Текст книги "Слива любви"

Тракторист

Офисная башня возвышалась на триста пятьдесят метров. Триста пятьдесят метров успеха и превосходства.

Была бы выше – без раздумий забрался. Почти сотня этажей от него до всех прочих. Наверху спокойно, чисто. Млечный путь из окна манит. Миллионами на счетах оторвался, выбился, значит, он особенный – это всем понятно. Лучше, смелее, удачливее. Предвидел вовремя, а бывало, элементарно везло. Войны сам не развязывал, но если втягивался, был дерзким и жестким. В целом молодец, достоин уважения. Ну и пусть, что послать ему проще, чем выслушать. Простой изгиб его брови в намеке на любопытство – уже радость. А от упрека во взгляде – хоть ложись, сдавайся.

Негодяем он не был, тем более себя таковым не считал. Любовью давно насытился, поэтому дрожи давно не испытывал, да и поводов к ней особенно не было, восхищался искренне и страстно, но, овладев, забывал.

Умен – бесспорно, на много шагов вперед думал: с ним поздороваешься – а он уже «неинтересно, спасибо». Впрочем, «спасибо» бросал лишь исключительно ценным, остальным мог просто моргнуть – сами уловят, постараются. Ценных вокруг было мало, но ему везло; особенно он ими не дорожил, однако преданностью своей такие кадры заслуживали призовые места возле него.

Интересно ему жить, временами забавно, горел чаще, чем тосковал. Томился лишь временами, спасался пороками, но аккуратно, без излишеств. Веселил себя по-разному, не скупился. Оживлялся изредка, но если такое случалось, то фантазия билась, пока не удовлетворяла его полностью.

Большой зал вобрал в себя девушек: милых, юных и пронумерованных. Естественно, стройные, русые, длинноволосые и светлоглазые нимфы отличались выразительными формами. Девушки сидели, стояли, ждали своей очереди, заходили в одну дверь, а выходили через другую. Прошедшие с ожидавшими уже не встречались.

В комнате, куда их провожали, был ярко освещен лишь квадрат по центру, всё прочее оставалось в тени. Девушка выходила под свет софитов и опускалась на стул. Кому-то голос из темноты отдавал команды – большинству, однако, не говорил ничего. Смотр длился от минуты до получаса. Те, кому удавалось привлечь внимание, слышали странное, но предварительный инструктаж призывал ничему не удивляться, повиноваться и четко следовать указаниям.

– Откинься на спинку, – глухо распорядился голос.

Напряженная женская фигура под прямым углом сдвинулась четко назад.

– Расслабься и закинь ногу на ногу, – прозвучал приказ.

Девица приподняла ногу, мягко опустила её на другую и придала своему телу видимость покоя.

– Не сиди как бревно, лицо попроще. – В голосе послышалось раздражение.

Девушка тут же натянула улыбку, вглядываясь в темноту перед собой.

Увидеть ей толком ничего не удалось: угадывались лишь силуэт сидящего в темноте напротив да носки туфель, случайно освещенные лампой.

Вдруг из темноты в квадрат света вошел мужчина, сопровождавший девушку раньше. Высокий бледный человек в деловом костюме скрывался за очками, однако залысины у высокого лба выдавали примерный возраст: лет сорок. Он принес еще один стул и поставил вплотную к сидевшей девушке.

– Руку закинь на спинку, – приказал силуэт. – И будь поживее, что за тоска в тебе?

Девушка старательно исполнила.

– Ясно, – сухо резюмировал голос из темноты.

Помощник указал на дверь.

Нимфа встала и проследовала указанным курсом.

Следующих трех попросили удалиться, как только они присаживались, вернее, одна даже и сесть не успела.

– Откинься на спинку, скрести ноги, – скомандовал голос новенькой.

Румяное живое лицо барышни улыбалось. Девушка убрала за ухо прядь пшеничных волос, вдохнула, выдохнула, закрыла глаза, расслабила напряженные мышцы и вмиг приняла непринужденную позу.

– Руку закинь на спинку.

Девушка повиновалась и чуть обернулась в сторону второго стула.

Заиграла музыка.

– Танцуй.

Барышня поднялась, стала неуклюже изгибаться и приседать.

– Нормально танцуй, – раздался упрек.

Девица сбавила темп, но техника осталась прежней.

– Ясно, – прозвучал вердикт, и помощник подал девушке руку, провожая в известном направлении.

