Текст книги "Седьмой день. Утраченное сокровище Библии"

Сигве Тонстад
Седьмой день
Утраченное сокровище Библии

Sigve K. Tonstad

THE LOST MEANING OF THE SEVENTH DAY

Authorized translation of the English edition Copyright © 2009 by Andrews University Press.

This translation of The Lost Meaning of the Seventh Day is published and sold by permission of Andrews University Press, the owner of all rights to publish and sell the same.

Серия «Религия. История Бога»

Перевод с английского Сергея Корниенко Оформление переплета Петра Петрова

© Перевод на русский язык. ООО «Издательство «Источник жизни», 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Предисловие

Седьмой день – это жизненный опыт, личное переживание, а не только история или богословие. Об этом очень хорошо сказано у таких широко известных иудейских авторов, как Авраам Джошуа Хешель и Пинхас Пели. Но и среди христианских исследователей есть люди, призывающие к возрождению субботы, к примеру Марва Доун и Дороти Басс. Они стремятся отыскать утраченное некогда сокровище, вытащить его на свет, сделать значимым для нашего времени. К их глубоким размышлениям и призывам я добавлю несколько мыслей, являющихся плодом моего личного опыта.

Я рос в глубинке, в сельском доме без особых изысков и удобств. В будние дни наша повседневная жизнь была сосредоточена на кухне. У нас была большая столовая, но в течение недели из соображений экономии она не отапливалась, и дверь в нее была просто-напросто закрыта. Но зато в субботу ее распахивали настежь, и столовая превращалась в домашнюю церковь или синагогу, в своего рода «храм во времени», по меткому выражению Хешеля. Первая часть субботы в нашем доме проходила за изучением древних текстов. На резвого мальчугана, каким я был, эти занятия порой навевали скуку, но зато на всю оставшуюся жизнь я проникся почтительным отношением к древним текстам, хорошо усвоив, что Библия стоит углубленного изучения. Кроме того, мою скуку скрашивало ожидание субботнего обеда, ставшего притчей во языцех среди моих друзей, которым соблюдение субботы было чуждо. У них как будто было особое чутье на обед, так как они частенько появлялись как раз в тот момент, когда изучение древних текстов подходило к концу. Если выбирать, кто больше способствовал повышению значимости седьмого дня – мой отец, заставлявший нас изучать древние книги, или моя мать, умудрявшаяся создавать шедевры кулинарного искусства несмотря на нашу ограниченность в средствах, я отдаю предпочтение матери.

В Осло, в Норвегии, где я более десяти лет прослужил пастором в одной из церквей, мне посчастливилось пережить немало драгоценных мгновений, связанных со служением и общением с людьми в седьмой день. Проводя библейские уроки или проповедуя с кафедры, я имел возможность опробовать и озвучить самые разные толкования библейских текстов, включая те, что мы рассмотрим в этой книге. Я хочу поблагодарить членов и гостей моей общины за свободный обмен мнениями, за совместное изучение священных страниц и за сдержанность в суждениях, которая так нужна всякому читателю Библии. В течение всех этих лет никто в нашей общине не исследовал Библию так ревностно и с такой отдачей, как моя сестра Сольвейг, а в умении готовить незабываемые субботние обеды моя супруга Серена превзошла даже мою матушку.

Я довольно долго шел к академическому исследованию Библии, но зато у меня были замечательные учителя, которые смягчили негативные последствия такой задержки. Я очень многим им обязан. Об их вкладе в мое образование можно будет судить по ключевым моментам этой книги. Я почитаю за великую честь, что мне довелось учиться под руководством Е. П. Сандерса, Ричарда Б. Нэйса, Брюса Лонгенекера и Ричарда Бокэма. Эти наставники могут и не разделять моего интереса к седьмому дню или не соглашаться с моими выводами, но от этого моя благодарность им не становится меньше.

Среди богословов, принадлежащих непосредственно к моему церковному сообществу, я более всего обязан покойному Роберту Дарнеллу, а также Ивану Блазену, Джону Паулину и Грэму Максвеллу.

