Текст книги "Слива любви"

Любовная сага

– Я прошел через ад! – объявил генерал, – со мной случилась настоящая любовная лихорадка!

Его обступили бойцы, заглядывали с интересом в лицо, как будто из-за новых любовных ощущений оно должно было измениться.

Кто-то тыкал в него пальцами и громко восхищался; кто-то стоял молча, затаившись, подобно тому, как земные дети смотрят на разукрашенную огоньками елку – тихо, с восторгом.

– Теперь я всё про это знаю, – Яша рубанул рукой, – скажу вам вот что… любовь – не для слабонервных. Стойкость нужна особенная. Слабакам в любви делать нечего! Любовь для сильных духом и телом. Я, честно говоря, не знал, во что ввязываюсь, а когда не знаешь и идешь – это что?

– Эксперимент, генерал! – ответили солдаты хором.

– Вот! – довольно кивнул он, – опыт! Но…

– Вы рисковали собой ради нас! – одним голосом отвечали бойцы.

– Всё так, всё так… чтобы вам… Вам, – кричал генерал, – вот тебе, и тебе не наделать ошибок! Уберег я вас!

– Яков Исидорович, – с осторожностью сказал старпом, – нам бы в целом понять, что это? Чем быстрее овладеем, тем быстрее вернемся на Землю. С человеками только по любви.

– Скажу, – еле слышно ответил генерал, – любовь – это потрясение…

Пришельцы ахнули.

– И всё внутри тебя подчинено ей!

– Расскажите, как это? – верещала толпа.

Яша хмыкнул.

– Начинается внезапно! Сперва… тебе кратковременно хорошо, а потом… длительно плохо. Внутри ураган, – неторопливо проговорил он, вроде как восхищаясь собственной отвагой, – силы эти многократно больше твоих собственных. Как бы ты ни противился, всё внутри тебя бунтует, поддерживает это буйство. Ты не можешь повернуть назад или приказать ему остановиться. А потом пропадает всякое желание действовать. Сила та действует сама, против твоей воли. Мощь невероятная, побеждает любое сопротивление.

– Ооооааааа, – гуманоиды заохали, съежились.

– Смириться! – выкрикнул Яша самодовольно, как может кричать человек, познавший нечто огромное, – смириться и так спастись. Опустеть, ослабнуть, но выжить… выжить, чтобы понять тишину, – описывал генерал, – да, да, именно тишину. Она безликая, светлая, а сам ты – чистый и пустой. Кроме покоя, в тебе больше ничего, да и тебя нет. Прежний ты вынесен, уничтожен этой волной, сломлен ею, раздавлен. Нет тебя, потому что нет в тебе больше памяти. Всё прошлое выскоблено из тебя, заменено пустотой. Ты тихий, подчиненный… принимаешь свою тишину, становишься её рабом. Рабом любви! – его взгляд сделался мечтательным, и тихо-тихо он прошептал: – Сима.

Бойцы завистливо поглядывали на Якова, перешептывались.

– Наташа, – пробормотал Николя, – она… она… люблю её.

Яша захохотал, а потом с состраданием глянул на невысокого штабного и потянулся к нему, как будто собираясь пожалеть, но не стал, одернулся и серьезным тоном заявил:

– Нет, малыш… тебе ничего про это не известно. Слушай меня и поймешь, а потом, после сливы, и сам испытаешь!

– Я испытал, – промямлил Николя, – не так, как вы, генерал: у меня не было сливы, но я понял любовь! Понял сам! – выкрикнул малец.

– Да что ты понял? – ахнул генерал и махнул рукой.

– Понял, что люблю Наташу. Я бы платил, чтобы смотреть, как она ест! – смело признался Николя.

В стеклянном парнике повисло молчание. Где-то под прозрачным потолком жужжала и билась межгалактическая муха. По ту сторону окна, на изумрудном фоне неба, порхали птицы, и всё вроде было как раньше, только у двух десятков существ, которые очень хотели познать земную любовь, как раньше быть перестало. За последние полчаса они узнали о любви так много, что поняли о ней даже больше, чем надо бы.

