Текст книги "Леонард Коэн. Жизнь"

Ещё только завидев Гидру на горизонте, Леонард влюбился в этот остров. Всё в нём выглядело как надо: и естественная гавань в форме подковы, и белёные домики на крутых холмах. Когда он снял очки и прищурился, остров стал похож на амфитеатр, а домики – на старцев в белых одеждах, сидящих на его рядах. У всех домов двери были обращены к порту, где, как на сцене, разворачивалась совершенно обыкновенная драма: на воде лениво покачивались лодки, на камнях спали кошки, юноши выгружали дневной улов рыбы и губок, старики с задубевшей на солнце кожей спорили и беседовали перед дверями баров. Пройдя по крутым улицам городка, Леонард заметил, что в нём нет машин. Вместо них по брусчатке от порта до самого монастыря пророка Илии ходили ослы, нагруженные корзинами – по одной на каждом боку. Это была как будто ожившая иллюстрация к детской Библии.

Это место, казалось, было организовано по древним законам гармонии, симметрии и простоты. На острове был только один городок, называвшийся просто Гидра. Его жители без лишних споров сошлись на том, что им достаточно двух цветов – синего (море и небо) и белого (дома, паруса и чайки, парящие над рыбацкими лодками). «Я действительно чувствовал, что вернулся домой, – скажет Леонард впоследствии. – Эта деревенская жизнь казалась мне знакомой, хоть у меня и не было опыта деревенской жизни» [8]. Возможно, Гидра казалась Леонарду такой знакомой и потому, что из всех мест, где ему довелось побывать, она больше всего походила на тот утопический мир, о котором он когда-то беседовал с Мортом в Монреале. Там было солнечно и тепло, и там собрались писатели, художники и мыслители со всего света.

Старейшинами в этой деревне экспатов были Джордж Джонстон и Шармиан Клифт. Джонстону было сорок восемь лет; это был красивый австралиец, журналист, который во время Второй мировой работал военным корреспондентом. Шармиан, его вторая жена, привлекательная тридцатисемилетняя женщина, тоже была журналисткой. Они оба писали книги и хотели целиком посвятить себя этому занятию. У них было двое, а затем и трое детей, и поэтому они искали место, где жить было бы недорого, но приятно. В 1954 году они нашли Гидру. Они оба увлечённо творили свой собственный миф и были прирождёнными лидерами. Их базой был магазинчик Кацикаса на набережной, заднее помещение которого, в полном согласии с местной простотой нравов, служило кафе и баром. Снаружи, у воды, тоже стояло несколько столиков, и это было идеальное место для экспатов – там они собирались и ждали двенадцатичасового парома, который привозил почту (каждый, казалось, ожидал получить чек) и новых людей – новые лица, новые собеседники, новые сексуальные партнёры. На острове было мало телефонов и мало электричества, а из-за этого не было телевизоров, и поэтому именно паром был связью с внешним миром, поставщиком новостей и развлечений.

Леонард познакомился с Джорджем и Шармиан практически немедленно. Он был не первым молодым человеком, приплывшим на Гидру с чемоданом и гитарой, но он сразу им понравился, а они понравились ему. Как и Лейтоны, Джордж и Шармиан были яркой, харизматичной, антибуржуазной парой. Кроме того, они уже несколько лет жили той жизнью, о которой мечтал Леонард: писали и не ходили на обычную работу. У них было очень мало денег, но на Гидре этих денег им хватало и на себя, и на троих детей, и жизнь их никак нельзя было назвать скудной. На ланч они ели свежие сардины, запивали их рециной, которую старик Кацикас отпускал им в кредит, и вовсю наслаждались теплом и солнцем. Они приютили Леонарда в первую ночь, а на следующий день помогли ему снять один из множества незанятых домов на холме и пожертвовали кровать, стул, стол и немного посуды.

Хотя Леонард вырос в достатке, для жизни ему хватало малого. Средиземноморский климат ему прекрасно подошёл. Каждое утро он вставал на рассвете, одновременно с местными рабочими, и принимался за дело. Он писал несколько часов, а потом перекидывал через плечо полотенце и по узким извилистым улочкам спускался к морю – искупаться. Потом, пока солнце сушило его волосы, он шёл на рынок за свежими фруктами и овощами и возвращался к себе на холм. В старом доме было прохладно. Он снова писал, сидя за деревянным столом, полученным от Джорджа и Шармиан, а когда становилось совсем темно и уже не хватало света керосиновой лампы и свечей, он снова спускался в порт – там всегда было с кем поговорить.

