Текст книги "Там, где рождается любовь. Нейронаука о том, как мы выбираем и не выбираем друг друга"

Древним людям нужны были друзья, потому что их положение в пищевой цепи было уязвимым. Они не умели летать. У них не было ни защитной окраски, ни брони. Они уступали другим животным в силе, скорости и маскировке. Большую часть времени они добывали пищу и спасались от хищников. Все, что у них было, – это необычная способность формировать связи между особями, особое умение ориентироваться в самой сложной природной среде – социальном мире.

Это была настоящая суперсила, и в последующие эоны, в процессе эволюции человекообразных обезьян, она оказалась более значимой, чем противостоящие большие пальцы, умение делать орудия труда или прямохождение. По мере того как природные катаклизмы и изменения климата усложняли условия жизни на Земле, некоторые виды проигрывали в конкурентной борьбе, но древним людям эти трудности позволили прокачать свои сильные стороны.

Благодаря социальным навыкам люди объединялись в группы и целые общества, основанные на взаимопомощи. Они научились отличать друзей от врагов, скрываться от хищников, предугадывать действия соседей, ставить на первое место долгосрочные интересы, а не сиюминутные желания, использовать язык для общения и выстраивать брачные отношения, которые определялись не только овуляторным циклом самки, но и другими факторами, такими как привязанность и сочувствие. В итоге они научились доверять и признаваться в любви.

Согласно гипотезе социального мозга, предложенной британским антропологом Робином Данбаром в 1990-х годах[41]41
  Dunbar R. The Social Brain Hypothesis // Evolutionary Anthropology: Issues, News, and Reviews. 1998. Vol. 6, № 5. Р. 178–190.


[Закрыть], все эти социальные сложности привели к эволюционным изменениям в мозге и сделали нас умнее. Хотя изначально мозг человека был чуть больше мозга шимпанзе, параллельно с развитием социальных навыков наш неокортекс стал расти. Появились области, отвечающие за речь и абстрактное мышление. Эти зоны высшего порядка не только увеличились в размерах, но и усилили свои связи с другими частями мозга. Результат этих изменений можно увидеть, сравнив количество складок (нейроученые называют их извилинами) в мозге человека и в мозге менее развитых приматов, например бабуинов: у последних мозг более гладкий и имеет меньше извилин.

Около семидесяти тысяч лет назад далекие потомки Итана и Грейс – представители вида Homo sapiens – переселились из Восточной Африки на Аравийский полуостров и в Евразию[42]42
  Обзор того, как эволюционировали люди (и их мозг), см.: Harari Y. N. Sapiens: A Brief History of Humankind. New York: Random House, 2014.


[Закрыть]. Там они встретили других гоминидов, известных под названием неандертальцев, они составили для наших предков серьезную конкуренцию: были крупнее, сильнее, имели более хорошее зрение, а мозг, возможно, был даже немного больше, чем у людей. Однако между неандертальцами и Homo sapiens были важные различия в архитектуре нейронов. У неандертальцев были лучше развиты области, отвечающие за зрение и двигательные навыки, поэтому по физическим параметрам они были идеальными воинами. Однако Homo sapiens выигрывали в социальном плане: они предугадывали намерения других особей, могли сделать выбор, рассмотрев проблему с двух сторон, и быстро учились на своих ошибках. Все это позволило нашим предкам компенсировать недостаток физической силы. Поэтому в легендарном эволюционном противостоянии между неандертальцами и Homo sapiens их силы даже приблизительно не были равными. К 11-му тысячелетию до нашей эры наш вид оказался единственным видом людей. Другими словами, именно необходимость взаимодействовать – сначала с близкими, потом с друзьями, затем с обществами и цивилизациями, которые мы создали, – сделала нас теми, кем мы являемся сегодня. А начался этот процесс с зарождения любви между такими, как Итан и Грейс.

НЕЙРОНАУКА ДЛЯ СОЦИАЛЬНЫХ ВИДОВ

Социальные связи не только сформировали мозг человека в ходе эволюции, но и продолжают совершенствовать его на протяжении всей жизни каждого человека. Этот факт стоит повторить, потому что он совсем не очевиден. В конце концов, многие ли в юношестве думали, что общение улучшает мыслительные способности? Мы скорее считали его бесполезным времяпрепровождением в перерывах между учебой или творческими занятиями, чем-то не таким уж важным для интеллектуального развития.

