Текст книги "Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)"

Я старалась как можно реже смотреть на его идеальное лицо, но то и дело забывалась. И каждый раз при виде его красоты меня пронзала тоска.

Почти все время мы шли молча. Изредка Эдвард спрашивал о чем-нибудь, что еще не успел узнать за предыдущие два дня расспросов: о том, как я праздновала свои дни рождения, об учителях в начальной школе, о питомцах, за которыми я ухаживала. Пришлось признаться, что, загубив трех рыбок подряд, я наотрез отказалась заводить кого-нибудь еще. Услышав это, Эдвард рассмеялся громче обычного, и его звучный смех повторило эхо в безлюдной чаще.

Из-за моей медлительности поход занял почти все утро, но Эдвард ни разу не выказал раздражения. Лес раскинулся вокруг бесконечным лабиринтом древних деревьев, и я начала с беспокойством подумывать, как мы будем выбираться отсюда. Но мой спутник чувствовал себя совершенно спокойно и непринужденно в этих зеленых дебрях и, похоже, ни разу не усомнился в том, что мы правильно выбрали направление.

Через несколько часов свет, просачивающийся сквозь навес из веток, сменил оттенок с темно-оливкового на более яркий, нефритово-зеленый. Как и предсказывал Эдвард, день выдался солнечным. Впервые за все время, проведенное в лесу, я ощутила радостный трепет, который вскоре вылился в нетерпение.

– Уже пришли? – пошутила я, притворяясь недовольной.

– Почти, – заметив перемену в моем настроении, он улыбнулся. – Видишь свет впереди?

Я вгляделась в гущу леса.

– А он есть?

Он усмехнулся.

– Да, для твоих глаз, пожалуй, далековато.

– Пора купить очки, – буркнула я, и его ухмылка стала шире.

Но еще через сотню шагов я отчетливо увидела просвет среди деревьев впереди, и этот просвет был не зеленым, а желтым. Я прибавила ходу, мое воодушевление с каждым шагом росло. Эдвард пропустил меня вперед.

Я приблизилась к озерцу света, переступила через последние папоротники и очутилась в самом прелестном уголке, какой только видела в жизни. Это был луг – маленький, идеально круглый, сплошь заросший цветами – фиолетовыми, желтыми, белыми. Откуда-то слышалось мелодичное журчание ручья. Солнце стояло прямо над головой, наполняя поляну дымкой желтого сияния. Ошеломленная, я медленно направилась к мягкой траве и качающим головками цветам в теплом золотистом воздухе. Потом обернулась, желая разделить свое восхищение с Эдвардом, но он куда-то исчез. Я огляделась, с внезапной тревогой высматривая его. И наконец заметила – стоя в густой тени веток на краю поляны, он не сводил с меня внимательного взгляда. Только тогда я вспомнила то, что вытеснила из моей головы красота озаренного солнцем луга – загадку Эдварда и ясной погоды, которую он обещал открыть мне сегодня.

Охваченная любопытством, я шагнула по направлению к нему. Его взгляд был нерешительным и настороженным. Я ободряюще улыбнулась, поманила его рукой и сама сделала шаг навстречу. Он предостерегающим жестом вскинул руку, и я замерла на месте.

Эдвард глубоко вздохнул и вышел на яркий свет полуденного солнца.

13. Признания

Вид Эдварда при солнечном свете вызывал потрясение. Я так и не привыкла к нему, хотя разглядывала его весь день. Его белая кожа, слегка порозовевшая после вчерашней охоты, буквально искрилась, словно усыпанная тысячами крохотных бриллиантов. Он лежал в траве совершенно неподвижно, в расстегнутой рубашке, которая обнажала его сверкающий скульптурный торс и блестящие руки. Сияющие бледно-лавандовые веки прикрывали глаза, но он не спал. Безупречная статуя, высеченная из неизвестного камня – гладкого, как мрамор, сверкающего, как хрусталь.

Время от времени его губы шевелились так быстро, словно дрожали. Но на мой вопрос он ответил, что напевает про себя – слишком тихо, поэтому я ничего не слышу.

Я тоже наслаждалась солнцем, хотя воздух, на мой взгляд, мог быть и посуше. Мне тоже хотелось лечь на спину, как сделал Эдвард, и подставить лицо солнечному теплу. Но я сидела, сжавшись в комок и положив подбородок на колени, не в силах отвести от него взгляд. Налетел легкий ветер, спутал мои волосы, заколыхалась трава вокруг простертого тела.

