Текст книги "Слива любви"

Инопланетяне и глас вопиющего в пустыне

– Доложить! Что там? – приказал командир.

– Они попрощались с нами, – тихо ответил помощник и растерянно протянул клочок бумаги, – всё! Они нас не ждут. Всё кончено.

«Мой дорогой, любимый. Мы не можем быть вместе. Прощай. Твой Мир», – прочел генерал. В конце строчки было пририсовано плачущее личико в технике манга. Черты, характерные для стиля аниме, изображали отчаяние и боль, по всей видимости, объясняющие, что решение землянам далось с трудом.

Для человека, знакомого с современной земной культурой, это лицо стало бы уликой, азиатским следом, но не для пришельцев. Они не различили художественных тонкостей и, как примерные, безоговорочно поверили.

Над инопланетным войском раскатился стон. От неистовой вибрации задрожали тепличные стекла. Под гуманоидный крик с пустынной равнины красного безжизненного песка вспорхнула стая черных межгалактических ворон и с карканьем, больше похожим на саунд к мистическому триллеру, унеслась в серую мглу, оставив после себя лишь застывшую в жилах кровь.

Командир щелкнул пальцами – приказал всем молчать, но солдаты не могли уняться. Тогда его помощник схватил первое, что попалось под руку (Шайлендру), и всех им увлек.

Под негромкое бормотание о постижении безмерности генерал перечитал письмо. Он был опытным военным, знатоком своего дела и имел в послужном списке больше сотни разведывательных операций. Его упорство и отвага часто оборачивались еще более серьезной ответственностью. Вот и сейчас: неудача на Земле могла стать для кого-то сигналом, знаком заката военной службы, но только не для него. Генерал сузил глаза. Была бы под рукой камуфляжная краска – он намазал бы ею лицо и доказал этим, что он не отступит, а мировой вопрос – теперь его личный и основной.

Он вспомнил, как он терпел и от этого крепчал во времена космических командировок, когда, кроме седых туманов, не было ничего, что могло бы напомнить о жизни. Тогда все пользовались стимуляторами центра наслаждения. Все, но не он. Он терпел и искал утешение в любом намеке на цвет или запах, которые изредка скрашивали однообразную белую дымку.

Вот и сейчас, взяв из земной кучи кеглю, он сжал её в ладони, покрутил, понюхал, а потом приблизил к носу листок, вдыхая горьковатый запах бумаги и чернил.

Он лизнул бумагу и, откусив уголок, долго его жевал. Сминая в руках записку, обследуя пальцами каждый ее микрон, в темноте закрытых век он пробудил воспоминание.

Перед глазами возникла яркая картинка с Гаваной. Он вспомнил, как они с помощником, оторвавшись от делегации, сбежали в старый город и, пьяные от свободы и рома, гуляли. На их шеях болтались фотоаппараты, а головы прикрывали беретки со звездами. В пестрых извилинах переулка за ними увязались местные мальчишки. Радостные и озорные, они выкрикивали неясные слова, интонацией не напоминающие ругательства.

«Банда» бежала рядом и останавливалась позади, пропускала вперед, оставляя места для разгона бумажных самолетиков.

Врезаясь в зеленые спины, бумажная авиация оставляла отметины на фюзеляже и, корча крылья, терпела крушение у зеленых ног.

Капитан вздрогнул. Он порылся в кармане штанов и достал тот самый мятый кубинский листик.

«Venceremos. Viva la revolucion», – прочитал он, взглянув на прощальное письмо. Его глаза округлились, а круглый лоб пополз кверху.

Он сложил письмо в непонятную фигурку и с горечью кивнул себе. Сумев ухватиться за идею, попав рядом с истиной, он чувствовал, однако, что суть ему еще недоступна.

– Ах, если бы распознать человеческую форму, понять её красоту, – прошептал он, разворачивая бумагу и снова складывая.

Ему вспомнилось, как в аэропорту Далласа, когда его бойцы закупали Newport, он внимательно смотрел на большой экран, где старый китаец показывал, как загибать оригами, чтобы получилась лиса.

– Ах, вот оно что, – выдохнул генерал и вновь поднес листочек к носу, улавливая запах. – Азиатский след! – уверенно определил он, – это западня! Но для чего? Почему?