Я хотел бы выразить благодарность издательству Университета Эндрюса за то, что они решились издать мою книгу, и Деби Еверхарт, редактору этого издательства, за ее обходительность, терпение и кропотливую работу над текстом. Кроме того, я хочу поблагодарить Кена Уэйда за его редакторскую вычитку и полезные советы.

В четвертой части данной книги, рассматривая отношение к седьмому дню в постбиблейский период, я исследую понятия, которые с некоторой натяжкой можно обозначить как «разъединения» или «разрывы». Два таких «разрыва» особенно важны – это брешь, образовавшаяся между христианским сообществом и верующими иудеями, а также размежевание в христианских воззрениях на тело и землю. Пониманием основных доктрин, сделавших возможным данное размежевание, я обязан своему другу и наставнику – ныне покойному Карстену Джонсену. Он учил, что на христианском отношении к материальному миру самым губительным образом сказалась философия Платона. Я полностью разделяю это убеждение своего первого наставника, которого мне сильно не хватает. По этой причине я посвящаю эту книгу его памяти.

На осуществление замысла данной книги у меня ушло много лет. В самом его начале, когда обе мои дочери были маленькими и всегда находились рядом, меня не оставляло досадное ощущение, что их детство и юность слишком скоро уступят место зрелости и наше семейное гнездо опустеет. Ныне, оглядываясь назад, могу сказать, что работа над данным проектом, которая некогда отнимала время, принадлежавшее моим дочерям, в их отсутствие стала для меня источником утешения. Время, посвященное изучению этой темы, в определенном смысле стало временем, проведенным в общении с ними.

Пожалуй, я попробую объяснить эту мысль еще раз. Если бы меня попросили истолковать значение седьмого дня «от обратного», то есть отталкиваясь от противоположного понятия, то прежде надлежало бы определить это противоположное понятие, и таким понятием, на мой взгляд, служит разделение. Разделение, быстротечность, разрыв и отсутствие – со всем этим сталкивается в своей жизни каждый человек. С помощью этих понятий вполне можно описать то, что находится за пределами седьмого дня. Суббота, напротив, означает единение вместо разделения, постоянство вместо быстротечности, целостность вместо разрыва и присутствие вместо отсутствия. В моем понимании седьмой день затрагивает область глубочайшей экзистенциальной нужды, которая то и дело обнажается в силу непрестанных разрывов и разлук, происходящих в жизни человека. Я вижу в седьмом дне противоядие от разделения и размежевания и благодаря этому ощущаю присутствие своих дочерей даже тогда, когда они далеко. Действеннее этого средства может быть только заложенная в концепции субботы исходная посылка, согласно которой разделение противоречит Божьим намерениям, и однажды ему будет положен конец.

Седьмой день – это антипод разделения, которое я воспринимаю как очевидную реальность, не требующую доказательств.

Знакомство с седьмым днем

Глава 1
Знакомьтесь: седьмой день

Знамений наших мы не видим, нет уже пророка, и нет с нами, кто знал бы, доколе это будет (Пс 73:9).

Седьмой день можно уподобить древней амфоре, погребенной в песках времени и хранящей в себе сокровища. Нам трудно судить о причинах, приведших к утрате этой амфоры, зато мы можем попробовать предсказать, что будет, если ее содержимое извлечь на свет. Седьмой день вновь заговорит на своем родном языке – на языке благословения (Быт 2:1–3). Он прольет свет на самый главный вопрос человеческого бытия, так как высветит суть того, что значит быть человеком. Он не обойдет стороной самый сокрушительный и горький аспект человеческого существования, ведь его предназначение в том и состоит, чтобы выражать собой Божье присутствие в то время, когда люди крайне остро ощущают Его отсутствие. Это утверждение, на первый взгляд несколько преувеличенное, покажется вполне уместным, если вспомнить происхождение седьмого дня, драматичный разрыв в его истории и «сужение», утвердившееся в силу разрыва.