Барышня покинула комнату.

– Много еще? – устало осведомился силуэт.

– Двенадцать, – отчитался бледнолицый. – Продолжаем?

– Да, – отрывисто ответил босс.

Следующая села, скромно сложив руки на коленях. Чистые голубые глаза с густыми графитовыми ресницами смотрели спокойно. Каштановые волосы в естественном беспорядке обрамляли лицо, оттеняя тонкие кукольные черты. Как любая модель, она могла принимать какой угодно вид, когда требовалось, и оставаться полностью непроницаемой, когда затвор камеры выключен.

– Как твое имя? – заинтересовался голос.

– Сюзанна, – ответила девушка, уставившись на невидимого собеседника.

– Спасибо, Сюзанна, Вас проводят, – хохотнул силуэт.

Модель удивленно вскинула брови.

– Варя, – призналась она.

– Это значительно лучше, но исход дела не меняет, – продолжал веселиться голос.

Девушка закусила нижнюю губу и резко встала.

– Эй, инструктор молодежи, – крикнул босс. – Вдолби им наконец про вранье и скажи всё, что от них требуется. Чтоб как на духу.

– Будет исполнено, – сухо ответил помощник.

Номер двадцать семь села, не дожидаясь указаний, облокотилась на спинку стула, еще через минуту стала изучать свой черный маникюр.

– Имя?

– Таня, – бодро ответила девушка.

– Разве не Татьяна? – удивился голос.

Номер двадцать семь пожала плечами.

– Как мама называла?

– Танька, – мгновенно отозвалась девушка.

– А отец?

– Не было. – Взгляд Тани не скрыл презрения.

– Зачем пришла? – задал очередной вопрос невидимый собеседник.

– Я в агентство устроилась. Позвонили, сказали подъехать, – не раздумывая, ответила девушка.

– Давно работаешь?

– Месяц.

– И как? Много предложений?

– Много. Да все не те, – отчеканила она.

– А те – это какие?

– Те – чтобы работать, – бесстрастно ответила Таня.

– А предлагают что?

– Спать.

Голос хмыкнул:

– А сюда приехала – думаешь, тут иначе?

– Я ничего не думаю. – Она с вызовом отвернулась. – Если кто полезет, выверну… на…

Силуэт захохотал. Ему импонировали смелость и непосредственность, с которыми вела себя девушка. Уже более благосклонно он продолжил интервью:

– Танцевать умеешь?

– На гитаре умею.

– Я разве это спросил?

– На гитаре лучше, чем танцую, – не растерялась Таня.

– А чем увлекаешься?

– С собаками гуляю. Мне за это платят.

– Не знал, что такое есть. И много платят?

– Пятьсот рублей в час.

– А мечтаешь о чем?

– В институт поступить.

– На кого?

– Зависит от того, куда поступлю.

– Слишком неопределенно, Таня. Спасибо.

Рука указала на выход.

Номер двадцать восемь взяла стул, перевернула его спинкой и оседлала. Она двигала головой справа налево и обратно, перекидывая длинные черные волосы с одного плеча на другое, затем резко опускала голову и так же быстро откидывала, рассыпая длинные прямые пряди.

Голос молчал.

Помощник проводил её к выходу.

– Имя?

– Алена.

– Сядь, расслабься, – равнодушно распорядился голос.

Алена еще усерднее выпрямила спину:

– Мне и так удобно, – с готовностью ответила она.

– Танцуешь?

– Приглашаешь? – Светлоглазое создание чуть взмахнуло копной волос.

– Ты сегодня в одиночной программе. Танцуй, – велел голос.

Заиграла музыка. Девушка поднялась, немного постояла и задвигалась. Музыка сменилась на более быструю и ритмичную – барышня сбилась и неуклюже затопталась.

– Сними кофту и белье, – прозвучала команда.

Алена стала расстегивать блузку:

– Совсем снять?

Ответа не последовало.

Алена начала снимать одежду, пытаясь успевать в такт.

– Прыгай, – велел голос.

Она растерянно остановилась и неуверенно запрыгала. Обнаженная грудь размеренно следовала за не слишком высоким полетом.

– Прыгай на стуле!

Девушка забралась с ногами на стул и осторожно начала двигаться.

– Сидя прыгай, – чуть громче скомандовал голос.

Алена присела на корточки и попыталась продолжить.