Этот ритуал, эта рутина и простота приносили ему огромное удовлетворение. В такой жизни было что-то монашеское, но у этого монашества были некоторые преимущества: в колонии художников на Гидре практиковалась свободная любовь – они на несколько лет опередили хиппи. Кроме того, Леонард соблюдал шабат. По пятницам вечером он зажигал свечи, а по субботам не работал – надевал белый костюм и шёл в порт пить кофе.

Однажды в конце долгого, жаркого лета Леонард получил письмо. В нём сообщалось, что его бабка умерла и оставила ему в наследство полторы тысячи долларов. Он уже знал, что делать с деньгами. 27 сентября 1960 года, через несколько дней после своего двадцать шестого дня рождения, Леонард купил дом на Гидре. Дом был простой, белый, трёхэтажный, ему было двести лет, и он стоял среди других домов на седловине между городом и соседней деревушкой, Камини. Место было тихое, хотя и не очень уединённое – высунувшись из окна, Леонард почти что мог дотронуться до дома напротив, а за стеной сада начинался сад соседа. В доме не было ни электричества, ни водопровода – вода собиралась в специальной цистерне во время весенних дождей, а когда эта вода заканчивалась, ему приходилось ждать старика-водоноса, который раз в несколько дней проходил мимо со своим осликом. Но толстые стены дома были хорошей защитой от летней жары, в зимние холода можно было затопить камин, и ещё имелась просторная терраса, на которой Леонард курил; там пели птицы, а снизу их караулили кошки – в надежде, что какая-то из них свалится на землю. Пришёл священник и освятил дом: он поднял над дверью зажжённую свечу и сажей изобразил крест. Каждое утро к Леонарду приходила пожилая соседка, Кирия София: она мыла посуду, подметала полы, стирала бельё и вообще за ним ухаживала. Новый дом доставлял Леонарду чистое детское удовольствие.

* * *

– Я хочу сказать об одной вещи, которую многие не замечают, – говорит близкий друг Леонарда Стив Сэнфилд. – Жизнь в Греции и греческая культура сыграли огромную роль в жизни Леонарда и остались с ним до сих пор. Он любит греческую музыку и греческую еду, он неплохо – для иностранца – говорит по-гречески и никогда никуда не спешит: «Давай-ка выпьем кофе и поговорим об этом». Мы с ним оба носим комболои – греческие чётки; так делают только греки. Эти чётки не имеют никакого отношения к религии – комболои можно перевести с древнегреческого как «чётки мудрости», то есть когда-то люди использовали их, чтобы подумать и поразмышлять.

Сэнфилд подружился с Леонардом пятьдесят лет назад. Он скрывается под именем Стив в стихотворении Леонарда «Я вижу тебя на греческом матрасе» из книги 1966 года «Паразиты Рая» – он сидит в доме Леонарда на Гидре, курит гашиш и гадает на «Книге перемен»[34]34
  «Книга перемен», также известная как «И Цзин», – наиболее ранний из так называемых классических китайских текстов. – Прим. переводчика.


[Закрыть]; он же – «великий мастер хайку» в стихотворении «Другие писатели» из сборника 2006 года «Книга тоски». Именно он познакомит Леонарда с его учителем дзена – Роси Дзёсю Сасаки. В 1961 году Сэнфилд сел на паром в Афинах и, следуя мимолётному порыву, высадился на Гидре – он тогда был «молодым поэтом в поисках приключений». Как и Леонард, он «влюбился» в это место. В портовом баре ему сказали: «Подожди, вот познакомишься с Леонардом Коэном – вы оба молодые еврейские поэты, он тебе понравится». И они не ошиблись.

Говоря о жизни на Гидре, Сэнфилд вспоминает свет, солнце, дух товарищества, эпикурейскую простоту жизни и особенную энергию, исходившую от тамошней компании художников и искателей истины. Их было немного, человек пятьдесят, и люди постоянно приходили и уходили. Джонстоны были, по словам Сэнфилда, «душой нашего общества. Они часто ссорились и использовали свою сексуальность как оружие, чтобы отомстить друг другу, и это очень всё усложняло, но вся жизнь иностранцев в городе вращалась вокруг них». Назовём некоторых других обитателей острова: Энтони Кингсмилл – британский художник, блистательный рассказчик и бонвиван, с которым Леонард очень подружился; Гордон Меррик – бывший бродвейский актёр, репортёр и писатель, в 1947 году выпустивший свой первый роман «Гулящий ветер», об американском шпионе-гее; доктор Шелдон Холст – американский поэт, художник, радикал и психиатр, застолбивший территорию где-то между Тимоти Лири и Р. Д. Лэйнгом; и молодой шведский писатель Йёран Тунстрём, который тогда писал свой первый роман и сам стал прототипом Лоренцо из романа Акселя Йенсена «Йоаким» (1961) – правда, многие считают, что прототипом Лоренцо был Леонард.

