Текст книги "Слива любви"

У Роджерера был невообразимо противный шотландский выговор, в котором тонула любая драматургическая мысль.

Зрители начинали хохотать, едва он появлялся в роли бандита по кличке Мэкки-нож, ведь вместо храброго циника он выглядел потешным и жалким проходимцем. Режиссеры были в отчаянии. Роджереру поставили условие: либо он оттачивает свою речь, либо возвращается в Лондон, куда, к слову, сам Роберт не спешил по причине скандальной любовной связи с дочерью прославленного режиссера Доминика Риану.

Роджерер попросил Тибона о помощи, но тот только расхохотался.

Все же бедняге удалось убедить Бибика, что его голова – почти то же самое, что фигурки актрис, и, что если маэстро положит руки на его лоб, это поможет актеру овладеть французским прононсом.

Спустя месяц на спектакле Роби был полный аншлаг. Едва ли кто-то мог отличить его речь от выговора любого подлинного француза.

Даже в глубокой старости, когда Бибик уже не мог одевать артистов, он сидел в кресле за сценой и провожал каждого актера на выступление.

– Это всё? – воскликнул Виктор, – дурацкая история. Видимо, сейчас месье Бибик совсем отошел от дел? Я так и не увидел ни одной изящной артисточки.

– Да, мой друг, Бибика нет уже несколько лет, но эти хитрецы придумали поставить за сценой памятник, только посмотри, – Филипп еле заметно ткнул в угол, где сквозь прорезь портьер, в самом углу, высился манекен.

– Ну какой же это памятник – обычный манекен в перчатках и шляпе. А что это они делают? – воскликнул Виктор, вытягивая шею и щурясь.

Стайка «султанских жен» по очереди прикасалась голыми животами к вытянутой руке ненастоящего Бибика.

– На удачу, – расхохотался Лорен.

– А Заира? Только гляньте на эту Заиру! – воскликнул Виктор, глядя, как прима, стоя напротив манекена, что-то ему нашептывает. – Только им всё это не помогает, – высокомерно заявил он и добавил: – Распустились.

– Ну, не все, не все, мой мальчик, – хитро улыбнулся дядя.

– Все, – уверенно заявил Виктор, оглядывая одинаково втиснутых в тугие лифы и шелковые шаровары женщин. – Только, пожалуй, эта, – Виктор небрежно кивнул на крайнюю наложницу.

Её талия была так узка, а бедра казались настолько круглыми, что можно было сравнить её фигурку с греческой амфорой.

– Ах, какая талия! – охнул, присмотревшись, Виктор, – вот это изгиб! Вот это узость! А ниже… ах, – молодой человек заерзал на стуле. – Дядя, что же делать? Проклятая чадра, ничего не могу рассмотреть! Ох, какие глаза! – воскликнул Виктор, – должно быть, она прелестна. Но кто это? Я знаю всех артисток Парижа!

– Значит, далеко не всех! – заявил Филипп.

– Нужны цветы, и срочно! – выкрикнул Виктор. – Я дождусь эту малышку у входа и познакомлюсь с ней!

– Она жена султана, – предупредил его Лорен.

– Она так изящна и легка, что всё прочее неважно! Пусть она будет хоть…

– Женой султана! – расхохотался Филипп.

Младшая жена грозного султана Оросмана, в ярко-красном костюме, который был прозрачен и, казалось, показывал больше, чем скрывал, стояла на краю сцены, напротив молодого человека; почти всё её лицо загораживала легкая светлая ткань, отчего разукрашенные глаза казались огромными, и, по правде говоря, огромными незаслуженно.

Её узкие плечи, тонкая талия и округлые бедра – весь её соблазнительный образ вызывал у Виктора, как сказал бы интеллигентный Филипп, жгучий интерес; другой же человек, менее мудрый и образованный, мог бы при таком взгляде упрекнуть Виктора в похоти и грязных мыслишках.

Как бы там это ни называлось, Виктор своего взгляда с 33девушки не сводил и этим вынуждал смотреть туда же, куда и он, и своего родственника, и его гостя.

– Отменный выбор, – кивнул Лорен.

– Прикажите нести розы, – махнул Виктор дяде, и тот наконец дернул за красный бархатный шнурок.

– Верно ли я понимаю: тебя после театра не ждать? – уточнил Филипп.