Яша побледнел, задумался, вероятно, вспоминая, как ест Сима. Молча он подошел к окну, облокотился о него, но резко выпрямился, как будто был задет чем-то острым и стремящимся повредить его едва обретенную уверенность в себе.

– Генерал, – зашептал ему на ухо Осип, – Вы не думаете, что произошла ошибка? Вы уверены в сливе?

Генерал выглядел жалким, неопытным рядовым.

– А что, если слива не любовь? – продолжал Осип.

– Ну как не любовь? Любовь. Не понять тебе! Молодой ты, в житейских делах неопытный. А я всё понял! А он, – генерал кивнул на притихшего Николя, – он тоже ел сливу, поэтому тоже понял. Съел и не признался.

От этой мысли Яша повеселел. Объяснил себе всё и успокоился, стал почти прежним. На Колю он больше не смотрел, а видение кушающей Серафимы прогнал.

Он заходил вдоль стеклянной стены, пиная человеческие вещи, а наткнувшись на шерстяную кофту с надписью «Свитер бывшего», стал пинать их еще остервенелее.

Усердие привело его к навесному замку с торчащим из него ключом, сворованному с вольера диких кабанов в пригороде Портофино.

– Люди не так просты! Слива – это ключ! – догадался генерал, вспомнив, как, убегая от разъяренной толпы животных, почувствовал такой же острый позыв, что и после человеческой сливы, – слива – это система, это шифр!

– Ааааа, – закивал Осип.

– Разгадаешь сливу – познаешь любовь! – воскликнул Яша, – я уже на пути… я дойду, разгадаю, пойму!

– Да, да, – подбадривал его Осип.

– Я уже болен… но болен еще не весь, а хочу болеть от любви целиком. Подчиняться ей без остатка, полностью, каждой молекулой чувствовать её и ей служить. И тогда, – он с тоской посмотрел на небо, – они поймут, что мы всё о любви познали, и примут нас обратно. Это мой долг, долг гуманоида, долг вашего командира! Я разгадаю эту головоломку! И пусть, – заревел Яков, – пусть я пожертвую собой, я готов на это пойти ради подлинного чувства.

– Отважно! – затрепетал Осип.

– То, что я испытал, эти невероятные ощущения, этот пик… спад и покой, только люди могли назвать это судорогами наслаждения! Язык не повернется рассказать об этом как о сладостной пытке… ну да ладно! – генерал махнул рукой.

– А если… всё не буквально… Если так же, как с нашим Джоном! – вскрикнул Осип, – Джон похож на Джека, но Джон не Джек! Мы же путаем их, ошибаемся и принимаем Джека за Джона, а Джона называем Джек.

– Гениально! – закричал Яша и забегал, – в этом… в этом и кроется тайна любви! Мы принимаем за любовь не любовь! А любовь – она только любовь!

– Бесподобно… лучше не сказать! – Осип с уважением посмотрел на главного, а тот затряс сливовой косточкой перед носом Осипа, а потом захохотал.

Он смеялся долго, иногда вытирая пальцами слезы, облокачиваясь на плечо Осипа. Яша всхлипывал по-земному и, делая жесты рукой, пытался что-то сказать, как-то объясниться, но хохот рвался наружу, не давая ему произнести ни слова.

– Эх, как его захватило, – шептали вокруг.

– Вот это любовь! Вот это чувство!

– Только что от нее умирал, бледнел, а теперь хохочет.

Яша попытался стать серьезным. Получилось.

– Где мы? – наконец-то спросил он. Бойцы переглянулись, а потом с состраданием посмотрели на главного.

– Я спрашиваю, где мы? – рявкнул Яша и топнул ногой, руки при этом заложил за спину и посуровел.

– В Институте, – дрожащим голосом ответил маленький Николя.

– А Институт где?

– В оранжерее, – еще тише ответил Николя.

– По уставу отвечать! – рявкнул Яша.

– Так точно! Взвод в здании исторического памятника до-цивилизационной эпохи «Теплица», генерал! – проревели бойцы.

