Текст книги "Соблазнительница"

Позже они с Амандой ушли к ней в комнату, легли на кровать и завели разговор – как делали всегда, как будут делать всегда, замужем они или нет. Когда уставшая от поездки Аманда задремала, Амелия тихо встала и выскользнула из комнаты.

Она знала этот дом с детства – выйти в сад так, чтобы тебя не заметили, было делом нетрудным. Под гостеприимным покровом густой дубовой листвы она пересекла лужайку, направляясь туда, где – она была уверена – можно побыть одной и найти минутку для блаженного покоя.

Солнце садилось, но лучи его все еще сквозили в деревьях, когда она пересекла площадку перед маленькой церковью. Построенная из камня, церковь простояла века и видела множество венчаний Кинстеров, и все заключенные здесь браки, как гласила история, длились очень долго. Но не поэтому она решила венчаться под этими древними сводами. Здесь венчались ее родители, здесь ее крестили. Это представлялось ей правильным – завершить в этом месте одну фазу своей жизни и сразу вступить в новую.

Она остановилась на маленькой паперти и ощутила покой и глубокую радость, которыми были пропитаны древние камни. Она толкнула дверь, та распахнулась бесшумно, и Амелия вошла. И поняла, что она не единственная, кто пришел сюда искать покоя.

Лицом к алтарю стоял ее жених и смотрел на окно в нише высоко над головой. Сверкающие разноцветные стекла были великолепны, но не ими была занята его голова.

Он не мог бы сказать, что его занимало, не мог отделить одно чувство от другого, вытянуть одну нить из клубка – все в нем было в движении, все то сливалось, то разделялось, и все было пропитано одним – жаждой.

Амелия – его жена!

Это случится здесь завтра утром. Ему оставалось только ждать, и она будет принадлежать ему.

И именно здесь, где никто и ничто не отвлекали его от ясного понимания, от признания пугающей правды, именно здесь жажда томила его еще сильнее.

Это место – молчаливый свидетель союзов в течение столетий и пропитано их духом, их пульсирующей силой, которая, протекая сквозь эти союзы, связывает прошлое с настоящим и течет дальше, чтобы коснуться будущего.

Он всегда чувствовал, что в Сомерсхэм-Плейс есть что-то. В течение многих лет он, время от времени заходя сюда, всегда смутно ощущал это особенное «что-то», но только теперь ясно осознал, что это такое. Только теперь, когда его голова и – если быть честным – его душа и сердце настроились на ритм барабана, на ту же неистовую жажду, на ту же охоту воина.

Когда именно это стало для него столь важно, он не знал. Может быть, это всегда здесь присутствовало, ожидая подходящего случая, подходящей женщины, чтобы дать этому жизнь, высвободить это.

Взять над ним власть.

Он перевел дыхание, сосредоточился на алтаре. Вот что он, когда обвенчается с ней завтра, примет. Когда он принесет обеты, они будут даны не только ей, не только ему самому, но чему-то вне их обоих.

Он оглянулся и увидел Амелию. Улыбаясь ласково и спокойно, она шла к нему.

Остановившись перед ним, совсем близко, но все же сохраняя расстояние между ними, она смотрела ему в глаза, самообладание ее было потрясающим. Любопытная, но не вопрошающая.

– Размышляешь?

Он впитывал ее лицо, он устремил взгляд на ее глаза, но все же заставил себя оглянуться.

– Замечательное старинное здание. – Он снова повернулся к ней. – Ты правильно сделала, выбрав его.

Она улыбнулась еще шире и тоже огляделась.

– Я рада, что ты так считаешь.

Ему не хотелось к ней прикасаться – не хотелось рисковать. Желание гудело в нем, а жажда пощипывала кожу.

– Я полагаю, нам не следует пока встречаться, по крайней мере наедине.

– Думаю, что никому и в голову не придет, что мы можем встретиться.

Он понял, о чем она думает. Ему вдруг захотелось открыть ей правду, всю правду. Снять эту тяжесть с сердца перед завтрашним днем…

Но она еще не сказала своего «да». Завтра.

Он, нахмурясь, указал ей на дверь.