Виктор гордо вздернул подбородок и кивнул.

* * *

– Люка, – сказал Филипп трубке телефона, – ну что, старина, готовь мой выигрыш: твоя племянница получила цветы и приглашение на ужин от моего племянника! Я выиграл пари! – захохотал Филипп и отключился.

– Вот ты хитрец! – веселился и Лорен, – расскажи мне всё, я требую!

– О, это прекрасный сюжет, – смеялся от души Филипп.

– После твоего звонка и просьбы во всем с тобой соглашаться я чувствовал себя как кретин! Ничего не понимал! – упрекнул друга Лорен.

– Тем натуральнее всё прошло, – ответил Филипп, – а что до спора… Ты видел племянницу Шаброна?

– Не могу вспомнить…

– Ну как же!

– Увы! – пожал плечами Лорен.

– Барышня закончила колледж и теперь живет в Париже. Наш друг не может выдать девицу замуж уже полгода! Всем подавай красоток.

– Так и что ж?

– Так вот, он и пожаловался мне: мол, Изабель в печали, сетует, что никто не хочет за ней ухаживать. От переживаний она потеряла всякую веру в себя. Вот мы и поспорили с ним, что я помогу устроить ей свидание.

– Она так безобразна?

Филипп неопределенно пожал плечами.

– Когда мы ударили по рукам, я велел Шаброну привести Изабель. Как только я разглядел её, я понял, что проиграю. Люка начал веселиться, а я – думать, как мне одолеть этого прохиндея. Тогда я велел ей раздеться. Когда она скинула с себя одежду и осталась в белье, я понял, в чем мое спасение.

– Ты вспомнил про Бибика?

Филипп кивнул.

– Я решил ей устроить не просто свидание, а встречу с самым лучшим женихом Парижа, – захохотал Филипп, – утереть Шаброну нос! Все знают, что мой Виктор – самоуверенный тип и ему подавай только лучшее.

– А если он её рассмотрит и передумает?

– Она не станет смывать раскраски до самой ночи, – веселился Филипп, – он не передумает, надо знать моего племянничка. Пока он её не очарует, никуда не выпустит.

– Так он её очарует в два счета, на первой же встрече.

– На это мы не спорили. Свой уговор я исполнил.

Лорен хитро прищурился:

– Так и поспорь! Отчего не поспорить?

– На что же это?

– Пусть предложит ей выйти за него замуж? А она откажет. Твоему заносчивому Виктору это будет полезно, – захохотал Лорен, – а если и поженятся… ты будешь иметь в родне месье Шаброна, многим на зависть!

Филипп еле заметно вздернул брови и хмыкнул. Он заулыбался чему-то своему, приговаривая: «Шаброн, весельчак, любитель маскарада».

В глазах его засверкал лукавый огонек, словно всё происходящее сейчас его всего только забавляет, а вот то, что предстоит, повеселит по-настоящему.

Он взглянул на друга, а потом погрозил ему пальцем, как будто тот преуспел в мыслях больше него самого, и это Филиппу понравилось. Он выхватил телефонную трубку и выкрикнул:

– Люка, – выслушав ответ, уже спокойно, вполголоса, проговорил: – Нет, нет, не торопись, – у меня тут возникла еще одна идейка… а что, если нам…

Подарок Каролине

Мистер Якобсон не любил рано просыпаться. Каждое утро, прежде чем встать, он подолгу нежился в постели, наслаждаясь остатками сна. Он был осторожным, неуверенным в делах человеком, поэтому относился ко всему подозрительно, а чтобы скрыть эту слабость, частенько себя одергивал и выражал ко всему милосердное снисхождение, хотя больше всего его поведение напоминало растерянность бездельника.

Вместо своенравия и бурного темперамента он давно овладел медлительным образом мыслей, позабыв о том, каков он на самом деле.

Но сегодня у мистера Якобсона была забота, раньше обычного прекратившая его сон. Он аккуратно встал, дабы не разбудить спавшую в чепце и ночной повязке миссис Якобсон, хотя едва ли она могла проснуться в такую рань.

Пробудись она непредвиденно, по велению женского чутья заподозрив неладное в раннем оживлении супруга, заснула бы обратно по причине отсутствия того самого инстинкта.

