Текст книги "Слива любви"

Золотая тема слез

– Взвооод, – рявкнул генерал, – смирно!

Важно и неспешно он прошагал вдоль отряда, всматриваясь в каждого, каждому кивая. Солдаты, видя напротив суровое генеральское лицо, смирнели, и устремляли взгляды вверх и сами будто тянулись туда же, но сразу же возвращались в свое обычное положение, как только Яков Исидорович проходил дальше.

Яша трижды прошелся вдоль взвода. Шеренга трижды поднялась и опустилась, напоминая волну заросшего тиной моря из-за цвета своих зеленых тел.

Наконец генерал остановился по центру, важно кивнул ровному строю.

– Кто мы? – спросил он и, сцепив руки спереди, перекатился с носков на пятки.

– Инопланетяне, – рявкнули хором зеленые.

Яша недовольно сморщился и повторил:

– Кто мы?

– Военные, – снова прозвучали голоса.

– Мы – коллектив! – сказал генерал и со значением ткнул в грудь центрального гуманоида, – скажи, Марик, почему мы пятый месяц овладеваем, а овладеть не можем?

– Надо сперва овладеть собой, – сделал шаг вперед Марик.

– Неплохо, старшина, – хмыкнул генерал, – в строй! Кто-нибудь еще?

Все молчали.

– А я скажу, – буркнул Яша, – мы действуем поодиночке! Каждый что-то там… как-то всё смутно! Поняли?

– Никак нет, – отозвался Николя.

– Любовь, Коля, имеет силу необычайную, вот такую, – генерал широко расставил руки, – в одиночку ею не овладеть.

– Это точно, – ухмыльнулся Джек.

– Джек, на выход! – спокойно велел генерал.

– Молчу я, молчу…

– Что мы делаем поодиночке? – продолжал Яша.

– Оружие чистим, койки застилаем, вахты служим, – послышалось в ответ.

– Потому что это под силу! – сделал вывод генерал, – а любовь? Любовь превышает всё, она подчиняет себе разум, волю, все законы и любую цель. Она побеждает любое горе и любое торжество.

– Любовь в одиночку не осилить, – подытожил Осип.

– Верно! – кивнул генерал, – только скрепившись, объединив силы, разум, мы превозможем и её постигнем!

Послышались аплодисменты.

– Браво, Яков Исидорович!

– Спасение, – кричали гуманоиды.

– Вместе мы сила! – продолжал генерал, – мы мрамор! Любовь выберет нас, усядется на пьедестал и никуда не съедет!

Пришельцы бушевали, махали руками.

– Мне нужно золото, – закончил генерал, – времени вам неделя.

– А как хорошо всё начиналось, – скуксился Николя.

Не обсуждать приказы начальства – правило общее, межгалактическое. По воле генерала золотая мера всему сущему покинула пределы Земли и завладела Вселенной.

В тот же день солдаты стащили в теплицу всё металлическое и желтое.

– Это не всё, – укорил генерал, зная, что у каждого имеется еще немало земного и неосмеченного.

Так в оранжерее появились золотой конь с крыльями, золотой портсигар с отменными, терпкими сигаретами, сапоги и ремень с золотыми пряжками и десять стаканов из тончайшего стекла, покрытого позолотой.

Яша удовлетворен не был. Он ждал.

– Николя, делаешь хуже себе, – шепнул Осип штабному и выразительно на того посмотрел. Тот выдержал, смолчал.

– Коля! – одернул его Яша, – а ну…

– Для нее берег, для нее! – выкрикнул Николя и кинулся вон, но быстро возвратился, неся коробку, в которой что-то позвякивало.

Нехотя и дрожа он протянул коробку главному и отошел, всхлипывая.

– Ну вот, теперь всё, – улыбнулся Яша, осматривая подношение.

Он встряхнул коробку и, аккуратно открыв крышку, вынул из углубления, обтянутого красным бархатом, большой золотой кубок, украшенный драгоценными камнями и журавлями.

– Ох и дорого! – восхитился генерал, – ох и богато!

Он с удовольствием погладил второй бокал, лежащий в коробке, и поцокал языком.

– Я думал, женюсь на ней, будем выпивать, – плакал Николя, – а теперь не женюсь… не женюсь, – выплеснул он горячую волну обиды и убежал за смородину.