– Вот так-то, – улыбнулся Яша, – поняли теперь?

– Никак нет, – отозвался взвод.

– Бедолаги, – покачал головой генерал, – а ты? Ты, мой ближайший соратник? – обратился Яков к Осипу, – понял?

Тот сник.

– Для чего нужны теплицы?

– Теплицы не нужны вовсе, – загремел взвод.

– А людям? – настаивал на своем генерал.

Пришельцы молчали.

– Люди любят чем-нибудь заниматься, генерал, – предположил Осип, – и растить любят. Детей растят, животных растят, волосы растят, долги растят, вот и помидоры в теплицах растят… нравится им растить, генерал!

– Что это? – длинный палец устремился в центр стеклянного дома, где под сводом, на возвышении, похожем на пьедестал, лежало металлическое нечто.

Оно было укреплено, надежно прикручено к постаменту и положено весьма высоко, чтобы не рассматривать его и с ним не разбираться.

Неизвестно, сколько поколений туда не глядело и не лазило и кто были те, кто это туда положил.

Никто не исключал и того, что только предки, водрузившие на возвышение странный предмет, знали о нем доподлинно и видели что-то в его форме. Прочие же не рисковали это трогать, покуда были уверены: именно с этим предметом связана большая трагедия, вследствие которой предков настигли невероятная тоска и исчезновение, ставшее лучшим решением всех бед.

Эту штуку откровенно боялись и не приближались к ней, как и не проявляли к ней интереса, никогда не глядя на оплот прошлоцивилизационной эпохи, которая почила с большой скорбью.

Возле пьедестала была прикручена памятка, но и она не давала никакой ясности. Невнятная полустертая строчка гласила, что эта металлическая штука – древний артефакт и входит в состав исторического памятника архитектуры «Оранжерея».

Когда генеральский палец нацелился на эту страшную штуку, когда указал туда как на важное, без чего дальше не обойтись, взвод запаниковал.

– Я знал, что этим закончится, – пробормотал Николя.

– Не закончится, а начнется! – кричал Яша, – это… это именно то, что нам нужно, потому что это первопричина!

Гениальный, смелый Яша!

– Лестницу мне!

– Нет, Яков Исидорович, я не позволю, – кинулся Осип и вырвал из его рук стремянку. – Вы… Вы не можете рисковать собой, мы не можем рисковать Вами! Что станет с родиной, если Вы погибнете? Полезу я.

– Мой мальчик, – грустно улыбнулся Яша, – тебе продолжать мое дело.

– Генерал…!

Яша с тоской посмотрел вверх, на площадку со страшной штукой, и перед собой, примеряясь к деревянным перекладинам. Он обернулся на своих, пересчитал их по головам, как делал это всегда, когда брал на себя отважное «сделать как можно лучше»!

Кульминационное – А слыхал ты о феминизме? – кряхтел Яша.

– Ну, слыхал, – пробубнил Осип. От натуги голос его казался сдавленным, глухим, а сам он взмок.

– Так и я слыхал.

Уцепившись за канат, военные опускали на пол что-то таинственное, занимавшее постамент памятника доцивилизационной эпохи «Теплица».

– Так и что? – пробубнил Осип.

– Так и то, не начни бабы бунт, не было бы ничего, – заверил Яша.

– Чего «ничего»? – растерянно спросил помощник.

– Может, и любви бы не было, – прищурился генерал, – там как началось, знаешь?

Старпом мотанул головой.

– Перевернулась какая-то баба на спину, и всё.

– И… что?

– И то, лицом повернулась… рассмотреть себя дала… а так-то была – затылок без имени! – по-прежнему уверенно растолковывал главный.

– Так и что? – не понимал тот.

– Не знаю, Ося, не знаю! Перевернулась, и всё тут! А где была до этого, с чего её угораздило – ничего не знаю.

– А это откуда?