…Знал бы он, что виной китайского конфликта была любовь, еще больше убедился бы в её ценности и уникальных свойствах. Только любовь может объединять людей в единое и при этом стать причиной войн. Человек желает любви так же сильно, как и бежит от нее, считая адом.

Но Яков был генералом, и это всё усугубляло: любой конфликт для него становился конфликтом военным. Он владел собой порядочно, чтобы быть упорным, но еще недостаточно для того, чтобы расслабиться.

– Viva la revolucion, – подсказывала ему матчасть.

Генерал поднял кулак. Ему захотелось сомкнуться локтями с бойцами, держать шеренгой живой щит и знать, что за спинами земляне. Воодушевленный, он ринулся к своим, а те, лежа по-земному, на животе, подпирая большие головы кулачками, слушали «Шипы и розы».

«Да здравствует революция!» – триумфально подумал главный и крикнул о мобилизации.

Он забрался на самый верх земной кучи, вытянул вперед руку. Фоном ему краснела перетяжка с надписью Rent, похожая на полотнище флага.

Он дотронулся до сердца, да так и застыл напротив политической карты мира, упираясь ногами в черный футляр от контрабаса, который посчастливилось умыкнуть во время путешествия в Санкт-Петербургскую филармонию. Теперь же футляр напоминал пулеметную установку.

– Осудите вы меня или нет – не имеет значения, – громко заявил генерал, – сейчас важно не это! Нам выпала великая честь начать противостояние империализму и свергнуть угнетателей земной свободы! Счастье начать революцию первыми и тем дать остальным пример!

В толпе послышались робкие всхлипы.

– Да здравствует новая эпоха, свободная от бремени! – закричал командир.

– Вызвать Землю! – главный толкнул помощника.

– Тишина, – тот показал на черный невыразительный экран, – нет сигнала.

– Продолжать, – не сдавался командир, – продолжать!

Помощник покачал головой и очень тихо сказал:

– Ничего, командир. Как будто их и не было.

– Яков, – командир протянул помощнику руку.

– Ну что ж, – тревожно ответил тот, – пришло время?

Генерал кивнул.

– Осип! – признался старпом. Начальник довольно улыбнулся.

– Приступим, – начал Яков, – покажи-ка азиатов. Нам надо понимать, с чем мы имеем дело!

На экране замелькали изображения улыбающихся людей, бумажных драконов, Великой Китайской стены, маленьких пузатых расписных чашек, хохлатых собак, надписи maid in China внутри сумочки Prada – на том картинка замерла.

– Мда… конфликтный потенциал огромен, – промямлил Яков и с тоской обернулся на гору земных вещей.

Инопланетяне и колокола

– Это заговор против нас! Нет сомнений!

Тяжелыми шагами генерал измерял стеклянную теплицу.

Он поглядывал на бойцов, которые отвечали ему взглядами, полными мольбы. Как и он сам, они были готовы на всё, чтобы вернуться на Землю. Предложи им тогда клеить метки «Одежда из велюра. Эстония» на земной фабрике, они едва бы справились с радостью.

Обстоятельства складывались тревожно, но Яша был счастлив.

Догадка про азиатского врага показалось ему замечательной. Он думал о победоносной войне. Судьба преподнесла шанс спасти людей и так заслужить их благосклонность. Душа томилась.

Отыскать врага – большая удача. Внешнее зло обвинялось во всех конфликтах, облегчая муки собственной совести. Это дарило оправдание любой мысли и уверенность в том, что враг не ты сам и причины всех неудач не в твоей тупости.

Узнав о таком трогательном великодушии, кто-то из людей расчувствовался бы и выкрикнул: «Спаситель ты наш, назовись, молиться будем за тебя и твоих ратников!».

Желание гуманоидов что-то сделать, их тревога, стремление – благородный жест, с другой стороны Ab altero expectes, alteri quod feceris! Перевод латинской фразы сложен, но смысл прост и заключается в том, что «поздно, братец, пить боржоми, потому как со своими азиатами разберемся сами: они наши, земные, и уже сотни лет безвредные.

