Текст книги "Леонард Коэн. Жизнь"

8
Побриться без спешки

Пока Леонард в беспамятстве и полном раздрае находился на Гидре, а Марианна ухаживала за ним, как Маша когда-то ухаживала за его отцом, в Канаде два человека работали над фильмом, показывавшим совершенно иную картину. В его первых кадрах, снятых в октябре 1964 года, мы видим спокойного и уверенного в себе молодого человека, похожего совсем не на амфетаминщика, а на юного и холёного Дастина Хоффмана, который ещё даже не окончательно избавился от юношеской пухлости. Молодой человек стоит на сцене и развлекает университетскую аудиторию рассказом о том, как он навещал друга в монреальской психиатрической больнице и его самого приняли за пациента. Смешной, сдержанный, самоироничный, сознательно манерный, Леонард своей подачей и чувством времени ничем не уступает хорошему стендап-комику.

Сорокаминутный чёрно-белый фильм Ladies and Gentlemen … Mr. Leonard Cohen («Дамы и господа… мистер Леонард Коэн») вышел в 1965 году. Он был смонтирован из материалов, которые Дон Оуэн отснял годом раньше во время турне четырёх поэтов, а также из съёмок, сделанных режиссёром Дональдом Бриттеном из Канадского национального управления кинематографии. Во фрагментах Бриттена Леонард ходит по классным монреальским локациям под звуки изысканного кул-джаза[59]59
  Кул-джаз (cool jazz) – один из стилей джаза, возникших после модернистской революции би-бопа и как реакция на него. Его характерные признаки – сдержанное звучание, продуманные аранжировки, нередко – влияние европейской академической музыки. – Прим. переводчика.


[Закрыть]. Закадровый голос называет Леонарда «уникальным талантом, у которого на счету уже четыре книги» (роман Beautiful Losers к тому моменту уже завершён, но ещё не напечатан). Всё это было гораздо более значительным подтверждением статуса Леонарда в канадской словесности, чем литературные премии и пластинка «Шесть монреальских поэтов».

Ladies and Gentlemen … Mr. Leonard Cohen – нечто среднее между откровенным рекламным роликом и документальными съёмками скрытой камерой, на которых мы видим Леонарда за работой и в свободное время. Вот он в «Лё Бистро»; вот он идёт по улицам, по которым когда-то бродил подростком, останавливается перед красиво обветшавшим кинотеатром и разглядывает выцветшие афиши. Мы видим, как он читает перед восторженной аудиторией из молодых женщин с модным шестидесятническим макияжем и причёсками в стиле «пчелиный улей»; затем читает то же стихотворение друзьям: Морту, Лейтону, Гершорну, Мэю, – на этот раз аккомпанируя себе на гитаре. На наших глазах он с лёгкостью общается с журналистами и университетскими профессорами. Мы подглядываем за ним, одетым в одни трусы, в дешёвой гостинице – как нам сообщают, снимать номер в ней стоит три доллара в сутки. Мы наблюдаем за ним, пока он бреется, принимает ванну, спит, излагает, размышляет и работает за маленьким письменным столом, с сигаретой в одной руке и ручкой в другой, а свет фонаря падает на переполненную пепельницу и вздувшиеся дешёвые обои.

Фрагменты из семейной кинохроники подчёркивают, как сильно отличается от всего этого та жизнь, от которой Леонард отказался ради поэзии: вот маленький мальчик, херувимчик, стоящий у семейного автомобиля вместе с чернокожим шофёром; вот его дядья в строгих костюмах с бутоньерками; вот величественные дома в Уэстмаунте, чьи обитатели, по словам Леонарда, мечтают «о еврейском сексе и карьере в банке». Свой избранный путь он называет «бесконечно широким и не имеющим направления». Первое беспокойство утром: «пребываю ли я в состоянии благодати» – Леонард определяет её как «равновесие, помогающее плыть по волнам окружающего хаоса». Фильм полон серьёзных, ироничных, шутливых и уклончивых высказываний, какие Леонард будет в течение всей своей карьеры использовать в интервью. Ирвинг Лейтон был прав, сказав на камеру, что главная забота Леонарда – «сохранить самость». При всей заявленной документальности фильма немалая его часть – это чистой воды театр; жизнь Леонарда превращена в вымысел, такой же непроницаемый и увлекательный, как и роман «Любимая игра».

