Текст книги "Слива любви"

Инопланетяне и литературный случай

Что ж, межгалактическая связь установлена. Контакт с гостями из ближнего космоса укреплен на мощных опорах. Перед нами расступилась космическая мгла, перед ними утихло реликтовое излучение.

Для укрепления электролиний мы потребовали от пришельцев клятву честности и взаимного уважения, и они её дали. По всем законам энергобаланса они обещали быть порядочными, мы же снизошли (по-другому в нашем мезальянсе теперь не будет).

Для защиты оптико-волоконных жгутов применили хитроумную задумку, описывать которую – подвергать риску наметившуюся коммуникацию.

Желание познать человечество обрело наконец-то свободу и выразилось словами:

– Вскружила голову ты мне, Маруся! – сказал важный гуманоидный генерал, хотя, честно говоря, все они нам на одно зеленое лицо, – служить готов! – хлопнул он себя по коленке и вопросительно глянул на помощника, мол, всё ли по тексту, а тот уверенно кивнул.

– Ну что ж, – земляне дернули плечиками, – служить – это можно…

Гуманоиды торжествовали. От избытка чувств черные жгуты заискрили, создавая сильнейший волновой резонанс. Даже силовые линии защитного контура мерцали, привлекая внимание и становясь уязвимыми.

На линиях межгалактической связи начались помехи, и виной тому были свои, что неудивительно, потому как свои – самые злостные вредители.

Стоит напомнить, что накануне межгалактического слияния, в самый острый момент, миру помогли азиаты, и теперь, когда поддержка их острых мыслей потеряла актуальность, мы вернули им историческое табу.

Землю захлестнула волна азиатского недовольства.

Они негодовали, твердили о несправедливости и мировом цинизме и, конечно, были правы. Но что делать, если демография с географией расходятся?

Время свободы азиаты использовали по полной: они себя так приумножили, что преодолели все рекордные цифры численности.

Глядя на показатели их эффективности, мир заволновался и плодиться им запретил. Санкции вызвали сперва досаду, а затем и озлобление. От несправедливости они додумались до неутешительного: человечество всегда пользуется благами трудолюбивой расы, а следом каждый раз генетически её отторгает. Черные узкие глаза посмотрели на мир холодно и жестко.

– Вот мерзавцы, – сказали мы им с улыбкой, пытаясь интонацией нивелировать смысл, но это не помогло.

Мы догадывались, что надо дать азиатскому негативу выход, иначе долбанет, но заниматься этим не хотелось, поскольку с зеленым маленьким войском было интереснее.

Вспомнив о праве на ошибку, мы небрежно махнули рукой и подумали, что время есть и надо просто дать им остыть. А пока они будут выливать накопленное в аналоги прогресса, мы обеспечим миру выход в межгалактическое сообщество (цели были благими).

Однако не задалось и это. Гуманоидная тема тоже сбоила.

Пришельцы не подрассчитали и хапнули людского нрава сверх меры. Они повредились. Переварить земной хаос даже высокоразвитому инопланетному разуму оказалось сложновато.

То, что с ними происходило, напомнило поведение человека, которого долго лишали еды, воды и света, а потом привели на веселый праздник с невообразимыми яствами. Гуманоидам поплохело. Их конвульсии напугали людей.

Мы быстро смекнули, что, если ничего не предпринять, мы обречены на проблемы космического масштаба, а у нас и своих по горло (при этом покосились на восток), и, так как право на ошибку в этом месяце было уже использовано, мы поступили благоразумно: решили с космосом повременить и потребовали у пришельцев перерыв, назвав его по-человечески: «нам надо подумать».

Мы напоминали пунцовую барышню под нависшим поручиком:

– Ах, поручик, не сейчас… ооо, не сейчас.

Но эти уловки их только раззадорили. К тому же гуманоиды у нас уже обжились и порядочно нахваталась.

– Будешь хорошо себя вести, получишь петушок на палочке, а тройка с бубенцами умчит тебя в хоромы с красными ковриками, только скажи, Буратино, где ты прячешь золотой ключик?