– Дура, – отрывисто подытожила темнота.

Бледнолицый собрал раскиданные по полу вещи и подал Алене руку.

Двадцать девятая была старше, чем все предыдущие. Она уверенно прошла в квадрат, немного помедлив, села на стул. Элегантно закинула ногу на ногу, неторопливо опустив руку на соседнюю спинку, и приняла расслабленную позу. Буравя призывным взглядом из-под рыжей челки пустоту перед собой, она поправила цепочку на пышной груди.

– Здесь есть кто-нибудь? – промурлыкала девушка.

– Для тебя здесь – никого, – раздался суровый вердикт.

– Имя? – привычно начал силуэт.

– Маша, – тускло послышалось в ответ.

– Сядь, как тебе удобно.

Девушка обмякла и подогнула обе ноги под сиденье.

– Танцевать умеешь?

– Так музыки нет, – растерялась Маша.

В зале негромко заиграла музыка. Не дожидаясь приказа, девушка встала. Гармонично и просто она впитывала звуки и тут же воплощала их в движения.

– Раздевайся, – приказал голос.

Девица буднично принялась снимать одежду. Оставшись в одних трусах, она опустила руки вдоль худого тела и замерла.

– Прыгай, – прозвучало распоряжение.

Не выражая никаких эмоций, Маша заскакала вверх-вниз, придерживая большие груди.

– Опусти руки.

Девушка повиновалась. Пышные формы дрожали в такт прыжкам, точно подчиняясь приказам тела, а то, в свою очередь, указаниям из темноты.

– Не то, – простонал голос. – Спасибо, одевайся.

– Имя?

– Катя.

Заиграла музыка.

– Раздевайся и танцуй.

Девушка быстро разделась, оставив на себе белье и обувь.

Прозвучало «прыгай».

Густые брови выгнулись дугой от удивления, веснушчатое лицо сделалось забавным и одновременно притягательным. Падавший на макушку яркий свет выделял солнечную рыжину Катиных волос.

Девушка осторожно начала подпрыгивать, сперва чередуя ноги, затем сразу на двух. В её движениях угадывались детские классики. Большая грудь, не сдерживаемая тугим бюстгальтером, то и дело выпадала наружу. Жадно завоевывая новое пространство, бюст двигался гораздо интенсивнее Кати. Игра заканчивалась невидимым финишем, разворачивала прыгунью и вела обратно.

– Хм, – в голосе послышалось недоумение. – Сядь на стул и прыгай.

Девушка присела и начала аккуратные движения вверх.

– Руку положи на соседний стул и продолжай, – нетерпеливо указывал силуэт из темноты.

Катя развалилась на стульях, положила руку на спинку и принялась раскачиваться из стороны в сторону, изредка подпрыгивая. Еще немного – и показалось, что она запоет сейчас что-то ей самой непривычное, но очень милое и знакомое. Грудь двигалась в прямо противоположном направлении, отставая от такта, задаваемого телом. Отдельный её ход приковывал внимание и уже не отпускал.

– Верх сними! – нарушил молчание невидимка.

– Что? – переспросила Катя и остановилась.

– Верх сними! – прогремел голос.

– Да пошел ты на …!

Девушка вскочила, сняла с ноги туфлю и, с силой замахнувшись, запустила танкетку прямо в темноту. Придерживая выпадающий бюст, Катя быстро собрала вещи и, как могла, прикрыла ими наготу.

– Где выход? – сказала она с надрывом.

Музыка прервалась – в комнате стало тихо.

– Выход где, спрашиваю?! – прокричала Катя.

– Эту, – едва расслышал помощник.

Валуны чернозема разбивались под гусеницами трактора на ошметки.

Оглушительно ревя мотором, машина неслась по полю. Впереди виднелись лишь копны сена и необъятный горизонт, разделявший низкие облака и желтую сухую траву. Шум старого трактора смешивался с музыкой, прерывисто доносившейся из радиоприемника, образуя густое деревенское месиво звуков. За рулем сидел немолодой мужчина спортивного телосложения. Его сияющий счастьем взгляд был устремлен через грязное лобовое стекло на простиравшийся перед ним простор.

Трактор бросало из стороны в сторону, отчего сидевшие в кабине люди повторяли движения машины с еще большей амплитудой. Мужчина, крепко вцепившийся во внушительных размеров рычаги, испытывал давно забытые эмоции и вбирал в себя былые чувства.

