когда-нибудь… А звезда Крылатых закатится. На все воля Аллаха.

Но все-таки возвращаться в гарем было отчего-то нестерпимо стыдно. Как стыдно было принимать помощь Башар, вроде бы помалкивающей и даже услужливой, но не скрывающей насмешливого блеска глаз. О Аллах, разве это справедливо? Эта Башар… она ведь никто, она меньше, чем никто! Когдатошняя наложница, подаренная давно уже мертвым султаном одному из его еще в юности позабытых друзей! Почему же она смеет смотреть так спокойно и свободно, вести себя так развязно, почему смеет просто жить, не опуская глаз?

И почему Хадидже так отчаянно завидует этой павшей низко и даже не осознающей своей ничтожности?

Нет уж, Хадидже точно не желает быть на месте этой несчастной! Ее вполне устраивает нынешнее положение. Ну, то есть не вполне, конечно же, но султан Мурад пока что здравствует, дай ему Аллах еще тысячу лет здоровья, и если как следует постараться, то, может, все наладится… Да и вообще, положение гёзде у Кёсем-султан в сто, нет, в тысячу раз лучше положения жены какого-то мелкого бея!

Но – ах! – как же мерзко, как же стыдно возвращаться в гарем, прикрывая лицо чадрой, словно последняя служанка, и лишь кивать на приветствия евнухов, опасаясь, что голос тебя подведет! Ибо пускай помощь Башар и была ценной, но полностью превратить Хадидже-вторую в Кёсем Башар так и не смогла. Или просто не захотела, дрянная, себялюбивая старуха?

Казалось, что каждый евнух тычет в Хадидже-вторую пальцем, каждая ничтожнейшая гедиклис хихикает, прикрыв рот ладонью, и готовится рассказать подружкам сплетню посмачнее о том, как опозорилась фаворитка Кёсем-султан, как провалила порученное ей задание, – простейшее ведь задание, но умудрилась провалить, скудоумная!

Когда Хадидже станет валиде-султан, весь род Крылатых будет корчиться на кольях!

Но об этой мысли никому сейчас не следует знать. Пожалуй, и ей самой лучше до времени забыть ее, эту мысль.

Хадидже-первая, увидев подругу, смолчала, лишь подарила ей один взгляд, ранивший Хадидже-вторую в самое сердце. Ибо взгляд тот был не насмешливым, как можно было бы ждать от Хадидже-хатун, и даже не бесконечно спокойным и равнодушным, как бывало, когда смотрела Хадидже-хатун на чужие страдания…

Взгляд был понимающим.

И от этого становилось еще горше.

Запершись в своей комнате, Хадидже-вторая сорвала с лица ненавистную чадру и впервые за много месяцев, даже лет, горько расплакалась. Она рыдала и всхлипывала, словно маленькая девчонка, только-только проданная собственной матерью османским торговцам людьми, потому что мать осознавала собственное увядание и не желала видеть рядом с собой расцветающую соперницу.

Хадидже плакала и плакала.

А потом перестала. Встала и начала оттирать с лица остатки косметики.

И если бы кто-нибудь заглянул ей в тот миг в глаза, этот кто-то и впрямь мог бы испугаться до икоты. Потому что не было в тот миг у Хадидже-второй глаз. Лишь два провала, ведущие в огненную бездну ада, и нет из той бездны спасения, и никому не будет там пощады.

Но никого не было в тот миг в комнате. Может, оно и к лучшему.

Ни к чему людям видеть, как ад смотрит из человеческих глаз.

* * *

Ночи в султанской опочивальне жаркие. И пускай холодный ветерок развевает шелковые занавеси, ласково касается невидимыми и невесомыми руками разгоряченных тел, но ему не в силах ни остудить любовный пыл, ни погасить томление в душах влюбленных. Он ведь всего лишь легкий ветерок, а для подобного подвига, наверное, потребовалась бы настоящая снежная буря.

– О мой султан! – Айше знает, что Мурад еще не насытился ею, еще не сможет отпустить ее восвояси, а потому ластится к господину своему и повелителю, нагая и бесстыжая, укрытая лишь роскошной гривой волос. Но ей не страшно и не стыдно: все, что она делает, делается ради ублажения возлюбленного, а от жадных взоров других мужчин эта красота надежно скрыта крепкими стенами Харем-и Хумаюн. – О, тигр среди котят, лев среди мужчин!

