Текст книги "Слива любви"

И Роман Андреевич Регину поддержал! Он тоже швырнул ручку, а потом уже окончательно вышел из себя и послал «доктора Дулиттла общаться в поле, раз ему всё понятно, потому как с людьми найти общий язык у него не получается», и Вавилонов тому яркий пример. Пиджаки позорно бежали, бормоча на ходу то ли извинения, то ли благодарности. Степан удалился молча, в задумчивости.

Казалось бы, еще одной встречи быть не могло, однако Степан проявил удивительную настойчивость. Он позвонил Регине с требованием новой аудиенции, заверив, что готов наконец объяснить секретную методику и этим устранить возникшее недоверие.

И вот вновь пять пар ясных глаз честно смотрят на Вавилонова, а шестые, по центру, принадлежащие Степану, светятся особенной беспорочностью.

– Я так понимаю… Вы собираетесь замычать? – абсолютно серьезно спросил Вавилонов, – с радостью выслушаю!

– Мычать я не буду, хотя мог бы… да и не поймете Вы, – высокомерно заявил Степан, как будто владел не коровьим, а минимум санскритом.

– Я достаточно опытен, – не дал ему зазнаться Роман Андреевич и без иронии добавил: – Прошу Вас.

– Вы не верите мне, – разочарованно протянул Степан, – понять можно каждое живое существо, самое главное – этого хотеть!

– Любое? – без тени улыбки спросил Роман Андреевич, косясь на Регинин букет и летающую над ним муху.

– Любое! – подтвердил Степан, – иной раз смотришь корове в глаза и понимаешь её мысли даже без единого звука. Вот Вы когда-нибудь смотрели коровке в глаза?

– Не приходилось, – признался Вавилонов, чем заслужил взгляд, полный сострадания, как будто был он человеком, упустившим в своей жизни что-то основополагающее, почти сакральное.

– Корова, Роман Андреевич, – источник жизни. Есть корова – есть жизнь, нет её – смерть! Понимать животное – необходимость. Поймешь корову – жизнь поймешь! – объяснял Степан свою незамысловатую, но свежую истину, – а если понять, что нужно корове для лучшей жизни?

– О! – воскликнул Вавилонов.

– То-то, Роман Андреевич. Я призван к этому! Это моя миссия, мой путь и истина! – серьезным тоном пояснял Степан.

– И на обретение истины вы хотите 5 миллионов долларов, верно?

– Разве это цена? – вместо ответа воскликнул Степан, – даже стыдно платить жизни за суть…

– Аааа, – протянул Вавилонов, наблюдая, как муха уселась на красный цветок, – я так понимаю, за миллион Вы истину не познаете?

– Не может быть и речи, – отмахнулся Степан, – смысл сущего – вершина всего! Торговаться с подлинностью не имеет смысла.

– Так-то да! Да, Регина? – обернулся на помощницу Роман Андреевич.

– Расскажите-ка, о чем Вы с ними беседуете? – просияла та под взглядом начальника.

– Да, расскажите! – поддержал её Вавилонов.

Степан вынул папку наподобие диплома: такую же яркую и с золотыми буквами на обложке.

Вензелями были выведены три буквы: «КРС», а ниже надпись: «Эпизод 2».

– Любопытное название. Вам Лукас помогал? – не сдерживая смех, уточнила Регина.

Вавилонов расхохотался и, в восторге обернувшись к ней, беззвучно зааплодировал.

От неожиданной радости Регина дернулась. Послышался грохот бьющегося стекла. На полу, возле её ног, лежали черные осколки и зеленые стебли цветков. Над инсталляцией кружила муха.

Вавилонов кинулся на пол.

– Регина, срочно, – крикнул он, – идите к рыбкам в дом, – босс кивнул на большой аквариум, – спасите их.

– Рыбок спасти? – Регина подскочила.

– Их не спасти. Цветы спасайте! – выкрикнул Вавилонов, наблюдая за усевшимся на пестрые листья насекомым, – в воде их жизнь!

Кто-то из гостей несдержанно хмыкнул, но сразу прикрылся кашлем.

Регина взялась за стебли. Она опустила их кончики в воду и придала лицу выражение такой искренней невозмутимости, что ни у кого не возникло сомнений: то, что сейчас случилось, совершенно обычно. Её хладнокровие, однако, не помогло уняться левому глазу, который предательски подрагивал, и, если бы не очки, дрожь была заметна всем.