– Считайте, что азиаты для нас – то же самое, что кружок макраме в доме культуры за углом. Поэтому плели, плетем и плести будем! – прокричали мы пришельцам, и на этом свою межгалактическую миссию посчитали законченной, и, честно говоря, совершенно позабыли про зеленых, занявшись земными делами.

Зеленым же «макраме» стало криком о помощи. Фактурное плетение узлов напоминало о пытках. Еще их смущала дистанция. Удаленность от горячей во всех смыслах точки сподвигала к активности. Они захотели отыскать полезный догмат и им сражаться.

Перебрав кучу земных вещей, они добросовестно выдергивали то одно, то другое, примеряя то к себе, то к земной записке.

– Нам нужен металл, – разглядывал командир эмейские иглы, – эти штыри металлические, значит, сработает.

Что должно сработать, он не сказал, но вид при этих словах имел уверенный.

– Вот! – обрадовался старпом, выдернув из кучи цепь колокольчиков.

Пришельцы, словно дети, стали выхватывать друг у друга связку и звенеть. Командир же схватился за голову и начал колебаться из стороны в сторону. Круговое движение было для их нации излюбленным методом активации мыслительной деятельности.

Раскачав себя достаточно, он привстал на носки и заголосил:

– Бягайте змии да гущери, че Баба Марта иде!

Он отобрал колокольчики у нижних чинов и затряс ими что было силы. Гордый, важный, преисполненный.

Были бы их врагами маленькие землероющие зверьки, его жест непременно бы их прогнал. Как вибрация действовала на азиатов, не знали ни наука, ни опыт, поэтому ничего не происходило. Колокольный звон отозвался неподвижностью, космическим безмолвием.

«Менять тактику», – додумался смельчак, размахивая ритуальным предметом.

– Изыди, чернота, пропади, маята, обойди бойца далече, хворь за гору бегучи. Длань моя крепка, шуя тяжела, за сто холмов, за сто раков, в поганый ров пропадай, – гремел по-славянски Яша, сотрясая голосом стеклянный потолок.

Остановился, затих, прислушался. Ничего.

– Мало, – сказал он старпому, – дай-ка мне вон то, – его длинный палец неопределенно уткнулся в гору.

– Это? – Осип поднял овчинный тулуп.

– Нет, но молодец!

Командир накинул тулуп и задвигался в странном дерганом танце.

– Баба Докия трусит кожухи, перемелет снегу, приде весны, – пропел Яша трижды и с надеждой посмотрел на темное небо и такой же темный экран.

Ничего не происходило.

– Не то, – застонал Яша.

Осип выдернул из свалки сигнальный флажок.

– А это?

– Давай, – отчаянно пробормотал Яша, примеряясь к бело-синей тряпочке.

Он озарился догадливой счастливой улыбкой, а потом и закричал:

– У меня спущен водолаз, держитесь в стороне!

Вероятно, он не знал истинного смысла этого слова и путал «водолаза» с чем-то особенным и мужским, что ему удалось увидеть у посетителя писсуара в ресторане «Будапешт».

Помнится, тогда бедному командиру понадобилась вся сдержанность, чтобы не спросить того человека об истинном положении вещей относительно «водолаза». Особенное отношение людей к «водолазу» было очевидным по бережным жестам и нескрываемому пиетету в глазах землянина, ставшего тогда Яше наглядным экспонатом.

При личном столкновении с одним из главных столпов человеческой сущности Яша неожиданно для себя понял многофункциональность этой части тела.

– Это и оружие, – напряженно думал он, – и аргумент!

Размахивая над головой флажком, он знал, что угрожает, и что враг уяснил: это не блеф.

– Сработало ли? – сомневался помощник.

– Из последних сил, – процедил генерал сквозь стиснутые от усердия зубы.

– Готов Вас сменить, – вскочил старпом, – я на всё готов, командир!

– Ты предлагаешь помощь, но делаешь это без уважения, – хрипло, по-гангстерски ответил тот.

– Отец, – помощник припал к Яшиной руке, – я знаю, я помогу.

Торопливо он нырнул в кучу земного, разгребая вещи и забираясь всё глубже и глубже. Из-под его ног и рук летели человеческие предметы – какие-то катились и падали, какие-то с треском ломались.

Остановился, приложил к губам длинный палец.

– Тсс, вы слышите? Её голосок, её пение. Где же ты? Где мой нежный воробушек?

