Текст книги "Честно и непристойно"

Обо всем этом я подумала, глядя на швейцара на лужайке. Вот что-то подобное я чувствовала и по поводу своих отношений с Оливером. Если говорить о конкретных вещах, многое я не могла вспомнить или выразить, и получалось, что о чувствах к нему я говорю как о какой-то ерунде вроде солнечных очков. Мне потребовались долгие месяцы, чтобы понять: мы не созданы друг для друга. И даже уверившись в этом, я не переставала сомневаться в правильности своего решения.

А вдруг я просто-напросто отказываю себе в праве на счастье?

Я шла по парку, не замечая ничего, что стоило бы сфотографировать. Никаких выразительных лиц или жестов. Маленькие школьные костюмчики с кожаными перчатками; дети их перерастут, оставляя в наследство младшим братьям и сестрам. Друзья, бегущие трусцой и сплетничающие. Я понаблюдала, как рыжеволосая девочка рвет пучками траву и сует травинки в жестянку из-под содовой. Новоиспеченные влюбленные приникли друг к другу в фиолетовой тени старых деревьев. Мне не хотелось все это фотографировать. Мне хотелось позвонить Оливеру и вернуть все назад. Вместо этого я нашла островок сухой травы, положила фотоаппарат, раскрыла свой дневник и принялась писать: «И когда же моя жизнь наладится?»

Я нервничала и боялась, что так будет продолжаться вечно. Остановившись, я перелистала страницы и начала перечитывать записи, сделанные, когда я переехала к Вермишелли, после того как Гэйб в очередной раз отложил наше бракосочетание.

«Если и стоило чему-то научиться за эти годы, так это тому, как уйти самой или отпустить его. Я пока не научилась отпускать. Надеюсь когда-нибудь обрести это умение и осознать, что я – личность. Вспоминаются те дни, когда я была девочкой и не видела в себе никаких недостатков. В восемь лет, глядя в зеркало, я грезила о будущей славе и твердила, что предназначена для больших свершений. Я потеряла эту девочку и хотела бы найти силы, чтобы отыскать ее.

Никогда я не была такой опустошенной, но могло быть и хуже. Развод с ребенком и заботами по дому. Я могла проявить слабость. Или застукать его с другой женщиной. Самого скверного пока не произошло».

Вот что получается, когда вы не умеете отпускать людей. Вот результат чрезмерного контроля. Я то же самое повторила с Оливером. Я достала красную ручку и приписала: «Прошли годы, а я все еще не научилась отпускать людей и переживания, не держать их при себе и не мешать естественному ходу жизни. Стефани, невозможно проконтролировать все и вся. Пойми наконец: нет другого способа стать свободной. Испытай Себя. Пусть все идет, как идет. Не важно, позвонит он тебе или нет. Кто-то, что-то, словом, некая сила о тебе обязательно позаботится».

Я еще не сознавала, что этой силой могу стать только я сама. В тот день в парке я понимала, что нужно делать, видела это на страницах дневника, в своих привычках и обычном ходе дел. Я все еще страшилась одиночества. Меня ужасало то, что это одиночество могло означать. «О, она одна, потому что никто ее не любит». «Она одна, кому нужна такая головная боль». «Она никчемна». «Она толстая, уродливая и вполне заслуживает одиночества». Мне казалось, одиночество – это кара. И лучше любой ценой от него избавиться, нежели пустить все на самотек и ждать результата.

Лихорадочно листая последние страницы дневника, я набрала свободной рукой номер Далей.

– У меня приступ паники.

Я выражалась прямо как Вермишелли. Я потом позвоню ей, поговорив с Далей.

– То есть ты задыхаешься и хочешь в больницу? Где ты?