– Так и стойте! – оценивающе пригляделся к ней Вавилонов и, усевшись, углубился в коровьи диалоги. С увлечением он перелистывал страницы: брови его задирались то кверху, то опускались на глаза, губы вытягивались трубочкой и поджимались обратно. Гримасы выглядели пугающе.

Вряд ли кто-то из гостей смог бы предположить, что за этими ужимками скрываются размышления и что Вавилонов – особенный человек, умевший думать параллельно со всеми прочими действиями.

Этому навыку Роман Андреевич обучился еще Ромкой, во времена первых попыток чтения. Он заметил, что авторский голос букваря не перебивает его собственный, живущий внутри. Этот голос сопровождал его с трагического момента, когда маленький Вавилонов чуть не стал жертвой деревенского индюка.

От сильного испуга Ромка замолчал на долгий месяц. Именно тогда, в этот месяц шоковой немоты, он овладел таинственной способностью громко думать, еще не зная, что способность эта – особенная.

Следующие десять лет он был убежден: подобно ему умеют все, но чем старше он становился, тем больше просилось другое объяснение: люди себя не слышат. К тому времени, как Ромка стал Романом, ему было достоверно известно: он умеет думать так, как другие не могут. И здесь надо бы отличить его от всех, обнаруживших в себе какую-нибудь уникальную особенность, – Вавилонов не застыдился и не принялся разбираться, что с ним не так. Он решил, что не так – с остальными и стыдиться нужно именно им.

Может быть, эта непохожесть на всех и уверенность в собственной правоте наградила Романа Вавилонова особенной силой, способной увеличить этот разрыв и поселить его в итоге на шестьдесят восьмой этаж, подальше от всех, кто не наладил контакта с самим собой.

Читая коровий «диплом», Роман Андреевич размышлял о том, как бы поскорее остаться одному и кое с чем поэкспериментировать. Это что-то было, на взгляд простого обывателя, так обычно и невзыскательно, что навряд ли могло заинтересовать собой хоть кого-то, не говоря уж про взыскательного и всего повидавшего Вавилонова.

Однако новые правила, которые он принял, велели хвататься как раз за то, что кажется на первый взгляд невзрачным или даже нелепым, с тем чтобы отыскать в этой глупости подлинную красоту. Ведь гармония, по словам гуру Джинхая, существовала во всем.

Осмысленно ли или в порыве свободного поиска, но он выбрал из всего пестрого самую простую точку и завладел ею, как ключом к своей собственной цели – любви.

Долистав коровий «диплом», инвестор небрежно бросил папку на стол и с удовлетворением, похожим на то, какое озаряет изобретателя, но и не без нотки усталости, которую придают голосу большие деньги, произнес:

– Кино!

– Кино? – переспросил коммерсант.

– Да! У вас для этого есть всё! Герои, сюжет, диалоги… снимайте! Покажете мне проект наглядно, и, даю слово, мы решим Ваш вопрос положительно!

Степан замялся. В надежде на помощь он обернулся к соратникам.

– Ну же? – давил Роман Андреевич.

Он беспокойно заерзал и с тоской обернулся в окно, на город, который часто осматривал в моменты глубоких раздумий, убежденный в том, что безграничный вид с шестьдесят восьмого этажа помогает ему мыслить так же безгранично.

– Время, – Вавилонов крутанул стоящую на столе двойную колбочку песочных часов, подаренных ему Джинхаем со словами: «Не допускай воровства. Каждая крупинка – ценность».

– Идет! – наконец согласился Степан и потянулся к Вавилонову.

– Что ж, «Эпизод второй», – весело подытожил тот, пожал протянутую руку и первым встал.

Шеренга потянулась к выходу.

– Вот урод, – прошелестел Степан уже в лифте, – чья была эта дебильная идея с говорящими коровами?

– Твоя, – таким же шепотом отозвался стоящий возле Степана высокий парень.

– Что там было написано?

– Я читал?

– Кто писал?

– Наняли кого-то, – пожал плечами тот, – велели писать живо, интересно, как в жизни.

– Живо, – зло отчеканил Степан, – урод.