Показанный в фильме дешёвый отель больше подходил к образу проклятого поэта, чем дом неподалёку от университета Макгилла, – к тому же таким образом Леонард защищал своё частное пространство. Однако он не лгал, назвав отели «прибежищем, укрытием – временным, но от этого ещё более сладостным». Леонард часто будет находить прибежища и укромные уголки – в духовном смысле, в буквальном смысле, в сексуальном смысле – и при этом не выказывать ни малейшего желания задерживаться в каком-либо из них. Жизнь в отелях, возможно, идеально подходила ему. Она проста. Чем дешевле отель, тем проще в нём жизнь: у тебя есть только самое необходимое, никто тебя не беспокоит, ты предоставлен сам себе и можешь делать что хочешь. И что бы ты ни делал в отеле, наутро в номере сделают уборку, от твоего греха не останется и следа, и ты волен начать всё сначала или продолжить свой путь дальше.

«Каждый раз, когда я вхожу в гостиничный номер, – сообщил Леонард кинокамере, – есть такой момент, когда дверь закрылась и лампа, которую ты не включил, освещает очень комфортабельное, анонимное, неуловимо враждебное пространство, и ты знаешь, что нашёл укромное местечко в высокой траве и собаки ещё три часа будут пробегать мимо тебя, и ты можешь выпить, закурить сигарету и побриться без спешки». Как мы помним, мать советовала Леонарду бриться в трудные минуты жизни. Фильм Ladies and Gentlemen … Mr. Leonard Cohen вышел, когда Леонард уже почти начал свою музыкальную карьеру, и в ретроспективе кажется, что он снят не о серьёзном литераторе, а о человеке, который готовится стать звездой поп/рок-музыки.

* * *

«Найди какую-нибудь маленькую святую и трахай её снова и снова в каком-нибудь приятном уголке рая, заберись прямо в её пластиковый алтарь, устройся на её серебряной медали, трахай её, пока она не зазвенит, как сувенирная музыкальная шкатулка… найди одну из этих чудных, невозможных дырок и трахай её как только можешь, кончая прямо на небо, от края до края, трахай её на луне, засунув стальные песочные часы себе в задницу».

Роман «Прекрасные неудачники» был опубликован весной 1966 года. Прежде в Канаде не писали таких книг – не исключая и книг Леонарда Коэна, хотя некоторые мотивы (любовь, одиночество, дружба, Бог, экстаз, зверства современной жизни), вероятно, покажутся знакомыми. Протагонист романа, который в тексте обозначен только как «Я», – антрополог, «старый учёный, обезумевший от какого-то неопределённого горя», влюбившийся в давно умершую юную индианку, которая жила в семнадцатом веке: её портрет он случайно находит, когда изучает одно практически вымершее индейское племя Канады. Екатерина Текаквита, или «Катери», – святая, мученица, первая ирокезская девушка, принявшая обет целомудрия, аутсайдер, неспособная жить в окружавшем её мире. «Я» тоже аутсайдер, и он одинок, ужасно одинок; при всём безумном комизме, при всех словесных фейерверках это одна из самых бесприютных книг Леонарда.

Жена «Я», Эдит, покончила с собой: села в шахту лифта и тихо ждала, чтобы её раздавило. Ф., лучший друг главного героя, его гуру, товарищ по совместной мастурбации, а иногда и любовник (а также любовник Эдит) – безумец, учёный, канадский политик-сепаратист и, возможно, святой, который умирает в больнице от сифилиса; он мученик Монреаля и ещё больше – собственного члена. Однако не исключено, что Ф. и есть «Я» – что все персонажи суть одно лицо. Эта книга действует как пейотль: её персонажи преображаются и растворяются друг в друге. Иногда они предстают богами, но роман при этом не теряет своей комической приземлённости. «Прекрасные неудачники» – молитва одновременно о цельности и о пустоте, поиск сексуальной и духовной самореализации. Это сатира на жизнь в шестидесятые. Кроме того, это трактат об истории Канады: если бы туда однажды не приплыли иезуиты, Екатерина могла бы беззаботно валяться в высокой траве с юношами из своего племени и быть одним целым с природой, богами и мужчиной. Сама Канада тоже отпала от благодати: она страдает от пустоты городской жизни, от «двух одиночеств» – разрыва между её англоговорящими и франкоговорящими гражданами. Может быть, всё это получилось бы исправить, сумей он вернуться назад во времени и трахнуть эту юную святую; или умей он трахаться, как его старый и почти что святой друг и учитель; или стань он сам современным святым, пластмассовым Буддой.