Представьте, насколько изменились бы наши подростковые споры с родителями, если бы мы были вооружены последними знаниями из развивающейся социальной нейронауки. «Вообще-то, мам, мне не надо вылезать из телефона. Исследования показывают, что, создавая и поддерживая полезные социальные связи, я в буквальном смысле развиваю свой мозг и смогу лучше концентрироваться на сложных когнитивных задачах, например на школьных уроках. Так что, мам, пли-и-и-из, не мешай!»

Хотя это звучит надуманно, такой аргумент вполне обоснован. Исследования методами нейровизуализации показывают, что размеры основных отделов мозга, таких как миндалевидное тело, лобная и височные доли, коррелируют с количеством наших социальных связей[43]43
  Von Der Heide R., Vyas G., Olson I. R. The Social Network-Network: Size Is Predicted by Brain Structure and Function in the Amygdala and Paralimbic Regions // Social Cognitive and Affective Neuroscience. 2014. Vol. 9, № 12 Р. 1962–1972.


[Закрыть]. В ходе исследований социальных видов животного мира ученые также приходили к аналогичным выводам, подтверждающим ценность социального взаимодействия. Если в вашем аквариуме живет только одна рыбка, клетки ее мозга будут менее развитыми, чем у рыб того же вида, выросших в коллективе. Мозг пустынной саранчи, примкнувшей к стае, увеличивается на 30 %[44]44
  Cacioppo S., Cacioppo J. T. Introduction to Social Neuroscience. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2020. Р. 77–83.


[Закрыть]. Предполагается, что мозг растет для того, чтобы удовлетворить возросшую потребность в обработке информации в более сложной социальной среде. Шимпанзе в группе выучиваются использовать новые предметы гораздо быстрее, нежели в изоляции. Однако сфера моих научных интересов высвечивает не только преимущества, но и опасности социальной жизни. Например, социальная, или сердечная, боль (которая на самом деле не в сердце, а в мозге!) от расставания активирует ряд областей мозга[45]45
  A Quantitative Meta-analysis of Functional Imaging Studies of Social Rejection / S. Cacioppo et al. // Scientific Reports. 2013. Vol. 3, № 1. Р. 1–3.


[Закрыть], в частности переднюю поясную кору[46]46
  A Quantitative Meta-analysis of Functional Imaging Studies of Social Rejection / S. Cacioppo et al. // Scientific Reports. 2013. Vol. 3, № 1. Р. 206.


[Закрыть], которые реагируют на физическую боль. Было доказано, что у людей, испытывающих чувство социальной изоляции (то самое, которое обычно называют одиночеством), меньше серого и белого вещества в основных «социальных» областях мозга[47]47
  Cacioppo S., Cacioppo J. T. Introduction to Social Neuroscience. Р. 31–52.


[Закрыть]. В одиночестве мы подвержены ряду неврологических изменений, которые отражаются на всем организме и приводят к такому ущербу для здоровья, что некоторые эксперты в области общественного здравоохранения сегодня считают длительное одиночество серьезным риском для здоровья наравне с курением.

Это лишь малая часть открытий социальной нейронауки, которая изучает, как связи между мозгом разных людей (то есть наша социальная жизнь) изменяют процессы в нашей голове и во всем организме. Эта научная дисциплина зародилась в 1990-х годах как плод союза гуманитарной и точной наук: социальной психологии, в которой исследователь должен полагаться на наблюдения за поведением испытуемых и на их по большей части субъективные отчеты, и нейронауки, в которой используют высокотехнологичные сканеры, чтобы заглянуть внутрь мозга и точно отобразить детали этого механизма.

Раньше нейроученые изучали мозг изолированно, считая его обособленной вычислительной машиной. Тенденция сравнивать мозг с механическим устройством уходит корнями в XVII век. Французский философ и ученый Рене Декарт, увидев водные автоматические системы в Королевском саду в пригороде Парижа, подумал, что человеческое тело подобно этим устройствам и, по сути, является сложным биологическим механизмом[48]48
  Gazzaniga M. S. The Consciousness Instinct: Unraveling the Mystery of How the Brain Makes the Mind. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2018. Р. 26–27.


