Текст книги "Кёсем-султан. Заговор"

– Да, этот твой совет мне известен. Значит, то, что ты видел и ощутил этой ночью, его не изменяет, Джинджи-эфенди?

Хусейн дернулся, как от удара. Хотел ответить сразу, но вдруг серьезно задумался.

– Нет, госпожа, не изменяет и не отменяет, – наконец сказал он. – Видишь ли, это… даже не знаю, как назвать… Пожалуй, так, госпожа: султан, наш повелитель, страдает от двух вещей одновременно, но в разной степени. Прежде всего, его мучает «жажда» – то, из-за чего он никак не может и не хочет перестать быть ребенком. А то, что он видит во время ночных прогулок… или думает, что видит, хотя может заставить видеть и других… (Тут врач нахмурился.) Это «голод», госпожа. Не знаю пока, как с ним бороться, но прямо сейчас он менее опасен. А раз уж мы не в силах нашего повелителя накормить, давайте его хотя бы напоим, госпожа!

«Что ж, лекарь. Пожалуй, ты прав. И, наверно, ты все-таки умен. Но о том, что ты мне сказал сейчас, я во всей Высокой Порте могу поведать разве что своим друзьям. Да, могу… но не стану и им».

* * *

– Нечестно! Нечестно! – В голосе Ибрагима звенели слезы. – Ты обманываешь!

– Но ты же победил, о мой повелитель! Как я могу тебя обманывать? – Турхан, похоже, сама растерялась.

– Ты нарочно поддалась!

– Неправда! Тебе показалось, мой повелитель!

– Правда! Первый раз ты мимо ударила, а второй раз медленно саблю подняла, специально, чтобы опоздать! Я все вижу, я не маленький!

Турхан явно не знала, что сказать и как поступить сейчас. Она в испуге покосилась на оплетенный зеленью балкон, ожидая оттуда подсказки, – но тщетно. Кёсем, не показываясь, молча покачала головой: «Нет, девочка, если уж ты хочешь стать хасеки, то научись обращаться с султаном сама. Не только когда он радуется, но и когда капризничает. И сама же пойми, что каждый раз уступать, поддаваться ему – не лучший выход…»

– Я думал, мы друзья… – Ибрагим обиженно надул губы. – А ты каждый раз меня обманываешь. Ну тебя!

Он отвернулся и, скрестив ноги, сел на мраморные плиты двора. Игрушечную саблю, правда, из рук не выпустил.

– Хорошо. – Турхан, решившись, опустилась на мрамор рядом с Ибрагимом. Осторожно прикоснулась к его плечу. – Ты прав, мой повелитель, мы друзья. Я действительно поддалась тебе, и это было неправильно. Больше никогда не буду тебя обманывать! Ни-ко-гда!

– Правда? – расцвел Ибрагим.

– Клянусь Аллахом! – очень серьезно произнесла девчонка.

Они сцепили мизинцы левых рук и в знак примирения попрыгали на одной ножке. Сабли-прутики при этом оба продолжали держать в правой руке. Так и есть (Кёсем горько усмехнулась): еще не закончив обряд примирения, Ибрагим, как ему показалось, незаметно отвел саблю в сторону – и вдруг ударил Турхан. Но та ловко уклонилась.

– Ах так?! – Он снова взмахнул саблей.

Удары посыпались один за другим. Они сражались, так и не расцепив левые руки, стоя друг к другу почти вплотную. Игре клинков девчонка обучена не была, но гарем тщательно тренировал ее тело, обучал гибкости, чувству ритма и расстояния. Неуклюжие взмахи султана она с легкостью отражала, уворачивалась, однако в какой-то момент ей пришлось бы или ударить на опережение, или слишком уж заметно нарушить обещание не поддаваться. И она опередила Ибрагима ударом: он только заносил свою сабельку, а прутик уже хлестнул его по правой ключице.

Кёсем оглянулась на Башар с Доганом. Те стояли, держась за руки, как дети там, внизу, под балконом. Доган неотрывно смотрел на супругу, а та, тоже не отрываясь, смотрела во двор, на Ибрагима и Турхан.

– Ах так?! – оскорбленно повторил Ибрагим. Занес игрушечную саблю – и снова получил опережающий удар. А потом опять. Они по-прежнему стояли лицом к лицу и близко друг к другу, парировать или уклоняться в таком положении толком не получалось, так что Турхан добросовестно соблюдала обещание не поддаваться.