– Женишься, – крикнул ему генерал, – сам вас распишу, а потом и обвенчаю, слышишь?

Послышалось жалобное подвывание.

– Ох и красиво, ох и хорошо, – бубнил Осип.

– Где рисунок твой? – оборвал его генерал и схватил переданный помощником листок с изображением сливы, – форму делать будем. Джек, Туган, станок из сарайки тащите.

Целый месяц военный отряд добивался металлического сходства с рисованным фруктом. Каждую отлитую в золоте сливу подолгу рассматривал Джек, как единственный понимающий, о чем идет речь.

Знаток сливу критиковал, возмущался и называл подделкой.

– Нет никакого желания на эту сливу глядеть, не говоря о чем-то большем!

Вскоре пришельцы в ювелирном мастерстве преуспели. Слива получалась каждый раз всё глаже. Форма её становились всё естественнее, а элементы – нежнее. От раскрытой сливовой внутренности невольно начинался трепет. Желание рассматривать сливовые подробности стало потребностью.

Джек, как раньше, уже не отворачивался, а рассматривал сливу с интересом и старательно ощупывал.

– Она! – наконец-то закричал он, и лицо его обрело блаженное выражение.

Крик его стал радостной вестью.

Долгие недели труда и жара огненных печей всех измотали.

– Лезь, – скомандовал Яша, едва слива затвердела.

Он кивнул на верхотуру, с которой полгода назад спустили кабачок.

– Честь для меня! – всполошился Осип.

– Святое доверяю… ты как сын мне, – в глазах Яши засверкали слезы.

– Командир, – раздался крик, – получилось! Мы починили экран! Земля на связи!

– Радостный день! – прошептал генерал и с облегчением вздохнул.

– Серафима Андреевна, – окликнула молодая женщина кудрявую и немолодую, – стучат.

– Ну стучат и что? Пусть стучат, – отмахнулась Сима.

– С вчера стучат. Случилось? может? что, – забеспокоилась Катя.

– Не выдумывай.

– Гляньте сами.

– Стучат, как гвозди забивают, – пробубнила Сима, но к экрану обернулась.

– Как стучат, когда любовь, Катя?

Девушка дернула плечами.

– Неровно, горячо… не стук, Катя, а биение.

– Да, – ответила та и вскрикнула: – Серафима Андреевна, поглядите.

 
Доберусь ли? Не знаю…
Надежды, мечты – прогнал,
Горько мне оставлять тебя
И открывать финал.
Где та пропасть?
Куда мне теперь шагать?
Где пропАсть?
Куда деться, исчезнуть? Куда бежать?
Я несу свои дОлги,
Мне долго еще тащить,
За себя служу и за них —
Да кому мне о том твердить?
Мглу побеждать
И то легче во много крат,
Чем себя,
Ожидая ласковых царских врат.
 

Сима строчки прочла, отвернулась, а потом и вовсе закрыла руками лицо, не захотев казаться Кате взволнованной.

– Какая роскошь, – странным голосом сказала Сима и заплакала.

– Что? – кинулась к ней Катя.

– Яша, зачем ты снова появился? – бормотала Сима.

– Яша? Кто это? Тот зеленый генерал?

– Неважно, – махнула рукой начальница, – никто. Был и нету.

– За чаем схожу, – покосилась на Симу Катя.

Девушка заспешила из кабинета, а Серафима смахнула слезы, промокнула салфеткой глаза. Она натянула рабочий халат, нацепила квадратные очки и приняла вид собранный и серьезный, хотя руки её дрожали. Пригладив кудри, Серафима обернулась на дверь и быстрым шагом подошла к компьютеру. Рука потянулась к мышке. На экране возникло знакомое лицо с большим ртом и закрытыми глазами. Яша беззвучно открывал и закрывал рот, наклонялся вперед и отшатывался – он пел. О чем – Сима не знала, не слышала, но, судя по выражению его лба и рукам, которые Яша то прижимал к горлу, то перекладывал на грудь, а то и выбрасывал вперед, выражался он красноречиво.

– Купил бы Осип себе штаны, – рассматривала картинку Сима.

И в ту секунду, когда генерал собрался глаза распахнуть и увидеть любимую, Сима остановила трансляцию.

– Вот, Серафима Андреевна, – в комнату с подносом вернулась Катя, – сейчас чайку выпьем, финики есть, орешки.