Бог – вот основное содержание седьмого дня, его суть. Как и в случае со свитками Мертвого моря, пролежавшими несколько тысяч лет в глиняных сосудах, содержимое нашей «амфоры» достойно большего внимания, чем сам сосуд. Посему, когда мы говорим об утраченном значении седьмого дня, то мы имеем в виду именно то его значение, которое связано с Богом. Седьмой день обращает наше внимание на то, что более важно, чем он сам. Впрочем, в отличие от сокровищ, погребенных в земле, седьмой день не станет ждать, пока кто-нибудь его раскопает и осознает его ценность и благословенную природу. Для Бога характерно первым делать шаг навстречу, и наш случай – не исключение. Седьмой день в наше время мало-помалу восстает из руин скорее силой своего неизменного значения, чем в ответ на чаяния пустыни, в песках которой он погребен. Священное время тихо нашептывает всем, кто суетится под его обширным покровом, что нужно остановиться и принять этот все усиливающийся свет[1]1
  Abraham Joshua Heschel, The Sabbath: Its Meaning for Modern Man (1951; repr., New York: The Noonday Press, 1975).


[Закрыть].

В БИБЛИИ СЕДЬМОЙ ДЕНЬ ПРЕДСТАВЛЕН КАК ВЫСШАЯ ТОЧКА И КУЛЬМИНАЦИЯ АКТА ТВОРЕНИЯ, УТВЕРЖДАЮЩАЯ БОЖЬЕ ПРИСУТСТВИЕ В ЦЕНТРЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО БЫТИЯ

В Библии седьмой день представлен как высшая точка и кульминация акта творения, утверждающая Божье присутствие в центре человеческого бытия (Быт 2:1–3). Когда израильтяне вышли из жестокого египетского рабства, седьмой день был выделен особо как знак свободы и достоинства (Исх 16:1–30). В Десяти заповедях, охватывающих основные этические нормы и принципы жизни (Втор 22), седьмой день служит своего рода биллем о правах для всех Божьих тварей – не только для людей, но и для прочих живых существ (Исх 20:8–11; Втор 5:12–15). Соблюдение этой заповеди представлено как привилегия; хотя в ней и просматривается обязательность, все же ее ключевой посыл – подражание Творцу (Исх 20:11). Кроме того, седьмой день выступает в роли знамения между Богом и человеком, предписывающего тому, кто его соблюдает, поступать в отношениях с людьми так, как поступает с ними сам Бог (Исх 31:12–17). Мысль о том, что заповедь о седьмом дне носила временный характер и предназначалась только для представителей определенной этнической группы, а именно для евреев, опровергается пророком Исаией. Эта мысль являтся ключевым моментом в видении об иноплеменниках, присоединившихся к Божьему народу (Ис 56:1–8), непременным условием будущего возрождения (Ис 58:12–14) и даже одной из особенностей жизни на новой земле (Ис 66:23).

В Новом Завете седьмой день занимает настолько важное место в служении исцеления, которое совершал Иисус, что даже можно говорить о его определяющем значении: он был фоном и отправной точкой для намерения Иисуса исцелить того или иного человека (Мк 3:1–5; Лк 13:10–17; Ин 5:1–9; 9:1–14). В синоптических Евангелиях смерть Иисуса явным образом привязана по времени к началу седьмого дня. Авторы этих Евангелий сочли важным подчеркнуть, что Он умер «в девятом часу» (Мф 27:46; Мк 15:34; Лк 23:44). Конечно, это можно расценить как случайное совпадение и заявить, что Он мог с тем же результатом умереть вечером во вторник или четверг. Но все же Он умер именно в пятницу вечером, в силу чего в Его смерти виден неподражаемый признак Божьего деяния. Смерть Иисуса укладывается в схему, по которой было выстроено первоначальное творение (Быт 2:1–3). Таким образом, читатель синоптических Евангелий побуждается к тому, чтобы рассматривать Его смерть как событие, представляющее собой часть масштабного, разворачивающегося у него на глазах плана. Выбор времени, сам «хронометраж» этого события отождествляет Иисуса с Богом и возвещает о непреложности Его искупительных намерений и об их осуществлении.