Если она сейчас виновато посмотрит в сторону балкона, извиняясь перед валиде-султан, что приходится играть с ее сыном в настолько серьезные игры, значит, еще совсем плохо усвоила премудрости будущей хасеки…

– Не о том думаешь, султанша, – сквозь зубы процедила Марты, покосившись на нее.

– Да какая разница, сестра… – устало ответила Кёсем. Она уже не ждала чего-то сегодня. Мальчишки играют в воинов с первых лет жизни, но, как видно, сабельный поединок – дело поистине взрослое и мужское, для Ибрагима это чересчур. Скорее уж его подружка, забывшись, случайно какую-нибудь «взрослость» проявит.

– А ну-ка заткнитесь обе! – прошипела Башар. Пальцы ее по-прежнему лежали в ладони Догана, а взгляд был прикован к происходящему во дворе.

– Получай! – звонко выкрикнул Ибрагим. И одновременно с этим криком его прутик обрушился на Турхан: отвесно, прямо на голову, на тугой узел прически, венчающей темя. Девчонка ошеломленно попятилась – и Кёсем не требовалось объяснений, чтобы понять: тут все без обмана, та действительно оплошала, бессильная что-то противопоставить этому неожиданному для нее движению. Проворному, хищному. Взрослому?

– Вот! – Ибрагим заплясал на месте от восторга, в ладони захлопал, бросив саблю. – Получила, получила, получила! Я молодец!

Задумай он нарочно действовать так, чтобы развеять даже тень веры в свою взрослость, – не мог бы избрать лучшего способа. Но прежде чем Кёсем успела вздохнуть, очередной раз простившись с надеждой, Башар вскочила и повернулась к ним всем. Кёсем с изумлением увидела, что глаза подруги сияют.

– Рассмотрели? – Она как-то странно провела правой рукой перед собой снизу вверх, при этом поворачивая кисть. Жест этот, начавшись от левой подмышки, завершился высоко над головой. – И палец же дернулся вначале!

Башар демонстративно пошевелила правым мизинцем. Все непонимающе смотрели на нее, а она смотрела в основном на Догана.

– Да ты что, муж мой! – Теперь в голосе Башар радость сменилась изумлением: – Памяти, что ли, лишился? Или к черкесам мы ездили не вместе? А может быть, мне только приснилось все это? Ну вот же!

Она повторила прежнее движение, и Кёсем, мало интересовавшаяся фехтовальным действом с тех пор, как они, буйные отроки и отроковицы, все вместе были друзьями юного шахзаде Ахмеда, вдруг безошибочно опознала: так только что взметнулась игрушечная сабля в руках ее сына, нанеся удар, который Турхан не смогла упредить. Действительно странный какой-то взмах, словно бы даже не совсем сабельный…

– Да ты же… да как же я сам-то… – ошеломленно пробормотал Доган, настигнутый пониманием. – Ах, умница ты моя!

Он схватил жену в охапку, и они, обнявшись, закружились по балкону, нимало не заботясь, что подумают о них. Здесь нет чужих, все знают цену себе и друг другу…

Но только у Догана и Башар счастье без теней – с самого начала, когда они в отрочестве пронзили друг другу сердце. А Картал, Марты и сама Кёсем сейчас смотрят на них с чистой, незамутненной завистью.

– Что твоя жена умнее нас всех, это не новость, – с трудом произнесла Кёсем. – А вот что именно вы с ней сейчас поняли, нам по-прежнему не угадать.

– И то верно, – поддержала ее Марты. – Может, расскажете, голубки, если наворковались?

– Ну, ты и свирепа сегодня, сестра, – покачала головой Башар, высвобождаясь из объятий Догана. И повернулась к Кёсем: – Сейчас расскажем, султанша. Только надо срочно, еще до всех объяснений, узнать, успел ли султан, хоть в самые нежные годы, получить сколько-то уроков оружейного боя…

«Успел», – одновременно кивнули Кёсем и Картал. Еще в пору, когда был шахзаде… и вместе со своим братом Мурадом, тогда тоже лишь шахзаде. Когда Мурад сделался султаном, Ибрагиму стало уже не до занятий воинскими искусствами.