Луг, показавшийся мне сначала таким живописным, померк в сравнении с великолепием Эдварда.

Нерешительно, даже теперь опасаясь, что он рассеется, как мираж, слишком прекрасный, чтобы быть настоящим, я вытянула палец и провела по тыльной стороне его искрящейся кисти, которая лежала на траве рядом со мной. И восхитилась безупречной, атласной гладкостью этой холодной, как камень, руки. Когда я снова подняла взгляд, он наблюдал за мной. Сегодня его глаза имели более светлый оттенок жженного сахара и заметно потеплели после вчерашней охоты. От быстрой улыбки приподнялись уголки безукоризненных губ.

– Не боишься меня? – спросил он шутливо, но я различила неподдельный интерес в его тихом голосе.

– Не больше обычного.

Улыбка стала шире, зубы сверкнули на солнце.

Я придвинулась чуть ближе, протянула руку и кончиками пальцев принялась обводить его предплечье. Мои пальцы дрожали, и я знала, что он чувствует это.

– Не возражаешь? – спросила я, потому что он снова прикрыл глаза.

– Нет, – с закрытыми глазами откликнулся он. – Ты себе представить не можешь, что это за ощущения, – он вздохнул.

Я легко провела ладонью по мускулистой руке, проследовала по рисунку голубоватых вен на сгибе локтя. Свободной рукой я потянулась, чтобы перевернуть его кисть. Догадавшись, чего я хочу, он повернул ее ладонью вверх так быстро, что я и глазом моргнуть не успела, – одним из движений, которые неизменно настораживали. Я вздрогнула, на долю секунды мои пальцы замерли на его руке.

– Извини, – пробормотал он. Я подняла голову как раз вовремя, чтобы снова заглянуть в его золотистые глаза. – С тобой слишком легко быть самим собой.

Я подняла его кисть и завертела ее в разные стороны, глядя, как ладонь блестит и переливается на солнце. Потом поднесла ближе к лицу, стараясь разглядеть алмазные грани на коже.

– Расскажи, о чем ты думаешь, – шепнул он. Я подняла голову и увидела, что его взгляд, обращенный на меня, вдруг стал испытующим. – До сих пор не могу привыкнуть, что я этого не знаю.

– Между прочим, остальные все время живут с тем же ощущением.

– Тяжело так жить.

Неужели оттенок сожаления в голосе Эдварда мне почудился?

– Но ты так и не ответила.

– Хотела бы я знать, о чем думаешь ты, и… – я смутилась.

– И?

– Хотела бы поверить, что ты не сон. И больше не бояться.

– Не хочу, чтобы ты боялась, – тихо прошептал он. Я поняла: он не в силах со всей уверенностью заявить, что мне незачем бояться. Что бояться тут нечего.

– Ну, вообще-то я имела в виду не совсем страх, но то, о чем стоит задуматься.

Я не успела опомниться, как он сел, опираясь на правую руку. Его левую ладонь я по-прежнему держала в руках. Ангельское лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Я могла бы отстраниться, избегая неожиданного сближения, и должна была сделать это, но не сумела шевельнуться. Взгляд золотистых глаз загипнотизировал меня.

– Тогда чего же ты боишься? – требовательным шепотом спросил он.

Но ответить я не могла. Точно так же, как когда-то однажды, я ощущала его прохладное дыхание на своем лице. От этого нежного и приятного запаха мой рот наполнился слюной. Запах был не похож ни на какой другой. Не задумываясь, я машинально придвинулась ближе, вдыхая его.

И он отпрянул, вырвав руку из моих пальцев. К тому времени, как мое зрение сфокусировалось, он уже стоял в двадцати шагах от меня, на краю луга, в тени огромной ели. Он смотрел на меня потемневшими глазами, его лицо было непроницаемым.

Я буквально чувствовала, как обида и потрясение отразились на моем лице. В руках ощущалось жжение.

– Я… прошу прощения, Эдвард, – прошептала я, зная, что он услышит.

– Дай мне время, – отозвался он громче, с расчетом на мой менее чуткий слух. Я замерла на месте.

Прошло десять бесконечно длинных секунд, и Эдвард с несвойственной ему медлительностью вернулся. Он остановился в нескольких шагах и грациозно опустился на траву, скрестив ноги. Все это время он не сводил глаз с меня. Наконец он сделал два глубоких вдоха и виновато улыбнулся.