– Нет. Я в этом идиотском парке! Собралась фотографировать, но не могу ни на чем сфокусироваться. Знаю, нужно бы сосредоточиться на том, что исправит мне настроение, но я не в силах совладать с собой, Далей. Просто не могу. Мне слишком тяжело. – Я прямо-таки хныкала. – Я собиралась сделать запись в дневнике, но в результате стала его перечитывать. Слушай, у меня все так паршиво! Знаешь, тут у меня список всего, что мне нужно иметь к нынешнему моменту. – Я рвала траву горстями. – Ну, знаешь, такой, который мы составляем для себя: дом в предместье, дипломы лучших школ, муж и трое детей. И я была на пути к этому, на правильной дороге, а теперь сбилась и не знаю, куда иду. Я оглядываюсь вокруг, и что у меня есть? Чего я достигла? Живу в тесной квартирке с одной спальней, с собакой, которая гадит на пол. – Я начала смеяться и не могла остановиться, пока смех снова не перешел в плач. – Ненавижу себя, ненавижу, как я порчу все, к чему ни прикоснусь. Мне хочется позвонить Оливеру, взять свои слова назад и съехаться с ним. Нет, ну почему мне не стоит с ним встречаться, напомни!

– Стефани, как ты себя сейчас чувствуешь, именно сейчас?

О Господи. Почему она мне не отвечает? Это она пытается меня успокоить. Мне потребовалось время, чтобы переключиться и ответить.

– Я боюсь и нервничаю.

– Почему?

– Мне страшно, а вдруг я совершаю ошибку?

– Почему?

– А вдруг я так никого и не встречу?

– Почему?

– Возможно, я этого не заслуживаю. И не найдется достойных мужчин, которые могли бы меня полюбить.

– И что еще тебя тревожит?

– Я осознаю свой страх одиночества, и это ужасно.

– Почему?

Мне захотелось ударить ее.

– Может, хватит этих идиотских «почему»?

– Нет, ответь мне. Почему ты сейчас пытаешься осознать свой страх одиночества?

– Я знаю, что только так сумею от него избавиться, но мне все равно страшно.

– Стефани, если бы ты не боялась, тебе не пришлось бы проявлять отвагу. Я представляю, как ты испугана. Потому-то тебе требуется столько душевных сил. Но ты справлялась с ситуациями и посложнее! – Вот за этим я и позвонила Далей.

Ее советы обходились мне дешевле, чем рекомендации Психотерапевта-по-телефону.

– Знаю, но я никогда еще не была так одинока, и я погано себя чувствую, Далей. – Я снова захныкала.

– Почему? Подумай, прежде чем ответить. Нет, в самом деле, почему, Стефани?

– Я не хочу умереть в одиночестве, не имея ни любимой семьи, ни детей.

– Стефани, – спокойно произнесла она, – все мы умираем в одиночестве.

Мне трудно было принять тот факт, что жизнь не предоставляет нам никаких гарантий, и в любой момент мы можем лишиться людей, которых любим, или вещей, которые нам дороги. Я знала, что от этого факта не спрячешься, но очень уж мучительно добиваться чего-то, верить в это и одновременно понимать, что оно может внезапно исчезнуть. Вы не в силах ничего проконтролировать, и это выбивает из колеи. Тем, кто с этим не борется, кто понимает, что все проходит, легче переносить потери. Меня страшила не только вновь обретенная независимость без Оливера. Я оплакивала разрыв отношений, которые, казалось бы, двигались именно туда, куда я так стремилась. Эта потеря лишала меня последней надежды на устойчивость и стабильность. Я заново пережила крушение своих надежд, теперь уже с Оливером.

Я сказала об этом Далей.

– Возможно, я не заслуживаю ничего хорошего. – Я не верила в то, что достой на счастья.

В глубине души я не понимала, с чего хоть одному мужчине любить меня, раз я настолько лишена цельности натуры. Я боялась, что не сумею осуществить свои мечты, не найду для этого ни храбрости, ни сил. Я не хотела умереть в одиночестве...

А потом слезы закрыли пеленой все окружающее, оставляя на глазах следы, подобные кольцам внутри старых деревьев. И мне уже не нужно было кому-то звонить и обсуждать это. Я знала, что мне надо сделать: разорвать составленный когда-то список, перечень желаний, уцелевший от прежней, благополучной жизни. И еще нужно было убраться из парка.