Перекрикивая шум, он наклонился к спутнице:

– Тридцать лет трактор не водил!!! Всё как тогда, слышишь? Всё как тогда, Катька!

Девушка, вцепившись одной рукой в спинку водительского сиденья, а другой – в ручку двери, пыталась удержать равновесие и не вылететь из кабины. Глубокое декольте открывало пышные формы. Бюст подпрыгивал, содрогался, бился и рвался наружу.

– Катька, – оторвав взгляд от простора за стеклом, водитель скосился на мятежную грудь. – Хорошо-то как, Катька!

Трактор несся по полю.

Харт Хаус

Офисная башня возвышалась на триста пятьдесят метров. Триста пятьдесят метров успеха. Этажи превосходства.

На шестьдесят восьмом этаже, в просторном кабинете за массивным столом, сидел Роман Андреевич Вавилонов. Ему было 52 года.

Во всей широкой комнате со стеклянной стеной в город светила лишь одна лампа, в углу, напротив стола, поэтому сидящий казался бледным отражением самого себя.

Можно было разглядеть светлые, коротко стриженные волосы и часть лица. Был бы поблизости кто-то наблюдательный, угадал бы по сутулым плечам и напряженному взгляду затаенную горечь и точно определил сидящего человеком себе на уме. Но обладатель такого кабинета и не мог быть другим.

Однако никаких наблюдателей с ним не было – Роман Андреевич в кабинете был один.

Каждое его движение скрывало привычки, а каждый его жест намекал на самую устойчивую – повелевать.

Он не улыбался, как и полагалось человеку его статуса и рубежа половины жизни, который он не так давно преодолел. Пятидесятилетие как будто заставило его посмотреть на себя со стороны, а как известно, при таком взгляде всё замечаешь, оцениваешь и стыдишься даже тогда, когда наворотил не сам.

Впрочем, не у всех его ровесников что-то менялось, но Вавилонова его юбилей просто прикончил. Он казался себе смертельно раненным, безо всякой надежды на будущий блеск.

С того момента он стал другим, и жизнь его стала другой.

Новая жизнь была безжалостна, но сам Вавилонов казался себе мудрым. Он будто теперь знал всё обо всём, и знания эти добавляли ему грусти.

Он представлял себе, что перевернул какую-то обложку, положил сборник «юных причуд» титулом вниз и начал другую историю, которая заставляла удивиться тому, что автором всей новеллы от начала до конца является он сам.

На столе Вавилонова стоял компьютер со множеством открытых вкладок. Страничка биржевых котировок покрывала вкладку сборника лирики молодой поэтессы; видео рукопашного боя сменяло лекцию о новинках в области мелиорации; следом просматривались и более удивительные заголовки: «Вас пожирает эго» и «Связь значимости и неудовлетворенности».

Вавилонов изредка переключался с одного на другое, лениво просматривая всё подряд.

Взгляд его блуждал между окошек, одинаково не реагируя ни на катаклизмы, ни на падения курсов, ни на неуклюжие рифмы молодой поэтессы, одарявшей человечество смелыми строфами, сидя у него на коленях по четвергам.

Когда информационный набор надоедал, Вавилонов щелкал клавишей мышки по баннерам и ссылкам.

Темы перескакивали и сменялись до тех пор, пока экран не замер на картинке с изображением синего моря. Китобойное судно преследовало китенка. Надпись на экране призывала остановить бесчинство и прекратить охоту на морских млекопитающих.

Видео китовой охоты увлекло Вавилонова. Он не отрывался до конца, до момента, пока тельце китенка не спеленали сетями и смертельные конвульсии не утихли.

Роман Андреевич тяжело откинулся на спинку кресла. Рука его потянулась к области сердца. Ладонь прижимала рубашку к груди, пальцы нервно выбивали такт по тонкой ткани. Нос его сморщился, на лбу выступила испарина.

Тяжело дыша, он расстегнул ворот рубашки и, растерянно оглядевшись по сторонам, с силой ударил по кнопкам переговорного устройства.

– Бегом, – просипел он.

Через несколько секунд в кабинет вбежала девушка и бросилась к боссу.

– Роман Андреевич? – закричала она и остановилась.

– Джинхай, – еле слышно зашипел Роман Андреевич, сдирая с себя галстук.