То, с какой легкостью пришельцы обратились к фольклору, нас потрясло. Мы были уверены, что у них отсутствует воображение, но не тут-то было.

Их каламбур нас ужаснул. Мы решили упорядочить их знания о мире, позабыв о том, что делать это сами не умеем.

Пришлось вновь собирать Ассамблею и настраивать селекторы.

Помехи отрегулировали, щеки надули и… ничего – идей нет. В томительном ожидании озарений прошли сутки. Беспомощно страдая от тоски и дурных предчувствий, мудрецы уже хотели искать виноватого, но, зная, что за их спинами человечество, медлили.

И вот, когда отчаяние достигло максимума, настал момент для гениального прорыва. Кому-то из людей пришла в голову мысль.

Не стану утверждать, что русскому, потому как боюсь показаться одержимым славистом. Вполне вероятно, тот человек был азиатом, и, озвучив свою идею, он приступил к планомерному азиатскому куражу отмщения. А может быть, он был гражданином Америки, что в целом естественно, потому как его идея как нельзя лучше иллюстрировала национальный тезис о независимости и свободе.

Стоя за трибуной, этот смелый свободный мужчина (хотя почему обязательно мужчина?) сказал важные и теплые слова:

– Мы – дети галактики, – он изо всех сил пытался не петь, – но самое главное, – он выставил руку вперед, останавливая волнение зала, – мы – дети твои, дорогая Земля!

Произнеся это, он гордо сел, а остальные встали и зааплодировали. Его речь транслировали по всем каналам как главную мировую идею.

За его словами последовали объяснения: каждая нация выберет три литературные работы, которыми одарит гуманоидов. Читая про нас, инопланетные товарищи смогут познать человечество и сделать это постепенно, постигая нашу историю с каждой новой страницей. Стратегический план обрел тактическую глубину.

Русские обрадовались. Это было даже легче, чем задание про гармонь. Русская литература прекрасна, и это делает её особенной. Мы даже расслабились и забыли про задание – настолько оно оказалось простым и не требующим внимания.

– Выбирай любую классику: Чехов, Толстой, Достоевский – всё слезы, всё душа, – комкали они ворота красных рубах.

И вот подошло время предъявить. Зная русских, активисты за сутки напомнили про саммит. В последнюю ночь перед выступлением русские всполошились.

Они не спали – в итоге выбрали, почти не споря. Единодушие в международных делах – их национальное качество.

Вышли презентоваться улыбаясь. Как не улыбаться, если повод – гордость за Родину? Мир их выслушал, хмыкнул, смутился (то-то же!).

Первой книгой от русских стал труд Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам».

Общественность зашлась в упреках:

– Какая же это литература, если книга – поваренная!

«Глупцы, – подумали мы, – в ней больше образов и поэзии, чем во многих современных писульках», но вслух заявили:

– Идем на нарушение!

Саммитцы хмурились, молчали, но делать нечего – «право на ошибку».

Наша книга попала к пришельцам очень своевременно: мало того, что зеленые наконец-то разобрались с понятием пищи, так вдобавок к этому они научились кутить. Зеленые поняли, что значит честное удовольствие. Их сытые удовлетворенные лица выявили любопытный факт.

– Смакуют! – воскликнули люди, – они не так просты!

Мы были поражены их свободной мимикрией под мир и скоростью освоения земной информации. Того, к чему земляне их допустили, едва хватало, чтобы научиться завязывать шнурки, а эти русские возьми да выложи перед ними простой способ овладеть смыслом жизни. «Смаковать» – слово неисчерпаемой глубины, преодолевшее свое прямое значение. Люди осваивая его вместе с размышлениями о бытии, понимают, что в жизни нет и не будет ничего, кроме «смаковать».

«Смаковать» для гуманоидов стало «сигнальной башней», которую они сумели распознать во мгле. Подгребая к громадине, иноземцы всем отрядом «навалились на весла» и начали читать звучное и длинное меню поваренной книги. Они пьянели от звукового ряда и красоты словесных сочетаний, наслаждаясь каждым словом.