– Кать, иди… сядь, – велела ей начальница.

Катя торопливо поставила поднос, осторожно села на диван.

– Погляди, – палец Серафимы Андреевны уткнулся в застывшее видео с распахнутым Яшиным ртом и Осей с саксофоном в руках.

– Это где же они? – спросила Катя, разглядывая зеленые кусты и стеклянные стены, – красота-то какая!

Пейзажность в гуманоидном пространстве была максимальной. Растительные компоненты на снимке не поддавались описанию. Тут виднелись и алоэ, и шиповник, и маргаритки, и еще множество того, что взглядом не различалось, но тоже росло и цвело.

Картинке не хватало светотеневых оттенков. Элементы сливались друг с другом в одно сплошное и целое. Определить, где среди зеленого бесчинства его зеленые хозяева, сразу не удавалось. Замерший экран напоминал задание на внимательность из детского журнала, где на разрисованной волнами страничке предлагалось отыскать десять дельфинов.

– Живописно там у них, свежо! – с удовольствием созерцателя сказала Катя, – всё стало зеленым, особенным, насыщенным… а это что?

Девушка показала на высокий постамент, на верхушке которого лежало нечто золотое и полукруглое. Кате подумалось, что эта странная извилина ей напоминает что-то хорошо знакомое. Она вынуждено присмотрелась и не смогла уже отделаться от понимания, что видит поразительное сходство золотой штуковины со своей же частью, которая в инопланетном изображении была несколько гиперболизирована, но от того не теряла своего замысла.

– Что это, Катя? – растерянно спросила Сима.

– Алтарь, – Катины мысли достигли самой сути, – а это, – её палец уперся в зеленые тела, стоящие на коленях возле громадины и двоих, что лежали ничком с опущенными в пол лицами, – поклонники.

Те, кто стоял, простирали кверху руки. Туда же были обращены и их взоры, и искаженные мольбой лица. Лежали на полу, как было видно, не просто так: тела были напряжены и согнуты. Все участники священной пантомимы умоляли и ожидали какой-то особенной благодати, которая вот-вот должна на них снизойти и так успокоить.

– Это мяч для регби, – уверенно сказала Катя, решив не травмировать и без того встревоженную начальницу, – освоили. Может, турнир какой у них? Теперь вон награждаются.

Сима увеличила масштаб.

– Хорошая игра, контактная: пробуждает волю, силу, дух! – настаивала Катя, – глядишь, побегают, мышц нарастят, повыносливее станут, покрепче.

– А играют они в парке каком-то? – Сима с интересом разглядывала зеленые кусты, – Катя, – выкрикнула она, посмотри.

На экране желтела лежащая на боку лейка. Она покоилась между грядок, возле огородной тележки, из которой выглядывал клубничный саженец, и была настолько однозначна и мила, что думать о том, что заросли позади Яши – простая декорация, уже не получалось. Дачный символ внес окончательную ясность: зелень за генеральской спиной – самая настоящая, выращенная гуманоидами.

– Катя, дай-ка сигарету, – попросила Сима. Закурила, тут же закашлялась, но курить продолжила. Катя затараторила:

– Обжились ребята, уютнее стало, душевнее. Яша другим стал. Смотрите, рот кривой, – девушка ткнула в перекошенное зеленое лицо, – такой рот специально не сделаешь, такой рот – венец большой работы. Такие рты, Серафима Андреевна, только у талантливых и смелых.

Сима закивала.

– А руки? Вы посмотрите на его руки! – Катя с удовольствием рассматривала длинные пальцы и сложенные у груди кисти. – Что он говорил?

– Он пел.

– Он пел! Понятно Вам?

– Выиграли чемпионат по регби и поют, – дернула плечами Серафима, – пошли работать.

Женщины встали, отошли.

– Серафима Андреевна, сливу будете? Я намыла. – Катя протянула тарелку и спохватилась, отодвинула её, но было уже поздно.

Сима растерянно покосились на компьютер и изменилась в лице.

– Слива! Надо же… разгадали!

Танец танго

– Говорю вам, Исаак Михайлович, слива! – Сима ходила по кабинету начальника, – золотая слива!

Усатый начальник Серафимы Андреевны – важный, серьезный человек лет пятидесяти пяти – сидел как гора: прямо, с напряженной спиной. Он безупречно делал вид равнодушного и спокойного профессионала, хотя произошедшее будоражило его воображение и требовало незамедлительного вмешательства.