* * *

Вавилонов сидел в кресле и смотрел из окна на город. Иногда он поворачивался к экрану, к слезливой мелодраме, и сразу же, с неудовольствием человека, которому демонстрируют несправедливость, отворачивался обратно.

– Ну же, – изредка вскрикивал он, видя, что влюбленные никак не находят сил для важного шага.

В руках он держал пиалу с растаявшим мороженым, сладкой жижей. Около Вавилонова стояла трехлитровая банка с водой, из которой торчали многострадальные георгины. Он касался их взглядом каждый раз, отворачиваясь от фильма к окну, а возвращаясь глазами к экрану, видел мушку, которая за много часов так и не покинула своего цветочного прибежища.

Роман Андреевич, заметивший в её поведении одному ему понятную особенность, казалось, был этому рад, как какой-нибудь энтомолог в отпуске, когда заниматься работой не нужно, но всё внутри бунтует против праздности и при виде насекомого, обостряется, профессионально рвется.

– Видеть красоту, – бубнил изредка Вавилонов, вспоминая записи в блокноте, и вновь рассматривал Беатрис и Диего и их любовные «танцы».

Вавилонов несколько раз протягивал к цветам пиалу и делал в воздухе призывный жест, но муха, словно бразильская Беатрис, медлила и к Роману Андреевичу не шла.

– Гордая, – хмыкал Вавилонов.

Бразильское «мыло» продолжалось: герои рвали и метали, Роман Андреевич хмурился.

– Что же ты делаешь? – выкрикнул Вавилонов в экран и досадливо ударил кулаком о край стола, – это надо так лгать!

От удара банка миллиметрово подвинулась, мушка заметалась и разразилась визгом, что на её языке могло означать что угодно: от мольбы до матерного негодования. Вавилонов подставил ей пиалу. Муха уселась на фарфоровый край.

– Провокация, – прищурился Вавилонов, довольно разглядывая насекомое, казавшееся ему необычным, на самом же деле, ничем не отличавшееся от тысячи точно таких же черных городских мух.

Насекомое двигалось по сладкому краю и потирало лапками, но, заметив Диего, остановилась.

Взаимоотношения у героев по-прежнему не складывались.

– Тупой, да? – пробурчал Вавилонов. Муха зажужжала.

– Я и говорю, – кивнул Вавилонов.

По экрану поползли титры. Вавилонов закатил глаза.

– Отчего всё так несправедливо? – досадливо прошептал он, – почему всё сложно? Для чего так задумано?

– З-з?

– Именно! – импульсивно откликнулся Роман Андреевич, – верно говоришь! Все думают вот она любовь – руку протяни. И ты тянешь – тянешь, а не любовь это… имитация. Понимаешь?

Муха взлетела, закружилась, села обратно и тревожно загудела.

– И у тебя так же? – улыбнулся Роман, – а знаешь, что самое любопытное? Все её ищут, ждут, перебирают, отбрасывают и вновь примеряются. И я такой же. А китаец мой говорит: тут она, – Вавилонов ткнул себя в грудь, – внутри! Не хватит жизни это понять. – Вавилонов улыбнулся. – И я всё ждал её… ждал, менял, требовал себя любить, отгонял недостойных, искал ту, находил иногда… а опять не то! Не то! Понимаешь?

Муха переместилась на подлокотник Вавилоновского кресла.

– Знаешь, – зашептал Вавилонов, – я однажды был безответно влюблен! Да, представь себе, – он вскинул брови, – томился, смотрел на неё и мечтал. Помню, тогда думал: вот она – настоящая любовь. И что?

Мушка загудела вопросительно.

– Что, что? Добился, – разочарованно ответил Вавилонов и махнул рукой, – да что про это… не то, всё не то…

Муха промолчала.

– Знаешь, как хочется? Чтобы внутри стало тепло и тихо, – Роман улыбнулся, – наверное, так бывает, когда любит прекрасная женщина – преданно и навсегда, и ты её так же, навсегда. Никуда больше не надо, никуда больше не тянет. Так бывает?

– З-з, – ответило насекомое.

– И я верю!

– З-з.

– Нет у меня никого! – воскликнул Роман и тише добавил: – Ну как нет, вон их, – он махнул на окно, – взвод. Все как одна, преданные, верные, понимающие, готовые на всё! Неинтересно. Я проснуться хочу, – возбужденно говорил Вавилонов, – и не спать больше! Жить! Меня Романом, кстати, зовут.