Стоя посреди океана на якоре перед огромным маяком, они забыли о тоске и поклялись отныне не торопиться, а проживать каждую секунду, получая от нее максимум наслаждения.

С хмурым осуждением люди смотрели друг на друга, глотая слова обиды:

– Отчего же вы, страдающие и ленивые, не понимаете этой простой истины? Отчего же вы, не останавливаясь, ищете успокоения где-то вовне, тогда как товарищам с другой планеты хватило месяца и недели для того, чтобы во всем разобраться?

И пока земляне обижались на правду, гуманоиды открывали надаренные книжки.

Под «аккомпанемент» свиных рулек и запеченных гусей от Молоховец они заглотили Хаммурапи, Дигесты и Ману-смрити.

Раздел суповарения попал на изучение Салической правды и Хабеас корпус акт.

Под паровые зразы с грибами и яйцом они познакомились с «Царем Эдипом», «Метафизикой», узнали о Божьем граде. Шелест страниц «Архипелага в огне», «Фауста» и «Моби Дика» перебивали чавканье рыбного расстегая и хруст соленых груздей.

Уже икая и героически одолевая сон, они продолжали листать рецепты, смутно подозревая, что самое интересное еще впереди. Лениво провожая взглядом разделы с немужской едой, к которой гуманоиды интуитивно отнесли сахарных петушков и компоты, они остановились на параграфе с прозрачными жидкостями. Из оставшихся книжных подарков они чутко выдернули «Майн кампф», подложив 782 страницы гитлеризма для розжига чана с брагой, и отправились искать уголь для фильтрации.

Пока капало, зеленые нашли рецепт малиновой водки. Отмерив двенадцать стаканов спирта на шесть воды, они стали ждать настоя, важно приговаривая:

– Вот что значит томиться душой!

Сделали, выпили, достали гармонь.

– Нормальные парни, с пониманием! – заулыбались русские.

Рецепты с картинками стали для них настольной книгой. Труд о благоразумной экономии и щадящем режиме тепловой обработки продуктов лежал поверх остального, как главный догмат – очередной русский триумф.

И если первый эпос подчеркнул русское здравомыслие, то следующий нарочито продемонстрировал каноническую рассудительность.

Русские подарили гуманоидам «Педагогическую поэму».

– Пусть знают, что наша индивидуальность взращена жесткой дисциплиной и суровым бытом. Навык усложнять жизнь так иррационален, а выживаемость в условиях само-созданного кризиса так высока, что нам самим не ответить, отчего всё устроено именно так?

И пока великий воспитатель излагал свою теорию, весь мир наблюдал за тем, с какой страстью пришельцы внимали его методикам. Они перечитывали и застывали, поражая всех способностями ума примеряться к земному безоговорочно.

Мы удивлялись свойствам их гибкого разума и здравому смыслу, которого порой не хватает нам самим, и уже подумывали выяснить их отношение к злу, как русские вновь всех опередили. В ответ они узрели в гуманоидах всепрощение ко всему, где зло невозможно уничтожить, и захотели выдать зеленым русские паспорта.

Но тут случился парадокс, от которого не защищен даже зеленый гуманоид. Пришельцев одолели страх и растерянность. Они начали подозревать землян в хранении тайны, превосходящей любовь, разгадать которую они грезили накануне.

Мир догадался, что зеленые захотели познать русскую душу и что в этом деле у них нет никаких перспектив. Даже если они примутся распутывать эту загадку, которая не задачка, а самый настоящий национальный колтун, то запнутся уже тогда, когда поймут русскую способность браться за любое дело, не имея конечной цели, поскольку в любом деле побуждения у русских вовсе не социальные, а духовные.

Именно это удерживает их от любой моральной пропасти на расстоянии, для которого даже инопланетяне не подберут единиц измерения.

Напоследок русские подарили им художественный роман.