«В те давние годы очень многие люди оказывались там, – говорит Сэнфилд, – например, Аллен Гинзберг и Грегори Корсо». Последний, ещё один поэт-битник, жил на соседнем острове и был тренером по софтболу. С Гинзбергом Леонард познакомился, когда ездил в Афины. Он пил кофе на площади Святой Агнессы и увидел знаменитого поэта за соседним столиком. «Я подошёл к нему и спросил, действительно ли он – Аллен Гинзберг, и он сел ко мне за столик, а потом приехал погостить в моём доме на Гидре, и мы подружились. Он познакомил меня с Корсо, – рассказывал Леонард, – и так мои отношения с битниками стали немного более близкими» [9].

Начало шестидесятых на Гидре было, по словам Сэнфилда, «золотым веком художников. Мы не были битниками, а хиппи ещё не изобрели, и мы считали себя международной богемой, путешественниками, потому что люди съезжались туда со всего мира, желая заниматься искусством. Атмосфера там была будоражащая, и она, мне кажется, действовала на всех, кто там оказывался. Происходила революция в литературе, происходила сексуальная революция, в которой, как нам казалось, мы победили, но на самом деле, наверное, проиграли, и некоторые из нас – Джордж Лиалиос, Леонард, я сам – начали интересоваться разными духовными учениями: тибетский буддизм, «И Цзин».

Джордж Лиалиос был важной фигурой в жизни Леонарда на острове. Он был старше Леонарда на девять лет, носил пышные чёрные усы и густую бороду и имел пронзительный взгляд; на вершине холма у него был большой дом, с семнадцатью комнатами. «Он был замечательный человек, загадочный человек», – говорит Сэнфилд. Разные люди называют его философом, музыкантом, наполовину аристократом, интеллектуалом. По словам самого Лиалиоса, он был «из Патр, родился в Мюнхене, родители – греки, семья вернулась из Германии в Афины в 1935 году. Учился на юридическом, три года служил в армии во время так называемой гражданской войны, потом учился музыке и композиции в Вене, с 1951 по 1960 г. Действительно имею наклонность к философии». Его отец был композитором и дипломатом, во время Второй мировой войны находился в Германии. Джордж прекрасно говорил по-гречески, по-немецки и по-английски. Они с Леонардом провели вместе много вечеров на Гидре, обычно в доме Леонарда. Иногда они вели очень серьёзные беседы. Часто они вообще не разговаривали – в полном молчании сидели в пустой комнате с белыми стенами; впоследствии Леонард будет так же сидеть с Роси.

Ещё один островитянин-иностранец, имевший большое значение в жизни Леонарда, – норвежский писатель Аксель Йенсен. Это был худой, серьёзный человек, который в свои почти тридцать лет опубликовал уже три романа, по одному из которых сняли фильм. Йенсен жил со своей женой Марианной и сыном, Акселем-младшим, по соседству с Леонардом – на вершине того же холма. Когда Сэнфилд впервые оказался на Гидре, он остановился у Йенсенов – те были в отъезде и сдавали дом. Гостиная этого дома была вырублена прямо в скале. Среди книг там имелись «И Цзин» и «Тибетская книга мёртвых».

Когда Марианна вернулась на остров, мужа с ней не было. «Она была самой красивой женщиной, которую я видел в своей жизни, – говорит Сэнфилд. – Я был поражён её красотой, и не я один». Леонард тоже был поражён. «Она вся светилась, – говорит Сэнфилд, – настоящая скандинавская богиня с маленьким светловолосым мальчиком, а Леонард был чернявый еврейский юноша. Это был сильный контраст».

Леонард влюбился в Гидру с первого взгляда. По его словам, там «всё, что ты видел, было прекрасно – каждый уголок, каждый фонарь, всё, чего ты касался, всё». То же самое случилось, когда он впервые увидел Марианну. В письме Ирвингу Лейтону он сообщал: «Марианна – само совершенство» [10].