– Удивительное дело, Серафима Андреевна, не находите? Молчали полгода, а тут на, объявились! Уж и думать про них забыли, а они возьми да позвони! Вы можете это объяснить?

Сима отвернулась.

– Да еще с чем объявились! – начинал возмущаться Исаак, – ладно бы еще про погоду, мол, как там ваша изоляция? А они вон что демонстрируют! Поклоняются! Что на это скажете, госпожа Гордеевская?

– Ах, Исаак Михайлович, Ваши подозрения, – всплеснула руками Сима не оборачиваясь, по-прежнему глядя в окно, – выговариваете мне, как будто я провоцирую их на подобное!

– Ну, Вы или не Вы, это мы узнаем, – хмурился начальник, – чья была идея – объяснить им понятие любви на примере фрукта?

Сима опустила глаза. Исаак поймал её отражение в окне.

– Даже так, – удивленно протянул он, – ну, от Вас я такого никак не ожидал!

– Вы дали мне возможность решать самой!

– О чем жалею!

– Вы поддерживали меня!

– Не придал значения ерунде! – махнул рукой Исаак.

– Любовь – ерунда? – воскликнула Сима, повернулась к шефу и заговорила быстрее и сбивчивее, – кто же знал, что всё так… мы и так… а они вон…

– С чего всё началось, Серафима Андреевна? Вспоминайте! У них была одна забота: поесть. Отчего они захотели еще и почувствовать? И как вышли на то, что поняли про особенные эмоции? – заводился Исаак.

Сима дернула плечами:

– Атмосфера, – объяснила она, – на Земле всё о любви и всё для любви!

– Да? Надо же, вот так, значит! Прекрасная гипотеза. Исследуйте, – злым голосом процедил начальник.

– Не думаю, что всё у них всерьез, Исаак Михайлович, но не доложить о случившемся я не могла.

– Зря, Серафима Андреевна, всё очень и очень всерьез.

– Нет, это всё так, – махнула рукой Сима, – попытки, пробы что-то понять.

– Они вырастили сад, они научились заботиться. Это, на Ваш взгляд, несерьезно?

– Не вижу в этом ничего плохого.

– Пожалуй, Вы недооцениваете их и не понимаете, к чему приведут их новые знания. Я расскажу Вам, доктор Гордеевская. Вы всегда были разумной и осторожной.

– Что бы Вы ни говорили, это лишь гипотеза, – продолжала стоять на своем Серафима, – ничего из этого не получится, уверяю Вас…

– Молчите… молчите, – затряс головой Исаак, – Вы не понимаете, к чему всё идет. Они научились заботиться и любить, но не поняли остального…

– Исаак Михайлович, послушайте…

– В кратчайшие сроки нам нужно пресечь их нетерпеливые попытки, иначе… катастрофа. Через месяц на земной орбите выстроится очередь из космолетов, и на этот раз прилетят не двадцать пришельцев, а тысячи. И все они будут жаждать любви и предлагать землянам заботу. Сможем ли мы противостоять им? Нет, не сможем.

– Так что же в этом плохого?

– Вы не понимаете? Всё это небезопасно, страшно. Они не знают об уважении, о праве выбора и о том, что, кроме любви, есть нелюбовь и это точно так же нормально и правильно, как и любовь! Им надо знать еще множество всего, прежде чем вновь стать нашими гостями.

Сима отшатнулась, растерянно оглядела Исаака, затихла. Она обхватила себя руками и, обессиленно сев в кресло, тихо сказала:

– Да, Вы правы… еще множество всего.

– Что с Вами, Серафима Андреевна? – встревоженно спросил начальник, – с тех пор как зеленые пришвартовались в нашем дворе и высыпалась на лужайку, Вы сама не своя! Да, да, – поспешно добавил Исаак, – это событие для всего мира, но зачем же принимать всё так близко…

На рабочем начальственном столе загорелась лампочка, послышался тихий треск, а затем суровый, чуть уставший голос:

– Что стряслось, Исаак Михайлович? Мне доложили о прямом подключении с внеземной расой, тогда как в институте действует четкая инструкция режима ожидания для всех контактов. Кто нарушил предписание? Доложить!

– Лев Константинович, – Исаак округлил глаза, – разрешите лично?