– З-з, – отозвалась муха.

– Красивое имя. Это кто – мама или папа придумали?

– З-з.

– Красиво, Ангелина – ангел, – нараспев произнес он.

Муха промолчала.

– Хочешь что-нибудь?

– З-з.

– Ну, если захочешь, скажи… Сама из Москвы?

– З-з.

– В Сочи хорошо, море. Школу там заканчивала?

– З-з.

– Ааа, и на кого?

– З-з.

– Серьезно? Ничего себе! Играешь где-то?

Тишина.

– Ну, не хочешь – не говори. Знаю, всё знаю, молодым артистам сложно. Всё через одно место.

Муха перелетела на другой подлокотник и по-мушьи завизжала.

– Нет, что ты, я не про тебя!!! Как ты могла такое подумать! Нет же, Ангелина, ты мудрая, глубокая, ты другая!!! Я вижу! Я тебе, может, помочь хочу!

– З-з.

– Зачем ты так? – чуть обиженно спросил Роман, – просто так помочь, разве так не бывает? Ладно. Не обижайся, я же не то хотел…

Муха замолчала.

– Пойдем отсюда, шумно тут. Посидим, поболтаем. Я знаю приличное место, тут близко. Ты ужинала?

– З-з.

– И я нет, даже не обедал.

Муха встрепенулась.

Роман Андреевич поднялся и заспешил вон. Муха сидела на его плече.

Так они добрались до лифта и, поднявшись на несколько этажей вверх, вышли в темноту.

– Роман Андреевич, – к мужчине заторопился высокий парень, – пожалуйста!

– Покормите?

– Будем рады! – учтиво ответил парень.

– Куда ты хочешь? – тихо спросил Вавилонов Ангелину.

– З-з.

– Проводи на самый верх!

– Конечно, – кивнул парень и вызвал кабину соседнего лифта.

– В ВИП нашего гостя, – приказал он лифтеру.

– Гостей, – буркнул Вавилонов, – быстрее давай, ползаете как сонные мухи!

Геля загудела, сорвалась с Вавилоновского плеча. Двери лифта закрылись, не дав ей сбежать.

– О, прости, милая, – застыдился Вавилонов, – ну, ну, – ласково приговаривал он, – успокойся.

Муха металась по лифтовой кабине.

– А так? – он вытянул ладонь с кожаным портмоне. Ангелина уселась и, кажется, удовлетворенно вздохнула. Кабина поехала вверх.

* * *

Роман Андреевич открыл тяжелую дверь с номером 1444 и прошел внутрь небольшой квартиры. Муха влетела следом.

Внутри не оказалось ни перегородок, ни шкафов, ни закутка уборной. Впрочем, это забывалось, как только взгляд добирался до ванной, стоящей по центру гостиной.

Задумка архитектора требовала смотреть вниз на город, лежа в воде и пене, а после, судя по расположению круглого ложа, продолжать созерцать городские огни из постели.

Обстановка была настолько нелепа, что, пожалуй, «смотреть на город» было единственным функционалом этой квартиры.

На специфичность апартаментов указывали еще кое-какие детали, но всё меркло, как только взгляд распознавал количество поверхностей, пригодных для любовных практик.

Геля немного полетала вдоль стен и, присев на каменный край барной стойки, зажужжала.

– Да нет! – воскликнул Роман Андреевич, – никого я сюда не вожу! Только купил! Вот, ключи забрал.

Ангелина молчала.

– Ведь мило, правда? – неуверенно бубнил Вавилонов, – смотри, зеркальце, – он кивнул на потолок, – нравится?

Ангелина не отвечала.

– Спальня тоже здесь, – Вавилонов кивнул на огромную кровать, – оставайся! Ну что ты ночью поедешь в свои ебе… на ВДНХ? Завтра отвезу.

Ангелина негромко загудела.

– Давай-давай, ну правда, ночь-полночь, – Вавилонов присел на край кровати, – я полежу немного и пойду, ладно? – сказал он и откинулся на подушки.

– Хорошо, спокойно, – бормотал Вавилонов, – никогда так не было… а может, было, да всё смешалось. Может, и было. Много всего было, и не было ничего. Хорошо с тобой… знаю тебя, словно самого себя… ничего чужого… не с чем мириться…

Послышалось ровное дыхание. Через минуту Роман Андреевич дернулся, захлопал глазами:

– Геля, иди сюда, ну что ты там сидишь?