Мурад польщенно разулыбался. Вот странно, как же на мужчин влияет в постели грубая лесть! Хотя настолько ли уж грубая? Все-таки Айше хорошо с этим мужчиной, и ночи их жарки, а тела сплетаются и расплетаются, как заповедал Аллах для мужчины и женщины…

Ласки Мурада сейчас были легки, почти неощутимы. Он гладил волосы Айше, разметавшиеся по кровати, кончиком пальца очерчивал ей скулы и губы, и от этого хотелось стонать, прикрыв глаза, и смеяться неведомо чему.

– Мой султан… – шептала Айше, и голос ее, низкий, мурлыкающий, заставлял Мурада вздрагивать, словно шелковым платком проводили по его позвоночнику. – Мой султан, мой огонь, моя любовь, моя жизнь…

Мурад дышал неглубоко, смотрел на Айше горящими глазами и не прекращал ласк.

– Хочу, чтобы ты всегда был со мной, – стонала Айше. – Знаю, что никогда не будет так, но хочу, хочу! Хочу любви твоей, нежности твоей, хочу, чтобы входил ты в мое лоно, хочу… Только ты, ты один, никто другой…

– Других и нет здесь, глупая женщина, – ворчал Мурад, но голос его явственно выдавал: султан не злится, султан доволен.

– Другие рядом с тобой, они отвлекают твое внимание от слабой женщины. Знаю, они друзья тебе, знаю, мужчина должен быть с мужчинами, таков закон…

– Разве мало тебе меня? – Мурад уже откровенно посмеивался, и Айше извивалась под его умелыми руками.

– Мало, всегда мало! И всегда много тех, кто жаждет внимания моего султана. Мужчины, женщины… им нужно твое внимание, твои глаза, твои слова. Им нужно, чтобы ты был с ними, решал их проблемы, вникал в их заботы, дарил им подарки… О мой султан! Твоя раба всегда будет ждать тебя здесь, в твоем гареме.

– Тебе мало подарков, сердце мое?

– Мне мало тебя! Дари подарки другим, никогда ничего не попрошу, только тебя, мой султан, твоих рук, твоей ласки! Голоса твоего, любви твоей… Пусть другие хотят твоих подарков, пусть другие хотят, чтобы мой султан заботился их заботой, огорчался их горю, радовался их радости… А мне достаточно тела моего султана, голоса моего султана, любви моего султана… О, люби меня, мой султан, люби меня!

Жаркие ночи в султанской опочивальне, и ярче звезд горят глаза любовников. Рассвет же застает их вместе, тела их сплелись, и голова Айше лежит на груди Мурада, пока птицы звонкими трелями возвещают новый день.

* * *

Айше не знала, почему Тургай и прочие приятели отроческих лет Мурада вызывают у нее такую тревогу. То ли просто оттого, что они мужчины, то ли еще по каким причинам, сокрытым даже от нее самой, – хотя уж себя-то Айше, по ее собственному разумению, видела насквозь.

Айше хотела стать не Айше-хатун, а Айше-султан, не одной из множества подобных себе, но единственной, и пока что ей это удавалось. Но мало ли, какие подводные камни возникнут, если султан будет слушать не один голос, доносящийся из опочивальни, а несколько, с разных сторон? Мужчины же всегда охотнее слушают (и слушаются!) мужчин, уж это-то Айше знала совершенно точно.

Что, если кто-то из друзей Мурада вздумает сам направлять султана? Да, нынешний султан упрям и своеволен, но вот Айше ведь удалось найти подход к его сердцу! А еще у друзей султана могут быть сестры и дочери, молодые и красивые. Да, Мурад часто утверждал, что не станет брать пример с Османа и ни одна турчанка не переступит порога его гарема, но бывает же всякое. Вон Айше он назвал как вдову покойного Османа…

При воспоминании о той Айше на губах свежеиспеченной султанской фаворитки зазмеилась улыбка. Увидь ее сейчас султан Мурад – и крепко бы задумался, не поменять ли любимую наложницу. Но никого нынче не было в покоях возлюбленной Мурада. Лишь она одна – и ее воспоминания.

Вдова Османа сгорела за считаные недели. Проверенные, испытанные временем средства, которые в гареме имел каждый старший евнух. Скоротечная болезнь – обычное дело для османских жен и наложниц, а уж для вдов так и вообще не редкость.