– Швед сказал. Он пьян был – говорил правду. Накипело, видать, выхода требовало, а тут я. Может, он тайну бы не выдал, будь я человеком, а я-то? И, знаешь, он уверенно говорил, поверил я ему. Мол, как перевернулась баба, так и всё.

– Что всё-то?

– Любовь началась.

– А до этого её не было?

Генерал дернул плечами.

– Может, и была, только властная, а с того переверта стала сбалансированной. Понял?

– Нет.

– И я нет, но исторический факт. Одна перевернулась, и остальные за ней вертаться, – кряхтел Яша.

– Какой баланс, Яков Исидорович? Командуют они нами! – тужился Ося, – вот не было бы любви, стали бы мы тут жать! – веревка резала Осиповы ладони.

– Ну да, – согласился генерал, – так и что?

– Так и то… бьешься-бьешься, а где любовь-то?

– Ох, и дубина ты. Так ради нее и бьешься, – упрекнул генерал старпома, – поднажми давай!

Помолчали. Взмокли еще сильнее. До пола штуке оставалось метра три. Тяжело.

– Я после той истории вот что понял, – наконец-то сказал генерал, – баба – любовный элемент! Главный! Есть баба – есть любовь. А без нее – сплошной блуд.

– Майна, – заорал Ося.

С глухим стуком нечто опустилось на пол. Взвод к предмету приближаться не торопился, стоял испугавшись, в напряжении.

Не спеша и безбоязненно подошел генерал и смахнул со штуковины пыль, а потом и протер её рукавом, промямлил: «Всё так и есть, так и есть».

– Николя, – подозвал Яша.

– Ну?

– Расскажи-ка всем, как ты сбежал с Наташей в том ноябре?

– В каком ноябре?

– В том, что недавно был.

– Не было такого! – начал отнекиваться Николя.

– Николя? – недобрым тоном продолжал расспрос генерал.

– Ну, сколько меня не было? Ночь! Что же теперь, в общественность выносить? – мямлил штабной.

– У нас нет личных дел, Николя! Всё, что о Земле, – общественное. Коллектив должен знать о той встрече! Что вы делали?

Николя молчал, смотрел в сторону, в стекло, разглядывал на улице перекатывающийся клуб сухого ковыля.

– Гадость или сладость, – пробубнил Николя.

– Аааааа, я так и знал, так и знал! – выкрикнул Яша и быстро заходил вокруг железной штуки, нервно теребя свою голову и уши.

– Это, – его длинный палец ткнул в продолговатую штуковину, – символ! Вот только что всё это значит?!

– Наташа велела принести тыкву, вырезала ей глаза и рот, а внутрь поставила свечки. Получилась голова! – скороговоркой отрапортовал Коля, – и всё, клянусь Вам генерал, больше ни-ни… я не касался той женщины. Всё, что давали соседи, всё, что насобирал той ночью – ей отдал, свое тоже отдал – всё, что было. Как не отдать? Вы видали её? Но у меня мало было, что там тех денег? Все отдал, она улыбалась, не отказывалась.

А мне в радость её улыбка. Я просил её тогда: «Наташа, скажи "хочу"! Скажи, родная, "я хочу!", и я все сделаю!» А она смеялась, но деньги брала и меня гладила, вот так, – он подбежал к Джеку и провел длинным пальцем по его щеке.

– А ну, – крикнул тот и двинул Николая по уху, – еще тут ты… Вон на кабачке тренируйся! – рявкнул.

– Что? – растерялся Яша, – как? Как ты сказал?

– А что он… не трогает меня пусть! – промямлил Джек, и еле слышно добавил: – Я, как Марьяну встретил… сорвался, генерал, извиняюсь.

– Да не то, – взревел Яша, – кабачок?

– Ну да, это земной кабачок, – пожал плечами Джек, – Марьяна такие растила, потом резала. Я пробовал, она давала. Трава травой, но из рук её всё был готов…

– Так что же это выходит-то? Наши растили кабачок? А зачем?

– Как это зачем, генерал? – удивился Джек, – люди любят заботиться! На Земле много теплиц: детский сад, школа, банк, больница, кладбище. Они так свое берегут от чужих.