– Лучше вернемся в дом, иначе какая-нибудь светлая голова заметит, что нас с тобой нет, и воображение у всех разгуляется.

Она, усмехнувшись, пошла впереди него по проходу к двери. Он хотел открыть перед ней дверь – она остановила его, положив ладонь ему на плечо.

Их глаза встретились – она улыбнулась и прикоснулась к его губам. Поцеловала его осторожно, легко; от стараний подавить свою реакцию он пошатнулся.

Он не успел проиграть битву – она отодвинулась и снова встретилась с ним взглядом и улыбнулась.

– Благодарю тебя, что ты согласился на мое предложение и не стал медлить.

Он, помешкав мгновение, открыл перед ней дверь. Она вышла, подождала, пока он тоже выйдет, и затем очень благопристойно, бок о бок, они пошли по дорожке к дому.

Глава 12

Настало следующее утро, прекрасный рассвет. Легкий ветерок порхал над лужайкой. Он заигрывал с локонами и лентами, теребил дамские платья, перебирал оборки и воланы. Все веселились. Ветерок подхватывал их радость и разносил по богато одетой толпе гостей – родственников и близких друзей, приглашенных на церемонию.

Все шло без заминок, без неловкостей и недоразумений. Гости собрались в маленькой церкви, мужчины заполнили проход, дамы заняли места на скамьях, Люк вышел вперед и встал перед алтарем, Мартин, его кузен, присоединился к нему. Рядом с ним встал Саймон, брат Амелии, девятнадцатилетний юноша, на которого Люк, учитывая близость между семьями, уже давно смотрел как на брата.

Мартин, оглянувшись по сторонам, высказал свое мнение:

– Это уже похоже на кровосмешение – ты понимаешь, что после сегодняшнего дня мы будем не только кузенами, но еще и свояками?

Люк пожал плечами:

– У нас обоих всегда был превосходный вкус.

Саймон фыркнул:

– Скорее вы оба унаследовали семейную склонность подпадать под чары женщин, с которыми ни один здравомыслящий человек не стал бы иметь дело.

В этот момент из парадной двери дома появилась Амелия под руку с отцом и сделала первый шаг на пути к семейной жизни. Сопровождаемая Амандой и Эмили, она была исполнена уверенности, потому что осуществилось то, о чем она так долго мечтала.

Они пересекли лужайку, и, проходя под старыми деревьями, Амелия сказала отцу:

– Спасибо, папа.

Он улыбнулся ей:

– За что?

– За то, что ты столько лет заботился обо мне. Еще чуть-чуть – и ты больше не будешь нести за меня ответственность… теперь это станет делать Люк.

Она добавила последние слова для того, чтобы смягчить правду, но она знала, что это за правда, и Артур – Кинстер до мозга костей – знал это тоже. Она искоса взглянула на него, но он безмятежно улыбался.

– Я рад, что ты выбрала Люка, он человек со всячинкой, но в основе своей из тех, кто никогда не станет пренебрегать своим долгом и своей ответственностью. – Артур погладил ее по руке. – А это хорошие качества.

Амелия глубоко вздохнула, чтобы придать себе сил, и они вошли в церковь. Остановились на мгновение, потом с безмятежной сияющей улыбкой она прошла по проходу между скамьями и встала рядом с Люком.

Он ждал. Их взгляды встретились. Он взял ее за руку, и они повернулись к алтарю.

Мистер Мерриуэзер совершил церемонию, радуясь, что венчает девушку, которую он когда-то крестил. Они произнесли свои клятвы сильными, четкими голосами – и все кончилось, и вот они уже муж и жена.

Она откинула вуаль, и Люк привлек ее к себе и поцеловал. Поцелуй был нежным, но долгим. Только она, чувствуя сдерживаемую силу в пальцах, сплетенных с ее пальцами, поняла, чего ему стоит эта сдержанность.

Потом они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что под внешне спокойным видом оба охвачены желанием. Сохраняя наружное спокойствие, они повернулись к родственникам и друзьям, чтобы принять поздравления.