Говорят, перед смертью Айше-хатун чему-то улыбалась. Но нынешняя Айше этому не верила. Смерть – это конец всех мечтаний, всех притязаний, всего. Никто не может жаждать смерти, даже ничтожнейшие из ничтожных.

Вот в это новая Айше верила свято.

Мурад – ее Мурад, ее султан! – представлялся Айше чашей, бездонной и наполненной живительной влагой, созданной, чтобы Айше черпала из нее и, напоенная этой влагой, сама дальше шла вперед, вершила чужие судьбы и распоряжалась чужими жизнями, вновь и вновь возвращаясь к волшебной чаше, черпая из нее силы. Но бездонна ли чаша сия? И не поит ли она других точно так же, как саму Айше, а некоторых и еще сильнее? Не может ли случиться так, что кто-либо из друзей Мурада отвоюет у Айше живительную чашу, оставит ее себе и бессовестно начнет ею распоряжаться? Нет, нужно следить за этим, как следишь за своей кожей, за свежестью своего дыхания, за жемчужной белизной улыбки и роскошью черных волос!

Султан Мурад принадлежит Айше, и никому более не позволит она завладеть его беспокойным, мятущимся сердцем!

Тем более что и сделать это довольно просто! Известно ведь, что ночная кукушка дневную всегда перекукует. Нужно просто вовремя вливать в уши Мурада лесть относительно него и его величия (да и не лесть это вовсе – султан Мурад велик и велики будут деяния и свершения его!), одновременно рассказывая о неверных друзьях, жаждущих воспользоваться щедростью и благородством султана. Должно сработать: Мурад подозрителен и близко к себе старается никого не подпускать. Исключение сделано разве что для Айше, но все равно следует быть осторожной. И ни в коем случае не посягать на волшебный кинжал, с которым Мурад не расставался.

Айше и не посягала. Даже в ту сторону старательно не смотрела. Чем, кажется, вызвала еще большее доверие у Мурада. Впрочем, он время от времени устраивал ей проверки: пару раз сам заговорил о кинжале. Айше, смеясь заливисто, отвечала, что она женщина, а женщины интересуются совсем другими кинжалами и совсем другими ножнами, и когда эти кинжал с ножнами совпадают, то женщина становится счастливой. Мурад расхохотался и тему сменил. Кажется, Айше ответила верно.

Делить Мурада с кинжалом было чем-то странным и временами страшным, словно в одном теле любимого человека обитало сразу две души, и вторая душа была… мягко говоря, неприятной. Но если эта часть Мурада поможет Айше достичь ее целей, то почему нет?

Но уж с другими-то Айше и вовсе делить Мурада не намерена!

Не случайно, ох, не случайно роксоланка Хюррем заставила Сулеймана убить лучшего друга! Ибрагим-паша стоял у нее на пути, мешал стать великой. Стать единственной. И Ибрагим-паша поплатился.

В конце концов, когда слишком близко подлетаешь к солнцу, то должен понимать, насколько возрастает возможность обжечь крылья!

* * *

– О мой господин!

Тело Айше – это родник, из которого можно пить бесконечно, но кроется в этом роднике загадка: ни один усталый путник вовек не сумеет досыта напиться из него. Вновь и вновь будет возвращаться он к этим светлым, струящимся водам, и ни одна вода более не сможет удовлетворить эту бесконечную жажду.

– О мой султан!

Мурад наклоняется к устам Айше и пьет бесконечную влагу поцелуя, пьет жадно, взахлеб, и никогда ему не напиться. Это чувство пронзает молодого султана подобно клинку, ищущему сердце, и даже внушает некоторую тревогу: точно ли следует повелителю Оттоманской Порты так сильно находиться в плену собственных страстей? Но Айше стонет – еле слышно, на выдохе, и из головы Мурада вылетают все сомнения и терзания.

Их тела соединяются в волшебном танце, снова и снова, семя Мурада попадает в лоно Айше, и хочется верить, что оно укрепится там, подарив миру нового султана, который сменит Мурада, когда придет срок и Азраил вновь прилетит во дворец. Айше – достойнейшая из достойных, и каждый локон ее волос прекрасней луны и звезд, что уж говорить о глазах Айше? Само солнце должно смириться с тем, что уступает им красотой!

– О, как прекрасен мой господин!