А потом произошло самое ужасное. Нет, я не наткнулась на Оливера. Из моего дневника выскользнул листок бумаги. Желтая открытка, которую я сама смастерила, когда узнала, что беременна. Я приклеила к ней клетчатую ленточку. Внутри были вклеены вырезанные из войлока контуры пеленки и детской кофточки, а между ними было от руки написано:

 
Избавиться от Линуса было не так-то просто.
Он получил шлепок, но царапался в дверь раз сто.
Недовольный, он ворчал целый час, пока мы трудились так, что только душ нас спас.
Мы трудились упорно ночей безумных восемь.
Дело вовсе не в Хануке, и отдыха мы не просим.
Заснув в объятиях твоих, прижавшись к тебе нагишом,
Как могла я не пробудиться уже с твоим малышом?
Нам известно, что значат эти розовые линии две:
Новый маленький Розен появится в нашей судьбе.
Мы будем семьей: Линус, ты, я плюс новый малыш – подросшая наша семья.
Нет слов, чтоб передать мое воодушевленье.
Эта новая жизнь – прекрасное наше свершенье!
Слезы радости катятся по моим щекам, готовься к лету – тогда малыш окликнет нас сам.
Мороженое и пикули...
Но подожди пока смеяться,
Мы купим все – сиденья, пеленки. Долгов мы должны бояться!
А во мне растет теперь не просто любовь, знаешь сам, а наш любимый крошка, благодарение небесам.
Возьми мою руку и крепко держи ее, мы входим в новый дом,
Скоро ты станешь папой, родится малыш – с твоим лицом.
 

Читая это стихотворение, Гэйб плакал, прижав меня к себе. На следующей неделе он пошел и купил мне новую сумочку.

– Мать моего ребенка должна иметь красивые вещи.

Сидя в глубине Центрального парка, я справляла праздник жалости к себе, на котором была и гостьей, и хозяйкой. Я не могла удержаться и продолжала мучить себя.

– Ладно, мисс Мелодрама, хватит тосковать, вставай и попрощайся со своим поганым прошлым. Пришло время перемен. – Я едва не зааплодировала.

Отлично, все в норме. Я снова разговариваю сама с собой.

Подхватив рюкзачок и повесив фотоаппарат на плечо, я заспешила на север. Я со всем справлюсь. Боль еще не прошла, но когда-нибудь я поблагодарю себя за такое решение. Это как с диетой и защитным кремом от солнца: чтобы ощутить пользу, нужно время.

Направляясь к 72-й улице, я заметила знакомое лицо. Это была Джейми Лоуэри с мужем Дэвидом и сыном Нейлом. До моего замужества мы с Джейми дружили, были неразлучны, работали вместе. Мы одновременно планировали наши свадьбы, почти одновременно забеременели и делились друг с другом приметами из книги «Что есть тем, кто ждет малыша», а также страхами по поводу будущих родов и расщепления позвоночника. У нее была та жизнь, которая полагалась и мне: малыш в коляске и рука мужа в ее руке. Я смотрела на них с вымученной улыбкой. Нет, сегодня определенно не мой день! Правда-правда. Ну вот скажите, почему все так погано?

– Ох, Стефани, ты чудесно выглядишь! – Ну, это уж точно было вранье. Может, она имела в виду мою худобу? Я не могла толком есть, когда нервничала. Я, конечно же, потеряла в весе, но «чудесно» – это перебор. – Чем занимаешься?

Мы обнялись, и я ощутила исходящее от нее тепло. Мне не хотелось ее отпускать. Я скучала по ней. Правда скучала. Глядя на нее, касаясь ее, я вдруг почувствовала, что хочу вернуть свою жизнь, ту, которую я думала, что веду, до того как узнала правду о Гэйбе. Я медленно высвободилась из ее объятий и со слезами на глазах сказала, как скучала по ней. Мы были неразлучны, пока не расстались. Слишком просто сказать, что мы расстались из-за того, что я осталась одна. Факт в том, что когда ваши женатые друзья заводят детей, вы начинаете реже с ними видеться. Скажем, мне хотелось повидать ее и вместе выпить, а ей нужно было кормить Нейла. Нет, мы не расстались. Мы просто повзрослели.

Я слышала, что женатые пары не жалуют одиноких приятельниц, поскольку жена начинает видеть в них потенциальную угрозу. Я никогда ни с чем подобным не сталкивалась. У тех друзей, с которыми я постоянно встречаюсь и общаюсь, детей нет. Думаю, женщины с детьми заводят новых подруг во время прогулок и игр с ребятишками, так же, как одинокие женщины ищут одиночек себе под стать. Помимо любви друг к другу, у нас с Джейми осталось мало общего.