Дорожные знаки, тостер, карманный фонарик и фиалка в горшочке – всё было отодвинуто в сторону. Осип погружался вглубь. Все замерли, чего-то ждали.

– Моя радость, – завопил старпом в ответ на еле слышное утиное кряканье, – вот же она, моя радость, Мояра!

– Мояра! – Яша увидел толстую утку.

– Она Ваша, отец, – поклонился старпом и передал птицу командиру.

– Мояра, ну что же ты? – утка преданно уткнулась в Яшину руку, – удача ты моя. Теперь любого врага одолеть смогу, – он сжал Мояру под мышкой, – ну как я?

– Капитан, как всегда с ней были!

– Вам она очень!

– То что надо, командир!

– Победа за нами! – выкрикнул старпом и поднял вверх кулак.

– Победа за нами! – прокричали солдаты.

* * *

Гуманоидные маневры, казавшиеся хаосом, превзошли вражескую диверсию. Манипуляции пришельцев выглядели опасной ловушкой, а внезапная атака с флажком была расценена как хитрая стратегия.

Черный экран ожил. На экране показалась женщина.

– Друзья! – улыбнулась она и представилась, – я новая Серафима.

Она походила на азиатку, но как будто ею не была. Темноволосая красавица с кудрявыми волосами, напоминавшими прическу прежней связной, не казалась экзотичной, хотя вынуждала думать о том, с какой истовой тщательностью азиаты копируют европейское.

Яшу, однако, ничто не смущало. Бдительный генерал безмятежно улыбался и разглядывал девушку каким-то особенным взглядом, влюбленно причмокивая губами.

– Тюрбан мне, – зашептал он, – красный тюрбан! Нарядным быть хочу.

Подали. Напялил.

Не знал он азиатов настолько, чтобы вспомнить сейчас об их хитрости, презрении к смерти и свойственном их нации дикарском зверстве.

Подменная землянка отвечала ему взглядом, полным озорной нежности.

– А старая где? – спросил Осип, нахмурившись.

Бдительный солдат. Хороший.

– NASA, – пространно дернула плечами новенькая, будто этим что-то объяснила, – ну, как дела?

Старпом покачал головой и обернулся на командира, а тот продолжал ликовать. Тюрбана не снимал.

– Да мы-то что, – махнул рукой Яша, – как Земля? Климат как?

– Вот с этим и звоню! Можно! – кивнула Сима.

– Что? – капитан подскочил к экрану, – это правда?

– Да, – ухмыльнулась она криво, но, спохватившись, исправилась, заулыбалась прямо, радушно, – когда ждать?

– Мы… мы… сейчас же, – Яша забегал по площадке, поднимая с пола всё подряд и тут же отбрасывая, – к вечеру, – крикнул он, – Сима, вели к ужину накрывать! Да, и вот что… простокваши бы… капустки, редьки с медом, – распоряжался Яша.

– Будет Вам веселье, – выдала девушка, – будет Вам…

Инопланетяне и драматический цикл

– Будет Вам веселье, – выдала Сима, – будет Вам…

Картинка пропала, экран погас.

Яша вздернулся, подбежал к экрану, даже заглянул за него и схватил руками конец шнура. Он хотел было кинуться к рубильнику, но получил тычок от помощника.

– Нет! – прокричал тот.

– Что? – взревел командир, – измена?

Глаза его налились, кулаки сжались.

– Здесь что-то не так! Они что-то затеяли! Нельзя, Яков Исидорович, нельзя! – кричал помощник, пытаясь избежать удара.

– Да что бы ты понимал! – орал командир, – прочь… прочь с террасы, поди в сени, сиди там!

Ося с силой потянул за шнур и, выдернув его, опрокинул экран.

Яша взревел.

– Мояра, – закричал старпом.

Утка закрякала, победно задрала крылья и со всего размаху снарядила Яше клювом в лоб. Тот дернулся и осел.

– Что ты наделал, идиот? – глухо прошептал генерал, – мы воевали, мы победили, а ты…

Солдаты охали, бегали, но потом расселись и затихли.

– Выслушайте меня, командир! – кинулся помощник к старшему, – это не победа, а война! Не наша эта баба, не союзная. Вражья морда, – старпом затряс в воздухе кулаком.