Через минуту в комнату торопливо вошел моложавый китаец и поспешил к лежащему на столе Вавилонову.

– Лучше? – спросил он, надавливая на его шею.

Тот еле заметно задвигал головой.

Джинхай надавил с противоположной стороны.

– Лучше? – вновь спросил он.

– Я не чувствую боли, – тихо ответил мужчина, – что-то другое.

Китаец хмыкнул и облокотился на стол:

– Что?

– Не знаю, тут горячо, – Роман Андреевич осторожно потрогал грудную клетку, – как будто внутренности обгорели и теперь тлеют.

Китаец пощупал запястье Романа Андреевича.

– Что ел, пил, курил?

– Воду.

– С кем говорил?

– Молчал, – признался Роман.

– Что смотрел, читал? – допрашивал китаец.

– Много всего. Про китенка смотрел, загоняли его.

Роман Андреевич схватился за переносицу, едва сдерживая горячий ком.

– Это нелюди, падальщики: он малыш, едва плавает, а они его распяли… – бессвязно забормотал Вавилонов.

Китаец оглянулся на застывший экран.

– И после стало горячо?

Роман кивнул.

– Какие яркие последствия! Как неожиданно! – китаец довольно хмыкнул. – Ну что ж, прекрасные новости!

– Разве? – растерялся Роман Андреевич.

– Ты научился сострадать, ты научился чувствовать, – триумфально заявил китаец и воздел к потолку руки, – твое сердце открыто, радуйся!

Роман недоверчиво уставился на свою грудь, как будто она должна была увеличиться в размере или как-то еще исказиться в доказательство перемены.

– И что теперь? – голос Вавилонова дрогнул.

– Теперь всё пестро, сложно и по-настоящему! Быть тебе счастливым и любить! – убедительно заявил Джинхай. – Это и есть живая жизнь, – пояснил китаец, – настоящая! Больше не захочешь ни рассуждать, ни действовать как прежде – вот увидишь! И помни… пока твое сердце трепещет – ты живой, замолчит – всё, – китаец махнул рукой в сторону урны.

– Ааааа, – протянул Роман Андреевич, – вот это значит жить? Это что же, теперь я буду каждый раз, как девица в синдроме, заливаться слезами? Давай закроем обратно!

Роман Андреевич ткнул себя в грудь. Китаец расхохотался.

– Нет, ладно, оставим, – босс погладил себя по груди, – горячо тут, как в юности. Хорошо как-то… по-особенному хорошо. Пусть пока останется, но, если что, закроем!

– Скоро привыкнешь.

Роман подошел к зеркалу и задумчиво всмотрелся в свое отражение. Всегда мрачный Вавилонов сейчас казался себе другим: хмурые брови его расправились, тревожно сомкнутые губы стали мягкими, взгляд больше не казался угрюмым.

– Поверь старому китайцу: это аванс небес, – услышал Роман за спиной. – Пропадёт так же, как и появилось. Не возвращайся к прежнему. Твоя взбалмошная судьба всё решала за тебя, теперь ты главный. Выбрался. Вспомни: каким ты мне достался? Как из-под кованых колес! А теперь? – китаец с гордостью глянул на подопечного. – Гладенький! Золотой!

Роман Андреевич выпятил подбородок и гордо взглянул на себя.

– Да! – выкрикнул он и кивнул своему отражению.

– Тебе задание, – деловым тоном продолжал Джин-хай, – начни сострадать!

Сперва Вавилонов как будто надумал возмутиться, но потом кивнул и уже совсем другим тоном, с печалью, тихо спросил:

– Джинхай, я полюблю?

Китаец не ответил.

– Если буду сострадать, если буду делать всё, что ты говоришь, я полюблю?

– Да, – кивнул китаец, – ты на пути к большому чувству!

– Я на пути уже целый год.

– Это ли срок? – покачал головой Джинхай, глядя на несчастное лицо ученика, – перед тем, как ты поймешь чувство, тебе предстоит еще кое-что…

– Что же это? – нетерпеливо воскликнул Роман Андреевич.

– Томящийся жаждой ненасытен только до тех пор, пока не почувствует вкус, способный его утолить…

– А я? Я, Джинхай, почувствую этот вкус? Узнаю его?

– Несомненно… любовь ни с чем не спутаешь… любовь – чувство изобильное. Всему контраст.