[Закрыть]. А датский анатом Нильс Стенсен пошел еще дальше, заявив, что «мозг – это машина», как часы или ветряная мельница, и что лучший способ понять его – разобрать на части и посмотреть, «на что они способны по отдельности и вместе»[49]49
  Cobb M. The Idea of the Brain. New York: Basic Books, 2020. Р. 1–2.


[Закрыть].

С течением времени метафора Стенсена приобретала новые оттенки. В 1800-х годах мозг сравнивали с телеграфом, посылающим сигналы к различным частям тела и принимающим их обратно. Во второй половине ХХ века его уподобили персональному компьютеру с функциями хранения данных в памяти, обработки информации и выполнения команд. Мы, социальные нейроученые, еще больше усовершенствовали эту метафору. Мы видим мозг не как классический компьютер, а как смартфон, обладающий беспроводной широкополосной связью с другими устройствами. Задумайтесь, насколько полезен был бы айфон без возможности выхода в интернет или отправки сообщений. Наш мозг тоже нуждается в надежной связи, чтобы полностью реализовать свой потенциал. И, подобно смартфону, связь делает его уязвимым. Его могут взломать, загромоздить ненужными приложениями и завалить отвлекающими и повышающими тревожность уведомлениями. Однако мозг способен на то, о чем разработчики смартфонов могут только мечтать: он может перепрограммировать себя. Нейроученые называют это нейропластичностью, и она представляет собой одно из настоящих чудес разума. Нейропластичность – это способность мозга расти, избавляясь от ненужных нейронов, в молодости, расширять уже имеющиеся связи и формировать новые по мере накопления знаний в течение жизни, а также восстанавливать поврежденные в результате травмы или старения связи либо компенсировать их. Часто именно социальное взаимодействие запускает эти жизненно важные изменения в мозге.

Таким образом, наши связи с другими людьми – это вовсе не пустая трата времени и не второстепенный аспект жизнедеятельности, а в буквальном смысле причина нашего существования как вида. Здоровые отношения также способствуют формированию здорового мозга, что, как мы рассмотрим позже, может предотвратить снижение когнитивных способностей, улучшить творческие способности и ускорить мышление. И пожалуй, нет более результативной социальной активности и лучшего способа реализовать весь когнитивный потенциал мозга, чем влюбленность.

Глава 2. Одиночка

Психика – величайшее из чудес света.

Карл Юнг

Иногда я думаю о том, как бы воспринял мою жизнь тот подросток, которым я когда-то была. Что почувствовала бы та одинокая девочка, если бы могла заглянуть в хрустальный шар и увидеть будущее? Я представляю, как она видит в его глубинах прохладный, но солнечный осенний день в Париже. Люксембургский сад наполнен звуками: шелестят листья каштана, звенят колокола церкви Сен-Сюльпис, доносятся отдаленные звуки аккордеона. На газоне стоит небольшая группа людей, они держат бокалы с шампанским и слушают мужчину с тронутыми сединой волосами и добрыми светло-карими глазами. Он выглядит так, словно точно знает, что сделал правильный выбор. А рядом с ним, в простом белом платье, совсем взрослая, стоит смущенная, но уверенная в себе женщина с длинными волосами, которая держит в руках букет белых роз и говорит: «Я согласна».

«Погоди, что это? – восклицает та девочка. – Это я?! Я выхожу замуж!» В моих фантазиях в этот момент подросток Стефани берет хрустальный шар и трясет его, думая, что он сломался.

Я выросла с убеждением, что моя судьба – навсегда остаться одной. И когда я начала изучать нейронауку любви, я расценивала свое одиночество как забавную иронию, как явное противоречие, которое может стать неплохой темой для светской беседы: «Представляете, я ученый, который изучает любовь в лаборатории, но я никогда не испытывала ее в реальной жизни». Я говорила себе, что отсутствие привязанности делает меня более объективным исследователем: я могу изучать любовь, не поддаваясь ее чарам. В отличие от большинства людей, я бы не стала воспринимать романтику как нечто само собой разумеющееся. Я бы рассматривала погоню за чувствами скорее как увлекательное и даже загадочное явление, нуждающееся в объяснении. Моя независимость обеспечила мне эту дистанцию, не говоря уже об уйме времени, которое я могла тратить на исследования, не отвлекаясь на звонки от бойфрендов. Поэтому я старалась нести свое одиночество не как тяжелую ношу, а как почетный орден.