Люк понятия не имел, что нетерпение может дойти до такой степени, до такой точки, где оно превращается в осязаемую силу – в бушующего зверя внутри его, бьющего когтями и взывающего о помощи, об удовлетворении. Он надеялся, что обещание того, что она теперь принадлежит ему перед Богом и людьми, как-нибудь поможет ему пережить этот день. Они стояли рядом, принимали поздравления, кто-то целовал Амелию, кто-то жал ему руку или хлопал по плечу, а он думал только о своем внутреннем напряжении, о том, как натянуты его нервы.

Ему хотелось одного – схватить ее, привлечь к себе, расчистить дорогу к выходу, найти лошадь и умчаться далеко-далеко – увезти жену из ее дома в свой дом.

Желание это было настолько нестерпимым, что он с трудом дышал – и это он, он, который считал себя человеком, житейски умудренным! Но то, что сейчас бушевало в нем, не имело никакого отношения к житейской мудрости.

Однако ему предстоит пережить целый день, и он его переживет. Он вовсе не собирался показывать кому бы то ни было, насколько он увлечен. Никому, кроме Мартина, который заглянул ему в глаза и улыбнулся слишком понимающей, слишком сочувственной улыбкой. Мартин знал, через что он проходит сейчас, потому что сам прошел через то же самое.

Эта мысль если и не очень его приободрила, то по крайней мере успокоила. Если Мартин выжил, выживет и он.

Свадьба в июне имеет множество преимуществ, одно из которых – свадебный завтрак под открытым небом. Широкие лужайки предоставляли для этого прекрасную возможность; пока длилась церемония, прислуга расставила длинные столы и стулья под низкими ветвями деревьев, окружающих главную лужайку.

Завтрак с его неизбежными тостами превратился в шумное пиршество. Поскольку семьи новобрачных всегда были близки, члены их хорошо знакомы между собой, завтрак проходил в неофициальной обстановке.

Амелия радовалась свободной атмосфере, была довольна, что завтрак превратился в непринужденное семейное застолье. Она видела, как напряжен Люк, чувствовала, что его что-то гнетет, и только не понимала, что именно. Она опасалась, что это как-то связано с их договором, что теперь, когда он женился на ней из-за ее приданого, он хочет уехать и забыть о спектакле, который они разыгрывали перед светским обществом.

Все, конечно, считали, что они любят друг друга. С одной стороны, это было правдой – она была абсолютно уверена, что любит его. Так же она была уверена, что вторая половина уравнения может быть решена и, учитывая время и ее преданность, это обязательно произойдет.

Но пока этого не было. Может быть, думала она, всему при чиной – гордость Люка, его совестливость… отсюда его желание поскорее уехать, оставив этот день позади.

Пока же они оба знали, в чем состоят их обязанности. Праздник проходил в непринужденной обстановке, что облегчало их задачу.

Когда трапеза подошла к концу, они с Люком направились к противоположному концу длинного стола, беседуя с гостями и благодаря их. Большинство мужчин встали, чтобы размять ноги, собрались небольшими группками, обсуждая то да се, приятно проводя время и не мешая дамам.

Один из джентльменов подошел к Амелии. Она улыбнулась и протянула ему руку.

– Майкл! Я так рада, что вы смогли приехать. Гонория говорила, что в последние месяцы вы были очень заняты.

Майкл Анстрадер-Уэдерби, брат Гонории, пожал ей руку и ухмыльнулся:

– Когда она так говорит, я чувствую себя стариком, погребенным под папками и бумагами Уайтхолла.

Она рассмеялась:

– Разве это не так?

Майкл был членом парламента, считалось, что он далеко пойдет. Он был членом множества комитетов, и многие считали, что рано или поздно он займет свое место в кабинете министров.

– Увы, папки и бумаги – это правда. Что же касается возраста, то до старости мне еще далеко.

Она рассмеялась, он улыбнулся и огляделся, она заметила серебро у него на висках, посверкивающее сквозь густые каштановые волосы. Майкл был красив своеобразной красотой. Быстро прикинув в уме, она решила, что ему теперь года тридцать три. И он все еще не женат, но ради своей карьеры, к которой приложили руку и Кинстеры, и его дед, грозный Магнус Анстрадер-Уэдерби, ему следовало бы подумать о женитьбе. Считалось, что члены кабинета министров должны быть женаты.