В Евангелии от Иоанна, где временны́е рамки прописаны столь же четко, как и в синоптических (Ин 19:14, 31), мы слышим, как Иисус восклицает на кресте: «Совершилось!» (Ин 19:30). Это было последнее произнесенное Им слово. Сразу после этого Иисус склонил голову и испустил дух. Однако это восклицание даже более, нежели сама хронология, напоминает о кульминации акта творения в книге Бытие (Ин 19:30; Быт 2:1–3). Слово, произнесенное на кресте, взято с первых страниц Священного Писания, где говорится о седьмом дне; оно возвращает нас к его изначальным форме и смыслу. Как и в синоптических Евангелиях, это восклицание позволяет нам отождествить Иисуса с личностью единого Бога. Во время сотворения и в описанной Иоанном смерти Иисуса действует один и тот же Субъект. В этом вопросе проявляют единодушие все четыре евангелиста; все они видят в смерти Иисуса событие того же ряда, что и сотворение мира.

Последние две главы Откровения, завершающие библейское повествование, представляют собой зеркальное отображение рассказа о сотворении (Откр 21, 22); в них описана земля, восстановленная до состояния, в котором она пребывала по окончании недели творения. Все эти составляющие (из Нового Завета даже более, чем из Ветхого) наделяют седьмой день особым ореолом.

Но это, разумеется, еще не все. Есть люди, настаивающие на том, что седьмой день был давным-давно погребен в безымянной могиле. Согласно их версии, когда на исторической сцене появился Иисус, седьмой день оказался обречен на забвение. Жизнь Христа, Его смерть и воскресение сделали седьмой день неактуальным, позволив последователям Иисуса (и даже подтолкнув их) выбрать себе другой символ, принявший на себя функции седьмого дня. По мнению этих людей, сколь бы ни был велик тот вес, который приписывает седьмому дню Библия, христианство в качестве знамения новой веры было вправе либо принять первый день недели, либо отказаться от какого бы то ни было дня вовсе[2]2
  D. A. Carson, ed., From Sabbath to Lord’s Day: A Biblical, Historical, and Theological Investigation (Grand Rapids: Zondervan Publishing House, 1982).


[Закрыть].

Данная книга призвана выявить утраченное значение седьмого дня, а не только установить факт этой утраты. Предвкушая выводы, хочу подчеркнуть, что мы формируем неверное представление о характере седьмого дня, если рассматриваем его как национальную или религиозную метку идентичности, а не как богословское утверждение. Он составляет неотъемлемую часть библейского учения и потому не останется в вечном небрежении. Он должен вновь заявить о себе во исполнение той миссии, которую определил ему Бог; он не может оставаться в вечном изгнании.

МЫ НЕВЕРНО ПОНИМАЕМ СЕДЬМОЙ ДЕНЬ, ЕСЛИ РАССМАТРИВАЕМ ЕГО КАК НАЦИОНАЛЬНУЮ ИЛИ РЕЛИГИОЗНУЮ МЕТКУ ИДЕНТИЧНОСТИ, А НЕ КАК БОГОСЛОВСКОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ

Историю учения о седьмом дне можно условно разделить на три части: 1) седьмой день в Ветхом Завете, 2) седьмой день в Новом Завете и 3) вопросы постбиблейскго периода, вызванные забвением седьмого дня. Три этих раздела как раз и составляют содержание настоящего исследования. Материальные вопросы более сложны, но и здесь тоже у нас наличествуют три основных элемента. Можно сформулировать их следующим образом: 1) отчуждение между христианами и иудеями, 2) размежевание христианства с материальным миром и 3) богословская глубина, свойственная седьмому дню.

С самого начала христианской эры между христианским сообществом и иудеями образовалась серьезная брешь. Риторика Игнатия Антиохийского, писавшего не позднее первого десятилетия II века нашей эры, обнаруживает явные признаки антииудаизма[3]3
  Ignatius of Antioch, To the Magnesians, in The Ante-Nicene Fathers, eds. A.Roberts and J.Donaldson (1884; repr., Grand Rapids: Eerdmans, 1987).