– …И был ли среди его наставников выходец из черкесских краев.

«Был», – кивнул Картал, в этих делах разбиравшийся лучше, но Кёсем тоже почти сразу поняла, кого он имеет в виду.

– Хорошо. Тогда надо будет разузнать у этого наставника, если он жив сейчас…

«Нет», – Кёсем и Картал так же одновременно качнули головами.

– Это уже хуже. Но все равно поскорее распорядись, чтобы можно было расспросить тех, кто помнит его. Ведь еще остались такие?

– Да, – кивнула Кёсем, а Картал сейчас промолчал, этого ему неоткуда знать. – Поскорее не получится, но через день я сумею это уладить.

– Ты что же, не властна в своем доме, сестра? – возмущенно фыркнула Марты. Башар улыбнулась. Она-то не хуже самой Кёсем знала: этот «дом» – на самом деле дворец и устроен он так, что власть в нем иногда лучше не показывать, даже когда она есть. Опасно это. Прежде всего для нынешнего султана, который, даже пускай он сохранил толику взрослой памяти, сейчас совсем беспомощен.

– Завтра, – твердо сказала Кёсем. И встала. Остальные тоже поднялись, без лишних слов поняв, что на этой площадке для потайного наблюдения им больше делать нечего.

– Извести нас сразу, как все будет готово, валиде. – Доган прижал руку к сердцу.

– Только вас?

– Это уж как тебе будет угодно.

– Так вышло, что по тем делам в Черкесию мы с мужем отправились вдвоем, – словно извиняясь, объяснила Башар. Доган, снова приобняв ее за плечи, улыбнулся: «Воистину: я с ней туда отправился, а не она со мной!»

Значит, Карталу с Марты во дворце на эту ночь оставаться необязательно. Но они же останутся? Да, они вольны уйти в свой истанбульский дом, могут даже хоть прямо сегодня выехать в клановую усадьбу – но останутся ведь? Хоть ненадолго, на считаные дни?

Кёсем поняла, что не может этого спросить.

– Нам с мужем ты отвела гостевые покои там же, где ему отводила, когда он без меня приезжал? – сквозь зубы спросила Марты, глядя в сторону. На щеках ее неровными алыми пятнами вдруг вспыхнул злой румянец.

Кёсем молча кивнула. В стене тех покоев оборудован потайной ход. Ей сейчас через него посреди ночи не пробираться, но слуги уже приучены, что, когда приезжает кто-то из клана, его селят туда. Ни к чему их от этого отучать.

– Приходи сегодня к нам… сестра, – произнесла Марты, по-прежнему стараясь не смотреть на нее.

– Так нельзя, сестра… – еле слышно прошептала Кёсем. Остальные вообще молчали, будто окаменев.

– Под нашим кровом можно было, значит, и под твоим можно, – с внезапно прорвавшейся грустью сказала Марты. – Потому что иначе умрешь. Видно это по тебе. А мы с тобой одного мужчину любим, семя его выносили, твой сын меня считает любимой тетей, и погибели твоей, сестра моя султанша, я не хочу. Зря мы с тобой, что ли, друг друга из пасти смерти за волосы вытаскивали?

Кёсем ничего не ответила. Она понимала, что приходить нельзя, – но знала, что придет.

Внизу во дворе играли дети. Султану Ибрагиму, могущественнейшему из земных владык, после удачного удара наскучило состязаться на игрушечных саблях, и теперь он пытался угадать, что изображено на картинках к книжке, которую развернула сидящая рядом Турхан, его подружка. Она же смотрела на подписи к ярким миниатюрам персидской рукописи, что держала в руках, и говорила, угадал султан или нет.

Временами осторожно потирала макушку: тот удар все-таки оказался болезненным. Что ж, кто кувшин не ронял, тот и воды не принес.

Есть такая вода, ради которой и дюжину кувшинов разбить не жалко…

Глава 12
Время иных клинков

«Бывает, иной страдалец вообразит себя великим воином или полководцем – и примется держать себя соответственно. Для семьи и слуг бывает особо горестно или, наоборот, достойно смеха, когда это случается с тем самым человеком, который только что всем своим поведением показывал: „Смотрите, как я слаб и беспомощен, воистину я – ребенок, о, пощадите же меня!“ Но врачи в таких случаях не смеются, а если скорбят, то иначе, чем родня больного, ибо так лекарь только душу себе надсадит без всякой пользы для страждущих.