Beautiful Losers – «искупительный роман, упражнение в очищении души», сказал Леонард в интервью в 1967 году. «В этой книге я попытался бороться со всеми божествами наших дней: идея святости, чистота, поп-культура, маклюэнизм[60]60
  Маршалл Маклюэн (1911–1980) – канадский философ, профессор, публичный интеллектуал, чьи работы оказали влияние на теорию медиа, автор фразы «Медиум – это и есть сообщение», а также термина «глобальная деревня». – Прим. переводчика.


[Закрыть], зло, иррациональное, – со всеми богами, которых мы себе придумали» [1]. В интервью канадскому телевидению он говорил: «Я писал литургию, но использовал все приёмы современного романа. Так что получилась огромная молитва с обычными приёмами: порнографическим саспенсом, юмором, сюжетом, развитием характеров и обыкновенной интригой» [2]. Он говорил, что «не заинтересован в том, чтобы что-то охранять», – и действительно не делал этого. «Прекрасные неудачники» – книга избыточная, одержимая, свободная, её текст не разбит на тщательно проработанные сцены, как в «Любимой игре». В ней смешиваются высокое и низкое искусство, поэзия и Голливуд, лирическая красота и язык комиксов. «Любимая игра» считалась новаторской книгой; «Прекрасные неудачники» были новаторской книгой на самом деле. В газете Globe and Mail роман назвали «словесной мастурбацией»; автор Toronto Daily Star назвал «Прекрасных неудачников» «самой отвратительной канадской книгой в истории», но он же присвоил ей ранг «канадской книги года».

Леонард был очень недоволен тем, как читатели приняли его второй роман, и тем, как плохо он продавался в Канаде: вполне понятная реакция, если вспомнить, сколько сил от него потребовала эта книга. В какой-то момент до Джека Макклелланда дошли слухи, что Леонард обвиняет в неудаче издателя и недоволен ценой книги, её оформлением, плохой дистрибуцией и недостаточной рекламой. Макклелланд пришёл в ярость. Он чувствовал, что пошёл на немалый риск ради «Прекрасных неудачников». Впервые прочитав рукопись в мае 1965 года, он нашёл эту книгу «кошмарной, шокирующей, отвратительной, больной», но одновременно «будоражащей, и невероятной, и изумительно хорошо написанной». «Я не буду притворяться, что врубился в неё, это не так, – писал он Леонарду. – Не сомневаюсь, что дело кончится судом, но, может быть, стоит попробовать. Ты отличный парень, Леонард, и знакомство с тобой мне очень приятно. Осталось понять, так ли сильно я тебе симпатизирую, чтобы остаток своих дней провести из-за тебя за решёткой» [3]. Как мы знаем, на этот вопрос Макклелланд ответил утвердительно; теперь, год спустя, он писал Леонарду: «Ты жалуешься, что «Прекрасные неудачники» не продаются во всех магазинах… А чего, чёрт побери, ты ожидал? Может быть, ты и наивен, но точно не дурак. Магазины имеют полное право сами решать, что продавать, а что не продавать. Многие решили, что не хотят брать на себя риск, связанный с этой книгой». Макклелланд напомнил Леонарду об устроенной им шикарной презентации романа, которая «почти полностью прошла впустую, потому что ты решил, что она не подходит твоему имиджу, или просто поленился приложить немного усилий… Я начинаю думать, что общение с Национальным управлением кинематографии не пошло тебе на пользу» [4]. Подразумевалось, что после фильма Ladies and Gentlemen … Mr. Leonard Cohen Леонард задрал нос.

В США книгу тоже покупали мало (правда, среди покупателей был молодой Лу Рид), несмотря на рецензию в Boston Globe, в которой провозглашалось: «Джеймс Джойс не умер. Он живёт в Монреале». В 1970 году «Прекрасные неудачники» вышли в Великобритании в издательстве Jonathan Cape. Глава издательства, Том Машлер, был, по собственному признанию, «потрясён «Прекрасными неудачниками». «Я подумал, что это замечательная книга, – вспоминает он, – оригинальный и значительный роман». В литературном приложении к «Таймс» была помещена длинная рецензия – в полном соответствии с известностью, которую Леонард к тому времени успел приобрести своей музыкой[61]61
  Критик Николас Уолтер, очевидно, не был поклонником музыки Леонарда: «Такие песни, как «Dress Rehearsal Rag», должны производить ошеломляющее впечатление на юных студентов, – писал он, – но по сути дела эта песня – просто выжимка всех новомодных катастрофических настроений, и в любом случае каждый в какой-то момент становится слишком взрослым для искусства, которое ошеломляет». – Прим. автора.