Выбирая произведение из тысячи достойных, они не спорили и не сомневались, но, по правилам, должны были проголосовать.

По-русски печально и горделиво литераторы, призванные выбрать за всю нацию, написали на всех листиках «Мастер и Маргарита» и опустили записочки в урну.

Единогласное «за» обнажило всё русское через совесть, слезы и неприглядную правду о самих себе.

– Ну как вам? – спросили они у зеленых, которые сделали вид, что прочли.

– Ну что ж, вполне… вполне, – уклончиво ответили те.

– Вы ничего не поняли, – догадались русские, зная: роман этот – дебри.

Увязнув по уши, пришельцы схватились за то немногое, что поняли буквально: за легкость правды.

– А что такое правда?

– Помните про сливу? – напомнили мы им, понимая, что наглядно им легче, – вот та слива и есть правда. Понятно?

– Нет.

– Как же нет, если та слива – слива любви! Так понятно?

– Правда – всё, что с любовью?

– С любовью всё – правда.

Не понять им… не понять.

Инопланетяне и Институт мировой цивилизации

– Разочарование полезно. Разочарование – это как перепутье, как взросление, – рассуждал мир, глядя на зеленых «человечков». К пятидесятому дню земной жизни они научились только выпивать, так и не осознав важных истин, о которых мы им твердили. Свое влечение к человечеству они, как и прежде, не скрывали; тяга к людям явно превышала их силы, а спиртное добавляло им свободы, подпитывая страсть и укрепляя надежду на взаимность.

– Что такое любовь? – спрашивали мы, – что такое душа? А правда? Что такое знание о бытии? А о сущности? Что значит мир подлинных вещей?

Пришельцы хлопали глазами.

– О чем с вами разговаривать?

– Поговорим про экстаз, – заявили они, – самая актуальная тема!

– Ох, и хитрецы!

– Удовольствие бесконечно, как бесконечна Вселенная! Мы дарим вам эту грандиозную мысль!

– Мы – нравственная цивилизация. На мире лежит печать морали!

– А мы свободны, – улыбались гуманоиды в ответ, – у нас нет гражданства, мы принадлежим космосу!

– У вас величие зашкаливает и во всем – явная чрезмерность. Запомните: психическое здоровье – важнейший аспект счастливой жизни!

– Нам от вас сладко, – жмурили гуманоиды большие глаза.

– Двинем, – угрожало человечество, но ответом им был взгляд, полный безграничной преданности.

Мы же усмотрели в этом полноценную манию и невольно отнесли их поведение к маниакальному эпизоду.

– Всё из рук вон плохо, – сокрушались земляне, – мы их наслаждение, и этого не переменить. Не понимают любви! Поймут ли?

– И при этом с легкостью понимают множество другого! – отвечала Ассамблея.

– Да, – кивали люди, – видели, как они встают на носочки в лифте? Мы всего-то раз объяснили про компрессию позвонков!

– Инопланетный эксперимент провален, – подвела итог Ассамблея, – сколько усилий впустую! Зачем мы всё объясняли? Зачем рассказывали про себя? Всё так же, как и раньше!

Оставлять всё как было, не трогать – вновь обречь себя на участь идиотов.

Люди решили взять паузу и отвадить пришельцев от мира.

Делать это следовало максимально корректно, чтобы огорчение их стало светлой тоской, а не поводом вспомнить, что у них есть бластеры и прочая космическая амуниция.

Зеленые покорно заглядывали нам в глаза, как будто и понимая землян, и не понимая совершенно.

Мы же, аттестовав время до встречи с ними периодом репрессий, а саму встречу – неудачным опытом, поклялись считать в следующий раз до тысячи, прежде чем загораться чем-то новым.

– Надо остаться друзьями, – рассудила Ассамблея по-житейски, – на крестины ездить, на дни благодарения!

– На барбекю по выходным?

– Пожалуй, нет.

На том и порешили.

– Обстоятельства диктуют изоляцию, – важно сказали мы им, – не учитывать этого мы не можем.