– Жду, – послышалось в ответ, и динамик отключился.

Исаак пожевал губами.

– Я вынужден, Серафима Андреевна, – печально ответил он.

– Да, да, я понимаю. Моя вина.

– Вам не стоит беспокоиться: Лев Константинович ценит Вас, считает Вас гордостью института и никогда не примет решения, которое бы Вам навредило.

Сима равнодушно пожала плечами.

– Говорите как есть, не защищайте. Я виновата? Значит, так. Я готова к ответу.

– Не переживайте Сима, – Иса поднялся, – Лев Константинович благоразумен. Сейчас главное – безопасность землян. Встретимся позже.

Начальник вышел из кабинета первым, следом побрела и Серафима.

– Что я натворила, – рыдала Серафима, – всех подвела: Ису подвела, Землю подвела, тебя, Катя, подвела, – она махнула рукой, – что будет, а? Чего ждать?

– Серафима Андреевна, – Катя порхала вокруг дивана, где, уткнувшись в подушку, заливалась слезами начальница.

Сначала Катя пыталась остановить поток её бессвязной речи и расспросить о произошедшем, но Сима только всхлипывала и ничего не могла объяснить. Судя по скорбному выражению лица и напавшей икоте, случилось что-то непредвиденное. Её вид выражал какую-то глубокую думу и горестное изумление, подталкивающее к мысли, что Симу требовалось спасать. Катя, однако, решила со спасением повременить и дать начальнице как следует порыдать, поскольку поплакать для женщины всегда полезнее, чем сдержаться.

– Зачем всё так, Катя? – неожиданно резко и внятно спросила начальница и вновь завалилась на подушку.

– Может, к лучшему, – Катя погладила Симу по плечу, – все к лучшему, Серафима Андреевна.

– Катя, – выкрикнула начальница, – что теперь будет? Это я, я виновата… голову потеряла. Безумство. Зачем? Кто он такой? На Земле счастье не смогла найти, а там оно меня как будто ждет? Дура, ну и дура!

Обессиленная Катя опустилась на стул.

– Не слушай меня, не слушай! – испугалась в свою очередь Сима, – одно знаю всё теперь переменится. Бога просить, чтобы не война…

– Что Вы говорите? Какая война? – Катя вскочила, кинулась к столу. Открыла рывком ящик, схватила бутылек, подбежала к раковине.

– Держите, – Катя протянула Симе стакан, – пейте!

Сима не глядя выпила.

– Я, когда той осенью про сливу распорядилась – радовалась, помнишь? Думала, вроде как и не обман – вроде как ребус. Пусть, думалв, помучаются, поразмыслят, что к чему, а они?

– А они?

– Сад вырастили, значит, забота! Катя, забота!

– Это да: поди в огород с равнодушием – вымрет всё.

– А у них буйствует. Это как надо землю любить, чтобы так цвело? Ты видала ту клубнику? А смородину?

– Серафима Андреевна, вот и не плачем уже, да? – Катя села на диван и тряпкой, которой протирала приборы, промокнула Симе глаза.

– Полежите, полежите, не вскакивайте, – нежно бормотала Катя, укладывая Симину голову себе на колени.

– Я, когда увидала его, помню, смеялась. Думала, чудик зеленый, пришелец, а как глянула ему в глаза – пропала, – шептала Сима, – космос… А он, помнишь, Кать? Что такое любовь спрашивал, как понять её? Вот зачем ему это?

– Так понятно для чего, Серафима Андреевна! – брякнула Катя, – разобраться! Как без любви личностью стать?!

– Только что так, – Сима дернулась.

– Не было бы на то причин, стал бы он интересоваться? Значит, чувствовал что-то, – быстро добавила девушка и уложила голову начальницы обратно.

– Каких причин, Катя? Что чувствовал? Всё им интересно, всё нужно! Вспомни, как они пельмени ели, как в домино играли, а рыбалку? Всё мечтали ландыши увидеть и радугу, а весны не дождались. Всё им было в новинку, всё в радость… так и тут.

– Так, да и не так, – уверенно говорила Катя, – не про интерес тут – про другое.

– Нет другого, – дернула плечом Сима, – всё это так, проба. Мы же их сами и спровадили, вот они и стараются! Только что мне его возврат, если сил в нем нет ни к признанью, ни к шагу важному.