[Закрыть]: «Прекрасные неудачники» – экстракт всех [когда-либо предпринимавшихся] поисков утраченной невинности… [Эта книга] страдает от непрописанных характеров, от приступов вселенского отчаяния, которое не находит себе выхода даже в пароксизмах безумного секса, от компульсивного перечисления атрибутов окружающего пространства и от иконографии всех феноменов современной коммуникации, какие только автор смог впихнуть в текст. В этом романе есть сцена онанизма в движущемся автомобиле, есть вибратор, который сам добывает себе электроэнергию, а также Брижит Бардо и (вы угадали) The Rolling Stones. В этом романе есть всё, и в том-то заключается его проблема: имея своим предметом всё подряд, роман не имеет предмета и компенсирует это риторикой, как плохое стихотворение, которое переполнено словами в надежде договориться до какого-то смысла. Здесь есть талант, но нет чувства меры» [5].

Леонард, говорил Ирвинг Лейтон, «как мало кто из писателей, по собственной воле окунулся в стихию разрушения, и не один раз, а многократно, а затем вернулся из этой бездны со щитом, чтобы рассказать нам об увиденном, чтобы поместить ветер в раму. Для меня Леонард как та белая мышь, которую запустили в подводную лодку, чтобы проверить, загрязнён ли там воздух: он – белая мышь цивилизации, которая измеряет свою загрязнённость» [6].

* * *

Не существует единого мнения о том, когда и где Леонард принял решение стать сингер-сонграйтером – автором-исполнителем песен. По словам журналистки и героини светской хроники Барбары Эмил, это произошло летом 1965 года в Торонто, в апартаментах отеля «Кинг Эдвард». Леонард придумывал мелодии на губной гармошке и пел свои стихи для подруги, причём одновременно в другой комнате совершенно голая парочка «занималась делом». Леонард истолковал это как положительную реакцию и объявил: «Думаю, мне стоит записать, как я пою свои стихи». Его подруга сморщилась и сказала: «Пожалуйста, не надо» [7], – впрочем, она всё равно опоздала, потому что пение Леонарда под гитару уже было зафиксировано в фильме Ladies and Gentlemen … Mr. Leonard Cohen. Там он исполнял песню под названием «Chant» – позже он назовёт её своей первой песней [8]. Музыкой она была похожа на песню «Teachers», а слова в ней были такие:

 
Обними меня, жёсткий свет, мягкий свет, обними меня[62]62
  «Жёсткий» и «мягкий» свет – типы освещения на профессиональном жаргоне фотографов и операторов. – Прим. переводчика.


[Закрыть]
Лунный свет в твоих горах, заверни меня
Обними меня, жёсткий свет, мягкий свет, обними меня
 

Айра Б. Нейдел в своей биографической книге о Коэне называет другую дату, на шесть месяцев позже – поэтический вечер с Ф. Р. Скоттом в качестве ведущего и при участии Ирвинга Лейтона, Луи Дудека, Ральфа Густафсона, А. Дж. М. Смита и Эла Пэрди: «Леонард играл на гитаре, пел и восторженно говорил о Дилане»; так как о Дилане никто из присутствовавших не слыхал, Скотт сбегал в музыкальный магазин и вернулся с альбомами Bringing It All Back Home и Highway 61 Revisited. Пластинки немедленно завели, как пишет Нейдел, «к огорчению всех», кроме Леонарда, который слушал музыку «сосредоточенно, серьёзно» и объявил во всеуслышание, «что канадским Диланом станет он сам» [9]. Впрочем, сам Леонард рассказывал – в интервью Village Voice в 1967 году и затем бессчётному числу журналистов, включая автора этой книги, – что он собирался писать песни в стиле кантри, а не петь фолк-рок. Кантри было ему ближе (не забудем его старую группу The Buckskin Boys), чем фолк или рок, а в этих жанрах он мало понимал. По словам Леонарда, решение заняться музыкой он принял через несколько недель после завершения «Прекрасных неудачников» – после десятидневного голодания и периода отшельничества.