И так было всегда, сколько я себя помню.

Я родилась на небольшом горнолыжном курорте во Французских Альпах, а выросла в совсем маленьком городке недалеко от швейцарской границы. Этот городок был похож на деревеньку в хрустальном снежном шаре – сувенир, популярный у туристов. Здесь была старая церковь, пекарня, библиотека, начальная школа, уютные домики и разрушенный замок на холме, где по ночам я любовалась звездами. Помню, как я лежала на траве среди деревьев и смотрела в ночное небо сквозь плети винограда, вьющиеся по карнизам замка, в поисках созвездий. Я не всегда находила в себе смелость выстроить социальные связи с другими детьми в школе, но меня завораживали невидимые связи между звездами, превращающие небеса в гигантскую фреску. Некоторое время я даже хотела быть астронавтом. Возможно, именно поэтому я в конце концов решила изучать мозг: потому что в нем таится такая же огромная вселенная.

Если бы вы воспроизвели звуковую дорожку моего детства, там была бы преимущественно тишина, которую я периодически нарушала, чтобы шепотом загадать желание при виде падающей звезды. Дома основная мелодия была другой – шипение соленого масла, скользящего по блинной сковороде. Моя семья была наполовину французской (со стороны отца) и наполовину итальянской (со стороны матери), и еда была для нас настоящей страстью. Утром мы макали круассаны в пиалы с шоколадным молоком или «кафе-о-ле». Вечером мы ели приготовленные бабушкой равиоли или лингвини с соусом болоньезе. Еда была центром семьи, а семья – всем, всей моей социальной жизнью в детстве. Когда приезжали в гости родственники, мы болтали о еде, или готовили и ели, или совершали послеобеденные прогулки, во время которых обсуждали… что будем есть завтра. Это было простое, счастливое и защищенное детство.

Однако с ранних лет я замечала, что чем-то отличаюсь от двоюродных братьев и сестер, которые росли не единственными детьми в семье. Они казались более уверенными в себе, успешнее общались со сверстниками, им было хорошо друг с другом. А я, как единственное чадо, должна была научиться быть счастливой наедине с собой. Помню, как я часами стояла на улице, смотря на звезды или отбивая теннисные мячи, отскакивающие от стены гаража, при лунном свете, и слушала, как дети играют в доме. Хотя мне всегда хотелось иметь партнера, который бы отбил мяч и внес разнообразие в игру, я находила уединенное блаженство в ровном ритме ударов о стену. В глазах моих двоюродных братьев и сестер я была странной. Они видели во мне мечтателя, мыслителя, а иногда даже думали, что со мной что-то не так, потому что я много времени проводила в одиночестве.

Дети учатся, наблюдая за другими. А когда рядом нет сверстников или братьев и сестер, мозг может придумать их.

Исследования показывают, что у каждых двух детей из трех к семи годам есть воображаемый друг, с которым они делятся сокровенным, однако именно единственные дети в семье особенно склонны к этому[50]50
  The Characteristics and Correlates of Fantasy in School-Age Children: Imaginary Companions, Impersonation, and Social Understanding / M. Taylor et al. // Developmental Psychology. 2004. Vol. 40, № 6. Р. 1173–1187.


[Закрыть]. И такие игры воображения объясняют результаты недавнего исследования, доказавшего, что дети без братьев и сестер, как правило, отличаются гибким мышлением и имеют больше серого вещества в супрамаргинальной извилине – области коры мозга, связанной с творчеством и воображением[51]51
  Only-Child and Non-Only-Child Exhibit Differences in Creativity and Agreeableness: Evidence from Behavioral and Anatomical Structural Studies / J. Yang et al. // Brain Imagining Behavior. 2017. Vol. 11, № 2. Р. 493–502.


[Закрыть].

Хотя в том, что касается формирования нестандартного мышления, отсутствие братьев и сестер может быть преимуществом, в плане социального развития мозга единственные дети в семье несколько уступают: у них меньше серого вещества в той части префронтальной коры, которая помогает противостоять искушениям, отказываться от удовольствий и обрабатывает эмоциональную информацию, в том числе предугадывает чувства других людей[52]52
  Behavioral and Neural Correlates of Delay of Gratification 40 Years Later / B. J. Casey et al. // Proceedings of the National Academy of Sciences. 2011. Vol. 108, № 36. Р. 14998–15003.