– Наши зачем кабачок берегли? – продолжал генерал.

– Я всё понял, Яков Исидорович, понял! – выкрикнул Осип. Он стоял возле железной штуковины, упирающейся ему в живот, и придерживал её двумя руками перед собой, оттого казалось, что штука эта – часть его зеленого тела, и, судя по размеру, значительная его часть.

– Кабачок – символ власти! – кричал Осип, – я чувствую себя непобедимым!

Он отпрял от кабачка и сразу же поник.

– А ну, к нему! – скомандовал Яша. Тот пристроился к железяке и вновь повеселел.

– А ну, назад! – продолжал генерал.

Ося отступил и стал прежним: унылым и обычным.

– Кабачок? – растерялся Яша, – наши усмотрели истину в кабачке? Мда… неразвитая цивилизация, слабая раса.

– Так это что же…? – Николя приблизился к генералу и усердно зашептал ему на ухо. Яша кивнул.

– А голова их – тыква?! – озадаченно спросил Николя, – а слива тогда что?

Генерал закрыл рукой свой большой рот, потом растерянно сел. Встал. Снова сел.

– Листок, карандаш, – скомандовал он, – помнишь сливу? – спросил он старпома и передал тому бумагу, – рисуй.

Тяжело отдуваясь, будто ему велели отжиматься, помощник принялся рисовать. Рисовал он долго, старался. К исходу часа он отодвинул рисунок, отошел, рассмотрел его и довольно хмыкнул.

– Вот, – выдохнул он и перевернул листок.

– Похоже, – обрадовался генерал, – натурально получилось.

– Так точно, очень натурально, – согласился Джек и, наклонившись к уху соседа, что-то тому пробубнил.

Тот захихикал и передал новость дальше. Через пару минут весь гарнизон разразился хохотом. Бойцы смеялись, показывали пальцами на картинку и держались то за себя, то друг за друга, отворачивались и снова поворачивались к Осипу, который думал, что смеются над ним и его неумелым художеством.

– Дисциплина – фундамент любого дела! – гремел генерал, – я ваш наставник и не допущу нарушения порядка. Кто-то хочет тумака? – брови его удивленно взметнулись, – не надо просить, – он угрожающе вытянул руку и показал притихшим бойцам кулак.

– Коллектив усмотрел в художестве важнейший смысл. – сквозь смех пробормотал Николя, – ой, я не могу, – продолжил хохотать он, – скажи, Джекки.

– Яков Исидорович, при всем уважении, что же Ваш помощник изображает? Откуда это в нем такие опытные страсти? Откуда знать ему про такие сокровенные глубины? Как познал он чувствительные точки? Когда? Это как надо в вопросе разобраться, чтобы с такой легкостью да в таких подробностях, вот так… натурально, как есть… без прикрас… в изображении передать смысл женского таинства?! Право слово, Яков Исидорович, он меня удивил. Или это слива? – прищурился Джек и снова залился смехом, – ну, так, пусть так. Простите меня великодушно, Яков Исидорович, безмозглый я баран, не смог сдержаться. И остальных простите: по моей вине веселье, по моей шалости, это я… я неосторожной репликой своей задел их мысли, и следом за мной узрели они в сливе не сливу. Винюсь.

Сектор «Земля»

– Нужен чернозем, – авторитетно заявил Джек.

Он был осведомлен о сливе больше других. Знания его поражали глубиной, заставляли думать о нем как о большом знатоке человеческой сути в её женском воплощении.

Об истоках своей осведомленности Джек тактично умалчивал, хотя и не скрывал того, что сведения те основаны на опыте.

Был ли тот опыт связан с растениеводством, или в своих земных похождениях Джек пренебрег указаниями генерала, смысл которых сводился к тому, чтобы «проникать исключительно в духовную суть человека», неизвестно. Но сейчас, в драматический для планеты момент, все его нарушения оказались спасительными.

Положение Джека стало уникальным, генерал же чувствовал себя уязвленным и потому волновался. О земных подробностях у Джека он не спрашивал.