Марианна Илен вспоминает, что Леонард высказывал желание записывать пластинки уже в начале шестидесятых: «Мы сидели в одном дайнере в Монреале – знаете, два кожаных диванчика и между ними стол, – и на стене висел маленький музыкальный автомат. Леонард сказал: «Марианна, моя мечта – это чтобы в каком-нибудь музыкальном автомате была моя песня». Это была долгая история. Леонард всюду ходил с гитарой. Когда он играл в кафе, вокруг нашего столика внезапно собиралось двадцать пять человек, так что это можно было назвать концертом, хотя он просто играл для нас. По его голосу было слышно, что идёт какой-то процесс».

В середине шестидесятых режиссёр Генри Земель, один из монреальских приятелей Леонарда, который слышал его выступление в Dunn’s Birdland в 1958 году, записал игру и пение Леонарда на старый магнитофон «Uher» – прямо у себя дома на Шербрук-стрит. По словам Земеля, там была исключительно хорошая акустика, и Леонард, Морт, Дерек Мэй и разные музыканты (в том числе местная фолк-группа The Stormy Clovers) собирались там, чтобы поиграть друг с другом. То, что записал Земель, не похоже ни на кантри, ни на фолк. Это по большей части инструментальная музыка, которая звучит как смесь Джона Кейджа, восточной музыки, фламенко и старых полевых записей из этнографических экспедиций, но на записи слышно, как Леонард работает над своим гитарным стилем (ему аккомпанирует Земель на том-томе и китайской флейте). Последняя вещь на записи Земеля – неизвестная песня Леонарда с неизвестным названием, в которой он полупропевает, полупроговаривает (словно над покойником) слова «I can’t wait» – «Я не могу ждать». Примерно тогда же, в 1966 году, Леонард сочинил инструментальную музыку для экспериментальной короткометражки «Ангел» своего друга Дерека Мэя, а также сыграл в ней: он знакомится в парке с женщиной и её собакой, и все поочерёдно нацепляют на себя пару крыльев. В фильме его музыку исполняют The Stormy Clovers.

Так Леонард и шёл к музыке – постепенно, иногда на публике, но чаще в уединении или для друзей. В феврале 1966 года на чтении стихов в культурном центре 92nd Street Y в Нью-Йорке Леонард завершил своё выступление исполнением песни «The Stranger Song» – она прозвучала почти так же, как два года спустя на первом альбоме Леонарда, разве что темп был более медленным, голос Леонарда – напряжённым и жалобным, и кое-где отличался текст. В 1968 году Леонард объяснял журналисту из Montreal Gazette: «Я рассматриваю пение просто как продолжение того голоса, который я использую всю жизнь. Это просто одна из сторон его звучания». В 1969 году он говорил в интервью «Нью-Йорк Таймс»: «Нет разницы между стихотворением и песней. Некоторые из них были песнями с самого начала, другие были сначала стихотворениями, некоторые были ситуациями. Во всём, что я пишу, на фоне звучат гитары – даже в романах».

Но все, включая самого Леонарда, сходятся в том, что побудило его стать сингер-сонграйтером: соображения экономические.

– Ну я всегда играл на гитаре и пел. Несколько лет я прожил в Греции, и это была очень хорошая жизнь, в Греции я мог жить на тысячу сто долларов в год, но я не мог оплатить счета из продуктового магазина и поэтому ездил в Канаду, брался там за разную работу, набирал эту сумму плюс плату за билет на паром, возвращался в Грецию и жил там, пока деньги не кончались. Я не мог заработать себе на жизнь как писатель. Мои книги не продавались, они получали очень хорошие рецензии, но мой второй роман, «Прекрасные неудачники», разошёлся во всём мире тиражом что-то около трёх тысяч экземпляров. Единственной альтернативой с финансовой точки зрения было, наверное, податься в преподавание, устроиться в университет или в какой-нибудь банк, как великий канадский поэт Рэймонд Соустер. Но я всё время играл на гитаре и пел, так что это было решением моей экономической проблемы: как зарабатывать на жизнь и быть писателем.