Такое чередование „воина“ и „младенца“ следует считать опасным для больного, поскольку, если верно представление столпов медицины о гневе как о выбросе желчи, то в данном случае желчь поражает сгустки флегмы, скопившиеся в крови. Гнев всегда заставляет нервные фибры напрягаться сильнее, но если у здорового человека это восстанавливает их утраченную упругость и развеивает страхи, то у скорбного рассудком может окончательно разорвать некую загадочную связь, соединяющую душу и разум».

Книга о неистовстве и слабости

– Да, Жанхота я помню… – Янычарский ага степенно огладил усы. – И тебя помню тоже. Удивительное дело, господин, что ты о нем спрашиваешь!

Кёсем-султан сказала о Догане: «Этот человек друг мне и молодому султану». О Башар она ничего не сказала: янычарам мудрено будет объяснить, пусть уж лучше думают о ней как о служанке, ведь негоже валиде, матери султана, без служанок ходить!

Сейчас, впрочем, янычарам и рекомендации валиде не очень-то указ… Слишком уж зыбко и сомнительно все вокруг. Любой титул может разом обрушиться, если Ибрагим не усидит на троне, – том троне, на который покамест и вовсе не сел.

– Да чего уж тут удивительного, – пожал плечами Доган. – Ну, был мой сын недолгое время наперсником прошлого султана в пору его юности. Очень недолгое, потому мы с ним и живы теперь.

– Бывает, – ответно пожал плечами старый янычар. – Кто-то с кем-то в отрочестве дружбу водил, кто-то кого-то порубил, друга своего сына защищая… Да, всякое бывает.

Воистину, все во дворце секрет и ничего не тайна. Разве только одного брата-близнеца с другим перепутают.

– Ну, порубил, – не стал отрицать Доган. – А ты бы тогда не порубил, почтенный? Или Жанхот на моем месте не порубил бы? Он-то наставником прошлому султану долгие годы был.

– За что и получил потом благодарность.

– Вот так уж прошлый султан умел благодарить. Но я ведь не по его делам ходатай, да и вряд ли ему там, где он есть сейчас, какие-то ходатаи требуются. Мне о нынешнем султане кое-что понять нужно.

Плести змеиные кольца, паучьи сети сейчас толку не было. Янычарский ага должен сразу ощутить в Догане родственную душу, признать, что тот – свой: воин, какими-то непонятными для него путями угодивший в дворцовые палаты, но простой и прямой, как копейное древко.

– Ну и при чем тут мой покойный друг Жанхот-адыгэ? – Янычар снова огладил седые усы. – А тем паче я сам?

– Да кто ж еще при чем, почтенный? С Жанхотом, эх, я не успел познакомиться еще тогда, как-то нас мимо друг друга пронесло… но ведь только он и был наставником не только прошлого султана, а и нынешнего тоже, так ведь? И у кого мне еще хоть что-то пытаться вызнать, как не у старого друга этого наставника?

– Что вызнать? – повторил ага уже по-честному озадаченно.

– А вот что вспомнишь, то и хорошо будет. Даже если и вспоминать-то почти нечего. – В голосе Догана явственно звучала досада. – Сам знаю, что султан, в бытность свою шахзаде, воинскими занятиями себя не очень-то изнурял. Но хоть что-нибудь было же? Нынче его ведь в любом случае надлежит превращать из отрока в мужчину. – Тут Доган, будто лишь теперь вспомнив о валиде, коротко оглянулся на нее и заговорил тише: – А с чего начать, только Аллаху ведомо. Женщина считает, что с женщин, но вот я что-то сомневаюсь… Неужто ты скажешь, что память о воинских упражнениях и первом наставнике этому послужит хуже?

Прием был нехитр, но он сработал.

– Дураком я буду, если такое скажу, – важно произнес старый янычар. И украдкой покосился на Кёсем.

– Так. А теперь нам, глупым женщинам, надлежит отойти подальше, – прошептала Башар. – Что у тебя в рукаве – зеркальце? Смотрись в него, ступай с ним к окну, где светлее, а я буду помогать тебе за внешностью твоей безупречной ухаживать.