* * *

«Наверное, очень трудно быть знаменитым. Все хотят от тебя кусочек», – говорит Марианна Илен со вздохом. И до и после Марианны у Леонарда были музы, но если бы среди них было устроено соревнование, первый приз – и уж во всяком случае, приз симпатий публики – достался бы именно ей. Только две из немузыкальных возлюбленных Леонарда удостоились фотографии на конверте его пластинки, и первой из них была Марианна – на обороте конверта его второго альбома, спартанского и интимного Songs from a Room. Марианна сидит за простым деревянным столом в комнате с белыми стенами; она положила руки на пишущую машинку Леонарда, повернула лицо к объективу и застенчиво улыбается, прикрытая только небольшим белым полотенцем. Эта фотография, которую многие молодые люди впервые увидели в непростом, особенно для молодых людей, 1969 году, стала для них воплощением некоего момента, некой потребности и тоски, которые остались с ними на всю жизнь.

Марианне семьдесят пять лет, у неё доброе круглое лицо с глубокими морщинами. Как и Леонард, она не любит говорить о себе, но слишком отзывчива, чтобы отказаться; видимо, именно так на свет появилась книга (на норвежском языке) о её жизни с Леонардом – она просто согласилась на интервью для документальной радиопередачи[35]35
  So Long, Marianne: Ei kjærleikshistorie Кари Хестхамар. – Прим. автора.


[Закрыть]. Она точно так же стесняется своего (очень хорошего) английского языка, как раньше стеснялась своей внешности. Хотя одно время она работала моделью, она никогда не могла понять, почему Леонард называл её самой красивой женщиной, какую он когда-либо встречал. Пятьдесят три года назад, «двадцати двух лет, блондинка, юная, наивная и влюблённая», она, к огорчению своей традиционной семьи из Осло, сбежала с Йенсеном; они объездили всю Европу, купили в Германии старый «фольксваген» и добрались на нём до Афин. Их приютила пожилая женщина, и с её разрешения они оставили машину в её заросшем саду, а сами отправились путешествовать по островам. На пароме они познакомились с толстым красивым греком по фамилии Папас – он жил в Калифорнии и был хозяином кондитерской фабрики Papas. Они сказали, что ищут какой-нибудь остров. «Он посоветовал нам сойти на первой же стоянке; это была Гидра».

Была середина декабря, было холодно, лил сильный дождь. Они заметили, что одно кафе открыто, и побежали в него. Внутри горел неоновый свет, в середине комнаты работала печка. Они совершенно продрогли и сели рядом с печкой погреться. К ним подошёл грек, немного говоривший по-английски. Он рассказал им об ещё одной паре иностранцев, живущих на острове, – Джордже Джонстоне и Шармиан Клифт – и вызвался проводить их к ним. Так началась история жизни Йенсенов на Гидре. Аксель и Марианна сняли домик – без электричества, с туалетом во дворе; Аксель писал книги, а Марианна о нём заботилась. Когда закончилась зима, остров заполонили люди, и двое нищих, юных, красивых норвежцев стали получать приглашения на коктейли в богатых домах; Марианна вспоминает: «Одним из первых людей, с кем мы познакомились, был Аристотель Онассис[36]36
  Аристотель Онассис (1906–1975) – греческий судовладелец, один из богатейших людей мира. – Прим. переводчика.


[Закрыть]». На Гидру приезжали самые разные люди. «Там были женатые пары, писатели, знаменитости, гомосексуалы, богатые люди, которым не нужно было работать, молодые люди, едущие в Индию или возвращающиеся из Индии, люди, убегавшие от чего-то или искавшие чего-то». Среди этих людей был Леонард.

За три года, которые Марианна провела на Гидре до приезда Леонарда, произошло много событий. Они с Акселем расстались, потом помирились и поженились. На аванс, полученный им за третий роман, они купили старый белый дом на вершине холма, у конца дороги к колодцам. Во время дождей улица превращалась в стремительную реку, которая по брусчатке неслась к морю. Жизнь Марианны с Акселем была бурной. Местные сплетничали о том, что Аксель много пьёт, и рассказывали, как, крепко напившись, он залезал на статую в порту и головой вперёд нырял в море. Марианна, по их словам, была хиппи, идеалистка. К тому же она забеременела. Рожать она поехала в Осло. Вернувшись на Гидру с сыном, названным в честь мужа, Марианна обнаружила, что Аксель пакует вещи; он объявил ей, что влюбился в одну американку и собирается с ней уехать. Именно в это время появился Леонард.