У Нейла выпала изо рта соска, и он завопил.

– Он жить не может без этой штучки, – сказала Джейми, доставая новую соску.

– Понимаю его чувства.

В младенчестве я была очень привязана к соскам из серии, которую потом перестали производить. Родители пытались заменить их сосками новых моделей, но я выплевывала все подряд. «И как же вы вышли из положения?» – спросила тогда я. «Мы скупили все экземпляры твоих любимых сосок, – сказала моя мама, – а когда они закончились, просто терпели твой плач. В конце концов ты сдалась». Хотелось бы мне сейчас сказать, что тогда я хорошо усвоила урок, что научилась обходиться без спасательного круга, но, боюсь, я осталась прежней. Просто я выросла и переключилась на любовные отношения вместо сосок. А правильной модели соски «бой-френд» мои родители явно не нашли.

– А что это у тебя за фотокамера, Стефани? – спросил муж Джейми.

– О, а это моя детка. Я купила ее пару месяцев назад. Ты ведь меня знаешь, я вечно что-нибудь затеваю. – Я погладила фотокамеру и обернулась к Джейми. – Мне до смерти надоело вкладывать всю свою энергию во взаимоотношения с парнями, которые в конце концов оказываются никчемными. Понимаешь? – Нет, конечно же, она не понимала. – И поэтому я решила переключиться. Тратить силы на себя. Понимаешь? – Этого она тоже не понимала.

Она тратила силы на воспитание сына, на любовь к мужу. И моя жизнь могла бы стать такой же. Но вместо этого мне пришлось создавать себе новую жизнь.

– Готовься начать жизнь сначала, Гэйб, эту попытку ты испортил, – закричала я сквозь закрытую дверь квартиры, когда Гэйб возвратился с Линусом. – Ты ведь даже свой домашний номер никому не сообщаешь, значит, ты и не живешь здесь, наверное!

– Не глупи, Стефани. Открой дверь. – Он и понятия не имел о том, что дверь – его союзник: она отделяла меня от него.

– Здесь для тебя нет места. – Сказав «здесь», я коснулась рукой сердца.

Я представила, как Гэйб стоит с той стороны двери, переминаясь с ноги на ногу, и пытается понять, о чем это я. Но наверняка у него в животе уже заныло при мысли о том, что я могла о чем-то догадаться. Мне хотелось увидеть его лицо, посмотреть, как он станет мне врать, и возненавидеть его по-настоящему. Прежде чем открыть дверь, я глянула на сестру, сидящую на диване.

– Не могу в это поверить, Ли. Мне так скверно. – Сестра посмотрела на меня и впервые за все время, что я ее знаю, промолчала в ответ.

Когда я отперла дверь, Линус рванул вперед и уткнулся в колени Ли.

– Я этого не вынесу! Я этого не заслуживаю! Как ты мог? – визжала я, тыча пальцем в Гэйба.

Он раскинул руки и ждал – не знаю, чего именно. Потом он переступил с ноги на ногу и заорал:

– Может, хватит орать? Понятия не имею, о чем ты...

Я заколотила кулаками по его груди – даже, пожалуй, не столько колотила, сколько пихала. У меня было подсознательное оглушение, что так и следовало вести себя, уличив мужа в измене. Визжать и бить его. Мне не хотелось колотить Гэйба, но я не представляла, что еще можно сделать.

– Ли, останови ее, иначе я не выдержу и тоже ее ударю.

– Так тебе кажется, что ты причинил мне недостаточно боли?

– Да о чем ты? – Когда он мне ответил, в меня полетела слюна.

Он оторвал от себя мои руки и прижал их мне к груди.

– Кто такая Берни?

Гэйб озадаченно отпустил меня.

– Берни? Я не знаю никакой Берни. Что ты...

– Вот это! – Я схватила распечатанный мною е-мейл и сунула ему. – Я вот про это!

Некоторое время Гэйб изучал слова, которые я обнаружила и распечатала.

– Отвечай! Кто эта Берни?

Гэйб притих, словно я изо всех сил грохнула дверью.

– Ее зовут Берн. «И» на конце не произносится.