Супруга, считавшая Якобсона несостоятельным тюфяком и почти своим сыном, видела в нем лишь объект опеки и не предполагала у него права на ранний подъем без нужды, или зубной боли, или же чего-то иного, что невозможно предусмотреть сорокалетней матери четверых сыновей.

К тому же миссис Якобсон любила употреблять слово «обузданный» и делала это с такой легкостью и частотой, что порой оно встречалось и в описании мужа.

Ей предстоял очередной сложный день в роли для нее люто ненавистной, но вынужденно принимаемой. Миссис Якобсон совершенно не выносила хозяйничать и раздавать инструкции, но терпела это, вознаграждая себя правом обращаться к домашним голосом капитанской дочери, перенявшей по примеру отца манеру приветствовать матросов в рупор.

Когда она окончательно уставала от материнства и утомительной схожести сыновей с отцом, она винила себя в излишней доброте и увеличивала назидательность своих речей.

Потому-то в ночное время она не тревожилась ни о ком, кроме себя, разумно находя позднее утро более подходящим для проявления собственного авторитета.

Несмотря на хлипкое телосложение человека, не привыкшего к тяготам и труду, мистер Якобсон рывком поднялся с постели и на цыпочках достиг ванной комнаты, но передумал и прошмыгнул в коридор, решив пройти в другую уборную и тем самым обезопасить спящую миссис Якобсон от беспокойств.

Спустя двадцать минут он уже стоял облаченный в синий твидовый жакет, брюки, светлее жакета тоном, носки, темнее жакета, и рубашку в контраст всему его образу, что подтверждало подготовку к утреннему выходу.

И вот на кухне собственного дома, куда обычно Якобсон не заходил, он, наклонившись над столом, чтобы ненароком не испачкаться каплей или крошкой, жадно кусал вчерашний пирог, запивая его молоком. Заметив положение стрелок на наручных часах, Якобсон вздрогнул и бросился в коридор, к уличным ботинкам и зонту, а затем и к выходу на улицу, в дождливое утро.

Для сорокапятилетнего господина, ленивого и доброго, этот утренний порыв был почти священным обязательством любви. Теплое чувство озарило его сердце тремя неделями ранее, заглушив внутреннее предубеждение к неразумным эмоциям. Виной тому были двадцатилетний брак и четверо наследников, чьи имена начинались на «М», как и его собственное, по велению заикающегося прапрадеда – родоначальника традиции.

На часах – восемь утра, а изнеженный жизнью мистер Якобсон был весел и бодр, каким в подобную рань еще не был ни разу. Обычно приподнятость настигала его не раньше вечера, вслед первому бокалу. Его пылкое предвкушение некого события обнаруживалось во взгляде, походке и еще чем-то неуловимом, напоминающем суровую мужественность, но в исполнении Якобсона походившем на веселое обаяние.

К странностям сегодняшнего утра добавилась и пешая прогулка. Быстрым, почти юношеским шагом Якобсон достиг ювелирного магазина, вывеска которого напоминала издали неполную луну, хотя для влюбленных абсолютно всё либо лунно, либо звездно, либо похоже на хорошеньких котят.

Сам Якобсон, должно быть, чувствовал себя авантюристом, а не участником золотой сделки с предшествующим выбором подходящего драгоценного камня.

На фоне темных витрин разодетый Якобсон выглядел их яркой противоположностью и напоминал надутый бутон тюльпана с неясным будущим: раскрыть ободки и выпятить тонкие прутики тычинок или навсегда завянуть тугим бочонком.

Открытия магазина он ожидал с волнением. Собранность сменилась дрожью, едва за спиной прозвучало громогласное:

– Мистер Якобсон!

От неожиданности Якобсон присел, но вспомнил, что подготовил алиби: памятный праздник по случаю годовщины свадьбы, до которого, правда, было еще полгода, но это не исключало заблаговременного беспокойства.

– Ах, это ты, дружище! – воскликнул Якобсон с самой благожелательной вальяжностью, как и подобало аристократу. Он пожал руку худощавому мужчине в больших очках, скрывавших хитрый взгляд.

– Хорошо, что это ты, – добавил он и погрозил мужчине пальцем, окончательно выдав этим себя, поскольку с таким пылом угрожают только влюбленные.

Продавец хладнокровно, не подав вида, что удивлен или слишком догадлив, открыл двери магазина и пригласил покупателя зайти.

Табличку на двери «закрыто» он не сменил, чем подтвердил статус сообщника.