– Да ты уж совсем дурой хочешь меня перед этим воякой выставить, – невольно улыбнулась Кёсем, – так тоже нельзя…

Из правого рукава она достала не зеркальце, а кара-даш, черный сланцевый грифель в серебряной оправе, и дефтер, небольшую книжицу для записей. Со всем этим тоже было уместно отойти к окну.

* * *

Основное неудобство было в том, что именно глаза и память Башар сейчас требовались. То, что они искали, она в свое время рассмотрела лучше, чем Доган.

– Он и вправду, получается, со мной поехал: как охранник, казначей, ну и вообще как мужчина, черкесские князья ведь с бабой дела вести не станут, – объяснила она подруге. – Только от сабли на поясе там, случись что, пользы было бы чуть, от золота… ну, мы с собой в наличной монете не так уж и много везли. Главное было понимать, что говорят вокруг. И скрыть ото всех тамошних, что их понимаешь.

– А ты когда черкесский язык выучить успела? – поинтересовалась Кёсем. – И какой это для тебя вообще язык по счету?

– Да не помню уже, – отмахнулась Башар, отвечая сразу на оба вопроса.

Ездили они договариваться о выкупе пленных. Это было в те тяжкие годы, когда султан Мурад вдруг провозгласил, что Оттоманской Порте более не нужны ее подданные, попавшие в плен или захваченные в иноземное рабство: ведь они, не сражаясь до конца, до смерти, тем самым предали Блистательную Порту. Значит, и спасать, выкупать, обменивать никого не нужно, более того – даже преступно!

Те, кто ходил под рукой дворца, роптали («Еще бы повелитель восход солнца запретил!»), но им приходилось повиноваться… или прибегать к услугам таких, как клан Крылатых. К счастью, дворец Топкапы мог у клана лишь просить что-либо, а не приказывать, да и то – если вообще знал о его существовании. Мурад не знал. Но пока он сидел на троне, Крылатым приходилось действовать с дополнительной оглядкой.

А для пши, мелких горских князьков с северного берега Кара-Дениз, пленноторговля – испокон веков один из главных способов пополнения богатств. Но честь для них еще дороже. И когда уже намеченная сделка вдруг сорвалась из-за приказа султана, который им не владыка, совет князей постановил считать это оскорблением. До султана им было не дотянуться, а вот пленники, находившиеся в их руках, должны были ответить головой.

Запросто могли лишиться головы и посредники, все-таки прибывшие, вопреки султанскому указу, заново договариваться о выкупе.

– Ты не ужасайся так, подруга, – без волнения сказала Башар, услышав, что у Кёсем на миг пресеклось дыхание. – На том стоим. Как видишь, вернулись с головами на плечах, а вдобавок еще с почетом и прибылью. Ну и с подданными твоего сына, которые, может, ему не нужны, но нужны их семьям.

– Не говори мне о нем, – ответила Кёсем. И вдруг погладила Башар по щеке.

– Это что за нежности, подруга? – удивилась та. Такого меж ними не водилось даже в ту пору, когда они были девочками Сафие-султан.

– Ничего не нежности. Просто вот подумала вдруг: твоя голова… твоя золотая голова, все знания, что в ней, все прочитанные тобой книги и выученные языки, все…

– А голова моего мужа что, менее ценна? – мгновенно окрысилась Башар. – Или голова его брата, твоего…

– Молчи.

Кёсем обняла ее, и они долго стояли так, не говоря ни слова.

– Если же ты горюешь о золоте, которым начинена моя голова, – вдруг абсолютно спокойно сказала Башар, отстранившись, – то на что я и могла бы его потратить с большей прибылью, уж прости за купеческий подход, подруга? Хорошим делом занята, самым лучшим, что только может быть. Муж жив, любим и счастлив. Все, кого я люблю, любят меня. Дети умными выросли и тоже хорошим делом заняты. Уже и первые внуки есть, двое близняшек. – Она вдруг с удивлением осмотрела себя, ощупала свою фигуру, по-девичьи стройную, как и у Кёсем, покачала головой: мол, надо же – до возраста бабушек дожили, а все прежние, соблазнительные для мужского взгляда! – И много людей спасено, которые без этого сгинули бы. Так что мир стал хоть капельку лучше. Да не капельку – заметно стал! Так чего и желать еще, подруга?