– Как город в Швейцарии, что ли? Ты что, шутишь?

– Ничего особенного не случилось, Стефани. Между нами ничего не было!

– Я же беременна, ты, поганец! – Я орала так, как будто меня грабили; у меня разрывалось горло. Я подбежала к входной двери и распахнула ее. – Габриель Розен, ты лжец и змея! Катись отсюда к чертовой матери!

– Заткнись, тупая латина! Не ори на весь дом! – Лицо Гэйба покраснело, а на виске пульсировала жилка.

– Гэйб, это уже слишком. – Ли встала между нами.

– Прости, Ли. Ты права.

– Ах, все так просто? – закричала я, пихнув его в плечо. – Что, если я скажу тебе, что ты низок, ты тут же извинишься? Нет, к дьяволу. Мне не нужны твои извинения! Как ты мог, Гэйб? – Теперь я всхлипывала. – Как ты мог? – прошептала я.

Во рту пересохло, я стояла и дрожала, опустив голову. Он прижал меня к себе.

– Стефани, мне очень жаль, – тихо проговорил он, – но у нас с ней ничего не было.

– Не пытайся обмануть меня. Я уже с ней разговаривала! Ты ходил с ней на прием! Ты уложил свою беременную жену в постель, а потом отправился развлекаться с ней и приятелями по клинике! Ты представил ее сослуживцам! Ты хоть понимаешь, как ты меня унизил? Они все, небось, думают, что я об этом знала. А ей ты даже не сказал, что женат. А потом ты приходишь сюда и пишешь ей письма о том, как ты о ней скучаешь! Как ты можешь?

Я знала, что унижение – слишком мелкое чувство в свете всего того, что со мной происходило, но именно оно меня сейчас охватило. Мне хотелось бы наплевать на то, как я выгляжу в глазах окружающих, но ничего из этого не получалось. Так вот странно проявляются душевные раны.

– Правда, Стефани, ты преувеличиваешь.

– Если у вас ничего не было, дай мне свой мобильник. – Внезапно я заговорила по-деловому, словно просила у него кусочек мела.

– Остановись, Стефани!

Я потянулась к сотовому телефону, но Гэйб схватил меня за руки.

– Если тебе нечего скрывать, дай мне телефон. Что боишься, что я найду там ее номер?

– Там нет ее номера. Она всегда просто посылала сообщения мне в клинику на пейджер.

Оказалось, что он познакомился с Берни, когда у ее дочери, всего двумя годами меня моложе, обнаружилось воспаление инфицированного лимфатического узла. Гэйб обследовал девушку, а потом переключился на мамашу. «Позвольте мне отблагодарить вас». Я представила, как она легонько притронулась к его руке. «Не сыграете ли со мной в гольф в загородном клубе?» Гэйб уступил ее просьбе. И продолжал уступать ей дни и ночи напролет, прямо после того, как оправдывался передо мной: «Прости, детка. Я увяз в делах клиники. Я исправлюсь. Обещаю тебе».

Выхватив у него телефон, я помчалась в ванную комнату и заперла дверь. Гэйб кинулся за мной, но не успел. Пока я просматривала телефонные номера и архивированные сообщения, он колотил в дверь. Он посылал ей эсэмэску из примерочной «Барнис», куда я ходила вместе с ним: мол, он предвкушает прием. Ну, еще бы.

Пока я сидела в ванной, телефон Гэйба задребезжал у меня в руке. На дисплее высветился номер Берни.

– Ты можешь сейчас говорить? – спросила она, прежде чем я успела произнести что-либо.

– Нет, он не может сейчас говорить. Он скандалит со своей женой. – Мне хотелось убить Гэйба.

Я распахнула дверь ванной комнаты.

– Только что звонила твоя подружка. Ну, знаешь, та самая, телефона которой у тебя нет.

– Ну ладно, тут я тебе соврал.

– Да неужели?!

– Но послушай, Стефани. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе. – Он был готов сделать или сказать что угодно, только бы я перестала плакать.

– Но почему именно она? – Я едва узнала свой собственный тихий голос.

– Послушай, я больше не скажу ей ни слова. Клянусь. – Гэйб провел ладонями по моей спине, от поясницы к затылку. – Я хочу этого, Стефани. Правда. Я люблю тебя.