[Закрыть]. У некоторых детей эта особенность может породить отсутствие интереса к социальному миру. У меня же, похоже, она дала обратный эффект. Я была очарована загадками социального взаимодействия. Меня крайне интересовала социальная жизнь, но в основном я предпочитала быть сторонним наблюдателем, нежели участником. Я не понимала, почему я не такая, как все, почему я ощущаю себя не в своей тарелке и не вписываюсь в социальную среду. С возрастом я все чаще пыталась понять, чего же мне не хватает.

И только с одним человеком я могла выбросить из головы эти мысли, почувствовать, что я не сторонний наблюдатель, а действительно нахожусь на своем месте, и просто быть собой. Этим человеком была моя итальянская бабушка, мать моей матери. Ее звали Джасинта, но я называла ее бабулей. Мы часами просиживали на ее небольшой кухне. Она научила меня вручную лепить ньокки[53]53
  Ньокки – блюдо альпийской кухни, преимущественно итальянское. Представляет собой небольшого размера клёцки из теста на пшеничной муке с яйцом. Прим. ред.


[Закрыть] и говорить на забавно звучащем итальянском диалекте, на котором она говорила в детстве, когда жила в деревеньке между Венецией и Удине, на севере Италии.

Она была помешана на здоровье. Каждое утро она велела мне делать зарядку – традиционную деревенскую гимнастику, которая начиналась с подъема прямых ног, лежа в постели, и вращений лодыжками по тридцать раз. Я до сих пор иногда поднимаю ноги после пробуждения и с улыбкой думаю о бабуле.

Она родилась в 1911 году (с моей точки зрения, целую вечность назад) и верила, что ее утренний ритуал – секрет долгой и активной жизни. Она была старомодна и неуклонно соблюдала традиции. У нее, иммигрантки, никогда не было дорогих вещей, но она тщательно заботилась о своем внешнем виде: выглаженная шелковая блузка, аккуратно заштопанные шерстяные носки, старинная нитка жемчуга.

Она смотрела на жизнь не так, как большинство членов моей семьи. Ее первая дочь умерла в четыре года от осложнений после аппендицита, и это навсегда изменило бабулю. Она говорила мне, что наряжается каждый день, потому что не знает, какой из них будет последним. При этом такая забота о внешности не распространялась на макияж. Ее обветренное лицо, напоминавшее горный утес, оставалось красивым, а косметические средства состояли только из воды и мягкого мыла с юга Франции, сделанного из растений и оливкового масла.

Она говорила, что ее очищала церковь, куда она ходила каждое воскресенье. Бабуля вышла замуж рано, как и все женщины в ее деревне, и верила, что вступила в священный союз. Для нее любовь была даром Божьим, который нужно было нести с достоинством, даже если он ощущался как бремя. Ее любовь к семье была безусловной, и она всегда умудрялась дать больше тем, кто в этом нуждался.

Я была ее зеницей ока – одинокая маленькая девочка, которая постоянно засыпала ее вопросами и нуждалась в дополнительной защите и любви. Она заботилась обо мне и баловала меня. Она хотела, чтобы у меня было все. Когда она ночевала не у нас, то звонила каждый вечер, чтобы убедиться, что я здорова, счастлива, согрета и укрыта одеялом. Однажды вечером, когда мне было девять, она позвонила и сказала моей маме, что утром поедет на автобусе в соседний город из своего пригорода, чтобы купить мне термотолстовку, которые только что появились в продаже. Она беспокоилась, что я умру, играя в теннис на холоде. Я подслушала этот разговор и по какой-то до сих пор никому не известной причине начала безудержно рыдать, умоляя ее не уезжать. Я вопила, что мне нужна только она, а вовсе не толстовка. Мои родители были ошарашены: обычно я не впадала в истерики. Что нашло на Стефани?

На следующий день отец забрал меня из школы пораньше.