Мушка загудела.

– Да не трону я тебя, просто рядом со мной посиди.

Сделав кружок над ванной, Ангелина приземлилась на Вавилоновское плечо.

– Посплю немного, – Вавилонов опять мерно засопел, но через мгновение вновь дернулся.

– Какая ты красивая! – восхищенно пробормотал он, разглядывая Ангелину, – глаза большие, как вселенная… умереть в этом космосе. Смеешься? – по-доброму пробормотал Вавилонов, – хорошо как… вся ты ладненькая, маленькая… моя девочка… иди же ко мне…

Мушка проползла по шее к Вавилоновскому лицу и аккуратно поставила лапки на подбородок.

– О, милая… вот так, да…

Немного потоптавшись, муха забралась на щеку, прошлась по носу, к противоположному уху.

– О да, – стонал Вавилонов.

Геля тихо отозвалась.

– Продолжай, – прошептал Роман Андреевич, – еще…

Следующий час муха исполняла: она то вилась возле Вавилоновских ушей и громко что-то жужжала, то отлетала и врезалась в его веки и нос, то садилась на лоб, бежала до самой шеи и возвращалась к его волосам.

Роман Андреевич мычал, о чем-то тихо бормотал, потом с силой выдохнул, застонал и затих.

– Спать хочу, – наконец сказал он, – давно так спать не хотел… не мог спать по-человечески… а сейчас смогу…

* * *

– Ну во-о-от, – широко улыбнулся Роман Андреевич, – тут Гелочке лучше?

Муха сидела в маленьких качелях на маленьком зеленом газоне возле большого по мушьим меркам розового дома, который, конечно, был тоже маленьким, особенно если рядом с ним стоял Вавилонов. Ему должно было быть неловко горбиться и опускаться на колени, но, судя по его светлому, радостному лицу, он ничего подобного не чувствовал.

Странным в эту минуту казалось всё: и убранный с пола ворсистый ковер, по которому «Гелочке неудобно», и закатанные рукава Вавилоновской рубашки, и его взгляд, который не походил на взгляд серьезного человека, добившегося в своей жизни абсолютно всего и не по одному разу.

Подчиненные Вавилонову улыбались, но за спиной встревоженно спорили о его новом развлечении и о том, когда оно закончится. Мнения сходились в одном: это не продлится долго, к завтрашнему утру муха из кабинета будет изгнана. Максимум – через день.

Но и спустя неделю ничего не изменилось: розовая резиденция занимала угол кабинета, а босс продолжал заботиться о её владелице.

Главной тревогой Вавилоновского окружения стала даже не Ангелина и не то, что она была не совсем женщиной, а то, как пугающе изменился из-за нее босс. Он перестал требовать чего-то особенного. Это раньше он мог среди ночи захотеть средиземноморского и только что выловленного, американского в бета-версии или японского, настоянного на английском. Теперь все его пожелания были просты.

Никто из подчиненных не понимал главного: любовь Романа Андреевича стала следствием его духовного роста, а не наоборот. Все связывали его неожиданную простоту и доброту с чувствами.

Роман Андреевич научился с легкостью выговаривать сложные слова «пожалуйста и спасибо» и открыто улыбаться. Улыбался он теперь радостно и тепло, заставляя каждого думать, что перед ним его самый ближайший друг, попросивший денежного совета и получающий его за поучительной и смешной историей из жизни под бокальчик коньяка.

Подчиненные пугались, обходили босса стороной и не смотрели ему в глаза, как будто за этим его преображением скрывалась нетривиальная нестабильность похлеще мухи-любовницы. Старожилы подозревали в его поведении предвестие беды.

Через неделю их опасения подтвердились: преисполненный чувствами и добротой Вавилонов начал походить на православного ментора с психотерапевтическим образованием, полученным на востоке.

Познавший самого себя Роман Андреевич решил, что следующей ступенью его роста будет помощь другим, а так как мыслил он глобально, то под «другими» он понимал всех живых существ в мире.

Теперь любое общение с ним заканчивалось ценнейшим советом, которым, по понятным причинам, не следовало пренебрегать.