– У меня событие, – зашептал Якобсон, уже не думая скрываться.

– Имя? – тихо спросил Теодор.

– Каролина, – голос Якобсона задрожал.

– Ооооо, это прекрасно, сэр, – одобрил Теодор и посмотрел на Якобсона с уважением.

– Она… она… – задыхался Якобсон, – настоящее чудо… разноцветная радуга волшебной красоты! Очаровательное зрелище! Неожиданное счастье!

Теодор с пониманием кивал и натягивал на руки белые перчатки.

– Она уехала на месяц, – скороговоркой объяснялся Якобсон, – но она вернется. Я должен поразить её!

– Даю Вам слово, сэр, поразите! – сказал Теодор уверенно. Проворным жестом он выдвинул витринный ящик и извлек что-то небольшое и блестящее.

– Я словно мятный леденец, – добавил печально Якобсон.

– Даже так? – задумался Теодор и вместо сверкающей капли уцепился за соседнее яркое пятно. – Ну что ж, тогда вот это! – сказал продавец, выкладывая на бархатную подставку рубиновое кольцо.

– Сколько?

Услышав сумму, которая поразила его своей дерзостью, Якобсон пожевал губами, но кивнул. Сделка состоялась стремительно.

Довольный собой господин, пряча в твидовый пиджак бархатную коробочку, смущенно попросил Теодора позабыть о его визите и, выслушав в ответ жалобы на отвратительную память, покинул ювелирный магазин.

Через час он был в своей спальне.

Облаченный в пижаму и ночной колпак, которым пренебрегал обычно, но не сейчас, в острый момент нужды в безгрешности, он приветствовал супругу словами: «С добрым утром, миссис Якобсон! Позвольте узнать, как прошла Ваша ночь?»

* * *

Следующим утром мистер Якобсон окончательно позабыл о принадлежности к потомственной знати и вновь проснулся рано.

Если бы семейные правила гласили не пробуждаться с первыми лучами солнца более двух дней подряд, то благородные предки давно бы презрели потомка.

Была бы у них возможность высказаться, они напомнили бы Якобсону о том, что родиться – самая сложная задача аристократа, поэтому никакая суета не может касаться его духа и разума. Но даже тогда он остался бы, как прежде, глух, влюблен и почти беспечен, хотя и не так бодр и возвышен, как предыдущим утром, поскольку его посетили тревожные ощущения.

С осторожностью Якобсон встал и проскользнул за дверь. Пренебрегая утренним туалетом и завтраком, он оделся и выскочил из дома.

Через тридцать минут он стоял под вывеской-луной, которая сегодня отчего-то напоминала ему о плахе.

– Теодор, – кинулся к продавцу Якобсон, заметив его возле темных окон ювелирного магазина, которые сегодня сливались с его собственным мрачным обликом.

Теодор торопливо открыл двери и, не сменив табличку «Закрыто», прошел за витрину и напялил белые перчатки.

– Миссис Якобсон, – выдохнул мистер Якобсон и сделал несчастное лицо, – близка к догадке!

– В чем это проявляется? – осторожно спросил Теодор, оглядывая клиента с должным состраданием.

– Холодна, – сконфуженно ответил Якобсон, умолчав, а может, и позабыв о том, что истинная леди Якобсон – усердная прихожанка – необычайно преуспела в борьбе с собственным пороком страсти.

– Самое худшее, – кивнул Теодор, выуживая из-под прилавка длинную коробочку. – Это!

– Цена? – нахмурился покупатель, рассматривая сверкающий браслет, и, услышав шепот продавца, удрученно вздохнул, но спрятал плебейскую гримасу, энергично кивнул и улыбнулся.

– Меня тут не было, – объявил он и покинул ювелирный магазин.

Тем же вечером супруг доказал миссис Якобсон свою верность. Он вручил ей подарок, чем удивил настолько, что она возжелала спать отдельно, опасаясь попасть в плен пылкой любви супруга, о которой свидетельствовал дорогой подарок.

* * *

Третье утро подряд почтенные прадеды Якобсона беззвучно наблюдали за его душевным расстройством. С немым укором и неподдельной тревогой они взирали на предприимчивого внука.

Возможно, они размышляли о кровном родстве, сомневаясь в том, что этот человек, позабывший о достоинстве, гордости и роли преемника славной династии, – их потомок, а может быть, раздумывали о способе ему об этом напомнить.