Я помню нашу молчаливую поездку домой. Мы вошли в дом, он усадил меня, глубоко вздохнул и сказал: «Mémé est partie (бабули больше нет)». Ее унес инсульт – разрыв кровеносного сосуда в головном мозге. Это случилось, когда она поднялась на первую ступеньку автобуса. Позже я выяснила, что ее мать тоже умерла от такого же инсульта. Я не представляю, может ли ребенок вообще осознать нечто подобное. Сейчас я постоянно сталкиваюсь с инсультами у пациентов с неврологическими заболеваниями и довольно хорошо в них разбираюсь. Я могу представить закупорку, вызванную ишемическим инсультом, или разрыв при геморрагическом инсульте. Я вижу тонкую разницу между ними и способна определить, сможет ли человек восстановиться, останется ли навсегда инвалидом или лишится жизни.

Но мой девятилетний разум не мог этого понять, и непостижимость делала произошедшее еще более загадочным и пугающим. Думаю, инсульт бабули в какой-то степени определил всю мою карьеру и взгляд на мир. Много лет я нутром чувствовала, что меня ждет та же участь.

Я хотела понять, что с ней произошло, чтобы как-то избежать этого и помочь другим сделать то же самое. С раннего возраста я знала, что у меня есть цель в жизни.

Однако в первую очередь эта утрата высветила узость моего социального мира. Это усугубило мою растерянность, потому что теперь появился новый социальный ритуал, который надо было выполнять, – горе. Когда мне было девять, у меня не было ни уроков, на которых я могла бы узнать значение слова «горе», ни учебников, в которых бы сообщалось о том, как с ним справиться. Я смотрела на родителей: они старались сохранять спокойствие и скрывать свои чувства, чтобы меня не захлестнула тоска. Но без их примера, без братьев и сестер, без друзей я не знала, как справиться с потоком новых эмоций. До самого дня похорон я плакала каждый вечер одна в своей комнате.

В церкви во время заупокойной службы я чувствовала себя потерянной. Я хотела почтить ее память, чтобы весь мир знал, как сильно я любила бабушку. Я видела, что у большинства взрослых, сидящих на скамьях, были бесстрастные лица, а одна из моих двоюродных сестер плакала навзрыд. Я думала: «Нужно ли мне плакать больше? Или меньше?» Даже тогда меня озадачивали действия окружающих и протокол поведения, который для них, казалось, был интуитивно, инстинктивно понятным.

Это ощущение аутсайдера, зрителя преследовало меня все школьные годы. Со временем у меня появились друзья, в основном мальчики и девочки-спортсменки. У меня было худощавое телосложение, длинные прямые волосы и ободранные коленки. Я носила теннисную повязку на голове и кроссовки ярких цветов. Мне нравилось бегать по футбольному полю и строить домики на деревьях в лесу. Я любила во время бега чувствовать прохладный альпийский воздух и пот на своей коже. Я не только играла в теннис, но и каталась на лыжах в Альпах, плавала в горных озерах, ездила верхом, была в команде по легкой атлетике и играла в футбол. Но когда активные действия заканчивались и другие дети начинали болтать, я замыкалась в себе, ожидая начала разговора, которое так и не наступало. Я до сих пор до конца не понимаю, почему социальная жизнь была для меня такой загадкой. Но я точно знала, что самая великая тайна живет у людей дома, за закрытыми дверями.

МОЕ ПЕРВОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

В 1942 году молодой коммерческий иллюстратор по имени Раймон Пейне, прогуливаясь по небольшому уютному парку в городе Валанс на юге Франции, стал свидетелем трогательной сцены. На открытой эстраде одинокий скрипач играл серенаду для сидящей на скамейке девушки. Она смотрела на музыканта горящими глазами, ее щеки пламенели. Пейне воочию наблюдал то, что французы называют coup de foudre (дословно «удар молнии»), а нам это явление известно как любовь с первого взгляда. Он взял карандаш и нарисовал в своем блокноте молодого скрипача в котелке, с копной темных волос, флиртующего с девушкой в облегающем платье и с волосами, собранными в хвостик.