Марианна пришла за покупками в магазин Кацикаса, и вдруг в дверном проёме возник человек, сказавший: «Не хотите ли присоединиться к нам? Мы сидим во дворике». Она не могла толком разглядеть этого человека из-за солнца, светившего ему в спину, но у него был голос, который, по её словам, «не оставляет у тебя никаких сомнений в том, что он говорит. В нём была прямота и спокойствие, честность и серьёзность, но в то же время фантастическое чувство юмора». Выйдя на улицу, Марианна увидела его сидящим за столиком вместе с Джорджем и Шармиан в ожидании парома с почтой. Он был одет в штаны цвета хаки и выцветшую зелёную рубашку, «армейские цвета», а на ногах у него были дешёвые коричневые спортивные туфли, которые в Греции продавали повсюду. «Он выглядел как джентльмен, старомодно – но мы оба были старомодны», – говорит Марианна. Посмотрев ему в глаза, она поняла, что «встретила особенного человека. Бабушка, у которой я жила во время войны, говорила: «Однажды, Марианна, ты встретишь мужчину с золотым языком». В тот момент это обещание сбылось».

Они не сразу стали любовниками. «Хотя я влюбилась в него с первой же встречи, это было красивое, долгое кино». Леонард, Марианна и маленький Аксель встречались днём и ходили на пляж. Потом они шли обедать и отдыхать к Леонарду – так было ближе. Пока Марианна и ребёнок спали, Леонард сидел и смотрел на них – дочерна загорелые тела, белые, как кость, волосы. Иногда он читал ей свои стихи. В октябре Марианна сказала Леонарду, что собирается в Осло – оформить развод. Леонард сказал, что поедет с ней. Они на пароме добрались до Афин, взяли её машину, и Леонард отвёз их в Осло – три с лишним тысячи километров. По дороге они на несколько дней заехали в Париж. Марианна вспоминает, что испытывала в это время сильный стресс. А Леонард вспоминает «чувство, которое, как мне кажется, я тысячу раз безуспешно пытался воссоздать: ты взрослый человек, с тобой вместе – прекрасная женщина, и ты счастлив быть с ней рядом, перед тобой лежит весь мир, твоё тело загорело на солнце, и скоро ты собираешься отплыть на корабле» [11].

Из Осло Леонард улетел в Монреаль. Жить на острове было дёшево, но, если он собирался там оставаться, нужны были деньги. Вернувшись в съёмную квартиру на Маунтин-стрит, он написал Марианне письмо, в котором рассказывал о своих планах. Он подал заявку на новый грант от Канадского совета по делам искусств и был уверен, что заявку одобрят. Ещё он писал, что «очень усердно работает» с Ирвингом Лейтоном над несколькими сценариями для телевидения: «Наше сотрудничество идеально. Мы хотим превратить телевидение в настоящее искусство. Если наши сценарии станут покупать, а я думаю, что станут, мы получим много денег. А когда мы наладим связи, сможем писать пьесы где угодно». Леонард и Лейтон уже давно говорили о том, чтобы писать вместе, – ещё тогда, когда смотрели с Авивой телевизор, импровизировали диалоги и записывали их в блокнот с жёлтой линованной бумагой. Лейтон тоже бедствовал: за очередное революционное высказывание его уволили из школы, – поэтому за этот проект они взялись с большим усердием. «Мы с Ирвингом думаем, что за три месяца интенсивной работы сможем заработать сумму, которой нам хватит по меньшей мере на год. У нас останется девять месяцев на чистую поэзию». Второй поэтический сборник Леонарда, The Spice-Box of Earth, должен был выйти весной – это могло помочь ему пристраивать свои сценарии. Леонард сообщил Марианне, что планирует рекламный тур в поддержку книги и приглашает её поехать с ним. «На моём проигрывателе – Махелия Джексон[37]37
  Махелия (Махалия) Джексон (1911–1972) – знаменитая исполнительница госпелов. Госпел – жанр афроамериканской христианской вокальной музыки, повлиявший, в том числе, на ритм-энд-блюз и соул. – Прим. переводчика.


[Закрыть], и я нахожусь прямо рядом с ней и лечу вместе с тобой в этом великолепии, снимая с солнца пелену, делая музыку изо всего». Да, Леонард умел писать письма. Также он отправил телеграмму – слов в ней меньше, но они оказались не менее эффективны: «Квартира есть. Не хватает только моей женщины и её ребёнка». Марианна собрала два чемодана и вместе с Акселем-младшим полетела в Монреаль [12].