Новость о том, что он не единственный, кто знает о любви, и далеко не первый, кто пытается в ней разобраться, генерал принял с мрачной обреченностью. Впрочем, ему хватило здравомыслия признать коллективное благо выше собственных амбиций и назначить Джека начальником отдела «аграрного развития». Он велел тому разобраться со сливовой костью, хоть и недовольно добавил: «Раз так вышло, что ты, Джек, уловил в сливе сложную схожесть с квинтэссенцией», как бы намекая на то, что солдат провинился и ослушался своего начальника.

Джек упрека не уловил, сдернул с себя рубашку, намочил её и положил в ткань сливовую косточку со словами:

– Вот и славно, вот и хорошо, чернозема бы, удобрений бы. Вот и славно!

– Делать-то что? – Яша выглядел хмурым, – где тут у нас удобрения?

– Ну… с удобрениями-то у нас полный порядок – у нас чернозема нет, – ответил Джек, – я, конечно, могу… но стоит ли…, – смутился он, отвернулся.

Яков эмоций не упустил, со вниманием Джека оглядел.

– Выкладывай! – велел он тоном важным, уважительным.

– Марьяну попрошу, она чернозема пришлет, – отчеканил Джек.

– И Наташа пришлет. Отчего не прислать? – откликнулся Николя.

– Валери пришлет, – послышалось откуда-то сбоку.

– Моника тоже…

– Марика…

– Елена!

– Мила!

– Клаудиа!

Генерал покачнулся, стал хлипким, вздохнул с тяжестью. В момент потерялась в нем вся важность и спокойная гордость, сиявшая в чертах мужественного гуманоида, сознающего свое достоинство.

– Любовь! – развел руками Осип, довольно улыбаясь, – вот так любовь.

– Сливу я ел, Ося… я! А они не ели!

– Пусть просят, Яшенька, пусть… землица будет, сливка прорастет! – нежно шептал Осип.

– А мне Симу не попросить… где она, Сима моя? А? Нет моей Симы! Куда её прячут? Ищу её, зову, а кукиш – суют мне замену, а могу ли я замену полюбить, если любовь моя зряча и на замену смотреть не желает? Я плюнуть хочу в нее, в ту подлую, что именем Симы прикрылась и меня провела. Да будь она рядом, я бы ткнул её, укором бы глаз уничтожил, но спросил бы перед тем: как она посмела моей любовью представиться и так меня обмануть? Горе мне, одиночке вечному, – где моя Сима? Счастье мне, дураку… в вере мне счастье, что дождусь я и Симу мою обниму.

Помолчав, продолжил:

– Что осталось мне?

Подобрался Яша, затвердел, стал как каменный – взгляд тяжелый исподлобья, неповоротливый.

Ося его своей спиной закрыл, позволил тому слабым побыть.

– Пока генерал горюет, звонить на Землю, требовать земли! – распорядился он гордо и подбородком вздернул, как будто только что изрек то, что определяет будущее.

Бойцы разбрелись, уткнулись в телефоны. Отовсюду слышались шепот, причмокивания, нежный лепет и щелчки. Кто-то еле слышно смеялся, кто-то вполне громко увещевал и успокаивал. В теплице стало жарко. Воздух вмиг оказался плотным, заряженным. Строгость, царившая в военном корпусе, сменилась странной ленью, непривычной и нежной, оттого все наполнилось непонятной грустью и какой-то тайной радостью.

– Велела ждать. Ох, опять ждать, – медленно проговорил Джек и отвел глаза, – Ося, можно я… ну это… чуть-чуть, – он сузил пальцы, приблизил их к глазам, – вот столько, чтоб уняться.

– Только чуть-чуть! – кивнул тот.

Джек отошел, забулькал, опрокинул в себя горячий глоток.

– Наташа моя, – развязно начал Николя, – умная! Ни одного вопроса – только о том, сколько надо. Вот это женщина! Хозяйка, царица! – и жалобно добавил: – Накапаю, Ося?

– Только чуть!