Мне хотелось ему поверить, поверить в то, что произошла ошибка и я подняла бурю в стакане воды. Но ведь это лишь верхушка айсберга; в глубине души я знала, что были и другие женщины, которые помогали Гэйбу чувствовать себя значительным, а внимание других было ему нужнее, чем я. Но я не хотела, чтобы все вот так кончилось. Я любила спать с ним, любила его тело и дыхание глубокой ночью. Я не была готова отбросить его, поэтому сказала себе: «Может быть...» Может быть, он слишком нервничает из-за ответственности на работе? Может быть, ему требовалось выплеснуть нервную энергию? Вспомнить только, как он пытался справиться с ответственностью женитьбы. Может быть, его страшат перемены? Может быть, ему надо к психологу?

– Я сделаю все, чтобы исправить положение, – сказал Гэйб, – и снова завоевать твое доверие. Я скажу ей, что не хочу больше иметь с ней дело, и больше не буду с ней разговаривать. Я клянусь, милая.

– Но почему она?

– Честно? – Нет. Солги мне. – Благодаря ей я попал в потрясающие места. Самого меня никогда бы туда не пригласили. Тебе этого не понять.

– Нет. Ты хотел чувствовать себя свободным, вот в чем дело. И мое понимание здесь не при чем. Иначе ты рассказал бы ей обо мне. Ты и мне о ней не сказал, и ее уверил, что не женат. При чем тут непонимание? – Гэйб просто стоял и слушал, скрестив руки на груди. – И знаешь что? Ты просто поганец. – Я произнесла это совершенно спокойно, будто попросила мясника завернуть для меня ногу ягненка. – Я – твоя жена. С какой стати мне понимать, почему тебе хочется ходить по ночным клубам с другой женщиной? Извини, но брак не так устроен. Нет, это просто потрясающе, какой ты паршивец. – Я стала считать на пальцах. – Ты посылал ей е-мейлы из нашего дома, ты связывался с ней, когда был со мной, ты лгал мне в лицо, говоря, что идешь куда-то с друзьями, а при этом развлекался в ее обществе! И ты постоянно твердил, что у тебя нет для меня времени, но ты очень скучаешь по мне! А на деле именно она и была твоей «работой». – С тоскливого желания услышать все подробности я переключилась на гнев. – Выметайся, паршивец. – И Гэйб выполнил мой приказ.

Когда он ушел, я повернулась к Ли, рыдая:

– Не могу поверить, что он вот так просто ушел! Он о нас ни капли не беспокоится! Ли, я его ненавижу. Я ненавижу. Его. Изо всех. Сил.

Я еле дышала. Я рыдала, уткнувшись в колени Ли. Линус слизывал мои слезы. Отныне они стали моей семьей.

Следующие несколько недель, пока длился первый триместр моей беременности, я решала, что предпринять. Я обзвонила всех родных и близких, спрашивая совета. Мама посоветовала мне рожать.

– Гэйб еще не готов к роли отца, он просто выплеснул свою тревогу. Как только он увидит малыша, все наладится. – Кажется, я содрогнулась, услышав это. – Кто знает, когда ты сможешь снова забеременеть. Я бы не прерывала беременность, ведь ты так долго ее добивалась. – Однако мамины слова не показались мне разумными.

Я слышала ее, но не понимала. Она не представляла, за кого я вышла замуж. А я уже начинала это осознавать.

Я позвонила родителям Гэйба. Ром и Марвин ответили одновременно. Ну что ж, решила я, можно сказать им обоим сразу. Мне казалось, будто я ябедничаю. Звоню, чтобы сказать: «Видите, это не я плохая. Это все он! А вы должны поддержать меня!» Я жаждала сочувствия даже от них.

– Я чувствовала, что тут что-то не так, – заявила Ром после того, как услышала про мою беременность и про то, что Гэйб встречается с женщиной старше себя. – Я догадывалась, – добавила она после долгой паузы, – потому что мой друг Майрон упомянул, что видел Габриеля на матче «Никс» с этой самой Берни. Я спросила Габриеля, в чем дело, но он уставился на меня так, будто у меня выросла вторая голова. Но я его предупредила. Я посоветовала ему быть осмотрительнее, думать о том, что он делает. У этой женщины ужасная репутация. Действительно ужасная. Он должен понимать, с кем имеет дело. – Тьфу ты черт.