– Вызови её, включи рубильник, – стонал командир, – ты всё завалил!

– Спас я, – старпом присел, начал поглаживать большую голову командира, – ну, успокойтесь… или поплачьте…

– Да не трогай ты меня, натворил и ластишься, – обиженно просипел Яша, но голову не отдернул и даже как будто затих, – я так мечтал, и сбылось… Сима…

– Не было ничего, ничего не было, – шептал нежно Осип и еле заметно покачивался, – ты есть. Есть! И вон ты какой есть, красивый!

Он привстал, чтобы схватить блестящий чайник, и тут же уместился обратно, вручив чайник генералу. Тот дрожал.

– Посмотри на себя. Смотри, глаза какие, нос! Да любой счастье…

Яша задумчиво пялился в свое искаженное отражением лицо.

– Ты предал меня!

– Нет, – нежным голосом выпевал помощник.

– Я за спиной тебя ребенком прятал, а ты мне, юнкерок, маузер в спину тычешь, – генерал сплюнул, – тухлятиной несет. Чего боишься-то? Что скрываешь?

– Гражданин начальник, гэбэшница она, – выдохнул Ося.

– Ох, пальто напялил – так и в комиссары? Тебе какое дело?

– Китаянка она, веки клеены, глазки резаны, нос в затычках, – наконец сознался старпом, – пальцы хищные, грабеля́… морда – как лапшу жевать!

– Ну что же, значительная вещь, голубчик…, – причмокнул Яша, – ступай, ступай, там матушка сахарку наколет.

– Это еще лодыжки у ней не видать, – высказал старпом и отшатнулся, увидав разъяренное лицо Яши. Генерал тихо зарычал. Рык его набирал силу и, казалось, вот-вот разразится ревом.

– Ай ты, – пригрозил Яша.

– Чужая она, – сделал еще одну попытку помощник и попятился.

Шагал генерал тяжело, твердо – не шел, а наседал. Он уже хотел было замахнуться и двинуть Осе меж глаз или обидно прикрикнуть (что было даже хуже кулака), как вдруг остановился, как бы пораженный догадкой, опешил:

– Так что же это – не ждут они нас?

– Выходит, так, – робко ответил старпом.

– Проиграли?! – одними губами прошелестел Яша страшное слово, боясь его, и его звуков, и всего, что за ним могло последовать.

Он уронил голову на грудь, обмяк, будто напрочь лишившись сил; стал из зеленого серым, сел на пол, замотался по кругу. Осип припал рядом и, облокотившись на ударные, пробормотал:

– Проиграли мы, потому что без любви. Без любви на войне ничего не получится.

Яша тихо заплакал.

– Мысль мне одна покоя не дает. Сказать? – шепотом спросил Осип, – вот они нам что? И мы им что?

– Ну как «что» – они нам всё, – всхлипывал генерал.

– Да, а мы… мы им для чего?

– Что ты несешь?!!

– Все эти дни, на Земле, я размышлял о них… думал. Но не как раньше – по-другому. Раньше-то как было? Вот человеки о нас мечтают, придумывают, а нам радостно, бодро; будоражит всё внутри от внимания и волнуется от собственной хитрости. Ай и ловкие мы, смелые, приручили мир. Глядишь на них и хихикаешь: мол, вот вам, а не гуманоиды! Ищи-свищи нас. А теперь мне, как раньше, не думается. Как узнал я их лучше, так и всё. Жалость какая-то к ним, а к себе – равнодушие.

– Равнодушие, – согласился Яша, – как, знаешь, если бы ты был собой только с ними, а теперь нет их, а ты и не ты вовсе, а кто-то другой, себе незнакомый. И таким ты себя знать не хочешь. Прежний ты и теперешний – как два разных. Этот новый – половина, и половина дрянная, худшая, слабая.

– Всё так, Яков Исидорович, всё так. А я, знаете, еще что?

– Говори как есть! Что скрываться теперь, осторожничать?! Самозванцы мы, и имя нам «ловчилы базарные».

– Да не, те среди людей трутся, а мы же тенью скользили, как ихние илионцы.

Генерал прищурился:

– Мне землянин один про них, знаешь, всё рассказал! Знают люди об них, – Яша махнул рукой.