Кроме праведного труда, дни его были наполнены негой.

– А знаешь, чему я всегда удивлялся? – улыбался Вавилонов.

– З?

– Людям, которые помнят погоду, – захохотал он, – знаешь как: вот четыре года назад был снегопад! Всё завалило! Вот в прошлом году был дождь, всё смыло! Смешно так, да?

– З-з-з.

– Да ты что? Правда? Настоящий оползень? В Сочи?

– З-з.

Вавилонов присвистнул.

– А еще деревню люблю. Ты любишь деревню? – Роман Андреевич почти лежал в собственном кресле, – на земле запах живой. Старый лес, знаешь, как пахнет? Да откуда тебе знать. А лук? Заходишь в избу, и жареным луком в нос, и бабка руками машет, гонит луковый дух, дочка «с города» приехала, куда ей луком пахнуть… А тебе пять, и ты бежишь к бабке, обнимаешь её, а она можжевельником по свечке – машет им, и машет, а потом тебе его дает, маши, мол, чтобы облако можжевеловое было всюду, а тот дымит, ароматный… И так это вкусно – лук и можжевельник…

Муха в моменты Вавилоновских откровений замолкала, подползала к его руке, сидела рядом или забиралась на его палец, как если бы просила «продолжай» или удивлялась «надо же!».

– Дочка у меня есть, – исповедовался Вавилонов, – одиннадцать ей. Показать?

Геля придвинулась к экрану. На экране появилось изображение девочки.

– Наблюдаю за ней, – кивнул Вавилонов на страницу в социальной сети.

– З-з.

– Мамаша её – сука, – пояснил Роман Андреевич.

– З-з.

– Похожа, да. Смотри, рисует, – Роман Андреевич остановил экран на фото, – я тоже писал в её возрасте.

– З-з.

– Умная ты, Геля… знаю, всё знаю… подождать, просто подождать… ждать и надеяться, что она меня не возненавидит.

– З-з-з-з.

– Спасибо, милая. За добрые слова спасибо. Мамаша её другого мнения.

– З.

– Да, согласен с тобой, она просто дура, – засмеялся Роман Андреевич.

За беседами проходили вечера: иногда Вавилонов усаживался возле домика за ужином и с бутылкой вина; иногда лежал, упираясь головой в стену розового особняка, а порой и просто сидел на диване поблизости, но долго не выдерживал, сваливал подушки и ложился поближе к Ангелине.

Роман Андреевич был спокоен и тих, как бывает спокоен и тих знающий, что его теплая любовь точно такая же, как и у той, кто напротив.

– Вот я и дождался, – повторял сам себе Вавилонов и глупо, смущенно улыбался, – теперь можно и не ждать.

* * *

– Заносите! – крикнул Вавилонов, впуская в кабинет нагруженных чехлами и сумками парней.

– Куда, Роман Андреевич?

Вавилонов махнул рукой в угол, на розовый домик.

– Внутри шестнадцать камер, – пояснил бородатый начальник, когда его команда закончила расставлять съемочную аппаратуру.

Он протянул Вавилонову пульт.

– Сьемка круглосуточная. Раз в неделю, по четвергам, мы будем проверять, выгружать, монтировать. А еще вот что: снаружи панорамное видеонаблюдение.

– Камеры, – Роман Андреевич задумался, – во всех помещениях?

– Везде, в каждой комнате.

– А это подарок, держите, – мужчина протянул хлопушку-нумератор. Напротив печатной надписи «Фильм» значилось название «МММ».

– Что это?

– Моя придумка, – спокойно объяснил бородатый, – «Мой макромир».

Роман Андреевич пожал ему руку.

– Вы безэмоциональны, Александр, – нахмурился «гуру» Вавилонов, – советую Вам наладить отношения с детьми!

– Непременно, Роман Андреевич! – воскликнул бородатый, вовремя вспомнив инструктаж женщины в очках перед встречей.

– Гелочка, – Роман присел возле домика и вынул из нагрудного кармана пиджака сложенные листы.

Муха вылетела на балкон и затихла.

– По сценарию тебя зовут Мария – ты юная прекрасная артистка, приехавшая в столицу добиваться успеха, – начал Роман Андреевич, – но Мария – это слишком просто, поэтому ты решаешь взять себе имя Иман! Здорово, да? Я сам всё придумал.