Непонятно, что Ром разочаровывало – поведение сына или его вкус в отношении женщин. Поверить не могу, оказывается, его родители о чем-то догадывались. От этого разговора все происходящее стало казаться куда более реальным.

– Как ты намерена поступить с ребенком? – спросил Марвин.

– Пока не решила. Но если я его оставлю, вы сможете видеться со своим внуком, сколько хотите. – Мне полагалось это сказать.

Я намеренно употребила слово «внук». Я хотела, чтобы они почувствовали, в чем тут суть, почувствовали, что их сын испоганил будущее. Пусть они корят себя за то, что вырастили такого сына.

– Я перезвоню тебе позже, ладно, милая? Мы будем держать с тобой связь. – И Ром звонила, как и обещала.

Она названивала каждый день, чтобы выяснить, помирились мы с Гэйбом или нет. И намерена ли я сохранить наш брак. И придется ли ей быть связанной со мной всю свою оставшуюся жизнь.

– Давай прокатимся, – предложил мне папа. – Это будет полезно. Тебе нужно проветриться.

Спустя полчаса он заехал за мной, и мы час ехали до Нийака, очаровательного местечка, полного домов в викторианском стиле и антикварных магазинов. Отец с Кэрол подыскивали себе новую мебель в старинном стиле.

Папа прочесывал пропахшие нафталином антикварные лавки в поисках обеденного стола. А я искала в старинных шкафах ответы на неразрешимые вопросы. Проводила кончиками пальцев по сотканным вручную коврам и пыталась постичь смысл жизни. Вглядывалась в отблески канделябров и гадала: «Почему страдаю именно я?» Свернувшись на кожаном кресле, я мечтала о том, чтобы оно превратилось в кровать, и я могла бы сжаться в клубок и выплакаться. И чтобы никто не осуждал меня, закатывая глаза и сетуя: «О, ради Бога, хватит уже!» В последние две недели Гэйб только это и повторял. Говорил фразы вроде: «Больше такого не повторится. Чего еще ты от меня хочешь?» Его раздражало, что я так и не оправилась от удара. А я не желала видеть возле себя специалиста по решению проблем с дрелью в руках и другими инструментами, который бы взял и распланировал, как все починить.

Папа заметил, как в тусклой поверхности антикварного зеркала отражаются мои слезы.

– Стеф, ты достойна лучшей участи, – сказал он, смахивая слезы с моих щек.

– Папа, я не найду никого лучше! Он умен, забавен и красив...

– Стефани! – Отец взял мои руки в свои. – Скажи лучше, где тебе удастся найти кого-нибудь похуже?

Лучший риторический вопрос в мире.

– Никто не решит за тебя, что делать, Стеф, – сказал он. – Тайны твоего сердца известны только тебе. Будь верна себе. Никто кроме тебя не знает, что хорошо для тебя, а что – нет. – А потом он признался в своих опасениях: – Где-то в глубине души я этого страшился. Пойми меня правильно. Парень мне нравился, но всякий раз, когда ты звонила мне с паникой в голосе, я боялся, что ты либо потеряла работу, либо что-то случилось у вас с Гэйбом.

– Очень мило, что ты мне вот только сейчас об этом сказал, папа.

– Когда вы обручились, я спросил тебя, отгулял ли Гэйб свое. – Отец и правда меня спросил, а я повторила вопрос Гэйбу.

Он закатил глаза, обнял меня и сказал: «Ты – моя единственная любовь». И я забыла обо всех сомнениях.

На обратном пути отец включил погромче песню группы «Тэпмптейшнс» «Гордость не помешает мне умолять» и кивал в мою сторону всякий раз, когда подпевал «милая, дорогая». Гэйб никогда не пытался удержать меня любыми возможными способами, как, судя по тексту песни, должен был поступать любящий мужчина. Мне это не подходило.