– Ребекка велела ждать, – отчитался солдат, – умная она, нежная… моя Бекка.

– Поди к Коле, у него есть, – шепнул ему старпом.

– Мила спросила, что сажаем, я ей сказал, а она: «И на Марсе будут яблони цвести» – и давай хохотать, а потом спросила: «Мой садовод, а сколько надо?» Ух, злой я, шпана, а не девка! Выпью? – спросил Джон.

Осип махнул рукой.

– Нам остается только ждать, – отчитался он старшему, а тот как сидел недвижим, не сводя взгляда с одной точки, так и не пошевелился.

Сливовую кость грели по очереди. Про то, что держать её надо во влажном и теплом, авторитетно утверждал Джек – начальник операции.

Он укачивал будущее сливовое дерево первые двенадцать часов, а потом передал его сослуживцу, который качал сливу следующие двенадцать. Так, пока ждали чернозема, дважды сменился каждый, включая генерала, который взял к себе сливу на сутки и даже спал с ней и разговаривал, уверяя, что так будущему дереву передадутся знания, хранящиеся в его сознании.

Спустя три недели на космодром начали прибывать первые посылки.

Чернозема наслали с тонну.

В посылках обнаружили еще лопаты, тяпки, мотыгу и садовые ножницы. Отдельной посылкой прибыла литература: «Мой сад», «Что нужно знать о плодовых деревьях» и «Вырасти свой огород легко и просто».

На чтение времени не было: события развивались стремительно – из косточки показался росток. К счастью это случилось в руках главного, в момент, когда тот рассказывал будущему дереву про риски разведывательных операций и систему невербального оповещения в условиях плохой слышимости.

Чернозем ссыпали в кучу, вырыли в центре ямку. Кость положили внутрь, присыпали землей. Сажали сливу – замирали. Перед этим спорили: может ли так начинаться жизнь, когда, как они знали, на Земле так жизнь заканчивается. Решили, что если в землю погружать с любовью, то всё – жизнь – что начало, что конец, поэтому рассказывали вслух погребенной сливе о чувствах, с нежностью и искренне.

– Ося, садись! Садитесь, братцы, ждать будем, – велел генерал, и гуманоиды расселись на черноземе.

– Шутки не травить, обращаться друг к другу с почтением. Никаких дерзостей! Она всёе слышит, – распоряжался Яша, – кто не сдержится, наряд вне очереди.

Стихли.

– Милая моя, ну давай, расти, – сказал он нежно и прилег на землю возле будущего деревца, – я рядом.

– Мы, Яков Исидорович, – Ося приобнял генерала, – мы рядом. Все рядом.

– Друзья, – обхватил их за плечи Джек, – мы вместе! Вместе! Признаюсь, генерал, я сперва не верил, при чем здесь слива? А сейчас вижу, понимаю… верю, – он с жаром зашептал Яше на ухо: – А знаете почему?

Генерал к нему не обернулся.

– Без сливы какая любовь? – он подмигнул, – правы Вы, правы! Слива и есть любовь, только и не слива это вовсе, а…, – он беззвучно зашевелил губами.

– Идиот, – буркнул Яша, – хоть и знаешь людей как будто лучше, чем все, а плохо… плохо ты сливу понял, не понял ты её вовсе, хоть и рассмотрел. Ты, дубина, думаешь, любовь – в схожести? В мастерстве любовь?

Джек смутился.

– Разве нет?

– Пой, – велел ему генерал.

– Что? – растерялся боец.

– Пой, говорю тебе! Сливе пой, обидел её сейчас, успокаивай!

Джек съежился. Генерал поднял кулак.

– Куда лезешь целоваться с таким малым ростиком?

 
Лет тебе совсем не двадцать,
А полтинник с хвостиком!
 

– выдал Джек и получил по уху.

– Пошел прочь, – рявкнул Яша.

– Можно я? Я? – заныл Николя, – у меня есть сборник болгарских песен!

– Давай, Коля, ставь…

Из динамиков полились балканские мотивы. Генерал прослезился, притянул Колю, чмокнул в макушку.