– А меня изобилие обходит стороной, – нахмурился Вавилонов и пнул лежащий на полу пиджак.

– Любви было не за что зацепиться… она отражалась от тебя. Но теперь, когда ты научился сострадать, кто знает…

– Джинхай! – Вавилонов подскочил к китайцу, – ты должен мне рассказать об всем, за что она цепляется!!! Я готов на всё! – воскликнул Вавилонов.

– Рано, – поджал губы китаец.

– Нет, не рано! Не рано! Я готов, я чувствую это. Ты же видишь, я изменился, – убеждал его Роман Андреевич, – раньше бы я не взглянул на китовую охоту, а тут…

– Ну что ж, тебе решать. Считаешь, что готов?

– Да! – закричал Роман Андреевич, – готов! Я же не влюбиться хочу, не поиграть… вон их, для игр, каких хочешь! Любую выбирай, гори и гасни. А я хочу полюбить! Без разбега, раз и всё, как с обрыва…

Вавилонов забрался на стул и схватил с полки золотую модель самолетика. Он начал водить им в воздухе, изображая опасные манёвры. Потом, размахнувшись, пустил его по воздуху. Добравшись до плафона, планер врезался золотым носом в металлическую конструкцию и полетел вниз. Вавилонов захохотал.

Джинхай наблюдал за его игрой и часто кивал. Не было в этом моложавом человеке, которому могло быть и сорок, и на сорок больше, ни пренебрежения, ни усмешки. Он был задумчив и спокоен.

– Ну что же, – наконец-то сказал Джинхай.

– Пойми меня, – напирал Вавилонов, – я же не про любовные дела – этим сыт, не переварить, – Роман Андреевич махнул рукой, – я жара хочу!

– Жара, – повторил за ним Джинхай.

– Пишут так, – пояснил Вавилонов, – а мне ничего про это не известно, – вновь загрустил он, – я хочу так же! Как это? Расскажи мне!

Китаец добро улыбнулся.

– Накопится и выльется.

– Не говори загадками, – обиделся Вавилонов, – что мне делать, Джинхай? Невыносимо это!

– Хорошо, Роман, – китаец сел и сложил перед собой руки, – я скажу тебе про то, что поможет…

– На всё, на всё готов, – Вавилонов уселся рядом.

– Попробуй почувствовать красоту, – медленно проговорил китаец.

Роман кинулся к столу за записной книжкой.

– Попробуй найти красоту там, где, казалось бы, её нет. Во всем есть гармония, Роман, но увидеть её способен не каждый. Смотри на вещи так, как если бы ты заранее знал, что они прекрасны.

Вавилонов старательно записывал.

– А увидишь – служи ей! – продолжал Джинхай. – Затем – найди истину в том, о чем все твердят как о пустом и бессмысленном. Правда, Роман, как и гармония, есть везде. Все потешаются? А ты чувствуй и верь! И тогда… ты переменишься и уже не спросишь меня ни о чем, потому что полюбишь.

– Решено! Теперь всё будет иначе!

Он подскочил к Джинхаю и, схватив того, поднял над полом. Прижимая его руки, он легонько затряс китайца:

– Иди сюда, Джинхай, мой китайский пособник! Как же хорошо, как светло! Я же таким с самого детства не был! Когда просыпаешься и улыбаешься… просто так улыбаешься.

Он осторожно отпустил китайца и, взяв его ладони в свои, с поклоном и почтением их пожал.

– Я понял задание, учитель, – серьезным тоном, уже без улыбки, сказал Роман Андреевич. – Сострадать всему живому и служить красоте и истине!

Джинхай хмыкнул.

* * *

– Анечка, золотко, зайдите ко мне, – проворковал Роман Андреевич в телефонную трубку.

Он был одет в просторную белую рубашку, сменившую тесную модельную сорочку, и классические брюки, подобающие возрасту.

– Анечка, сделайте мне чайку, если, конечно, Вы не заняты! А то гоняю Вас, не присядете, – Роман нежно посмотрел на вошедшего в его кабинет секретаря.

Анечка, криво улыбаясь, закрыла лицо папкой, которую держала в руках, и испуганно попятилась.

– Вам плохо? Может, Джинхая? – поднялся босс.

Аня вжалась в дверь и с силой замотала головой.

– Вы боитесь меня? Да, Вы боитесь! – догадался Роман Андреевич. – Но почему? Что случилось?

Аня задрожала.