– Это я прошу прощения, – он помедлил. – Ты поняла бы, что я имею в виду, если бы я сказал, что ничто человеческое мне не чуждо?

Я коротко кивнула, не сумев улыбнуться его шутке. По мере осознания опасности кровь забурлила от адреналина. Даже со своего места Эдвард почувствовал этот запах. Его улыбка стала насмешливой.

– Я же самый совершенный хищник на земле, так? Мой голос, мое лицо, даже мой запах – все во мне притягивает тебя. Как будто я без этого не обойдусь!

Он неожиданно вскочил, сорвался с места, мгновенно скрылся из виду и тут же вновь появился под тем же деревом, как и прежде, обежав луг за полсекунды.

– Как будто ты могла бы убежать от меня, – горько рассмеялся он.

Протянув руку, он играючи отломил от ствола ели оглушительно треснувшую ветку толщиной в полметра. Взвесив ее в руке, он с невероятной быстротой разбил ее в щепки о ствол другого векового дерева, которое затряслось от удара.

И вновь остановился в двух шагах от меня, застыл, как каменный.

– Как будто ты стала бы отбиваться, – тихо произнес он.

Я сидела не шевелясь, напуганная, как никогда прежде. Еще ни разу я не видела его без маски цивилизованности. Никогда еще он не был настолько непохожим на человека… и более прекрасным. Пепельно-бледная, с широко распахнутыми глазами, я сидела, как птичка, загипнотизированная взглядом змеи.

В его изумительных глазах вспыхнуло возбуждение. И погасло, не прошло и нескольких секунд. Прежнее выражение лица сменилось маской вековой скорби.

– Не бойся, – пробормотал он, и бархатный голос вопреки его воле вновь зазвучал обольстительно. – Я обещаю… – он помолчал. – Я клянусь, что не причиню тебе вреда, – казалось, он силится убедить не столько меня, сколько самого себя.

– Не бойся, – снова шепнул он и нарочито медленно подступил ближе. Он садился плавно, преувеличенно неспешно, и наконец наши лица оказались на одном уровне, на расстоянии всего одного шага друг от друга.

– Пожалуйста, прости меня, – учтиво и чинно попросил он. – Я в состоянии владеть собой. Просто ты застала меня врасплох. Но я уже исправился.

Он ждал, но ко мне пока что не вернулся дар речи.

– Честное слово, сегодня жажда меня совсем не мучает, – он подмигнул.

В ответ на это мне пришлось рассмеяться, но смех получился срывающийся и напряженный.

– Все хорошо? – ласково спросил он, осторожно протянул мраморную руку и медленно вложил ее в мою.

Я посмотрела на эту гладкую холодную руку, потом в глаза Эдварду – ласковые, полные раскаяния. И не спеша принялась водить по его руке кончиком пальца. Потом подняла голову и робко улыбнулась.

Ответом мне стала его ослепительная улыбка.

– Итак, на чем мы остановились до того, как я оплошал? – со всей вежливостью минувшего века спросил он.

– Честное слово, не помню.

Он улыбался, но выглядел пристыженно.

– Кажется, мы говорили о причинах твоей боязни, кроме очевидных.

– А-а, да.

– Ну так как же?

Я сидела потупившись и в задумчивости рисовала каракули на его гладкой, радужно переливающейся ладони. Секунды убегали.

– Как же я легко раздражаюсь, – вздохнул он.

Я заглянула ему в глаза и вдруг поняла: все это для него настолько же ново, как и для меня. Несмотря на многолетний невообразимый опыт, ему так же трудно, как мне. Эта мысль придала мне смелости.

– Мне страшно потому, что… по вполне понятным причинам, я не могу остаться с тобой. А еще потому, что остаться с тобой мне хочется, и гораздо больше, чем следовало бы, – объяснила я, глядя на его руки. Произнести все это вслух было нелегко.

– Да, – медленно подтвердил он, – желания быть со мной и вправду стоит бояться. Оно определенно тебе не на пользу.

Я нахмурилась.

– Мне давным-давно следовало уйти, – вздохнул он. – Или сделать это прямо сейчас. Но я не знаю, смогу ли.

– Не хочу, чтобы ты уходил, – жалобно протянула я, снова потупившись.

– Именно поэтому я обязан. Но не беспокойся: я закоренелый эгоист. Я слишком жажду твоего общества, чтобы поступить, как подобает.