– Магнус вон там. – Майкл кивнул на старика, который с мрачным видом сидел за столом. Магнуса мучила подагра, и он не мог долго стоять; рядом с ним сидела леди Осбалдестоун, на случай если ему потребуется помощь. Амелия помахала ему рукой. Подняв or ромную голову, Магнус кивнул, кустистые брови его были, как всегда, насуплены. Амелия усмехнулась и снова повернулась к Майклу.

Он внимательно смотрел на нее.

– А знаете, я помню, как вы с Амандой в первый раз сделали прическу – на вашем первом неофициальном балу.

Она задумалась. Вспомнив, улыбнулась:

– Это было на первом неофициальном семейном собрании у Гонории в музыкальной комнате в Сент-Ивз-Хаусе. Кажется, с тех пор прошло много лет.

– Шесть лет.

– Немного больше. – Она посмотрела на свою сестру, которая, смеясь, опиралась на руку мужа. – Как мы с Амандой были молоды тогда!

Майкл усмехнулся:

– Шесть лет – долгий срок в вашем возрасте. Вы обе тогда расцветали, да и теперь цветете. Аманда в Пик-Дистрикт, а вы, как я слышал, в Ратлендшире?

– Да, Калвертон-Хаус недалеко отсюда.

– Значит, вам придется управлять своим хозяйством. Я уверен, Минерва весьма охотно передаст вам бразды правления.

Амелия с улыбкой согласилась, мысли ее устремились в будущее, к тому, что ее ожидало. К следующей стадии ее жизни.

– Я думаю, дел там будет много.

– Несомненно. Уверен, вы чудесно справитесь с ними. А теперь, извините, я должен вас покинуть. У меня дело в Гемпшире, которое требует моего присутствия.

– Это касается ваших избирателей?

Он удивленно вскинул брови:

– Пожалуй, можно сказать и так.

Он поклонился с заученной легкой улыбкой и пошел через лужайку.

Оглядев пеструю веселую толпу под сенью деревьев, Амелия обнаружила Люка. Он подошел посмотреть, чем заняты его сестры. Энн, Порция и Пенелопа вместе с Фионой сидели за дальним концом длинного стола с другими девицами того же возраста, включая младших кузин Амелии – Хизер, Элизу и Анджелику. Тот конец стола возглавлял Саймон; он обменялся с Люком каким-то небрежным замечанием, Люк рассмеялся, хлопнул его по плечу и отошел.

Люк двинулся вдоль стола, и тут его окликнули – он слишком хорошо знал этот повелительный голос. Оглянувшись, он увидел вдовствующую герцогиню, которая смотрела на него, и направился к ней.

– Дай мне твою руку, мальчик, – попросила старая дама. – Мы с тобой пройдемся, и ты расскажешь мне, счастлив ли ты, женившись на моей племяннице, и будешь ли стараться изо всех сил, чтобы сделать ее счастливой.

Приветливо улыбаясь, но сразу насторожившись, Люк помог Елене встать со стула, затем любезно предложил ей опереться на свою руку. Они пошли прочь от собравшихся, под деревья, в относительное уединение.

– Я уверена, вы будете счастливы.

Это замечание застало его врасплох; он посмотрел на Елену и почувствовал себя в ловушке ее бледно-зеленых глаз, которые, как он знал на собственном опыте, всегда были слишком зорки. В этом смысле она была еще хуже его матери – мало что могло укрыться от вдовствующей герцогини Сент-Ивз.

Она, улыбнувшись, похлопала его по руке.

– Когда ты побываешь на таком количестве свадеб, как я, тебе легко будет это понять.

– Это… утешает. – Он не догадывался, зачем она это говорит, не знал, что ей вообще известно.

– Совсем как там. – Елена указала на церковь, стоящую спокойно и мирно под лучами летнего солнца. – Так и кажется, что эти камни обладают каким-то волшебством.

Он поразился, насколько ее замечание совпадало с его вчерашними мыслями.

– Разве у Кинстеров никогда не было неудачных бра ков? – Он знал по крайней мере об одном.