Возможно, представляя себе их романтическое будущее, он назвал рисунок «Неоконченная симфония», но редактор журнала изменил название на «Влюбленные». Так родилась легенда. В следующие два десятилетия влюбленные Пейне появлялись повсюду: на шарфах, почтовых марках, свадебных открытках, фарфоровых тарелках, в рекламе авиакомпании «Эйр Франс» и универмага «Галери Лафайет». Их любовь была сладкой, но не приторной, старомодной, но слегка нереальной и в первую очередь очень французской. Прижавшись друг к другу под зонтом во время дождя или обмениваясь нежностями на парижской скамейке, они выглядели идеальным воплощением страны, которая специализируется на экспорте любви. В детстве я много слышала о Влюбленных Пейне, потому что такое прозвище дали моим родителям их близкие друзья. Они считали моих маму и папу, которые никогда не ссорились, всегда держались за руки и часами мечтательно смотрели друг другу в глаза, героями волшебной сказки. Как и влюбленные Пейне, мои родители влюбились друг в друга с первого взгляда благодаря случайной встрече, только маму соблазнила не скрипка, а бордер-колли по имени Марсель.

Это было в начале 1970-х годов. Моя мать впервые увидела моего отца, когда он выгуливал собаку в парке. Их взгляды встретились, они улыбнулись друг другу и могли бы просто пройти мимо, если бы не Марсель. Пес дернул моего отца в ее сторону, задыхаясь от восторга, и начал бешено облизывать лодыжки моей мамы.

«Марсель, нельзя! Обычно он так себя не ведет», – сказал извиняющимся тоном отец. «Все нормально, правда!» – ответила мама, почесывая собаку за ухом и расплываясь в улыбке. Они разговорились. Марсель расслабился: его миссия была выполнена. Перед тем как попрощаться, отец попросил у мамы номер телефона. В следующую субботу он пригласил ее на танцы. Должно быть, ей понравились его движения на танцполе, потому что в тот вечер она пошла к нему домой; впрочем, между ними ничего не было, кроме долгой беседы. Мои родители были по-своему классными – стильными, стройными и, поскольку это была Франция 1970-х годов, любили носить расклешенные оранжевые брюки, – но очень консервативными. В интимную связь они вступили только после свадьбы, через шесть месяцев после знакомства. Возможно, именно поэтому они поженились так быстро! Спустя два года родилась я.

Как я обнаружила, любовь – это чрезвычайно сложный феномен, который влияет на мозг разными необъяснимыми и загадочными способами. Но влечение, притяжение к другому человеку – это более простой процесс, и нам хорошо известны биологические и химические механизмы, лежащие в его основе. Первое, что стоит отметить о влечении: оно появляется мгновенно, что, однако, не означает «импульсивно». Мы можем оценить пригодность потенциального партнера менее чем за двести миллисекунд после того, как впервые увидели его[54]54
  Cacioppo S. Neuroimaging of Love in the Twenty-First Century // The New Psychology of Love / eds. R. J. Sternberg, K. Sternberg. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2019. Р. 357–368.


[Закрыть]. А когда мы не заинтересованы в человеке, или, выражаясь языком «Тиндера», смахиваем влево, решение формируется еще быстрее. Оно принимается в доли секунды на основе комплексной визуальной информации, глубоко укоренившихся генетических предпочтений с точки зрения репродуктивной пригодности и личных предпочтений вроде «мне нравится твой стиль».

Интересно, что в потенциальном партнере нас, в частности, привлекает собственный образ, хотя мы этого не осознаем. В одном исследовании участникам показывали их собственные отфотошопленные фотографии, на которых их лица превратили в лица противоположного пола. При этом как мужчины, так и женщины не только не узнали на отредактированном фото себя, но и сочли собственное изображение наиболее привлекательным[55]55
  Laeng B., Vermeer O., Sulutvedt U. Is Beauty in the Face of the Beholder? // PLoS One. 2013. Vol. 8, № 7. e68395.


[Закрыть]. Эту склонность влюбляться в двойников можно заметить и у моих родителей, которые так похожи друг на друга, что их можно принять за брата и сестру.

Обоняние тоже играет важную роль в формировании влечения, но с точностью до наоборот. Нас, как правило, привлекают люди, чей запах отличается от нашего. Человеческий нос улавливает феромоны – химические сигналы, содержащие генетическую информацию. В одном довольно зловонном исследовании студентки колледжа нюхали футболки студентов, и в итоге выяснилось, что они предпочитали запахи мужчин с иммунной системой, сильно отличающейся от их собственной[56]56
  MHC-Dependent Preferences in Humans / C. Wedekind et al. // Proceedings of the Royal Society of London B (Biological Sciences). 1995. Vol. 260, № 1359. Р. 245–249. URL: https://royalsocietypublishing.org/doi/10.1098/rspb.1995.0087.