Ну да, Гэйб сказал, что сделает все возможное, чтобы доказать мне, что хочет сохранить наши отношения. Но когда я спросила, что конкретно он имеет в виду, он не смог ответить. «Ну может, семейная терапия?» – произнес он, гадая, то ли это, что я хочу услышать. Он поклялся, что между ними не было физической близости, что он понимал, как нечестно поступил, и хотел узнать, почему, с моей точки зрения, он лжет и уворачивается. «Честное слово, детка, я так тебя люблю, я был скотиной, я знаю. Но я докажу тебе. Ты увидишь. Я все исправлю».

Тревога не покидала меня, однако я решила выждать несколько недель, чтобы посмотреть, как я себя почувствую дальше, прежде чем принимать эмоциональные решения. Через две недели с тех пор, как я узнала о Берни, Гэйб мылся под душем, и его мобильник, лежавший на обеденном столе, громко завибрировал. Все во мне оборвалось. А если это женщина?

Неужели так будет всегда? Целая жизнь стрессов и ям под ногами, необходимость постоянно быть настороже, ожидая очередной беды? Может, мне просто нужно время, чтобы успокоиться? Да, верно. Время – лучший лекарь.

Я только что приготовила обед и накрыла на стол. Мобильный вновь завибрировал, и Линус залился лаем. Это из клиники наверняка. Пойди и посмотри, ты, трусливая кошка! Открой глаза! Так я и знала. Я немедленно ответила на звонок Берни.

– Я думала, что он сказал вам, что все кончено, что вы больше не общаетесь, а он пытается наладить нашу семейную жизнь.

Ответом мне стало молчание, и какое-то мгновение я опасалась, что это не она. А вдруг я ошиблась, и звонят из клиники? Но затем я услышала ее презрительно-спокойный голос:

– Видите ли, Стефани, мне он сказал совсем другое. Он сказал, что вы разошлись уже много месяцев назад, но вы просто не желаете взглянуть в лицо ситуации. – Ага, ситуации в виде лапши с томатным соусом, томящейся на сковороде, ведь мы как раз собирались пообедать, черт побери!

– Что, правда так и сказал? Он ведь сейчас здесь, вам это ясно. Не очень-то похоже на то, что мы расстались, правда? – Но я ей поверила.

Едва задав свой вопрос, я уже знала: в ответ прозвучит правда.

– Ну, он сказал, что в вашей квартире осталась его одежда, и поэтому ему приходится заходить к вам. А вы просто не желаете примириться с разрывом.

Меня затрясло.

– Гэйб – прирожденный лжец, – через силу проговорила я. – Здесь он рассказывает о том, как любит меня, как хочет сохранить наш союз и не желает поддерживать с вами никаких отношений. Он объяснил мне, что ему нравилось проводить с вами время, потому что вы водили его на важные приемы. Он пользовался вашими связями, но вы слишком ревнивы. Он сказал, что мне надо радоваться, что он именно с вами встречался, потому что вы дергались всякий раз, когда он с кем-нибудь заговаривал.

Я хотела причинить ей боль, пробудить и в ней ненависть к Гэйбу. Но, услышав собственный голос, я сама возненавидела Гэйба еще больше. Он ведь сказал мне, что я должна была радоваться его общению с Берни, потому что она не давала ему флиртовать с другими женщинами. Мой муж употреблял в одном предложении слова «радоваться» и «другие женщины», и это вроде как должно было меня успокоить.

– Понимаете, у меня много интересных дел и чудесная жизнь. И мне трудно упрекать его за то, что он хочет проводить со мной время. – Она что, шутит? Она не понимает смысл слова «использовать»? – Стефани, а зачем он нужен вам? Он явно не в восторге от вашего брака. Он продолжает общаться со мной и говорит, что его родители вас не переносят. Неужели такая жизнь вам по душе? – Интересно, а ей-то он зачем?

И если ей известны интимные подробности нашей жизни, которыми он, похоже, с ней поделился, то к чему ей такие отношения? Даже если она видит в Гэйбе что-то вроде жиголо, зачем ей связываться с человеком, который явно врал жене и способен причинить ей столько боли? Я этого не понимала.

И повесила трубку. Когда Гэйб открыл дверь ванной, я швырнула в него телефоном. Он поймал его, но уронил полотенце.

– Твоя подружка только что сообщила мне о том, что мы с тобой уже давно расстались, а я просто не желаю признать реальность. – Я притопывала ногой, уверенная, что приперла его к стенке.