– Не было – из тех, что заключались здесь. Ни единого на моей памяти.

Эти слова прозвучали так решительно, словно герцогиня предупреждала: если их союз с Амелией не оправдает ее ожиданий, им придется держать перед ней ответ.

– Тот, о котором ты подумал, – первый брак Артура – был заключен не здесь. Я слышала, что Себастьян воспротивился этому, а Артур не стал настаивать.

Люк был уверен: этого злосчастного союза вообще не случилось бы, если бы Елена в те времена была женой Себастьяна, а не молодой девушкой, живущей во Франции.

– Вы… ? он искал подходящие слова, – веруете, да?

– Mais oui![2]2
  Ну конечно! (фр.)


[Закрыть] Я слишком много прожила, слишком много видела, чтобы сомневаться в существовании высшей силы.

Похоже, ее что-то развеселило, – он чувствовал на себе лукавый взгляд зеленых глаз, но посмотреть ей в лицо не решился.

– Ах, – вздохнула она, – признайся, что ты противишься и это тебя беспокоит?

Как всегда в разговорах с Еленой, он в конце концов начинал удивляться, как он дошел до этого. Люк промолчал и никак не прореагировал.

– Ничего-ничего. – Она с улыбкой похлопала его по руке. – Только помни: эта сила существует, и даже если между вами есть какая-то недоговоренность, ты можешь принять ее и обладать ею, когда захочешь, в любое время. Тебе нужно только попросить, и эта сила поможет тебе исправить ошибку и облегчит жизнь.

Она замолчала, потом произнесла улыбаясь:

– Конечно, чтобы воззвать к этой силе, ты должен сначала признать, что Она существует.

– Так я и знал, обязательно должно быть какое-нибудь условие.

Она рассмеялась и вернулась к столу.

– Eh bien[3]3
  Ну ладно (фр.)


[Закрыть]. Поверь мне, уж я-то знаю.

Люк не собирался с ней спорить, он только слегка пожал плечами.

Но все же задумался – а вдруг она права?

Настало время отъезда. День клонился к вечеру. Амелия ушла в дом, переоделась в новое дорожное платье небесно-голубого цвета и вернулась на лужайку к Люку.

Наступил момент сумасшедшей толкотни за ее букет – она метнула его со всей силы, он зацепился за ветку, потом упал Магнусу на голову, вызвав веселый смех и поток неприличных пожеланий. После чего компания самых молодых, обняв их и пожелав счастья, отправилась на озеро. Гости постарше остались сидеть в креслах под деревьями; другие – Кинстеры и их жены, Аманда и Мартин – столпились вокруг, целуя Амелию, пожимая руку Люку, и снова звучали пожелания. Пожелания ей и ему. Наконец их отпустили, и все стояли и смотрели, как новобрачные в сопровождении Гонории и Девила идут к подъезду, где стояла дорожная карета Калвертонов, запряженная гарцующими лошадьми. У кареты Гонория обняла новобрачную.

– Прошло почти семь лет с тех пор, как я познакомилась здесь с вами, на этой самой дорожке у кареты.

Глаза их встретились; обе вспомнили и улыбнулись, коснувшись друг друга щеками. Гонория прошептала:

– Помните, что бы вы ни делали, нужно получать от этого удовольствие.

Подавив смешок, Амелия кивнула; она уже готова была войти в карету, но тут ее поймал Девил и, обняв, ободряюще поцеловал в щеку. И сказал Люку:

– Теперь тебе придется ловить ее, когда она упадет.

Отметив про себя, что когда-нибудь нужно будет выяснить, что значит эта фраза, Люк поцеловал Гонорию в щеку и протянул руку Девилу.

– Увидимся в Лондоне в сентябре.

Люк сел в карету, а Девил захлопнул дверцу.

– До свидания, – произнесла Гонория.

– Счастливого пути, – вторил ей Девил.

Кучер взмахнул кнутом, карета дернулась и покатила. Медленно набирая скорость, она ехала по подъездной аллее. Гонория и Девил стояли рядом и смотрели им вслед, пока экипаж не скрылся в дубовой аллее.

Гонория грустно вздохнула:

– Ну что же, вот они и уехали.