[Закрыть]. Такой выбор обусловлен желанием защитить потомство, позволив ему унаследовать больше способов борьбы с болезнями. На выбор партнера – причем не только у людей – влияют и другие факторы, от погоды в момент знакомства до чувства голода. Например, исследования показывают, что голод влияет на предпочтения самок пауков: в сытом состоянии они наиболее восприимчивы к предполагаемым партнерам[57]57
  Moskalik B., Uetz G. W. Female Hunger State Affects Mate Choice of a Sexually Selected Trait in a Wolf Spider // Animal Behaviour. 2011. Vol. 81, № 4. Р. 715–722.


[Закрыть].

Когда мы не просто испытываем влечение к кому-то, а начинаем влюбляться, в мозге высвобождается каскад нейротрансмиттеров и химических веществ, которые меняют наше настроение и восприятие. Первое, что вы замечаете, когда влюбляетесь, это насколько вам хорошо в этот момент. «Эйфория» – так мы часто описываем это состояние. И если взглянуть на химические процессы, лежащие в основе этого чувства, эйфория окажется вполне объяснимой. Влюбленность запускает целую охапку биологических фейерверков, включая активацию сердцевидной области, называемой вентральной тегментальной зоной, которая посылает дофамин в систему вознаграждения мозга, отвечающую за чувство наслаждения. Эти же области активируются, когда люди едят вкусную, но вызывающую привыкание пищу или пьют вино.

Вот почему влюбленность бывает похожа на наркотическое опьянение, разве что без отходняка. Сердцебиение учащается, температура поднимается, на щеках появляется румянец, зрачки расширяются, а мозг посылает телу сигналы о необходимости выделения глюкозы для получения дополнительной энергии. Бурлящий поток дофамина затапливает мозг. Но это не единственное химическое вещество, которое активно вырабатывается в период влюбленности. Мозг также увеличивает выработку норадреналина – гормона, который обеспечивает эффект туннельного зрения, заставляет фокусироваться на текущем важном моменте и искажает восприятие времени. Повышенный уровень норадреналина (наряду с избытком дофамина) – одна из причин ощущения, будто время на первом свидании с новым возлюбленным летит незаметно. При этом в период влюбленности уровень серотонина – ключевого гормона, регулирующего аппетит и навязчивые тревожные мысли, – снижается до такой же отметки, как у пациентов с обсессивно-компульсивным расстройством. Поэтому вы можете заметить, что нерегулярно питаетесь и зацикливаетесь на мелочах, беспокоитесь о том, как сделать «правильный шаг» или отправить «идеальное сообщение», а затем снова и снова прокручиваете в голове прошедшее свидание.

Физический контакт между вами и вашим возлюбленным активирует другой чрезвычайно важный гормон человеческого влечения – окситоцин. Это нейропептид, который иногда называют гормоном связи, потому что он действует как клей между людьми и усиливает чувства сопереживания и доверия. Его уровень также повышается, когда вы смотрите в глаза партнеру или обнимаетесь. Другими словами, окситоцин необходим для формирования отношений.

А недавнее исследование Гарвардской медицинской школы показало, что повышение уровня окситоцина может также объяснять, почему некоторые люди меньше едят в состоянии влюбленности[58]58
  Oxytocin Reduces Caloric Intake in Men / E. A. Lawson et al. // Obesity. 2015. Vol. 23, № 5. Р. 950–956.


[Закрыть]. Когда исследователи давали мужчинам с разной массой тела назальный спрей с окситоцином перед приемом пищи, участники съедали меньше (по сравнению с контрольной группой мужчин, получавших плацебо) и не так активно баловались перекусами между трапезами, особенно шоколадным печеньем.

ВЕЧЕРИНКА ДЛЯ ОДНОГО

Мои родители поселились недалеко от французского города Шамбери в небольшом городке, где я и выросла. Мать стала профессором экономики в местном колледже, а отец управлял процветающим бизнесом по производству замороженных продуктов. Пока мама рассказывала о радостях научной деятельности и прелести непрерывного обучения, папа вещал о безусловной пользе замороженного горошка (и я охотно слушала эти лекции, потому что он подкупал меня большими контейнерами с мороженым).