Кёсем не произнесла ни слова в ответ.

– Это еще что такое? А ну-ка держись, валиде! – на сей раз уже Башар успокаивающе погладила свою подругу по щеке, а когда отняла руку, ладонь ее была мокра. – Всякий раз, как захочешь разнюниться, напоминай себе: «Бабушка Сафие сейчас наверняка смотрит на меня с небес!» – и что же, по-твоему, она о тебе подумает?

– Ничего не подумает. Просто плачет, наверно. – Кёсем-султан, могущественнейшая из владычиц этого мира, с трудом заставила себя улыбнуться сквозь слезы. – Как и мы с тобой…

* * *

– В ту пору шахзаде Ибрагим, конечно, малым птенчиком был, но вдобавок он был еще и совсем невысокого полета птенчиком. – Янычарский ага вновь оглянулся, далеко ли валиде. – Если ты понимаешь, о чем я.

– Как не понять… – вздохнул Доган. – Так чему его Жанхот учил-то?

– Да ничем почти не успел он с ним заняться! – Янычар в досаде прищелкнул языком. – Вот старший шахзаде, тот ох как жаден был до учения, все прямо из рук выхватывал…

Тут он нахмурился.

– Понимаю тебя, почтенный, – осторожно сказал Доган. – Но и младший должен же был усвоить хоть что-то. Вот мне и знать бы: с чего начать, как продолжить…

– Нелегко будет тебе продолжить. – Старый янычар покачал головой. – Тут кто-то из сородичей Жанхота потребен, а таких у нас среди наставников юношества сейчас нет.

– Ну, мы с тобой, почтенный, язык сабель уж как-нибудь, полагаю, разберем, – Доган чуть легкомысленно махнул рукой, – нам переводчик с черкесского не нужен…

(«Вот сейчас!» – сказали пальцы Башар. Для всех остальных валиде-султан что-то записывала в своей рукавной книжице, а ее служанка поддерживала ладонью сафьяновый переплет, чтобы госпоже удобней было.)

– До сабли у нынешнего султана дело, кажется, так и не дошло, – усмехнулся ага. – Жанхот-адыгэ начинал обучение с са’йшхо. Знаешь, что это такое?

– Черкесский нож, кажется? – осторожно предположил Доган.

– Сотвори молитву, почтенный, чтоб не казалось! – Старик, видимо, за всю жизнь во дворце церемонности речи так и не выучился, а страху он при его-то жизненном пути тем паче обучиться не мог. Впрочем, в его устах сказанное прозвучало с грубоватой дружелюбностью.

– Да отчего же? – не спешил сдаваться Доган. – Нож и есть. Большой, на две трети сабельного клинка – ну так и ятаган не короче!

Они долгое время обсуждали разного рода клинки и манеру боя, получая от этого истинное наслаждение. «Мальчишки…» – грустно улыбнулась Кёсем. «Да нет, что ты: он делом занят! – вступилась за мужа ее подруга. – Хотя… и вправду мальчишки». Только раз за это время пальцы Башар снова просигналили: «Внимание!» – но Кёсем абсолютно не поняла, к чему это относится. Мужчины увлеченно обсуждали способ выхватывания клинка: обухом вперед, обухом назад, с пояса, с плечевой перевязи… Кажется, еще немного – и тренировочный поединок устроят друг с другом, выясняя, кто прав!

«Помнишь?» – безмолвно спросила Кёсем.

«Как вчера…» – ответила Башар. И тут же продолжила: «Вставай, идем за ними».

Собеседники уже направлялись куда-то, на ходу продолжая столь приятный обоим разговор. Янычар даже покосился в сторону следующей за ними валиде-султан с некоторым удивлением, словно забыв, откуда она взялась и что ей здесь нужно.

«Сделай так, чтобы я оказалась впереди», – прошептали пальцы Башар.

«Сейчас?»

«Позже. Когда они дойдут».

По пути распахивались двери, кто-то потихоньку отбегал, кто-то замирал изумленно, иные вообще спешили по своим делам, не замечая пришельцев, – обычная жизнь внутренней казармы, «янычарской слободы» в городе-дворце. Тут свои законы. Иной раз можно и пропасть без вести, причем так, что остальной дворец об этом не узнает вовсе. Валиде-султан и ее спутников это, конечно, касаться не могло, даже в нынешнее полубезвременье, но все же Кёсем молча порадовалась тому, насколько хорошо Доган поладил с янычарским агой.