– Я рада.

– А зря! – Он высвободил руку, на этот раз бережно; голос зазвучал резче обычного, но все равно казался мне прекраснее любого человеческого голоса. За ним было трудно уследить: внезапные смены настроения Эдварда всякий раз ошеломляли меня.

– И я жажду не только твоего общества! Об этом не забывай никогда. Не забывай, что для тебя я опаснее, чем для кого бы то ни было, – он умолк и устремил невидящий взгляд в глубину леса.

Я задумалась.

– Кажется, я не совсем поняла, о чем ты… по крайней мере, твои последние слова, – призналась я.

Он обернулся ко мне и улыбнулся, его настроение опять переменилось.

– Как бы это объяснить? – задумался он. – И при этом не напугать тебя снова? Хм-м… – словно забывшись, он снова подал мне руку, и я крепко сжала ее. Он посмотрел на наши руки. – Удивительно приятное оно, это тепло, – вздохнул он.

Вскоре он собрался с мыслями.

– Ты ведь знаешь, что вкусы бывают разными? – начал он. – Что одни любят шоколадное мороженое, а другие – клубничное?

Я кивнула.

– Извини за аналогию с едой, другого способа объяснить я не придумал.

Я улыбнулась, он невесело улыбнулся в ответ.

– Понимаешь, все люди пахнут по-разному, у каждого свой аромат. Если запереть алкоголика в комнате, где полным-полно выдохшегося пива, он охотно выпьет его. Однако при желании он легко воздержался бы, если бы уже исцелился от алкоголизма. А теперь представь, что в ту же комнату поставили стакан бренди столетней выдержки, лучшего, редчайшего коньяка, и он наполнил комнату своим теплым ароматом. Как, по-твоему, тогда поступит тот же алкоголик?

Мы сидели лицом к лицу и пытались прочитать мысли друг друга.

Он нарушил молчание первым.

– Возможно, сравнение неудачное. Возможно, перед бренди слишком легко устоять. И мне, наверное, следовало бы сделать нашего алкоголика героиновым наркоманом.

– Хочешь сказать, что я для тебя как наркотик? – пошутила я, чтобы разрядить обстановку.

Он мимолетно улыбнулся и, кажется, оценил мои старания.

– Да, именно так.

– И часто у тебя бывают такие ощущения? – спросила я.

Обдумывая ответ, он засмотрелся на верхушки деревьев.

– Я говорил об этом с братьями, – он по-прежнему смотрел вдаль. – Для Джаспера все вы, в сущности, одинаковы. В нашей семье он появился позже всех, воздержание вообще дается ему с трудом. У него пока не развилась чувствительность к разнице запахов и вкусов. – Его лицо стало виноватым, он бросил на меня быстрый взгляд. – Извини.

– Ничего. Пожалуйста, не бойся оскорбить меня, напугать и так далее. Ты так устроен. Я все понимаю – или, по крайней мере, стараюсь понять. Просто объясни.

Он глубоко вздохнул и опять засмотрелся на небо.

– Поэтому Джаспер не уверен, что вообще когда-нибудь встретит того, кто окажется таким же… – он замялся, подыскивая верное слово, – …притягательным для него, как ты для меня. Значит, еще не встречал. Эмметт пробыл в завязке, если так можно выразиться, гораздо дольше, и он меня понял. С ним такое случалось дважды, один раз тяга была сильнее, второй – слабее.

– А с тобой?

– Никогда.

Это слово как будто зависло на минуту, подхваченное теплым ветром.

– И что же сделал Эмметт? – спросила я, чтобы прервать паузу.

Спрашивать об этом не стоило. Лицо Эдварда потемнело, рука в моей руке сжалась в кулак. Он отвернулся. Я ждала, но отвечать он не собирался.

– Кажется, знаю, – наконец выговорила я.

Эдвард поднял глаза, его лицо было грустным и просительным.

– Даже самый сильный может сорваться, разве не так?

– И чего же ты просишь? Моего разрешения? – Вопросы прозвучали резче, чем хотелось бы. Я попыталась смягчить тон, догадываясь, чего стоила ему эта откровенность. – Я вот о чем: значит, лучше даже не надеяться?

Как спокойно я обсуждаю собственную смерть!