Девил молчал, устремив взгляд на дальнюю аллею, потом посмотрел на герцогиню. На свою жену. Заглянул в ее дымчатые серые глаза, ясные, внимательные глаза, которые полонили его огрубелое сердце.

– Я когда-нибудь говорил тебе, что я тебя люблю?

Гонория широко распахнула глаза:

– Нет.

Он почувствовал, как лицо у него напряглось.

– Ну так вот, это так.

Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась:

– Я знаю. Я всегда это знала. – Просунув руку ему под локоть, она направилась к розовому саду, подступавшему к дому с одной стороны. – Или ты думаешь, я не догадывалась?

Он охотно пошел вместе с ней туда, куда она вела его.

– Я надеялся, что тебе это хорошо известно!

– Так с чего бы это столь неожиданное признание?

Объяснить это было трудно. Они вошли в утопающий в розах сад, прошли к скамье на противоположном его конце. Гонория ничего не говорила и не торопила его. Они сели и одновременно оглянулись на дом – их дом, – окутанный славой прошлого, заполненный смехом и криками их детей.

– Это что-то вроде обряда посвящения в рыцари, – проговорил Девил наконец. – Но совершенно особый. По крайней мере для меня – и кое-кого еще.

– Для Люка?

Девил кивнул.

– Нам легче прожить реальность, чем объявить о ней, легче признавать ее сердцем, чем выражать словами. Совершать, не называя.

Не сводя глаз с дома, Гонория следила за его мыслью.

– Но… почему? О, я могу понять это вначале, но со временем, согласись, поступки говорят сами за себя, и слова становятся лишними…

– Нет, – не согласился Девил. – Именно эти слова никогда не бывают лишними. Или легкими. Они никогда не утрачивают своей силы.

Глаза ее затуманились, она снова улыбнулась:

– А, понятно. Сила. Значит, для тебя выразить факт словами…

– Произнести их вслух.

– Произнеся их, сообщить правду, это как будто… – Она махнула рукой, зная, что все равно не сможет выразить то, что поняла.

Но Девил это сделал.

– Это как будто дать клятву вассальной верности – не только поступками, признающими власть суверена, но предложить свой меч и принять и признать, что другой обладает над тобой властью. Люди вроде меня или Люка никогда не дают этой последней, связующей клятвы, пока нас к этому не принудят. Пойти на это добровольно – против всех наших чувств, против всех правил.

– Ты хочешь сказать, что ты и Люк гораздо более… примитивны, чем остальные?

Девил хмыкнул:

– Вероятно. Точнее будет сказать, что наши инстинкты менее гибки. Каждый из нас – глава семьи. Оба мы воспитаны так, чтобы защищать все, что наше, и нас с ним воспитали в знании, что люди зависят от того, что сделаем мы.

Подумав, она согласилась с ним. Потом повернулась в его руках, и он обнял ее. Притянув к себе его голову, она прошептала:

– Значит ли это… что я властвую над тобой?

Его губы – они были совсем рядом с ее губами – проказливо скривились.

– Есть одно смягчающее обстоятельство – любовь может командовать мной, но лишь потому, что она также командует и тобой.

Гонория прижалась к нему телом и губами и предоставила ему понимать все так, как он хочет, – ей было все равно, пока эта сила властвует, пока любовь между ними есть.

Суть настоящего, отклик их прошлого и никогда не иссякающее обещание вечного.

Карета Калвертонов подъехала к главным воротам усадьбы, свернула налево на дорогу, которая заканчивалась у Хантингдона. Отсюда их путь лежал к северо-западу, через Трапстон и Корби, по наезженной дороге. Лиддингтон лежал к северу от Корби; Калвертон-Чейз находился на западе от маленького городка.

Амелия ездила по этой дороге много раз, посещая Калвертон-Чейз. Она думала о том, что в некотором смысле охватившие ее ожидания связаны с тем, что всего лишь несколько часов назад это хорошо известное ей место стало ее домом.

Остальная, главная часть этих ожиданий была связана с владельцем Калвертон-Чейза. Люк сидел рядом с ней, и всякий, взглянув на него, решил бы, что он спокоен. Но она-то знала. Она чувствовала его напряжение, тонкую сеть, в которой он пытался удержать какую-то незримую силу.