– Так мы сами всё узнаем! – улыбнулась Катя, – пойдемте к Жоре, она сейчас кофе выльет, всё расскажет!

Сима подняла голову, попыталась улыбнуться и встать.

– А то и правда! К Жоре, да… она же всё увидит, да? Все скажет!

– Ну конечно! – обрадовалась Катя, – не плачем, мы уже не плачем.

Жора была полной женщиной лет пятидесяти. Она носила поварской халат и бусы. Халаты у нее были одинаковыми, белыми и облегающими, а вот бусы каждый день менялись.

То на её груди лежали крупные бусины красного цвета, то зеленого, иногда золотая цепочка. С мочек свисали тяжелые серьги, а пальцы разукрашивались перстнями.

Глаза её были синими, а волосы – цвета пшеничных колосьев перед самой жатвой, в конце осеннего коса. Она часто улыбалась, но не смотрелась веселой – напротив, казалась внушительной и смелой, особенно если рядом с ней кто-то был. Все сотрудники считали её надежной и спокойной, поэтому к ней всегда стремились и постоянно толпились возле.

По паспорту она значилась Евгенией Михайловной, но имени своего не любила и всем запрещала его вспоминать. В институте главный повар считала себя просто главной, важнее прямого своего начальника Исаака, которого, несмотря на пост и возраст, считала если не сыном, то двоюродным братом, которого следовало опекать.

Она заведовала институтской столовой, хотя сама место службы именовала рестораном, и никак иначе.

Её все знали и относились к ней с уважением, иногда побаиваясь того, чем она владела. А владела она способностями, которые по-свойски называли ясновидением, хотя сама Евгения Михайловна называла свои навыки житейским опытом. Впрочем, иногда Жора с большой охотой отбрасывала скромность, особенно если дело касалось вопросов личных, где не обойтись без специфических знаний.

Прогнозы её, к удивлению, сбывались и вообще были на редкость воодушевляющими.

– Жора, беда, – прошептала Катя, подойдя к её большой белой спине, но Жора пересчитывала куриные яйца и на Катю не обернулась.

– Любовь у нас, – продолжила Катя тоном тревожным, как будто сообщила о пришествии.

– И у нас, – буркнула Жора и продолжила, но махнула подбородком в сторону стульев. Катя присела, усадила смущенную Симу, которая поджала под стул ноги и побледнела еще больше, став подходящим продолжением белесого интерьера.

– Ох, Серафима Андреевна, – всплеснула руками Жора, – я Вас не приметила!

Повариха засуетилась, налила чая, достала откуда-то из-под полки маковый рулет.

– Катька-то бегает сюда, я и решила: опять она про Владика, а тут не про Владика, – Жора внимательно рассматривала Симу, та от Жоры отворачивалась, смущалась.

– Случилось чего? – участливо спросила повариха. Тон её был такой, что было сложно не ответить, но Сима молчала, продолжая мяться.

– Случилось, – ответила за нее Катя, – надо нам разузнать об одном, будто чувства у него, а как по правде – неясно. Сама знаешь: они горазды мести, а как сблизишься, так и все, беда: то не так, это не так, туда не ходи, дома сиди…

– Ну, Катя! – упрекнула её Сима, – мы не про то!

– Про то, Серафима Андреевна! Все они такие, с любого континента или… – Катя ткнула пальцем в потолок.

– А Ваш откуда? – с интересом спросила Жора, доставая турку, – оттуда, что ли? – Она махнула наверх.

– Да, – Катя понизила голос.

– С шестого, что ли? – допытывалась Жора, насыпая кофе.

– Выше!

– Ба, – поразилась Жора, – да неужто сам…, – женщина закрыла рукой рот, – надо думать, надо думать. Серафима Андреевна – женщина умная, видная… ей только со Львом Константиновичем и можно… и нужно, – добавила Жора и водрузила турку на газовую горелку.

– Ой, молчите Жора, – Сима залилась слезами, – молчите.

– Вот, видала? – с укоризной спросила Катя, – и так с утра!

– Ну ничего, ничего, всё сейчас разузнаем, а то ходит гусаком, очки напялил, не поздоровается. Наш-то Иса как родной, а тот – индюк индюком, одно имя ему – профессор! Да если бы не работала тут Серафима Андреевна, где бы он был?!

Сима зарыдала в голос.