– З-з-з-з-з.

– Да, да, я знаю, мне тоже очень нравится! Слушай дальше: на улице ты знакомишься с режиссером. Всеволод немолод, но очень успешен.

– З.

– Знаю, это место слабовато, придется выезжать на твоих данных, – Роман развел руками.

Муха зажужжала и перелетела на ступеньки крыльца.

– Ты права, Всеволод – старомодно. Ну а как бы ты хотела?

– З-з, – отозвалась муха и добавила: – З-з-з.

– О, малышка, прекрасно…. и правда, Арнольд – гораздо интереснее и для режиссера больше подходит, – Роман по-доброму заулыбался. – У вас завязываются деловые отношения, – Вавилонов бросил на муху пылкий взгляд.

Та промолчала.

– Вы начинаете работать: репетиции, постановки, рекламные проекты, но пучина светской жизни захватывает Иман, она начинает злоупотреблять… всяким там… чем подорвала свое здоровье и доверие режиссера! Финал открыт. Мы оставим на суд зрителя самое важное: пусть решают, справилось ли юное дарование с соблазнами или им поддалось?

Муха залетела в комнату и села на диван.

– Гела, что это значит? Можешь лучше? Давай, – Роман кинул листы у игрушечного крыльца и резко поднялся, – всё тебе не так! Для тебя стараюсь! – процедил он сквозь зубы и вышел из кабинета.

Шли дни. Ангелина привыкала. Новая жизнь требовала новых навыков: поздно просыпаться, подолгу нежиться в постели, неторопливо разглядывать себя в большое зеркало у гардеробной.

После завтрака, а питалась юная актриса для своей биологической группы весьма разнообразно, она гуляла: летала по кабинету, наблюдая за работой своего благодетеля. Она усаживалась рядом с ним, слушала его и высказывалась сама, удивляя Романа Андреевича своими «прогнозами», которые частенько попадали в самую точку.

Совсем скоро он признал, что без этих советов уже не может обходиться.

Так на рабочем столе Романа Андреевича, который не менял порядка последние тридцать лет, появилось место для… мухи.

Съемки «МММ» продолжались: съемочная бригада уже дважды разгружала цифровые накопители и монтировала эпизод за эпизодом кино о непростой судьбе красавицы Иман.

Всё было так спокойно, так удивительно прекрасно…

Непонятно, сколько бы еще длилась эта идиллия, если бы не обстоятельство, перечеркнувшее все планы Вавилонова на бесконечно счастливое будущее.

Ангелина влюбилась.

Как это бывает, ничего не предвещало такого исхода. Но возможно ли диктовать свою волю судьбе? А подсмотреть, что будет в следующий момент?

Сенсорная система Вавилонова дала осечку: всегда аккуратный, он не закрыл кабинет на ночь. Оставил в двери щель.

Мучившаяся бессонницей Иман решила немного прогуляться и вылетела из кабинета.

Она кружила по большому офису до тех пор, пока в одном из отделов не увидела Его. Вернее, она Его услышала.

Судя по порочному жужжанию, Он наслаждался.

Она осмотрелась и полетела на звук, к приоткрытому ящику.

На самом дне, возле надорванной пачки печенья, сидел Он и ел.

Роковая встреча случилась неожиданно: Он, как это часто бывает, остался к Ней равнодушен, а она, возмутившись, ринулась к нему, внутрь …

Под утро две утомленные сладострастием мухи прилетели в розовый особняк в кабинете Вавилонова и уснули.

Утром Гела помогать Вавилонову не явилась, но это его не встревожило: любимая просыпалась к обеду.

По нелепому совпадению, именно в тот день на Вавилонова навалилось. До самого вечера он не смотрел трансляцию с Иман. А когда открыл вкладку…

Было ли увиденное драматическим моментом его возмужания или нежданной гибелью его души – разобрать по его лицу было невозможно. Он оцепенел, стал похожим на человека с пулей в легком, дыхание которого отмеривает последние глотки бесполезного уже кислорода. Он мог бы негодовать, выбросить домик на помойку или разбить его, уничтожив все следы жизни, но он молчал, сидел неподвижно, как будто остановился долгожданно, заработав право сидеть и ничего не делать.