– О чем вы? – всполошились гуманоиды.

– Климат!

– Что с ним?

– Отторгает чужеродное, – начали мы выкручиваться, – давление скачет, атмосфера нестабильна.

– Разве?

– Да, – кивнули мы, – планета сопротивляется.

– Кому? – воскликнули пришельцы.

– Вам. Не готова к высокоразвитым существам! – мы пожали плечами, – мы готовы, а экосистема – нет!

– Аааааа, – закивали гуманоиды, – вот это история…

– Ничего не поделаешь, – человечество развело руками, – надо обождать… лет десять-двадцать.

Зеленые лица вытянулись.

– Может, меньше! – успокоили мы их, – мы сразу… сразу позвоним.

– Ладно, ладно… делать нечего! – сказали зеленые, сделали несколько шагов к двери и остановились, почти испуганно обернулись и, взглянув печально, произнесли:

 
      – Прощусь, Элиза, я с тобой
      Для дальних, чуждых стран.
      Мою судьбу с твоей судьбой
      Разделит океан.
      Пусть нам в разлуке до конца
      Томиться суждено, —
      Не разлучаются сердца,
 

Что спаяны в одно![2]2
  Роберт Бернс


[Закрыть] – и только после этого вышли, оставив нас в состоянии досады, в которой предстоящая свобода выглядела уже не столь желанной.

Осознавали ли они сказанное? Есть сомнения! Но то, с какой охотливой влюбленностью, с какой обреченной покорностью снесли они унизительное для них решение, как мирно приняли свою участь отверженных, не могло не восхищать.

– Вот артисты! – хмыкнули мы, глядя, как по взлетной полосе к ракеткам направляется зеленый отряд, волоча за собой тонну человеческих подарков.

– Есть в них что-то неспокойное, пламенное… страсть какая-то, преданность.

– Задохнуться от их преданности, – отозвалась Ассамблея, – Поймут ли любовь? Примут ли в ней свободу?

– Как будто на земле про это все понимают. А этим-то куда? – промямлили люди.

– Время – судья и учитель!

Пришельцы забрались в космолеты, задраили шлюзы и выставили координаты родного дома. Сидя за штурвалами, они шмыгали носами и оборачивались.

– Удачной дороги, не гоняйте, долетите – позвоните. Погода хорошая, ну всё, пока!

Люди не скрывали радости, весело на прощание махали, а те всё медлили и медлили, не в силах запустить двигатели.

Может быть, в этот последний момент, обвиняя в своих слезах звездную пыль, они испугались, что не сделали всего возможного, чтобы остаться, и жалели, что отдали право написать их будущее человечеству. А может быть, они горевали, оглядываясь на небо, ведь там, высоко, за земной атмосферой, вдалеке от всего непонятного и теплого, их ждало одиночество…

Яков-радикал

Яков был взрослым гуманоидом. Он имел сутуловатую, тощую фигуру, был судорожен и многоречив. При этом он походил лицом на остальных, как капелька от одной воды, но в то же время отличался от сородичей взглядом, в котором читались власть и ответственность, и выражением отважной личности, иногда и весьма дерзкой.

Зачастую Яков был весел, даже комичен, особенно это бросалось в глаза в сравнении с его помощником – печальным, худым, тонконогим и молодым гуманоидом – вчерашним выпускником военной школы, которого Яков высмотрел среди многих и похвалил, а тот и примкнул. Личным помощником он стал не сразу, а лишь спустя проверочное время, за которое доказал генералу свою идейную основательность и надежность.

То, что Яков был Яковом, никто, кроме Якова, не знал. Генерал требовал называть себя по должности и номеру, как было принято среди военных той цивилизации.

Сидя за штурвалом космолета, он ощутил смутное подозрение о странном, неизбежном, но необходимом для его гуманоидной нации. Неминуемое страдание от предстоящей разлуки с Землей страшило его точно так же, как и его ребят, но генерал был главным, и это сохраняло его здравомыслие.