– Неееет, – неуверенно ответила она, – конечно, нет.

– Отчего Вы волнуетесь, Анечка? – не понимал начальник.

– Нет, нет, всё в порядке, я пойду за чаем, – девушка заторопилась.

– Надо в отпуск, Аня! Вы переутомлены! Когда Вы были в отпуске в последний раз?

– Где? – растерялась Анечка, – а, в отпуске… я… я…

– Ужас!!! Недопустимое, вопиющее наплевательство! – крикнул Роман, – и Вы виноваты в этом сами! Нельзя настолько пренебрегать собой!

– Не получалось, Роман Андреевич, по работе, – неуклюже оправдывалась она, – много всего…

– Что за ерунда? Еще скажите, что я Вас не пускал, – Роман игриво погрозил девушке, – обманщица, скверная девчонка, надо же такое выдумать! Немедленно в отпуск, прямо сейчас в аэропорт! Слышите? Куда Вы хотите?

– Но я ничего не планировала! Я не знаю! – охнула Аня, – я не хочу… у меня и компании нет!

– Какая ерунда, – Роман Андреевич замахал руками, – компании нет, нелепая отговорка.

Он подошел к столу и нажал на кнопку:

– Максим Анатольевич, зайдите, пожалуйста.

Через секунду дверь распахнулась, и на пороге застыл высокий крепкий парень в черном пиджаке и с рацией в ухе.

Он заводил большой бритой головой по кабинету, но угрозы не нашел, отчего посуровел еще больше и недовольно зыркнул на секретаря.

– Максим, с сегодняшнего дня Вы в отпуске, – спокойным голосом объявил ему Роман Андреевич, – вместе с Анной Вы отправляетесь к морю. Все инструкции получите у Регины. Есть вопросы?

У охранника еле заметно задергался глаз, а брови взметнулись кверху.

– Я женат, – тихо ответил Максим, выпрямился и напряженно замер.

– Тааак, – протянул босс, – значит, Вы не летите вместе с Анной в отпуск, а продолжаете работать, – вновь без эмоций уведомил его начальник и потянулся к кнопке: – Михаил Аркадьевич, Вы женаты?

– Нет, Роман Андреевич, – заговорил динамик.

– Чудесно! Зайдите, пожалуйста, ко мне.

В комнату забежал крепкий парень в точно таком же пиджаке, как и у Максима Анатольевича, и повторил всё ровно то же, что делал тот минуту назад: внимательно осмотрел кабинет.

– Михаил Аркадьевич, сегодня Вы вместе с Анечкой едете к морю на две недели.

Миша владел собой отменно! Он даже не дернулся.

– Так точно, Роман Андреевич.

– Очень, очень рад за вас, мои дорогие, – Роман ласково посмотрел на сотрудников.

Аня громко всхлипнула.

– Поплачьте, Анечка. Отрицательному нужен выход. Вы переполнены негативом! Плачьте! – велел начальник. – Только так мы можем освободиться от напряжения и стресса.

Аня молчала.

– Вам просто необходимо сделать так, как я велю!

Аня зарыдала.

– Катарсис! – удовлетворенно посмотрел на Аню начальник. – Очень полезно! Хорошие мои, ценные. Идите, собирайте вещи, и на отдых, на отдых, – Роман замахал руками, – а я… буду трудиться!

Троица вышла.

С важным лицом Вавилонов взял телефонную трубку и величественно произнес:

– Регина! Букет георгинов мне в кабинет!

Отключившись, он захохотал.

– Эх, как чудесно, Регина, георгины. Красота – я начинаю её видеть!

Спустя десять минут, с букетом цветов в одной руке и вазой в другой, в кабинет зашла высокая худая женщина в серой узкой юбке и пиджаке.

Волосы её были гладко зачесаны, а лицо загораживали большие очки в тонкой оправе, которые скорее Регину уродовали, чем украшали. Не было бы очков, можно было рассмотреть правильные черты лица, тонкий, чуть длинноватый нос и глубокий взгляд образованного человека из приличной семьи.

– Чудесно выглядите, Регина, цветы Вам к лицу, – похвалил её Вавилонов и откинулся на спинку кресла, щурясь, как если бы стоял напротив наброска, который ему захотелось дорисовать.