– Нет-нет! – сразу раскаялся он. – Разумеется, надежда есть! То есть я, конечно, не стану… – он не договорил и впился в меня горящим взглядом. – Но ведь мы – другое дело. Эмметт… был не знаком с теми, с кем встретился. И потом, это случилось давно, когда он еще не был таким… опытным и осторожным, как сейчас.

Он умолк и не сводил с меня глаз, пока я обдумывала услышанное.

– Значит, если бы мы встретились… ну, не знаю – в темном переулке или еще где-нибудь… – я осеклась.

– Ты не представляешь, чего мне стоило не вскочить прямо посреди класса, полного народу, и не… – он внезапно умолк и отвернулся. – Когда ты прошла мимо меня, я чуть было не уничтожил все, что Карлайл создал для нас. Если бы я не сдерживал свою жажду последние… в общем, много лет подряд, я не сумел бы обуздать себя, – он умолк, хмуро разглядывая деревья.

Он перевел мрачный взгляд на меня, и на нас обоих накатили воспоминания.

– Ты, наверное, решила, что я взбесился.

– Но не могла понять, почему. С чего ты вдруг так сразу возненавидел меня?

– Ты казалась мне демоном, вызванным из моего персонального ада мне на погибель. Аромат твоей кожи… Я думал, он в первый же день сведет меня с ума. За один-единственный час я придумал сотни способов выманить тебя из класса и остаться наедине. И отметал их один за другим, думая о своих близких и о том, как это отразится на них. Мне пришлось спасаться бегством, скрываться, пока я не произнес слова, которые заставили бы тебя пойти за мной…

Он смотрел в мое ошеломленное лицо, а я пыталась осмыслить его слова.

Взгляд золотистых глаз из-под ресниц был завораживающим и убийственным.

– И ты подчинилась бы, – заверил он.

Я постаралась невозмутимо отозваться:

– Вне всяких сомнений.

Он нахмурился и освободил меня из плена своих гипнотических глаз, переведя взгляд на свои руки.

– А потом, когда я попробовал изменить свое расписание уроков в бессмысленной попытке избежать встреч с тобой, ты пришла туда же, и в этой тесной душной комнатке твой запах привел меня в исступление. В тот раз я чуть было не завладел тобой. Из посторонних там находился всего один слабый человек – справиться с ним оказалось бы проще простого.

Я увидела собственные воспоминания заново, глазами Эдварда, осознала всю опасность, и даже под теплыми лучами солнца меня пробрал озноб. Бедная мисс Коуп! Я снова вздрогнула, только теперь понимая, что чуть не стала причиной ее смерти.

– Но я выстоял. Не знаю, как. Я заставил себя не ждать тебя и не преследовать по пути из школы. Снаружи, где я уже не чуял твой запах, мне стало легче – мысли прояснились, я нашел верное решение. Я высадил остальных возле дома – мне было слишком стыдно признаваться им в своей слабости, и они поняли только то, что случилась беда, – и направился прямиком в больницу к Карлайлу – сообщить, что я уезжаю.

Я изумленно уставилась на него.

– Мы с Карлайлом поменялись машинами – у него был полный бак, а мне не хотелось останавливаться в пути. Заезжать домой я не осмелился, чтобы не встречаться с Эсме. Она ни за что не отпустила бы меня – стала бы уговаривать, убеждая, что уезжать совсем не обязательно…

– К следующему утру я уже был на Аляске, – голос Эдварда звучал пристыженно, словно он признавался в непростительной трусости. – Там я провел два дня у давних знакомых… и все это время тосковал по дому. Было больно думать, что я расстроил Эсме и остальных, свою приемную семью. На чистом горном воздухе с трудом верилось, что ты настолько неотразима. Я убедил себя, что этот побег – малодушие. Мне и прежде случалось бороться с искушениями – конечно, их не сравнить с нынешним, но и я не слабак. Да кто ты такая, – он вдруг усмехнулся, – чтобы сгонять меня с места, которое мне так нравится? Какая-то девчонка! И я вернулся… – он уставился в никуда.

Я не могла издать ни звука.

– Я принял меры: поохотился и насытился на всякий случай, прежде чем снова увидеться с тобой. И нисколько не сомневался, что моей силы хватит, чтобы относиться к тебе, как к любому другому человеку. Оказалось, я переоценил себя.