Гидра была дешёвым местом, и Леонард благодаря своему наследству получал семьсот пятьдесят долларов ежегодно, но всё равно оказалось, что на доход от писательства там не проживёшь. «Прекрасные неудачники», несмотря на свою скандальную репутацию и пристальное внимание критиков, продавались плохо до тех пор, пока Леонард не начал музыкальную карьеру и роман не переиздали в мягкой обложке. В 1966 году он опубликовал четвёртую книгу стихов Parasites of Heaven («Паразиты Рая»), но денег она ему не принесла. Стихотворения этого сборника (некоторые из них были написаны ещё в конце пятидесятых) посвящены знакомым темам: любви, одиночеству, отчаянию, – но они были более стандартными по форме, чем материал, составивший «Цветы для Гитлера», а также более личными – они больше походили на песни. Майкл Ондатже заметил, что если в стихотворениях «Цветов для Гитлера» «действуют толпы, то в этих [стихах] действует один человек или двое, [и] предмет описания – не публичные муки, но личная боль и тишина» [10]. Можно подумать, Ондатже писал о каком-нибудь тонко чувствующем сингер-сонграйтере шестидесятых. И, хотя литературные критики сочли «Паразитов Рая» книгой проходной, этот сборник важен для поклонников музыки Леонарда, так как включает несколько его будущих песен: «Suzanne», «Master Song», «Teachers», «Avalanche» и «Fingerprints».

Летом 1966 года Леонарда пригласили на работу в «Си-би-си» – ему предложили стать соведущим нового телешоу. Ему предстояло брать интервью, создавать короткие фильмы и писать свои комментарии. Это предложение Леонард с радостью принял; он часто говорил о необходимости найти аудиторию за пределами своей башни из слоновой кости («Думаю, что время, когда поэтам подобало сидеть на мраморных ступенях, закутавшись в чёрную мантию, прошло» [11]), и работа на телевидении давала ему для этого прекрасную возможность. В интервью Toronto Daily Star он говорил, что собирается «приблизиться к зрителям, делать их частью программы, чтобы они даже присылали нам свои любительские съёмки» [12], – такой интерактивный подход был необычен для середины шестидесятых. Но из этой программы ничего не вышло. Продюсер Эндрю Саймон заявил, что Леонард передумал: «Никаких конфликтов не было. Причины были сугубо личные и эмоциональные. Леонард почувствовал, что быть звездой телевидения – не его судьба». Впрочем, в той же статье Леонард говорил, что не имеет ничего против появления поэта на телевидении: «Я всегда чувствовал, что отличаюсь от других знакомых мне поэтов. Я всегда чувствовал, что они, так сказать, сделали выбор не в пользу жизни. Большинство из них закрыли перед собой множество дверей. Я никогда не ощущал себя своим среди таких людей. Мне всегда были ближе музыканты. Мне нравится писать песни, петь и так далее» [13].

Всё указывало на музыку. В 1966 году Леонард занял немного денег у своего друга Роберта Гершорна и отправился в Нэшвилл.

– Почему Нэшвилл и почему кантри? В 1966 году была музыка и места поинтереснее.

– Я слушал радио армии США, у них была станция в Афинах, и они ставили много хорошего кантри. У меня с собой было несколько пластинок: Рэй Чарльз, Эдит Пиаф, Нина Симон, Чарли и Инес Фокс, Сильви Вартан – она записала пластинку в Нэшвилле, на французском языке; вы когда-нибудь слышали о ней? Прекрасный альбом; в общем, я слушал эти пластинки и радио. Но я не знал о том, что происходит в Америке. Я слушал только Элвиса Пресли, The Shirelles и самые первые мотауновские записи[63]63
  Детройтский лейбл Motown был настоящей фабрикой соул-хитов: там работала постоянная группа авторов песен, музыкантов и продюсеров, так что название лейбла стало синонимом определённого стиля соула. Среди артистов Motown были такие звёзды, как Смоки Робинсон и The Miracles, Марвин Гэй, The Temptations, Дайана Росс и The Supremes, Four Tops и Стиви Уандер. – Прим. переводчика.


[Закрыть]. Я подумал, что приеду в Нэшвилл и, может быть, найду там работу. По пути на юг я заехал в Нью-Йорк и там столкнулся с так называемым фолк-возрождением: Джоан Баэз, Дилан, Фил Оукс, Джуди Коллинз, Джони Митчелл. Я тогда впервые услышал их песни и подумал: я ведь уже несколько лет пишу свои песенки и играю их друзьям; почему бы мне не попробовать показать их какой-нибудь коммерческой фирме – может быть, они найдут им применение.