Ничего не таясь, не думая скрываться, Якобсон встал и наскоро оделся. Движения его были торопливы, а сам он – рассеян. Благородное правило проявлять хорошие манеры даже наедине с собой им было позабыто, Якобсон не скрывал раздражения и досады.

Без завтрака и без зонта он покинул дом и заторопился привычным маршрутом. Сегодня круглая вывеска ювелирного магазина напоминала нимб святого великомученика, каким Якобсон этим утром предстал перед Теодором.

– Беда, – сказал он ему.

Отворив двери, не перевернув табличку, не раздевшись и даже не вытащив из-под прилавка бархатную подставку, продавец облачился в перчатки и вопросительно кивнул.

– Миссис Мариган, – упавшим голосом объявил бледный Якобсон и добавил: – Мать миссис Якобсон.

– Когда? – с исключительной серьезностью спросил Теодор.

– Завтра в обед.

– Срок? – задумчиво спросил продавец.

– На две недели, – всхлипнул Якобсон. – Я погиб.

– Нет, – заверил его Теодор и выставил на витрину витую брошь, напоминавшую змею с двумя сапфировыми камнями на месте глазниц, – будьте честны с ней, поблагодарите.

– За что? – вскликнул Якобсон.

– Ей не нужен повод для визита, Вам – для благодарности, – заявил Теодор.

Покупатель с горечью осведомился о стоимости, а услышав, так впечатлился, что едва сдержал стон.

– Меня… – начал Якобсон.

– Тут не было, – закончил Теодор.

* * *

Позорное падение Якобсона продолжалось.

В непозволительно помятом лице, красных глазах и уничтоженной солидности проглядывали постыдные признаки буржуазии.

Теперь, когда супруга заподозрила у мужа теплые чувства, она решила более ему не доверять, поскольку помнила, что прежние подарки без повода заканчивались рождением сыновей.

Велев горничной переселить её в другую спальню, «пока Максимилиан не откажется от фривольства», она окончательно подавила любовный настрой мужа, даже не догадываясь, что не она объект его вожделения и что у её супруга-тряпки заимелось свое собственное, тайное дело, которое к третьему дню ловкой интриги уже обернулось испытанием.

В стесненных движениях мистера Якобсона с трудом угадывалась былая ловкость. Вместо легкомыслия поселилась тяжесть, вместо улыбки – печаль. Ни грации, ни простоты, ни ясного взгляда у него не было.

Через несколько часов ему предстояло важное дело, для которого требовалась максимальная серьезность. Судя по его сосредоточенному лицу, всю ночь аристократ тренировал спокойствие.

К радости предков, неразумный потомок провел за утренним туалетом два с половиной часа, доказав, что еще помнит о важности благообразия.

За завтраком он выглядел как достопочтенный лорд перед политической встречей, высматривая вероятных союзников с особым вниманием и умиротворяющей улыбкой на лице.

С волнением он отметил, что супруга по-прежнему недовольна.

Глядя на накрахмаленную манишку, на тонкое голландское полотно пиджака, на лукавое лицо мужа, где вместо былой застенчивости читалась безнравственность, она окончательно утвердилась в собственной правоте и порадовалось тому, что вызвала на помощь мать.

Миссис Мариган в сопровождении младшей дочери и двух внучек явилась, не опоздав и не опередив время.

Якобсона и раньше восхищала способность мадам по-особенному заходить в залу, а сейчас, едва Мариган, похожая на дебютантку бала королевы Шарлотты, пересекла порог гостиной, он с ликованием бросился ей навстречу.

Подчиняясь роли примерного зятя, он трижды осведомился о планах миссис Мариган на ближайшее время и, услышав неутешительное: «В моих планах, Максимильян, потратить в Лондоне сэкономленные деревенской жизнью силы», – загрустил и тут же преподнес ей свой презент, чем порядочно разволновал Элизабет, в чьем коротком, но ярком взгляде на старшую дочь читалось полное понимание её тревог.

Якобсон всего этого не заметил, поскольку был занят младшей Мариган, её детьми и их мнимым недовольством, которое усматривалось Якобсоном в каждом движении.

«Теодор, Вы должны меня спасти! – размашисто написал на листе Якобсон через час, – этим утром в мой дом пришла настоящая беда!