Безусловно, положение осложняло и то, что я не мог читать твои мысли и понять, как ты ко мне относишься. Я не привык действовать в обход, иначе говоря, подслушивать твои слова в голове Джессики… мыслит она шаблонно, неприятно опускаться до такого уровня. Вдобавок я не знал, действительно ли ты говоришь то, что думаешь. Все это страшно раздражало, – вспомнив об этом, он нахмурился. – Я хотел, чтобы ты по возможности забыла, как я вел себя в первый день, поэтому я старался общаться с тобой так же, как с любым другим человеком. Вообще-то даже усерднее, чем с любым другим, в надежде разобраться хотя бы в некоторых твоих мыслях. Но ты оказалась интересной, разговором с тобой я увлекся… и от каждого движения воздуха вокруг твоих рук или волос тот самый запах снова ошеломлял меня…

Ну, а потом тебя чуть не задавили у меня на глазах. Позднее я придумал идеальное оправдание своим действиям в тот момент: если бы я не спас тебя, твоя кровь растеклась бы прямо передо мной, и тогда я не сдержался бы и выдал нас всех. Но это оправдание я нашел позднее. А в тот момент я думал лишь об одном: «Только не ее!»

Он закрыл глаза, забыв обо всем, кроме мучительного признания. Я слушала скорее увлеченно, чем осознанно. Здравый смысл подсказывал, что мне следует испугаться. Но вместо этого я чувствовала облегчение – наконец-то я все поняла. И переполнялась сочувствием к его мукам даже сейчас, пока он признавался, что жаждет отнять у меня жизнь.

В конце концов ко мне вернулся дар речи, и я слабо пролепетала:

– А в больнице?

Он открыл вспыхнувшие глаза.

– Я пришел в ужас. Не мог поверить, что все-таки подверг опасности всех нас, по своей воле очутился в твоей власти – не чьей-нибудь, а твоей! Как будто мне требовалась еще одна причина, чтобы убить тебя, – вырвавшееся слово заставило нас обоих вздрогнуть. – Но воздействие оказалось обратным, – поспешил продолжить он. – Я разругался с Розали, Эмметтом и Джаспером, которые считали, что сейчас самое время… так яростно мы еще никогда не ссорились. Но Карлайл встал на мою сторону, как и Элис, – произнося имя сестры, он поморщился. Я так и не поняла, почему. – А Эсме сказала: действуй по обстоятельствам на свое усмотрение, только не уезжай, – он снисходительно покачал головой.

Весь следующий день я читал мысли каждого, с кем ты разговаривала, и с изумлением выяснил, что ты держишь слово. Я никак не мог понять тебя. Зато убедился, что связан с тобой прочными узами. И сделал все возможное, чтобы держаться как можно дальше от тебя. Но каждый день аромат твоей кожи, твоего дыхания, твоих волос… становился для меня таким же потрясением, как в первый раз.

Он снова посмотрел на меня глазами, полными удивительной нежности.

– И все-таки, – продолжал он, – было бы лучше, если бы я выдал всех нас в первую же минуту, чем если бы теперь, здесь, когда вокруг нет свидетелей и меня ничто не останавливает, причинил тебе вред.

Ничто человеческое не чуждо и мне, поэтому я не удержалась и спросила:

– Почему?

– Изабелла… – Он старательно выговорил мое полное имя, потом шутливо взъерошил мне волосы свободной рукой. От этого легкого прикосновения меня охватил трепет. – Белла, я перестал бы уважать себя, если бы когда-нибудь навредил тебе. Ты не представляешь, как это мучает меня, – он вновь смутился и опустил голову. – Как подумаю, что ты лежишь неподвижная, белая, холодная… и больше я никогда не увижу, как ты заливаешься румянцем, не увижу блеск озарения в твоих глазах, когда ты разгадываешь мои отговорки… это невыносимо, – он устремил на меня взгляд прекрасных измученных глаз. – Теперь у меня нет ничего важнее тебя. Ты – самое важное, что только есть в моей жизни.

У меня закружилась голова от того, как быстро сменилось направление нашего разговора: с жизнерадостного обсуждения моей неминуемой гибели мы вдруг переключились на признания. Эдвард ждал, а я разглядывала соединяющие нас руки, но знала, что взгляд золотистых глаз обращен на меня.

– Мои чувства ты, конечно, уже знаешь, – наконец произнесла я. – Я здесь, что в приблизительном переводе означает, что я лучше умру, чем расстанусь с тобой, – я нахмурилась. – В общем, я полная дура.