Он думал не о себе, а о своих подчиненных и о том, как вынесут они эти тяготы. Достигнув тревожного пика, он улыбнулся, вспомнив, что любой кризис имеет лечебное свойство, поэтому скрытый смысл предстоящих мучений – основа нравственного скачка к гармонии.

– Может быть, ради этого… ради этого и нужно было всё это, – уловил он главное, но окончательно не сформулированное.

Неясно, понял ли он уже тогда бессмысленность жизни без любви или еще нет, но в тот момент он спас свою цивилизацию от неминуемой гибели, потому как вынести страдания без высшей идеи мало кому удается, и у всех были сомнения: не вымрут ли гуманоиды вовсе, едва разъединятся с нами.

– Отсчет, – проорал генерал, – по местам!

Он с силой сжал челюсти и почувствовал, как лоб его взмок, а онемевшие от напряжения пальцы задрожали.

– Мы не прощаемся. Нам теперь только выдержать… вернуться к вам… вернуться другими, – шептал он удаляющемуся во мрак голубому шарику.

Вот так, с болью, с невыносимым терзанием и жалостью к себе, инопланетными сознаниями завладевала любовь. Но без мук любовь не узнать, хотя, откровенно говоря, и на Земле мало кому эта мука была в удовольствие, за исключением особенных людей, для которых эти ощущения – доказательства существования души.

Улетели.

Мы выдохнули, покивали на рваные облака и белые дуги сердец, оставленные их космолетами, и хмыкнули:

– Нервишки шалят.

– Иначе не поймут ни о любви, ни о свободе, ни о чем другом…

Пришельцы еще долго рассматривали Землю, согревали дыханием иллюминаторы и водили тонкими пальцами по стеклам, тоскливо и искренне приговаривая: my sweet, sweet heart, словно позабыв, что Земля для них когда-то имела только ресурсное значение.

В молчании гуманоиды долетели домой, выгрузили подарки и задумались.

Чтобы ничего не упустить, они решили систематизировать, учесть и применить всё то человеческое, что привезли с собой. Спросили бы нас, мы бы подсказали, что хаос не поддается систематизации, а зафиксировать можно лишь факт земного беспорядка.

Сквозь разделяющее нас пространство мы передали им зашифрованную мысль на тот случай, если азиатский план-перехват не шутка.

«Не теряйте времени, нужно срочно сосредоточиться на будущем, а не погрязать в учете. Еще инвентаризацию устройте!» – пошутили мы и успокоились, потому как в наших речах была человеческая логика и простота.

Они поняли радиограмму буквально, как инструкцию, упустив иронию.

Так возник Институт мировой цивилизации. Гуманоиды организовали новое ведомство и выделили для него историческое здание. Этот памятник архитектуры остался еще со времен прежней цивилизации и значился в гуманоидном кадастре как «оранжерейная конструкция», по-земному – теплица.

Странная махина со стеклянными стенами и потолками выглядела действительно космически и свидетельствовала о том, что у гуманоидовых предков имелось развитое агрохозяйство.

Кто были те гуманоиды и умели ли они любить, или любить они так и не научились и поэтому вымерли, – неизвестно, но их потомки к памятнику относились по-свойски. Выгружая под стеклянные своды все, чем мы их снабдили, и множество того, что плохо лежало и привлекло их внимание, они не испытывали никакого пиетета.

До крайности буднично – как будто не было в том полу и стенах их собственной биографии – они сгрузили в теплицу большую кучу земного. Вероятно, их отношение к той оранжерее объяснялось исторической неприятностью, которую предпочитали скрывать.

Как бы там ни было, пришельцы на теплицу не крестились, не кланялись, не заходили туда со свечами, то есть ничем не определяли значимость стеклянного дома, хотя и не содержали его в запустении, со сбитым замком и приваленным к двери камнем.