– Как же это, Яков Исидорович? Знают и ничего не делают? Почему не гонят?

– Так илионцы – тоже человеки, их любить надо. Ну, погонят, и что? Адепты эти чем нехороши? Они людей выучили! А погонят их – как после без веры жить? Илионцы те – основа основ, столп человечий! Это он так мне сказал, а еще добавил: «Нельзя людям без веры, и без любви людям нельзя».

– И поняли Вы его?

Генерал мотнул головой.

– Понял, что нельзя, и еще понял, что без нас им… можно.

– Знать бы, что любовь такое… в этом вся загвоздка. Они нам о ней толкуют, а мы, – помощник махнул рукой, – в толк не возьмем.

– С верами их еще как будто понятно. Сколько её, той веры? И такая, и другая, только что столбу не верят. И пусть. А с любовью ничего не ясно, – генерал тяжело вздохнул.

– Так и любви много! Только не всё то любовь, что ею кажется.

– Сам, что ли?

– Не, – сознался старпом, – французский человек написал, я запомнил…

– Поди сюда, – генерал подманил Осипа. Солдат заспешил.

– Слушай, ты видал, как человеки дерутся? Дубасят друг друга, а сами веселятся – это же надо!

– Душевное богатство! Любить врага и ему радоваться – невероятное умение! А я, знаете ли, – Ося уселся поудобнее, – Думаю всё об их веселье, о смехе. А вчера и вовсе… вспомнил как горюют они, как плачут. А какие у них маленькие пальчики на ногах! – вскрикнул он, – Вы замечали эти грибочки? А реснички их видели? Что это? Для чего им эти щеточки? Капитан, я видел у одной рыжие пятнышки вот тут, – он ткнул в свое лицо, около носовых дырок, – мне так хотелось их потрогать. Я думал сначала, что смахну их, а она рассмеялась и нос наморщила, и эти пятнышки тоже! А еще я видел, как одна женщина кормила ребенка!

– Ну, тоже мне невидаль, – махнул рукой капитан.

– А вот и невидаль. Она кормила и смотрела. Я никогда не замечал этого взгляда, а теперь заметил: он особенный. Я так смотреть не умею, и Вы не умеете, и Джек, – он махнул в сторону.

– И Джек не умеет?

– Нет, – уверенно ответил Осип, – во взгляде том – тайна… мировая!

Вид у него был серьезный, как у пророка, – яростный и прямой. Такой взгляд пугал.

Генерал хмыкнул, но промолчал и с удивлением, даже с каким-то почтением, взглянул на помощника, а может, и с недовольством к самому себе, что не додумался до такого сам.

– Ты давай не трепись, – велел он, – а то умный.

Ося закивал, завертелся, сник и сменил себя на послушного, но было видно, как внутри него всё бурлит.

– Мне кажется, я люблю людей!

– Ерунда, чепуха, вздор, дурак, – Яша вскочил, заходил, – не умеешь ты любить.

Помощник замотался:

– Ох и тяжело мне, – с придыханием сказал он и ударил себя в грудь, – вот тут давит, жжет в груди, хлещет огонь. Что стряслось с моим сердцем?

– Врешь ты всё, насмотрелся драм, вот и мотает, – разобрался генерал, но отчего-то стал обиженным, поспешил отвернуться.

– У меня вот тут щекотно. – Осип схватился за горло, – Думаю, это любовь.

Яша сиротливо шмыгнул, потрогал себя за шею.

– Это точно не она! Любовь со сливой связана! Человеки так и говорили, не скрывали.

– Это несерьезно, – начал помощник, но Яша шикнул, топнул.

Помощник с начальством спорить не стал, опять завертелся и пошурудил позади себя.

– Вот же она!

Яша схватил красно-черную ягоду и потер её о рукав.

– У нас че осталось?

– Туган, накапай, – шепнул помощник кому-то в сторону.

Словно дело касалось чего-то опасного или запрещенного, Туган, озираясь, нацедил из фляжки коричневой жидкости. Генерал шмыгнул носом.

– Ну, за это… за осмысление! – сказал Яша и выпил. Он сдавленно икнул и понюхал сливу, а затем, лизнув её, откусил.