Вместо одной заявленной родственницы к обеду этого проклятого дня я заимел у себя, кроме основной миссис, еще четверых недовольных дам, лишь одной из которых удалось угодить блестящей брошью.

Моя обожаемая теща, отблагодаренная по Вашему утреннему совету, приехала вместе с младшей дочерью, тридцати восьми лет от роду, по имени Шарлотта, и двумя внучками девяти и десяти лет.

Гостьи относятся ко мне подозрительно. Их надо утешить.

Прошу немедленно заняться моей просьбой и отправить мне результат выбора с посыльным.

Прилагаю подписанный чек, где Вам собственноручно придется заполнить лишь одну строку – расхода, не позабыв прибавить к тому сумму собственного беспокойства.

Встревоженный, но не лишенный надежды, ваш mr. Я».

И вот, объявив о намерении прогуляться до площади Рассела, он добрался до Квин Гарденс и передал письмо мальчишке, снабдив его десятью шиллингами и просьбой бежать в магазин «Мэдиссон» на Гревилл-стрит.

После Якобсон обзавелся букетом роз и, вернувшись, преподнес их миссис Якобсон, которая и без того находилась в отчаянии.

Почти заикаясь, она потребовала у матери срочного разговора в связи с «поглотившей Максимилиана страстью», о чем Якобсону сообщила горничная. Якобсон побледнел.

Спустя час он разворачивал послание от Теодора.

«Уважаемый mr. Я. Получив от Вас тревожное письмо, я оставил все дела и приступил к выполнению поручения, поскольку приложенный к нему банковский бланк лучше Ваших слов объяснил Вашу растерянность.

Я отправляю Вам кулон для Шарлотты и две пары чудесных сережек для ее прелестных дочерей и прикладываю подвеску с жемчужиной для горничной, поскольку порой от них многое зависит.

Призываю Вас сохранять самообладание и без промедлений преподнести подарки. Ручаюсь: Ваша тайна будет сохранена.

Пусть наградой Вам станет признание: Вас назовут чутким человеком с чистейшим вкусом, которому хватает одного взгляда на женщину, чтобы понять её тоску, и способным на всё, чтобы помочь ей от этой тоски избавиться.

Ваш личный ювелир, Теодор».

К ужину у Якобсонов поднялся переполох.

В запертые двери спальни, где старшие мадам обсуждали «зловещий план Максимилиана», стучались младшие дамы. Одно за другим появлялись ювелирные доказательства коварного замысла отца семейства.

Вняв золотым уликам, миссис Якобсон сказалась больной и велела маман самой выяснить все обстоятельства.

Мать шестерых детей, Мариган советовала «пойти мужу на уступки», но дочь отвечала на это дрожью. Вдыхая нюхательную соль и не убирая её от носа ни на минуту, она жалобно вздыхала: «Лучше смерть, я более этого не переживу».

Якобсон был на взводе: пунцовел, заикался, вытирал ладони о штанины и готовился к тому, что Мариган выложит перед ним нотариально заверенный документ, разоблачавший фантазии изменника, но она лишь расспрашивала его о чувствах к дочери и планах на будущее.

Спустя час бессвязного потока слов о любви и верности мадам задала вопрос о пятом сыне. Измученный допросом, Якобсон выкрикнул «да», после чего за дверью послышался вскрик, шум и писк горничной: «Миссис Якобсон, очнитесь!»

Не посвященный в суть драмы доктор констатировал у мадам сильнейшее потрясение и посоветовал ненадолго покинуть шумный Лондон.

Следующим утром миссис Якобсон вместе с горничной, сестрой, её дочерями и матерью покинула дом. Сыновья были отправлены к деду, а сам мистер Якобсон – ко всем чертям.

Переживания несчастного аристократа достигли апогея: он прекратил спать, есть и даже бриться. Благородный сын проводил все дни в кабинете, рассматривая портреты старших родственников – величественных и гордых сэров и лордов.

Он стыдился себя и неинтеллигентно себя корил, а их безостановочно вопрошал о смысле своей жалкой и никчемной жизни. Его нытье о будущем, которого он «лишился в один миг», казалось одержимостью.

Печальным итогом отъезда мадам стало письмо, в котором она требовала развода в связи с обстоятельствами, делающими брак с Якобсоном невозможным.