(Имя она его знала, конечно, но он был настолько «янычарский ага» по всей сути своей, что даже мысленно иначе не назовешь.)

– Вот его оружейный сундук, – старый янычар показал на средний в коротком ряду сундуков у дальней стены казармы. И угрюмо добавил: – Он у нас тут на вечном хранении…

Скрежетнул ключом в замке. Когда, распахнув крышку, отступил, давая заглянуть, Кёсем первым делом посмотрела на его руки. Пыли на них не было, да и крышки других сундуков у этой стены, всего их было пять, оказались чисты, она успела скользнуть взглядом. Берегут янычары то, что у них «на вечном хранении», и незачем лишний раз спрашивать, кем были остальные четверо, чье оружие теперь лежит у этой стены.

К сундуку она подошла вместе с Доганом. Янычарский ага хотел было что-то сказать, но раздумал, признавая то ли ее власть султанши, то ли материнское право.

Матери сейчас позволительно испытывать тяжелые чувства, и Кёсем покачнулась, опершись на плечо служанки, так что Башар, поддерживая ее, оказалась перед самым сундуком. Доган уже стоял рядом. Они мгновенно сообщили друг другу что-то, обойдясь при этом без слов: Кёсем уловила их обмен жестами лишь потому, что ждала его.

Она тоже заглянула в недра сундука. Аккуратно сложенная кольчуга. Маленький шлем-«наплешник» с бармицей. Кованые налокотники. Маленький щит кулачного хвата, тоже цельнокованый, с несколькими глубокими надрубами на вороненой поверхности. Сабля в неброских ножнах, рядом еще одна, по виду гораздо более дорогой работы. Большой, словно короткий меч, кинжал с костяной рукоятью. И – два предмета, о которых Кёсем не догадалась бы, что они такое, если бы раньше не зашел разговор о боевых ножах. Длиной как раз между саблей и кинжалом, почти прямые, сплошной чехол из черной кожи, только самое навершие эфеса из него выступает клювастым крюком, как голова сокола.

Вот они какие, значит, черкесские са’йшхо…

– Позволишь взять в руки, почтенный? – Доган кивнул на ближайший из боевых ножей.

– Не эту! – вдруг резко сказал ага. – Вон ту, вторую.

Он говорил о са’йшхо в женском роде, словно о сабле – или о возлюбленной.

Ничего не спросив, Доган взял вторую са’йшхо. Янычар смотрел на него, за Башар не следил (кто она для него – безымянная и безликая служанка валиде), а вот сам Доган следил за ней краем глаза. Кёсем тоже следила – и увидела, как едва заметно сдвинулись руки Башар, как ее муж, повторяя это движение, перехватывает оружие чуть иначе… его мизинец при этом оказывается на внутренней поверхности соколиного клюва…

– Позволишь в твоем присутствии обнажить оружие, многодостойнейшая валиде-султан? – с поклоном произнес Доган. Кёсем милостиво кивнула.

В следующий миг полумрак казармы словно молния рассекла: Доган выхватил боевой нож вроде бы мягко и плавно, но с неуловимой для глаза стремительностью, только общий контур движения угадывался. И даже Кёсем узнала это движение. Так Ибрагим взмахнул игрушечной сабелькой, сумев опередить ловкую и проворную Турхан. По-взрослому взмахнул.

– На этом клинке нет крови султана Мурада, – мрачно сказал янычар, взглянув на мерцающее лезвие. – А на втором, – он указал подбородком в сторону сундука, – навеки запеклась кровь моего друга, Жанхота-адыгэ. Знаешь, как это было?

– Кто же во дворце этого не знает, почтенный, – ответила Кёсем вместо Догана. – Благодарю тебя за помощь. Расскажи другу султана все, что потребуется, о первом и единственном оружейном учителе султана, а я оставлю вас. Что-то мне слишком тяжело сейчас смотреть на боевые клинки, говорить и слышать о них… думать о запекшейся на них крови…

Ни на волосок ее слова притворством не были. Янычарский ага понял это столь же безошибочно, как Доган, и оба одновременно склонились, поднося руки к сердцу.