Все замерли. Шли минуты. Яша пожевал, проглотил, затих.

– Осознал, почувствовал, – разнеслось в толпе.

– Счастливчик!

Генерал доел, сунул сливовую кость в карман и сел. На лице Яши расплылась улыбка. Была ли она следствием алкоголя или нового, незнакомого до этого вкуса, неизвестно, но он сиял и хитро рассматривал себя в отражении чайника.

– А ну-ка… ударь меня! – велел он старпому.

– Но генерал?!

– Врежь мне, – прикрикнул Яша, и тихо добавил: —Понять бы, как сработало.

– Но я не могу… я уважаю Вас, Вы мой учитель, мой…, – лепетал помощник.

– Слюнтяй, – старший сплюнул, – врежь-ка ты, – обратился он к другому, но и тот замотал головой и попятился.

– Кто смелый? – выкрикнул Яша, – кто?

Военные кинулись врассыпную, а самый маленький, самый хлипкий и невысокий, молоденький офицер штабной службы замешкался и остался.

– Вот ты, – уперся в малыша твердый генеральский перст.

Отшатнувшись от генерала, тот разбежался, подпрыгнул, толкнулся ногой о стеклянную стену, поднявшись по ней, ухватился руками за перекладину наверху, подтянулся и перелез на крышу.

– Николай, спускайся… – задрал голову генерал, – давай, малыш, не бойся.

– Вспомни, как тебя обнимала та рослая землянка, как подбрасывала и ловила, теребила твои щечки, приговаривала: «Ах, Николя, мой Николя, сладкая булочка, у кого такие длинные пальчики? А ушки?» – прокричал ему старпом.

– Наташа! – пробормотал боец, разжимая пальцы.

Старпом подхватил его и поставил на ноги.

– Любовь не доводит до добра, генерал, – заявил Николя, шмыгнув носом.

– Бей давай, – приказал Яша, а тот зажмурился, размахнулся и со всей силы снарядил главного оплеухой.

Командир не дернулся, стоял неподвижно, а потом как выкрикнет:

– Ах ты мерзавец, ах скотина! Как посмел? Я офицер… золотопогонник… да я тебя спишу! Не может такой позорник, как ты, быть моим штабным!!!

– Не сработало, – закашлял старпом, – иди, Коль… погуляй чуток.

Яков сидел хмурый, собой недовольный. Вертел в руках косточку, изредка её лизал, пробовал на зуб.

– Яков Исидорович, провал, – печально произнес Осип.

– Противоречиво всё внутри, – ответил Яша, – выходит, что же, любовь не слива?

– Выходит, не слива!

– Что же они нас, по ложному пути завели? Ах и люди! – стукнул по колену Яша.

– Мировая тайна, – прошептал помощник, – охраняют. Всё не так просто! А с чего им с нами откровенничать?

Их можно понять. Может, у них вся земная жизнь на том держится… как тут не таить, как не беречь?!

– Тут ты прав… прав!

– Я бы удивился, если бы любовь – слива! Люди непросты. Ну что слива? Что с той сливы? Стали бы они вот так, просто? Да если бы и слива… они бы про нее никогда…

– Погоди, чувствую я что-то, – остановил его генерал, – как горячо мне стало. Как вот тут что-то собирается, крутится, – он указал на живот, – знаешь, само, без моего на то желания… любовный ком, должно быть…

– То есть, сработало? – обрадовался помощник.

– Рано подытоживать!

Лоб его покрылся испариной, живот забурлил. Он согнулся, побледнел. Вместо зеленого лицо его стало бледным, как будто неживым.

– Яков Исидорович…, – забегал вокруг него помощник, – что сделать? Как помочь?

Черты генерального лика исказились страдальческой гримасой, он закивал самому себе:

– Вызвался я любовь проверить… так и что ж? Вот она какая, любовь-то ихняя… мука!

Он вскочил и опрометью кинулся из стеклянной постройки.

– Что это с ним? – гуманоиды припали к стеклам, – генерал не бегает.

– Золотые погоны, – шептали бойцы.

– Боевой гурман… впервые так…

– Бывают обстоятельства, – хмыкнул старпом, – разойтись…

Вот так слива любовь… пронзила нашего генерала…