– Вот дела! Это что же, в гляделки играет, а до дела не доводит? – нахмурилась Жора.

– Какие гляделки? – растерялась Сима.

– Ой, да ладно, а то никто не видит, как Лева смотрит на Вас, Серафима Андреевна, – Жора подмигнула.

– Как? – еще больше поразилась Сима.

– Смотрит как на свою, не оценивая…

– Да? – удивилась Сима.

– Она всегда такая? – зашептала Жора притихшей Кате.

– Да не знаю, Жора, не знаю… как сменили её, – тихо ответила та, – видать, давно крепится, и тут как прорвалось. Места себе не находит!

Жора достала коньяк.

– Знаем, отчего нервы. А ну-ка, – Жора разлила алкоголь и первая же отхлебнула, – давай… лечебное.

Сима безропотно выпила, откусила рулет.

– Ну вот, – улыбнулась Жора и сняла с огня кофейник, – давай-ка локти со стола, – скомандовала она и поставила перед Симой на блюдце тоненькую фарфоровую чашку.

– Жора, это что там? Всем дают? – в раздаточное окошко заглянула мужская бородатая голова лаборанта Саши. Он озабоченно смотрел на бутылку конька.

– Папаша, не видишь? Занята! – прогремела Жора, с силой захлопывая окошко, – поди вон… Люда, выйди в зал!

– Сашка, – грустно сказала Сима, – он же пилотом был, летал. А потом запил.

– Теперь тоже летает, – отмахнулась Жора, – ты давай, о своем думай, мне мысли твои нужны. Думай и пей.

– Залпом? – зачем-то спросила Сима.

– Это как угодно, только правой рукой возьмись.

– Ох, до чего дошло, – морщилась от горького кофе Серафима.

– Все мы туда ходим, – успокоила её гадалка, – ходим, и возвращаемся, и снова ходим. Человеческая природа, Серафима Андреевна, ничего не сделаешь, так задумано.

– А если… а если не человеческая, Жора? – громко сказала Сима, – если он другой! Не такой, как мы!

– Все мы так поначалу про них. Ах, он другой, он не такой, он меня любит, он настоящий… а как поживешь с ним, как рассмотришь… всё одно, – со знанием дела говорила Жора, – надо умных выбирать, девоньки… все они одинаковые, а с умным хоть поговорить. Ну давай уже, переворачивай.

Жора отобрала перевернутую чашку, застыла.

– Ох и Лева, а еще профессор, – ухмыльнулась Жора, разглядывая непонятные разводы, – как молодой, а? Глянь-ка, – она ткнула малиновым ногтем в непонятный кофейный завиток.

– Катя, что делать? – Сима загородила рукой рот.

– Пусть, пусть, главное – мы знаем? о ком она, ей-то зачем?

– Ну что скажу, Серафима Андреевна, – странно как всё у Вас, непонятно: будто пара вы и как будто не пара! Это, знаете, когда бывает? Когда люди из разных… из разных …

– Миров! – брякнула Катя.

Жора сморщилась.

– Наверное, и так. Я и говорю: Лева – важный гусь, ходит, как будто нет вокруг никого, других не видит, словно в космосе живет, на всех с презрением, как не люди вокруг, а муравьи. Но внутри него буйство! Грустит Лева невероятно и как будто ищет выхода, но куда выйти хочет – не понимает. Тыкается, тыкается, как примеряется. Не знала бы я о Леве, подумала, студентика глядим, а не орденоносца. Вот мужики! Что ему стоит на этаж спуститься? Пять минут, и всё. Он же себе нафантазировал, что между вами бесконечность и одолеть эту бесконечность ему не под силу.

Одно слово – дурак. В лифт бы сел, доехал, двери открыл и вот она, любовь, а он – нет, ищет сложностей… как странник этот, как его?

– Дон Кихот, Жора, – спокойно ответила Катя.

– Вот-вот, одного села пахари, что Дон твой, что Лева: мечтой живут!

– А что он чувствует ко мне? Как относится? – осторожно спросила Сима.

– Будто это не Лева наш, у которого две жены за плечами, а студент, который, что к чему, еще не знает. Растерянный он, никакой отваги, трусит и как будто надеется на что-то, но и не верит.

– А любовь? – спросила Катя, – есть в нем чувства-то?