[Закрыть]. И неважно, пытался Игнатий увязать христианскую веру с поклонением в воскресный день или нет (как полагают многие исследователи[4]4
  Ignatius, To the Magnesians, 1:62; J.Rius-Camps, The Four Authentic Letters of Ignatius, the Martyr (Rome: Pontificium Institutum Orientalum Studiorum, 1979), 40–51.


[Закрыть], он лишь хотел подорвать авторитет седьмого дня и через это – авторитет всей иудейской веры[5]5
  Willy Rordorf, Sunday: The History of the Day of Rest in the Earliest Centuries of the Christian Church, trans. A.A.K.Graham [London: SCM Press (orig. German ed. 1962)], 221–222; Robert Sherman, “Reclaimed by Sabbath Rest,” Int 59 (2005): 43–44. Ряд исследователей не согласны с тем, что Игнатий Антиохийский всецело ратовал за воскресенье и против субботы; ср.: Fritz Guy, “The Lord’s Day in the Letter of Ignatius to the Magnesians,” AUSS 2 (1964): 1–17; Samuel Bacchiocchi, From Sabbath to Sunday: A Historical Investigation of the Rise of Sunday Observance in Early Christianity (Rome: The Pontifical Gregorian University Press, 1977), 213–218.


[Закрыть]). В любом случае, антииудейская направленность писаний отцов христианской церкви – это общепризнанный факт.

В последующие века эта брешь между христианами и иудеями выросла до размеров пропасти, так что первоначальные умеренные по своему характеру намеки Игнатия Антиохийского оказались лишь предвозвестием потоков брани, которые христиане обрушили на головы иудеев впоследствии. Между иудеями, издревле поклонявшимися в седьмой день, и христианами, соблюдавшими с недавних пор воскресенье, пролегла пропасть отчуждения, при том, что и те, и другие основывали свою веру на древнееврейском Писании и поклонялись одному Богу. Неприязнь христиан по отношению к иудеям не ослабевала на протяжении многих столетий[6]6
  Джеймс Кэрролл [James Carroll, Constantine’s Sword: The Church and the Jews (Boston: Houghton Mifflin Company, 2001)] совершенно уверен в том, что христиане несут большую долю ответственности за процессы, приведшие к Холокосту. Он изобличает идеологию ведущих богословов и последствия, к которым эта идеология привела на практике.


[Закрыть]. Не Мартин Лютер посеял семя антисемитизма, но нельзя не признать, что он обильно полил его, после чего оно дало буйные всходы. По его собственным словам, он рассчитывал снабдить христианина «достаточными средствами, чтобы он не только мог защитить себя от ослепших в своей ненависти иудеев, но и стал врагом иудейской злобы, лжи и богохульства и понимал, что их вера лжива и что они обладаемы всякого рода бесами»[7]7
  Martin Luther, On the Jews and Their Lies, in Luther’s Works 47, ed. Franklin Sherman, trans. Martin H.Bertram (Philadelphia: Fortress Press, 1971), 305.


[Закрыть]. Стоит ли удивляться тому, что идеологи Холокоста искали обоснование своему стремлению избавить мир от евреев в пламенной риторике Лютера.

АНТИИУДЕЙСКАЯ НАПРАВЛЕННОСТЬ ПИСАНИЙ ОТЦОВ ХРИСТИАНСКОЙ ЦЕРКВИ – ЭТО ОБЩЕПРИЗНАННЫЙ ФАКТ

Сколько бы мы ни старались осмыслить Холокост без учета очернения иудеев христианами, у нас не получится этого сделать. Существует явная связь между конфликтом христиан с иудеями, которое проявило себя еще на заре христианской эры, и тем, что многие считают величайшим злодеянием в истории человечества[8]8
  По словам Малкольма Хэя [Malcolm Hay, Europe and the Jews: The Pressure of Christendom over 1900 Years (Chicago: Academy Chicago Publishers, 1992), 1969], нацисты устроили первый масштабный погром в 1938 году в ознаменование очередного дня рождения Лютера.