* * *

Сойдя с поезда на Пенсильванском вокзале в Нью-Йорке, Леонард, одетый в свой синий плащ, держа в руках чемодан и гитару, пошёл по 34-й улице и пришёл в отель «Пенн Терминал». Отель был как в фильме-нуар, дешёвый и соответствующего вида: из тёмно-коричневого кирпича, с тёмными узкими коридорами, с лифтом, поместиться в котором мог только один человек и один труп. Комната Леонарда имела странную форму, а оконная рама была так привинчена шурупами, что её нельзя было ни плотно закрыть, ни открыть как следует. Радиатор шипел как паровоз, и этому шуму аккомпанировал медленный, никогда не прекращающийся стук капель из текущего крана по покрытой коричневыми разводами раковине. Ужасная комната, беззлобно заключил Леонард: эта мысль возникала всегда, когда он останавливался в «Пенн Терминале», а это бывало нередко, даже если у него были деньги на отель получше. После амфетаминового загула Леонард весил всего пятьдесят два с половиной килограмма, и одежда болталась на нём, как на вешалке. Заглянув в зеркало, он увидел человека, который, должно быть, несколько лет жил на горе. Леонард побрился и вышел на улицу. Ему предстояла встреча с женщиной.

Имя Мэри Мартин он услышал от Роберта Гершорна. Она приехала в Нью-Йорк из родного Торонто в 1962 году и обосновалась в Гринвич-Виллидже. Начав карьеру как хостесс в фолк-клубе Bitter End, она затем стала ассистентом Альберта Гроссмана (менеджера Боба Дилана), потом возглавляла отдел артистов и репертуара в Warner Bros. и, наконец, в 1966 году основала собственную компанию, занимавшуюся музыкальным менеджментом. Для музыкального бизнеса начала шестидесятых, в котором прочно доминировали мужчины, а немногочисленные женщины – Джоан Баэз, Джуди Хенске, Кэролин Хестер, Джуди Коллинз – стояли у микрофона, Мэри Мартин была исключением из правил. Она не раз помогала канадским музыкантам: например, благодаря ей группа The Hawks (которая позже переименовалась в The Band) стала аккомпанирующим составом Боба Дилана, а среди её подопечных были приятели Леонарда, The Stormy Clovers. «Очень предприимчивая, очень тонкая женщина, – говорил Леонард, – которая готова поддерживать тебя» [14]. Леонарду нравились женщины, на которых можно опереться. Он рассказал Мартин о своих романах и стихах и сообщил, что написал несколько вещей, из которых, по его мнению, могли бы получиться песни. Услышанное произвело на Мартин впечатление, и она пообещала попробовать что-нибудь сделать. Затем она позвонила своей подруге Джуди Коллинз.

Коллинз в свои двадцать семь лет была настоящей аристократкой музыкальной сцены Гринвич-Виллиджа – шикарная, элегантная, с длинными прямыми волосами и такими выразительными голубыми глазами, что Стивен Стиллс написал о них песню[64]64
  Песня «Suite: Judy Blue Eyes’ была записана Стиллсом вместе с Дэвидом Кросби и Грэмом Нэшем в 1969 году. – Прим. автора.


[Закрыть]. Уроженка Сиэтла, Коллинз начинала как пианистка, в тринадцать лет впервые выступила с симфоническим оркестром, а затем открыла для себя фолк-музыку. Это открытие в 1961 году привело её в Нью-Йорк, где она поселилась в отеле, номер в котором стоил два доллара в сутки. Она ещё не успела толком распаковать вещи, как Джек Хольцман, владелец и глава лейбла Elektra Records, услышал её в клубе Village Gate и предложил контракт. В том же году вышел её первый альбом, A Maid of Constant Sorrow, состоявший из традиционных фолк-песен. Хольцман уже пытался – безуспешно – подписать на свой лейбл Джоан Баэз, королеву традиционного фолка и протестных песен. С тех пор он искал свою собственную Баэз, но вскоре увидел, что Коллинз – совершенно другой артист, более склонный к музыкальным экспериментам. В середине шестидесятых, когда на смену традиционному фолку пришёл фолк-рок, это было большим достоинством.