Регина стояла не двигаясь, прижав к себе вазу. Если бы она еще пять лет назад, в свой первый месяц на должности личного помощника Вавилонова, не разучилась удивляться, то сейчас, скорее всего, выронила бы посудину, потому как в душе Регины после комплимента начальника натянулись, а потом и оборвались все душевные струны.

Никогда Роман Андреевич подобного ей не говорил и даже так не смотрел. Он кивнул, вглядевшись в контраст пурпурных лепестков серой Регининой юбкой.

– Роман Андреевич, – захрипела Регина и закашлялась, – в восемнадцать назначена встреча с «Хроникой», отменить? На прошлой неделе Вы велели, – Регина вновь закашляла, – велели «отправить свинопасов к погонщикам мулов!».

– Отправили? – смутился Вавилонов.

– Среди наших контактов нет погонщиков, – осеклась Регина.

– Я отправил их при них? – зачем-то шепотом спросил Роман Андреевич.

– Нет, к тому моменту люди из «Хроники» попрощались, – напомнила Регина.

– Неудобно получилось… хорошие ребята!

– Конечно! – заверила его помощница.

– Встреча состоится!

– Что-то еще?

– Постой так: хорошо тебе с вазой, красиво! – немного подумав, велел ей Роман Андреевич. – А знаешь что? Читай мне немецкие стихи!

 
– Herz, mein Herz, was soll das geben?
Was bedränget dich so sehr?
Welch ein fremdes, neues Leben!
Ich erkenne dich nicht mehr,[1]1
Что с тобой вдруг, сердце, стало?Что ты ноешь? Что опятьЗакипело, запылало?Как тебя растолковать?«Новая любовь – новая жизнь» (1775 г.), Иоганн Вольфганг фон Гёте. Перевод В. А. Жуковского (1818 г.)

[Закрыть]
 

– выдала Регина.

– Ты ведь Ленденау? – перебил её Вавилонов.

– Да. Это с немецкого…

– «Липовая долина», я знаю. Пойдет, – махнул он рукой с зажатой в пальцах ручкой и, как опытный дирижер, взмахнув головой, указал ей продолжать.

Плотно прижимая черную посудину с темно-красными цветками к бедру, побеждая аллергический кашель и слезы, Регина продолжала свой сольный поэтический концерт.

Босс занялся делами.

* * *

Через час переговорная комната была полна людей. Посетители в одинаковых пиджаках, но различные ростом, манерами и лицами длинной шеренгой расселись за столом, напротив Регины с вазой, которую она поставила поблизости от себя, как свою принадлежность, чтобы сбоку, где подразумевалось место босса, пурпур цветов оттенял её серый пиджак.

– Вам предложили чаю? – вопрос заставил всех обернуться и разом подняться.

Синхронно и от этого смешно пиджаки потянулись к Вавилонову, а тот, как будто вспомнив, как приветствуют фанатов футболист или кто-то другой, не менее активный и известный, скользнул рукой по всем ладоням и уверенно кивнул каждому.

– Рад видеть Степана Михайловича и его коллег! – с неподдельной радостью объявил Роман и, показав гостям на стулья, уселся вблизи Регины с цветком, взглядом выражая удовольствие от созерцания их живописного дуэта.

Виновник встречи, Степан, был предприниматель средней руки, грезивший постройкой уникального коровника, превосходящего разумностью своего устройства и любовью к обитателям те, которыми гордятся пастухи зеленых угодьев Новой Зеландии или Бразилии.

Новшество он раскрывать не торопился, но смело рисовал тысячи молочных галлонов, которыми одарят щедрого Вавилонова преданные и благодарные подопечные за новое жилье.

Не услышав четкого описания, Роман Андреевич заявил, что про содержание коровок и телочек всё давно изучено и даже применено, поэтому удивить Вавилонова, увы, нечем, оттого денег на фантастическую идею он не даст.

Казалось бы, тема себя исчерпала, но предприниматель вновь стал пространно рассказывать, что способ его уникальный и он готов в этом клясться. Роман Андреевич удивился его упорству и велел «рассказать всё немедленно или валить».

Тогда Степан прояснил, что затея состоит в некой особой технике общения с животными. Со слов коммерсанта, он владел коровьим языком и точно мог объяснить коровам, что ему от них надо, а те могли рассказать о себе и своем понимании счастья – и Степан их понимал.

Услышав это, Регина, вышколенный идеальный референт, выронила ручку и сделала это, как всем показалось, демонстративно.