В куче земного просматривались книги в неопределенном количестве, одно верблюжье одеяло, кусок мозаики с изображением человеческой руки, ночник в виде грибочка, доска для серфинга, несколько репродукций Кандинского и одна – Франца Эрдера, карта Апеннинского полуострова, учебник по фресковой живописи, металлическая емкость с фальшь камнями и крупной надписью Gradalis (где такую только взяли?), футбольный мяч, растяжка красного цвета Rent, резиновая уточка для купания, фото готического аббатства Сен-Дени, терка, фломастеры четырех цветов, гранитный конь со всадником и множество другого.

В сторонке от всего безобидного лежали эмейские иглы. Как боевое оружие попало в посылку, никто из пришельцев не знал. Иглы никто им не дарил, а то интересное, что уволокли сами, отсеял земной металлоискатель в аэропорту.

Скучившись возле нашего, они восторженно все трогали, а некоторые брали земные вещи и укачивали, так же как люди укачивают младенцев.

Что делать с этим добром, как его использовать, а самое главное – приблизит ли употребление земного к их главной цели, они не знали, но верили в то, что смогут победить свое невежество и хотя бы краешком ума познать любовь и всё остальное, о чем твердили им люди.

От эмоционального переизбытка и суеты гуманоиды уже не могли вспомнить усвоенное земное, а то, что все-таки удалось, тут же оказалось позабытым от нахлынувшей тоски.

– Так мы ни в чем не разберемся! А ну встать кругом, взяться за руки, настроиться на человеческий лад! – приказал генерал, решив применить земную методику.

Зачаточные знания славянского фольклора подталкивали его слиться с мировым эго.

Культурная солидарность с Землей проявилась в виде хоровода. Эта рискованная задумка требовала навыков, главный из которых – умение владеть собой – пришельцем не давался. «Хождение за солнцем» исполнялось из рук вон плохо.

То, как они исполняли обрядовый танец, порождало лишь желание крикнуть: «Это против любых законов физики! Так вы никогда не создадите электромагнитное поле общей направленности!» Им всего-то нужно было затянуть народную песню и разделиться на роли и так, медведями и глухарями, одолеть хитроумное искусство, но, увы, отвратительная пластика не сулила им успеха.

Ни под «Купалу», ни под «Ладу» их хоровод не складывался. Неуверенные захваты рук прерывали сакральное действие.

Генерал с горечью отметил, как уродливо воплотилась его замечательная идея, с каким безразличием солдаты выполняли его приказ, упуская возможность перемешать восторг со страстью и получить сокровище.

– Амба! – скомандовал генерал.

Его жаргона никто не понял, но зеленые знали начальственные интонации.

– Асаны! – строго скомандовал он и добавил: – Следим за дыханием!

Повинуясь приказу, пришельцы замерли в замысловатых позах.

Никто не понимал тайного значения, с которым люди дышат и гнутся, а после впадают в обездвиженность, но приказ выполнили, пытаясь через практику смешаться с земным.

Однако и эта эмпирическая попытка закончилась плачевно.

Незнание индийской философии привело гуманоидов к фиаско: они стартовали с позы разрушителя Вселенной, не проделав двенадцать кругов подготовки, и поэтому, слившись с воинственной ипостасью Шивы, надломились.

Стремление расширить разум и покинуть пределы собственного сознания окончилось ничем.

Но вопреки неудачам их пробы принесли результат, потому как любое направленное действие дает отдачу, особенно если в нем существует коэффициент полезного. Нога генерала, повинуясь сухожильному сокращению, дрогнула и разогнулась у кучи земных артефактов, подтолкнув барабанную установку.

Бас-бочка откатилась к эмейским иглам. Из распахнувшегося живописного футляра показался листочек.

Осторожно, словно почуяв неладное, помощник взял его и проскользнул глазами по тексту. Лицо его, лицо военного, не дозволявшего себе обычных чувств, окрасилось гаммой непонятных эмоций с ноткой внутреннего надлома.

– Доложить! Что там? – скомандовал генерал.

– Они попрощались с нами, – тихо ответил он, растерянно протягивая письмо.