[Закрыть]. В подтверждение тому что христианская церковь – не просто сторонний наблюдатель в этом процессе, иудейский исследователь Нового Завета Самуил Сандмель, среди массы других примеров, рассказывает о своей матери, которая замирала от безотчетного страха всякий раз, когда слышала звон церковных колоколов, даже после их переезда в Соединенные Штаты, потому что, по словам Сандмеля, «погромы в восточной Европе, от которых бежали мои родители, начинались с боя церковных колоколов»[9]9
  Samuel Sandmel, Anti-Semitism in the New Testament? (Philadelphia: Fortress Press, 1978), 155.


[Закрыть]. Признавая тесную связь между символом и реальностью, о чем ниже будет сказано более подробно, следует отметить, что отказ от седьмого дня в христианской вере и практике указывает на определенную грань в идеологии и на задействованные в этом процессе силы. С самого начала этого процесса христиане усвоили снисходительный и унизительный тон в отношении иудеев, обращаясь с ними с позиции силы, принуждая их ко крещению, осуществляя погромы и конфискации имущества, сгоняя с насиженных мест. Все эти устремления достигли своей кульминации в проекте, известном как «окончательное решение еврейского вопроса».

ДАЖЕ ЕСЛИ ФАШИСТСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ И НЕ БЫЛА ВЫЗВАНА ХРИСТИАНСКИМ АНТИСЕМИТИЗМОМ, МЫ СТАЛКИВАЕМСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ С СООБРАЖЕНИЯМИ И ЧУВСТВАМИ, ПРОЯВИВШИМИ СВОЕ БЕССИЛИЕ ПРЕД ЛИЦОМ ЗВЕРСТВ, СОВЕРШЕННЫХ ПРОТИВ ИУДЕЕВ

Такого рода взгляд на Холокост требует самоанализа и переоценки ценностей; он побуждает к богословским приоритетам, в которых виден явный изъян. Даже если фашистская идеология и не была вызвана христианским антисемитизмом, мы сталкиваемся лицом к лицу с соображениями и чувствами, проявившими свое бессилие пред лицом зверств, совершенных против иудеев. Исследователи, считающие Холокост поворотным событием, считают, что христианству необходимо заново проанализировать свои шаги, приведшие к столь прискорбным последствиям[10]10
  Irving Greenberg, “The Shoah and the Legacy of Anti-Semitism,” in Christianity in Jewish Terms, ed. Tikva Frymer-Kensky, David Novak, Peter Ochs, David Fox Sandmel, and Michael A.Singer (Boulder: Westview Press, 2000), 25–48: Tod Linafelt, ed., Strange Fire: Reading the Bible after the Holocaust (New York University Press, 2000).


[Закрыть]. Они, по сути, ищут новый критерий, с помощью которого можно будет отделить то, что по-настоящему важно, от того, что менее важно в христианской вере. Как сказал исследователь Ветхого Завета Рольф Рендторфф, «что-то пошло не так с самого начала»[11]11
  Rolf Rendtorff, in remarks at the Society of Biblical Literature Annual Meeting, Philadelphia, November, 2005.


[Закрыть]. Даже если и отыщется некий спасительный путь, то Холокост, увы, уже не исправить. Но все же христианство, хоть и с опозданием, встанет на путь примирения и возврата к истокам. Настоящее исследование как раз и призвано провести такого рода анализ для того, чтобы посмотреть на сложившееся положение через призму седьмого дня и выяснить, что же пошло не так.

Библия начинается с акта творения, но у христианского богословия на протяжении многих веков были иные приоритеты. Для Герхарда фон Рада главенствующей темой в Ветхом Завете является избрание Израиля. Акцент на избрании Израиля низводит творение до уровня приложения или своего рода придатка к более весомой и важной библейской концепции спасения человечества[12]12
  Gerhard von Rad, “The Theological Problem of the Old Testament Doctrine of Creation,” in Creation in the Old Testament, ed, Bernhard W.Anderson [Philadelphia: Fortress Press, 1984 ([original publication of von Rad’s in German, 1936)], 53–64.