Летом 1966 года, когда Леонард появился в Манхэттене, Коллинз работала над своим шестым, на тот момент наиболее экспериментальным альбомом In My Life. Кроме одноимённой песни The Beatles, Коллинз записала для него вещи Дилана, Донована, Рэнди Ньюмена, даже Брехта и Вайля. Но хотя Хольцману нравилось направление, в котором двигалась Коллинз, он считал, что альбому чего-то не хватает. «Я сказал ей: «Он ещё не закончен, нам нужны ещё песни», – вспоминает Хольцман. – Джуди ответила: «Где, чёрт возьми, я возьму ещё песен?» – «Скажи всем, что ты ищешь материал». Она так и сделала, но была немного удручена. А дней через десять Джуди звонит мне и говорит: «Я познакомилась с совершенно замечательным автором».

Рассказывая о своём знакомстве с Леонардом, Джуди Коллинз громко смеётся. Два бизнесмена, сидящие за соседним столиком тихого ресторана в Беверли-Хиллс, отрываются от оплаченного своей компанией ланча и смотрят на роскошную 71-летнюю даму с длинной гривой белоснежных волос, одетую в кожаную куртку, как у рокабильщиков[65]65
  Рокабилли – первое название «белого» рок-н-ролла, возникшего под влиянием ритм-энд-блюза и музыки хилбилли (т. е. кантри). Представители жанра – Карл Перкинс, Элвис Пресли в начале своей карьеры, Джерри Ли Льюис, Эдди Кокрэн и др. – Прим. переводчика.


[Закрыть].

Дело было ранним вечером в начале осени, вспоминает она. Она открыла дверь и увидела «невысокого человека в тёмном костюме, красивого, скромного». Он сказал, что его прислала Мэри Мартин: он пришёл спеть Джуди свои песни. «Все певцы с новыми песнями приходили ко мне, – говорит она, – потому что у меня был контракт с лейблом и я могла их записать, и ещё потому что я не писала своих песен до 1967 года, и тогда-то я начала сочинять только потому, что Леонард сказал мне: «Почему ты сама не пишешь песни?». Как вспоминает Коллинз, Мэри Мартин «только и говорила, что про Леонарда… постоянно – Леонард то, Леонард это. Она всё время говорила: «Ты должна ему помочь, ты должна услышать эти песни». Мэри мне нравилась, я уважала её, поэтому спросила: «Чем он вообще занимается?» Она ответила: «Он поэт, он написал роман, и, как ему кажется, он написал песню, и он хочет прийти и познакомиться с тобой». Люди в Виллидже обычно буквально хватали тебя за пуговицу, прижимали к полу и пели тебе свою песню, а ты ещё даже не успел с ними поздороваться. Поэтому я сказала: «Конечно, пусть приходит».

Он пришёл ко мне домой, мы выпили вина, а потом пошли к Тони [итальянский ресторан поблизости] поесть, и потом он ушёл – о песнях и речи не было! Понимаете, мы разговаривали о важных вещах, и, конечно, музыка тоже важная вещь, но не тогда, когда ты можешь с кем-то очень хорошо побеседовать. Мы говорили о жизни, о жизни в Нью-Йорке, говорили про Ибицу – Леонард только что ездил на Ибицу, как и мой любовник Майкл. И мы говорили о литературе. Я читала что-то о его стихах и о «Прекрасных неудачниках». Майкл тоже писатель – он написал сценарий фильма «Скандал», о деле Профьюмо[66]66
  В 1989 году. – Прим. переводчика.


[Закрыть] – в общем, нам было о чём поговорить. Когда Леонард уходил, я, кажется, сказала: «Я столько слышала об этих песнях. Приходи завтра снова».

На следующий день Леонард пришёл с гитарой. На этот раз они устроились в её гостиной, и он спел три песни: «Suzanne», «Dress Rehearsal Rag» и «The Stranger Song». Песни, по словам Коллинз, «сбили [её] с ног, особенно «Dress Rehearsal Rag». Песня о самоубийстве – мрачнее некуда. Я сама совершила попытку самоубийства в четырнадцать лет, ещё когда не открыла для себя фолк-музыку, так что песня мне, конечно, очень понравилась. Мы отчаянно искали что-то необычное для моего альбома, и когда я услышала «Dress Rehearsal Rag», это было то что надо. «The Stranger Song» показалась мне наименее понятной из трёх песен, которые он спел; теперь я её обожаю и не задумываясь спела бы её, но тогда я была ещё не готова. Потом Майкл сказал: «Тебе надо ещё обязательно спеть про Сюзанну». Я подумала и сказала: «Да, надо сделать «Dress Rehearsal Rag» и «Suzanne» тоже».