Тяжело опираясь на плечо Башар, Кёсем побрела к выходу.

* * *

Было ли, не было ли… То есть было, конечно же, но необязательно в точности так, как рассказывали об этом во дворце.

Во дворце же рассказывали так:

«Воистину славен был султан Мурад во всех благородных искусствах боя и не знал он равных в состязаниях на любом оружии, а также в верховых упражнениях, стрельбе и прочем, что подобает. Все знали это, однако, дабы паче всех убедить самого себя, вознамерился султан превзойти своих учителей, благо рано воссияла его звезда и большинство наставников юности султана еще не вышли из поры зрелого возраста, стало быть, оставалась тверда их рука и верен глаз. И не нашлось никого, кто сказал бы султану: „О повелитель, негоже поступать так, ибо долг перед наставником в этой жизни отдать невозможно!“ Если же все-таки нашелся такой, то остался этот его поступок неведомым, да и сам он исчез, как не было, иншалла.

Троих своих наставников одолел Мурад, после чего радостно облобызал их, прижал к могучей груди и одарил каждого драгоценным перстнем. Даже опытнейшие из наблюдавших за этими поединками говорят, что вовсе не похоже, будто побежденные намеренно уступили своему бывшему ученику: наоборот, он, целиком переняв их мастерство, превосходил каждого зрелой силой и молодой стремительностью.

Четвертого одолел тоже, однако украдкой хмурились опытные из наблюдавших, ибо тот учитель, без сомнений, не поддавался нарочно, однако был он на крайнем пределе того возраста, который принято именовать зрелым, а еще он неоднократно был ранен, сражаясь в нескольких войнах за прошлых султанов, и к труду наставника, многие помнят, приступил уже хромым. Этот поединок принес ему новую рану, ибо по повелению султана все схватки проходили на боевом оружии, – об ином повелитель правоверных и слышать не желал. Впрочем, была та рана не тяжела, кровь уняли тут же.

И этого наставника султан тоже облобызал, обнял, не побоявшись измарать свое надоспешное одеяние в крови, одарил таким же перстнем. Говорят, будто чуть не отстранился седовласый воин, когда Мурад прижимал его к груди, а когда перстень ему на палец надевал, был близок к тому, чтобы отдернуть руку. Однако благоразумие восторжествовало.

С пятым же наставником, о правоверные, вышло неладно. Был он черкашенин родом, носил диковинное имя, которое не всякий в Блистательной Порте легко запомнит, а тем паче выговорит, и с оружием на поединок тоже вышел диковинным, какой-то длинный тесак был у него, называемый так, что язык сломаешь: что-то вроде „шашка“, кому надо, тот пусть сам уста свои насилует, пытаясь верней произнести. И надобно признать, правоверные, что вовсе не рвался тот черкашенин именно с таким оружием являться, сделал это лишь по приказу султана. По приказу же и второй тесак принес, для султана, ибо запомнилось повелителю правоверных с ученических лет, что было таких клинков два.

Сказал наставник: „О господин мой, да к лицу ли тебе это? Боевой нож слабее сабли, только в скорости выхватывания его преимущество, да еще в том пути, который проходит рука“. Сказал султан: „В этом тоже всех превзойду“. Сказал наставник: „О господин мой, не может статься, чтобы у тебя возникла нужда испытывать тот выигрыш, коий приносит путь, по которому рука, сравнительно с сабельным, идет! Выгода от него бывает, лишь если сидишь в засаде на кровника, укрывшись в непролазных кустах, и надо, обнажая клинок, быть скупым на движения, как нищий на медяки“. Сказал султан: „Лишнее говоришь“. Сказал наставник: „И скорость выхватывания из ножен тоже не может тебе потребоваться, о султан: она нужна, когда внезапно столкнулся с врагом или кровником лицом к лицу и нет иного закона, кроме как опередить его ударом. В твоей же державе, о господин мой, законы есть, и сотни сотен воинов почтут за честь встать меж тобой и любым твоим врагом!“ Сказал султан: „Владыке правоверных надлежит быть знакомым с любым ударом, сколь бы внезапен и вероломен он ни был. Исполняй же приказ своего повелителя!“ Сказал наставник: „Что ж, господин и ученик мой, надеюсь, ты все помнишь хорошо“.