Момент призывал вершить правосудие, но сил на это у Вавилонова не было. Могло показаться, что он слишком торжественен и прям, но любой, кто его хоть немного знал, понял бы, что эта прямость – высший пик нервного ходуна, его поразившего.

Наконец выражение голого шока окрасилось мрачностью – Роман Андреевич начал расслабляться.

Он открыл было рот, но смутился, затряс головой, оттого что не смог выразить себя этим безликим и пустым языком.

Что его тогда спасло? Выдержка, долг или внутренний Роман Андреевич со своим собственным Я? Дышать он продолжил, хотя и не сразу вспомнил, как это делается и зачем.

– Принеси мне коньяка, – дрогнувшим голосом велел Роман Андреевич переговорному устройству, не добавив «пожалуйста».

Новость о возвращении «старого» Вавилонова быстро облетела офис.

– Он потребовал коньяка, – радостно поделилась с окружающими Аня, – на ты назвал, спасибо не сказал, – ликовала девушка.

Навстречу ей бежали сотрудники: кто-то обнимался, кто-то всхлипывал, кто-то благодарил Бога.

– Иди к нему, неси, неси, – слышалось кругом.

– Разрешите, Роман Андреевич, – проворковала девушка и распахнула дверь.

Вавилонов стоял спиной, с заложенными назад руками, и подрагивал головой в такт жестким словам.

Лица его Аня видеть не могла, но заметила задранные плечи, будто Вавилонов рассуждал о чем-то вопиющем.

– В то время как я работаю… работаю для нас, нашего с тобой будущего!.. ты тащишь в дом первого встречного… Под нашу крышу! В наше дело, Гела! – кричал Роман Андреевич.

Аня поняла: любовное сменилось трагическим.

Девушка ринулась прочь.

– Она ему… изменила! – на выдохе сказала она и рухнула в первое попавшееся кресло.

А в это время, где-то у большого окна, отвернувшись ото всех, стояла Регина и, глядя на город, на его разгорающиеся огоньки, тихо улыбалась, вспоминая мушку в спичечном коробке, пачку сладкого печенья и обломок ручки, незаметно подсунутый в самый угол Вавилоновской двери.

* * *

– Что значит «ты взрослая и можешь делать всё, что захочешь»? – кричал Роман Андреевич, – э нет, дорогая, пока ты живешь в моем доме и за мой счет, ты будешь делать то, что тебе велю я…. Что? – гремел Роман, – повтори! А, собирай-собирай, помочь упаковать? Да твоего тут вообще ничего нет!!! – неслось в приоткрытую начальственную дверь.

Аня прислонилась к стене и тихо заплакала.

– Ругаются, – всхлипнула она, – он так нервничает, это ужасно!

– Да, может, прибьет уже её наконец! А может, отравим? – предложил Миша.

– Надо подумать, – ухватился за мысль коллеги Максим, – только без резких…

– Она грозится уехать! – продолжала Аня.

– Да пусть катится, сколько можно ему нервы мотать, – к троице подошла главный бухгалтер, – всю душу ему… бл-дь такая. Свела с ума. А наш-то что?

– Кричит на нее, не пускает.

– Арбуз! – рыкнул Роман Андреевич из переговорного устройства.

– Миша! – заорала Аня, – срочно!

Водрузив на поднос огромную взрезанную на ломти ягоду, Аня пнула дверь. Роман Андреевич стоял по центру кабинета, наблюдая за розовым домом издали.

– Позвольте обстоятельствам быть! – велел обезличенный голос из динамика, – не спешите, сделайте глубокий вдох, досчитав до десяти. И точно так же освободитесь от воздуха. Остановитесь, ничего не делайте и не решайте. Ждите.

Поставив арбуз, Аня шмыгнула за дверь.

– Медитирует! – выдохнула она, – сучки этой не видно.

– Может, он её того? – Миша неслышно впечатал кулак правой в раскрытую ладонь левой руки.

– Мириться сейчас пойдет, – махнула рукой мудрая бухгалтер, – с арбузом-то!

Переговорное устройство ожило.

– Анечка, золотко, а принесите мне чайку! – проворковал Роман Андреевич в динамик.

– А я что говорила? – не удержалась от реплики бухгалтерша.

– Да что же это такое, – Аня со всей силы ударила по столу, – чем эта дрянь его взяла – не понимаю! Ведь не взглянешь!