Один вопрос терзает Мурада снова и снова, когда тела их разъединяются и Айше удовлетворенно вздыхает. Что, если его возлюбленная права насчет его друзей? Аллах не наделил женщин таким же сильным и гибким разумом, каким наделил мужчин, зато женщины лучше умеют чувствовать, порой их предчувствия куда вернее, чем рассуждения ученых улемов… Мурад некоторое время думает, чело его хмурится, и Айше, уловив перемену настроения возлюбленного (вновь эта женская чувствительность!), лежит тихонько, прикрыв глаза длинными ресницами и не смея даже глубоко вздохнуть. Наконец Мурад спрашивает прямо:

– Ты не доверяешь моим друзьям?

Айше распахивает прекрасные глаза, чуть приподнимается на локте и отчеканивает:

– Если султан возвысил кого-либо, назвав своим другом, значит, султан имел на то причины. Султан – солнце в небесах, и все должны быть бесконечно счастливы, когда он одаривает их своим сиянием… – Айше внезапно замолкает. В глубине души Мурад ликует: да, да, это именно то, что он сам думает и чувствует! Как же ему повезло с возлюбленной! Но она медлит, прежде чем произнести следующие слова, и султан подбадривающе кивает ей:

– Ну? Говори же, свет очей моих!

– Я не знаю… – Айше аккуратно подбирает слова. – Я не знаю друзей султана моего, и вполне может быть, что они достойнейшие из достойных и вернейшие из верных. Но точно ли они понимают, насколько теперь султан выше их? Точно ли блюдут султанское величие, держат себя скромно, в разговорах с иными людьми не хвастаются приближенностью к сердцу султана? Нет, мне это неизвестно. Я лишь скромная раба султана своего, и у меня нет проницательности, с которой мой султан смотрит на этот мир, достоверно зная, как растут горы и зачем свистит ветер. Так что я, слабая и ничтожная, не могу ответить на вопрос моего султана, увы. Но так же точно я не могу сказать, что всецело верю друзьям султана. Решать должен султан, и только он.

– Это верно. – Мурад важно покивал, еще раз подивившись, как же не по годам умна возлюбленная его. И это хорошо, что уж она-то свое место прекрасно понимает и принимает, не желая себе большего!

– И посему я, ничтожная, могу лишь умолять султана о том, чтобы он испытал друзей своих. Как – это выше моего скромного разумения. Султан владеет этой землей, и султану решать, кого на ней возвеличивать, а кого ниспровергать в пропасть, удалив от глаз своих. И если друзья султана моего в глазах его выдержат посланное им высшей волей испытание, то, клянусь Аллахом, никогда более из уст моих не вылетят слова хулы и поношения тем, кого сам султан признал достойными стоять в его царственной тени!

Мурад вновь кивнул, не сумев не согласиться со словами драгоценнейшей из жемчужин его дворца.

– Да будет так! Пока не пройдут они испытания верности, я отошлю их от глаз моих. Ты права: я не могу позволить не доказавшим своей верности прикрывать мне спину в бою!

– Так скоро… – Айше вздохнула, на миг прикрыв глаза ладонью. Мурад ласково дотронулся рукой до ее виска. Бедная женщина, как же она переживает за него! И ведь не просит не идти в бой, осознавая, что такое долг султана и мужчины.

– Я вернусь с победой, моя дорогая, свет очей моих, моя хасеки…

Айше на миг замерла, будто не поверив, что ей дарована высочайшая милость. Затем с радостным визгом бросилась на шею своему султану, спрятала лицо на его груди, одновременно смеясь и плача, лепеча слова благодарности вперемешку с жалобами на судьбу, что не жалеет слабого женского сердца, заставляя султана ходить в походы, но делая все, чтобы Мурад не увидел лица своей любимой наложницы.

Ведь она слишком хорошо знала Мурада и его осторожность, граничащую с помешательством.

Никто и никогда не пройдет испытаний, через которые решит провести своих друзей (точнее, уже можно сказать, бывших друзей!) султан.

Айше не заметила, как губы Мурада скривились в той задумчивой усмешке, которую древние мудрецы называли «сардонической»: будто бы растет на острове Сардон трава, коснувшись которой человек умирает с улыбкой на устах, и странна эта улыбка, страшна, воистину подобна смерти.

Если уж проводить людей через испытания – так всех. Включая и сокровеннейшую жемчужину своего сердца.

Ибо если не может он доверить непроверенным людям свою спину в бою, как можно доверить непроверенной женщине воспитание будущего султана?