[Закрыть]. «История спасения» – это ключевое понятие и главная тема в данном понимании, по отношению к которой история творения всего лишь пролог[13]13
  Norman C. Habel, “Introducing the Earth Bible,” in Reading from the Perspective of the Earth, ed. Norman C. Habel (Sheffield: Sheffield Academic Press, 2007), 27–28.


[Закрыть]. Затем, существенно пересмотрев свои взгляды, ведущие исследователи Ветхого Завета стали рассматривать творение не как пролог, но как предпосылку, на которой выстроена вся остальная конструкция. «Учитывая все факторы, доктрина творения, а именно вера в то, что Бог сотворил и поддерживает в нынешнем виде мироустройство во всех его аспектах, – это отнюдь не второстепенная, но фундаментальная тема библейского богословия»[14]14
  H.H.Schmid, «Creation, Righteousness, and Salvation: “Creation Theology” as the Broad Horizon of Biblical Theology,» in Creation in the Old Testament, ed. Bernhard W.Anderson (Philadelphia: Fortress Press, 1984 [original German essay published in ZTK 70 (1973)], 111.


[Закрыть]. Клаус Вестерманн признает, что, когда богословие обосабливается от творения, «оно, хотя и не сразу, неизбежно превращается в антропологию и начинает разваливаться изнутри и обрушиваться вокруг нас»[15]15
  Claus Westermann, “Biblical Reflection on Creator-Creation,” in Creation in the Old Testament, ed. Bernhard W.Anderson (Philadelphia: Fortress, 1984), 92.


[Закрыть]. Вряд ли кто-то станет отрицать, что именно так все и произошло.

Экологический кризис, вынудивший богословов отступить от укоренившихся допущений и приоритетов, в определенной мере вызван самим богословием. Более того, он уходит корнями вовсе не в Просвещение, не в теории, пытающиеся воспроизвести эволюцию Библии, и даже не в возникновение эволюционной теории происхождения мира. Это последний отголосок христианской «приливной волны», которой, в общем-то, было нечего сказать по поводу человеческого тела и материального мира. При этом христианство настойчиво предлагало спасение человеческой души. Вместе с экологическими последствиями сузившихся христианских интересов наступил момент истины. Как отмечает Венделл Берри, разделение «души с телом и с землей – это не болезнь меньшинства, не помрачение ума, но трещина, которая проходит через ментальность организованной религии подобно геологическому разлому»[16]16
  Wendell Berry, The Unsettling of America: Culture and Agriculture (New York: Avon Books, 1977), 108.


[Закрыть].

СОВРЕМЕННЫЙ ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС В ОПРЕДЕЛЕННОЙ МЕРЕ ВЫЗВАН ХРИСТИАНСКИМ БОГОСЛОВИЕМ

Находясь в эллинистической среде тех времен, ранняя церковь восприняла дуалистический взгляд на реальность, сосредоточенный на душе и принижающий тело. Уход из мира, который выбирали для себя далеко не все христиане, стал к V столетию настоящим христианским идеалом. Считалось, что воистину посвященной жизнью жили монахи, которые, всецело отрешившись от мира сего, сняли с себя бремя забот о теле и о земле. По имеющимся данным Пахомий Великий, один из первых монахов, основал одиннадцать монастырей в верхнем Египте. Когда он умер в 346 году нашей эры, у него уже было около семи тысяч приверженцев. По прошествии менее ста лет Иероним Стридонский утверждал, что в ежегодном съезде одного только ордена Пахомия Великого участвовало около пятидесяти тысяч монахов.

Впрочем, не так уж важно, сколько их было, главное – их идеология, принижающая тело и потому резко отличающаяся от идеологии Ветхого Завета, утверждающей бережливое отношение к земле и объемлющей сей мир. Христианское богословие XX века, ставившее спасение выше творения, не отличалось новизной, но было продолжением давнишнего уклона. Богословам, решившимся заново проанализировать его историю, не стоит списывать все на фактор эпохи Просвещения. Более того, в своих попытках восстановить утраченные смыслы они непременно наткнутся на жизнеутверждающие идеи, произрастающие из учения о седьмом дне.