Потрясение Якобсона было настолько велико, а внезапная свобода так непривычна, что он вскочил и в состоянии, сравнимом с безумием, сорвал с безымянного пальца кольцо.

– И что теперь? – прокричал Якобсон, тряся золотым ободком перед портретом прадеда. Сквозь пелену слез он разглядывал сомкнутые плотным кружком пальцы с многочисленными перстнями.

Доказательств супружеских оков на его руках не было.

Пораженный, Якобсон изучил персты всех двенадцати мужей и пришел к потрясающему выводу: все его уважаемые предки вторую и, судя по их счастливым лицам, лучшую половину жизни были холостяками.

* * *

Приятный господин с прямой спиной, гордо вздернутым подбородком, приветливым, спокойным лицом и немного лукавым взглядом совершенно не напоминал человека, попавшего неделю назад в безвыходное положение. Он не выглядел прежним дилетантом, страдающим от попыток обуздать самого себя под гнетом обстоятельств.

Этот импозантный сэр, мнивший себя когда-то изгоем, походил на себя прежнего только для самого наблюдательного, для того, кто мог различить на его безымянном пальце бледную полоску с двадцатилетним стажем.

Так же, как тот ободок от кольца, скрывавшего белую кожу, освободившийся от бремени Якобсон не сразу обрел способность здраво мыслить.

Восстановив контакт с династией, опершись на родословную, он расцвел.

Вспомнив о бодром духе и достоинстве, откинув все упреки и жалобы, он наконец-то проникся обожанием к себе.

Почтенный господин с юношеским энтузиазмом начал новую жизнь и поклялся относиться к себе с заботой.

Спустя неделю, облачившись в роскошный костюм и шляпу, в блестящие ботинки и бриллиантовые запонки, он уже гулял и улыбался направо и налево.

Он ласкал золотой набалдашник изящной трости, а приветствуя знакомого, щегольски вешал её себе на руку, как делали это все денди, таскающие трость без особой нужды.

Если по пути замечалась миловидная дама, он с почтением дотрагивался кончиками пальцев до шляпы, а самые хорошенькие особы удостаивались кивка и особенного взгляда.

Рукой он орудовал в основном противоположной той, с отметиной, дабы не афишировать своего нового положения и не тревожить мадам иллюзиями относительно своего безбрачия.

Сейчас Якобсон спешил в магазин «Мэдиссон», где намеревался навсегда покончить с любыми напоминаниями о прошлой смиренной жизни.

Увидав круглую вывеску ювелирного, он отчего-то подумал про орден и отразился в витрине самодовольным господином. Без колебаний примерил он на себя более высокий чин и развесил на лацканах пиджака награды.

Не таясь и не скрывая намерений, он отворил двери и, не торопясь, прошелся вдоль витрин, мимо женских украшений, к мужским.

– Сэр, – поклонился ему Теодор. – Чем могу помочь?

– Теодор!

Не снимая перчатки, покупатель вытянул ладонь и пожал протянутую навстречу руку:

– Давненько я у Вас не был!

– Душа ликует от неожиданности, мистер Якобсон!

– Имею кое-какие мысли, – важно проговорил тот, – относительно Вашего ассортимента!

– Смею ли продемонстрировать? – встрепенулся Теодор.

– Нет-нет, – Якобсон отвел в сторону руку, – буду полагаться на себя, и только на себя.

Теодор поклонился, а покупатель, перебрав с десяток перстней и сделав выбор, встал напротив зеркала и залюбовался.

Не торгуясь, он оплатил покупку и отказался от упаковки. Сразу же надел перстень на место обручального кольца и прикрыл глаза. Вероятно, в этот момент он окончательно простился с прошлым и сейчас, вдыхая запах свободы, сливался с праотцами в нераздельное аристократическое единство.

Очень важный и довольный собой, он уже собирался покинуть «Мэдиссон», но остановился и немного театрально охнул.

– А это, – как бы между делом сказал он и вытянул из нагрудного кармана коробочку, – это отправьте той барышне, Каролине.

– С запиской?

– Как хотите, – равнодушно бросил он и обернулся к двери.

– Сэр, а адрес? – выкрикнул Теодор и даже сделал уверенный шаг к двери, но покупатель уже был на улице.

Покрутив в руках золотой ободок с рубином, продавец обтер его салфеткой и вернул на прилавок.