Она расслышала не все слова Девила. А то, что слышала, не поняла. Этот разговор отвлек Люка, унес его мысли куда-то далеко…

Дернув его за рукав, она спросила:

– Девил что-то заподозрил?

Люк повернулся к ней; лицо его ничего не выражало.

– Заподозрил?

– Что наш брак… что главной причиной его были деньги.

Он несколько секунд смотрел на нее, потом покачал головой:

– Нет. – В карете было полутемно, и она не могла видеть выражение его глаз. – Об этом он и не знает.

– Тогда о чем же он говорил?

Люк заколебался, но все же ответил:

– Обычное бряцание саблями, которое так любо твоим кузенам. Ничего серьезного.

Он замолчал, думая о том, осмелится ли коснуться ее, и тут же ладонью приподнял ее подбородок. И напомнил себе, что теперь она принадлежит ему.

И обнял ее за шею и привлек к себе. И поцеловал.

Ему удалось обуздать себя настолько, что поцелуй получился легким. Он коснулся губами ее лба.

– Ты не устала – не утомилась от улыбок, смеха, не измучилась, изображая из себя счастливую новобрачную? Ты должна была бы устать.

Она смотрела на него улыбаясь. И, не успев подумать, он пробормотал:

– Спасибо.

Улыбка наполнила ее глаза светом простой радости и восторга, в которых ему захотелось утонуть.

– Кажется, все прошло очень хорошо. – Она положила ладонь ему на грудь. – Именно так, как мне хотелось, – без всякой суеты и нарочитости, все было просто.

Ему-то казалось, что ничего простого там не было. Он через силу улыбнулся:

– Я рад, если ты тоже рада. – Он посмотрел на зеленые поля, мимо которых они проезжали. – Нам ехать еще четыре часа. Прибудем на место около семи.

Глаза их встретились, он наклонился и коснулся губами ее век.

– Отдохни. – И прошептал: – Вся прислуга будет ждать нас, когда мы приедем, и обед тоже будет нас ждать.

Он напомнил об этом скорее самому себе, чем ей, но она кивнула и, послушно закрыв глаза, положила голову ему на грудь. Это простое согласие с его словами как-то ублажило его более примитивную часть – ту часть, с ко торой он тем ближе знакомился, чем больше времени прово дил с Амелией.

Он думал о том, что ей следует отдохнуть перед брачной ночью.

Она и правда очень устала, как он и предположил, и сразу погрузилась в сон.

А он смотрел в окно, предавшись тоске, которую сам до конца не мог понять.

Чувствам таким сильным, что они могли властвовать над ним.

Амелию разбудило прикосновение губ Люка. Она открыла глаза и огляделась.

– Мы только что въехали в ворота, – сообщил он.

Это означало, что у нее есть минут десять на то, чтобы привести себя в порядок. Неохотно покинув тепло его объятий, она выпрямилась, потянулась, поправила лиф платья и расправила юбку.

Лиф у нее был аккуратно застегнут; Люк не сделал ни одного вольного движения с тех пор, как они обвенчались.

– Мы почти приехали.

По его голосу никак нельзя было понять, о чем он думает и что чувствует, если он вообще о чем-то думал или что-нибудь чувствовал. Но его предупреждение заставило ее пересесть и выглянуть в окно, чтобы увидеть то, что ей хотелось увидеть.

Ей хотелось насладиться зрелищем своего нового дома, просторного здания из камня, слегка позолоченного закатными лучами, спрятавшегося внизу под косогором. Сначала дом был видим из окна кареты, пока дорога шла по противоположному склону неглубокой долины – специально, чтобы дать гостям возможность оценить спокойную красоту Калвертон-Чейза, прочного, изящного дома, расположенного среди чудесного красивого ландшафта.

Поля вокруг дома были еще зелены, их мерцающий цвет медленно таял в тени, по мере того как солнце садилось и меркнул свет. Дом сверкал в сумерках, как драгоценный камень светится изнутри, обещая тепло страннику и тем более тому, кто возвращается под его сень.