Жора нахмурилась еще серьезнее и, показывая на кофейную волну, уверенно сказала:

– Серафима Андреевна, есть такие люди, которые не знают, что такое любовь… вот Лева наш из таких … он полон надежды, и только.

Сима отвернулась.

– Желанием, говорю, полон, – громко сказала Жора, заметив на Симином лице полную безнадежность, – желание – это потенциал!

– Потенциал, Жора? Для чего?

– Для крепкой пары, Сима!

– Значит, нет любви, – Сима снова заплакала.

– Сегодня нет, так завтра будет. Все они одинаковые, Сима, все как один!

– Нет любви, – Сима грустно покачала головой, – простите меня, пойду.

– Серафима Андреевна! – Катя вскочила следом.

– Оставь её, – остановила девушку Жора, – пусть проревется, бабе надо.

Сима вышла. Женщины остались вдвоем. Помолчали.

– Так можно и доканаться, – с неудовольствием сказала Жора и поставила в раковину кофейную чашку.

– Пойду я к ней. – Катя встала.

Евгения нахмурилась, стала сердитой, гневной.

– А ты чего молчала, Катька? Знала всё и помалкивала?

– Так если бы она мне рассказала, – выкрикнула та обиженно. – Всё втихую, всё молчком.

– Иди к ней, – махнула Жора, – Иди. Знаю, я что делать!

Катя вышла.

– Иди к ней, иди, – продолжала бубнить повариха. На коленки оперлась, рукой нырнула в глубь тумбы, пошарила глубоко в шкафу.

– Куда вы без меня. Тьфу, девки, одно название, ничего сами… ничего. Да где ты есть? Салфетка моя красная. – На пол полетели белая скатерть, полотенце, накидка на стул.

– Вот же, – Жора вытащила ярко-красную ткань и, повесив её на плечо, поднялась.

– Прости, господи, прости, господи, – скороговоркой зашептала Жора и, открыв кран с холодной водой, подставила под струю ладони.

– Прости, господи, прости, господи, – умыла лицо и шею, распахнула навесной шкаф и достала соль, сахар и муку, а потом перец горошком и куркуму.

– Ничего, это ничего, разок всего, – приговаривала она, – любовь такая, вот ведь! Им хорошо, сладят. А то мыкается девка одна, да и он бобылем, всё хорохорится, как молодой.

В миску разбила яйца, подмешала к ним сыпучие. Ткнула в кнопку радиоприемника – заиграло танго. Повариха встрепенулась: подбородок подняла, веки расслабила. Образ получился достоверный, живой.

– Станцевать бы, – с тоской промямлила она и покосилась в угол на туфли, – так и что? Муза я или нет? – воскликнула Жора и воткнула пухлые ноги в тугую обувь. Только потом достала сковороду и шлепнула её на газ.

Вылила содержимое миски на разогретый металл, наклонилась к тесту и начала ему о чем-то с жаром шептать.

– Чудишь, Жорик? – раздалось за спиной, но Жора не дернулась, как стояла ко входу круглым белым задом, так и осталась, разве что ноги переминались с частотой музыкального такта, раскачивая пятую точку.

– Рефелю кофе завари и неси полдник, – распорядилась она, застилая поднос красной салфеткой, – печеньице подай-ка… красиво сделаю.

– Лев Константинович, – Серафима зашла в кабинет, – вызывали?

Доктор Гордеевская выглядела хорошо, взяла себя в руки: голос не дрожал, взгляд был спокойный, ровный. Трепетали только губы, словно хотели что-то произнести, но не могли, но женщине так даже к лицу: вроде как сказать готова, но раздумьях.

– Проходите, Серафима Андреевна, – ответил Рефель, привставши с кресла и указывая Симе на стул.

Лев Константинович – главная персона в институте.

Важный человек, умный, немногим старше Симы, но приставками к своей фамилии многократно превзошедший многих, даже самых именитых.

Серафима подошла. Лев бегло окинул взглядом, хитро прищурился.

– Давно хотел спросить, Серафима… Вы полячка?

Сима вопроса не ожидала. Села на стул, как ей показалось – неловко шлепнулась (на самом же деле, изящно присела).

– Да.

– Мммммм, – промычал Лев Константинович, – моноэтническая?

Сима опустила взгляд.

«Ах, посмотрите-ка на нее», – подумал Лев, а сам, тряся уличительно пальцем, ничего не сказал.