– Пустите, – затарабанил в дверь Джек, – я «Экстрасол» нашел! Подкармливать корни, – он махал каким-то мешком.

– Через порог не передавай, – недовольно пробубнил Ося, пуская виноватого в теплицу, – только цыц еще хоть слово с темпераментом – уволит он тебя по дисциплинарной статье… Понял? О любви без пафоса, без напряжения, без оценки… с теплотой и искренне!

– Понял, понял, – закивал Джек, – про любовь без пылкости. Только нежно, только с самоотречением. Так?

– То-то же, – Осип довольно кивнул.

Сколько времени займет у опытного садовода вырастить приличного вида сливу? А сливовую рощу?

– Ох, долго, – вздохнет кто-то и будет прав.

Но имеет ли значение время, когда служишь любви?

Гуманоиды томились.

Отсутствие аграрных навыков понемногу сменилось садовым мастерством. Пришельцы с легкость поливали, подкармливали, рыхлили и окучивали.

Чем умелее они обрабатывали почву, тем больше наполнялись новыми, незнакомыми чувствами. Теперь их мыслями владели восторги и мечты, тогда как совсем недавно их мучила тоска.

Яша чувствовал себя прилично, хотя счастливым не был и аграрный пыл с большинством не разделял. И все-таки даже он в какой-то момент переполнился земным и понял невероятное: Земля не просто планета. Понятие земли больше, чем ему думалось ранее, и это вынуждало переосмыслять.

Он смотрел на перемазанного себя, на выпачканные в земле ладони и колени с восхищением существа, ощутившего себя частью великого и непознанного. Яша разглядывал комки чернозема под ногами, смотрел на перепачканного Осипа, и радость наполняла его с такой силой, что требовала невразумительно шептать, хохотать и твердить «всё понял, я всё понял».

Его возбужденное состояние передавалось остальным, но уверенность, с которой Яша объявлял о своем прозрении, давала надежду на то, что так оно и есть, и вскоре у генерала возникнет идея.

– Земля, земля, – кричал Яша, разбегался и, расставляя руки, нырял на разрытый чернозем, ехал по нему, а потом радостно затихал посередине грядки. Он делал вид, что плывет, и раскидывал ошметки по сторонам, затем собирал их кучей возле себя, и глаза его наполнялись слезами, отчего он становился еще грязнее и еще счастливее.

Приступы заканчивались радостными предвкушениями: «Вот-вот случится важное, навсегда меняющее всё».

Так и произошло.

Приказав распределить чернозем на весь парник, Яша велел засеять грядки огурцами и клубникой – вот это ход, вот это потрясение!

Что именно скрывалось за тем его велением, никто не понимал, но все ему верили и всё исполняли.

Джек выпросил себе грядку, сказав, что хочет засеять её семенами укропа и просит доверить ему эксперимент.

Когда сливка показала свой первый зеленый росток, её окружало зеленое буйство: по периметру оранжереи росла смородина, около нее, длинными рядами, расползались усики клубники; рядом с ягодами топорщились прутики будущих огурцов. Солдаты неподалеку раскапывали картофельные лунки.

Генерал, с календарем в руках, отмерял лунные дни и составлял схему подкорма. Дело спорилось, но чувство, что пришельцы способны на большее, не покидало.

Яша подолгу стоял возле зеленого ростка, негромко вопрошая:

– Что… что еще мне для тебя сделать, родная?

Солдаты догадывались, что бедный влюбленный Яша общается не с ростком, а с Симой, которая так и не выходила на связь. Он тосковал и как будто в чем-то себя упрекал. Даже ночами он не покидал теплицу, оставаясь в тишине совершенно один. Слива росла и крепла – генерал хирел и горбился.

– Яков Исидорович, картошка разрослась, нам бы кабачок передвинуть, – попросил генерала Осип в середине лета.

На лице генерала мелькнула смутная догадка о чем-то важном и до того момента недоступном. Металлический кабачок замерцал, оставляя блики на его небритых щеках.