Длинный и большой, в два этажа, с мансардными окнами под крышей; фасад классический, с двумя колоннами, поддерживающими главный портик. Но при этом фасад не прямой, а слегка вогнутый – длинные восточный и западный флигели дугами выдвинуты вперед, к аллее.

Дом простоял не одно столетие; центральная часть строилась и перестраивалась много раз, прежде чем к ней были пристроены эти флигели.

За восточным флигелем простиралась темная зелень деревьев – старое поместье, теперь утопающее в лесу. К западу лежали поля домашней фермы, среди кустарника виднелись крыши конюшен и амбаров. Невидимые сейчас, за домом располагались симметричные лужайки и регулярный парк. Глядя из окна кареты, Амелия думала о них – думала о тех часах, которые провела там в прошлом, но быстро обратилась к будущему – она думала о своих мечтах, воплощенных в доме, находившемся перед ней; вот где она осуществит свои мечты.

Люк тоже смотрел из-за ее плеча, смотрел на дом – свой дом. Приглядевшись, он убедился, что черепица на западном крыле починена, а стена, поврежденная упавшим деревом почти десять лет назад, аккуратно залатана. Это зрелище неожиданно растрогало его; все теперь выглядело так, как было, когда он увидел это впервые, еще когда был жив дед.

Непорядок времен отца был уже отчасти исправлен по его приказу, который он выслал в тот же день, как только узнал о своем богатстве, – в день, последовавший за рассветом, когда он дал согласие жениться на Амелии. Он взял ее в жены и теперь посмотрит, какое будущее они смогут построить.

Вместе. Здесь.

Он перевел взгляд на нее; чувство собственности, охватившее его, сбивало с толку. Когда дорога снова повернула и стала спускаться в долину среди деревьев, Амелия вздохнула, по-прежнему глядя в окно, лицо у нее было взволнованное и нетерпеливое.

Карета прогромыхала по каменному мосту, пересекла отрог холма и двинулась по длинной извилистой дороге, ведущей к дому.

Через пять минут они остановились перед подъездом особняка.

Предсказания Люка оправдались – не только домашняя прислуга, но и те, кто работал в саду, на конюшнях, на псарне, выстроились у крыльца, чтобы приветствовать молодых. Грум открыл дверцу кареты и опустил подножку; Люк сошел вниз, и собравшиеся приветствовали его криками.

Он им улыбнулся. Потом помог выйти из кареты Амелии. Когда она встала рядом с ним, держа его за руку, крики стали еще громче. Высоко взлетели шапки – все радостно улыбались. Люк заметил тучи, собирающиеся на горизонте, закрывающие летние сумерки, и повел Амелию к дому. Коттслоу и миссис Хиггс выехали из Сомерсхэм-Плейса сразу же после окончания брачной церемонии, чтобы убедиться, что все сделано как полагается, и встретить новобрачных в их новой жизни.

Люк улыбнулся, когда миссис Хиггс с некоторым трудом поднялась из глубокого реверанса; он передал ей Амелию. Сам же вместе с Коттслоу пошел следом, пока миссис Хиггс представляла Амелии всю домашнюю прислугу, после чего Коттслоу взял бразды правления в свои руки и представил новой хозяйке всех тех, кто работал вне дома.

Долгий ряд встречающих кончался на верхней ступеньке крыльца, где какой-то юнец старался удержать пару восторженно рвущихся с поводка породистых гончих. Когда Люк подошел, собаки завиляли хвостами и жалобно заскулили.

Амелия рассмеялась и остановилась, глядя, как Люк гладит собак, а они радостно лижут ему руки. Когда собаки успокоились, она дала им обнюхать свои руки. Она помнила обеих. Пэтси – Патриция из Оукема – была матерью целой собачьей своры и всей душой предана Люку; Морри – Моррис из Лиддингтона – был ее старшим сыном и чемпионом этой породы.

Пэтси приветственно фыркнула и потерлась головой о руку Амелии. Чтобы не отстать от матери, Морри фыркнул погромче и принялся подпрыгивать. Люк дал команду, и Морри притих, зато начал вилять хвостом и задом так неистово, что чуть не сбил с ног юношу.