– Дурочка, – со смехом согласился он. Наши взгляды встретились, и я тоже рассмеялась. Нас смешила глупость и абсолютная невозможность происходящего.

– Вот и лев влюбился в овечку… – прошептал Эдвард. Я отвела взгляд, пряча восторг в своих глазах.

– Глупая овечка, – вздохнула я.

– А лев – больной на голову мазохист. – Долгую минуту он вглядывался в тени под деревьями, а я думала, куда увели его мысли.

– Но почему… – начала я и умолкла, не зная, как продолжить.

Он повернулся ко мне и улыбнулся, солнце заиграло на его коже.

– Да?

– Скажи, почему ты убежал от меня, когда мы пришли на поляну?

Его улыбка погасла.

– Ты знаешь, почему.

– Нет, я о другом: что такого я сделала? Понимаешь, теперь мне придется быть начеку, так что лучше сразу узнать, чего делать не следует. Вот это, например, – я погладила его руку, – кажется, можно.

Он снова улыбнулся.

– Ничего такого ты не сделала, Белла. Во всем виноват я.

– Но я хочу помочь, чем могу, чтобы тебе было легче.

– В таком случае… – он на минуту задумался. – Просто ты находилась слишком близко. Большинство людей сторонится нас, они инстинктивно чувствуют, что мы иные, и это отталкивает их… Вот я и не ожидал, что ты настолько приблизишься. А еще – запах твоего горла… – он осекся и присмотрелся ко мне, пытаясь понять, не испугалась ли я.

– Тогда ладно, – беспечно отозвалась я в попытке разрядить атмосферу, которая внезапно стала напряженной. Я опустила голову и прижала подбородок к шее, прикрывая ее. – И все, горла не видно.

Шутка подействовала, Эдвард рассмеялся.

– Да нет, дело скорее в неожиданности, чем еще в чем-то.

Он поднял свободную руку и легко приложил ее сбоку к моей шее. Я сидела тихо, озноб от его прикосновения должен был стать естественным предостережением об опасности. Но я совсем не испытывала страха. А вот другие чувства…

– Видишь? – произнес он. – Все прекрасно.

Моя кровь бурлила, и я жалела, что не могу приказать ей течь помедленнее: это осложнение казалось мне самым серьезным, как и глухой отзвук пульса в моих жилах. Эдвард не мог не слышать его.

– Румянец на твоих щеках – прелесть, – шепнул он и мягко высвободил другую руку. Я безвольно уронила руки на колени. Он бережно провел по моей щеке, потом взял мое лицо в обе ладони, холодные, как мрамор.

– Не шевелись, – шепотом попросил он, как будто я и без того не сидела, словно примерзнув к месту.

Медленно, продолжая смотреть мне в глаза, он склонился ко мне. Потом неожиданно, но с той же мягкостью движений приложил холодную щеку к впадине у основания моей шеи. Пошевелиться я не могла, даже если бы захотела. Я слушала его ровное дыхание и смотрела, как солнце и ветер играют с его волосами оттенка бронзы – самым человеческим, что у него есть.

С намеренной неспешностью его ладони соскользнули по обеим сторонам моей шеи. Я вздрогнула и услышала, как он затаил дыхание. Но его ладони не остановились, пока не достигли моих плеч, и лишь потом замерли.

Он повернул голову вбок, провел носом по моей ключице. И затих, нежно прильнув щекой к моей груди.

Слушая мое сердце.

Он вздохнул.

Не знаю, сколько мы просидели неподвижно. Может, несколько часов. Постепенно мое сердце забилось тише, но он по-прежнему не шевелился и молчал, обнимая меня. Я понимала, что в любой момент ощущения могут стать невыносимыми, и тогда моя жизнь оборвется – так быстро, что я, наверное, даже не замечу. Но заставить себя испугаться я не могла. Не могла даже думать ни о чем, кроме его прикосновений.

А потом он отпустил меня – пожалуй, слишком рано.

Его взгляд был умиротворенным.

– В следующий раз будет легче, – радостно объявил он.

– А сейчас тебе было очень трудно?

– Не так, как мне представлялось. А тебе?

– Было ничего… для меня.

Он улыбнулся тому, как я обыграла его слова.

– Ты же поняла, о чем я.

Я улыбнулась.

– Вот, – он взял мою ладонь и приложил ее к своей щеке. – Чувствуешь тепло?

Она и вправду была почти теплой, его обычно ледяная кожа. Но я лишь мимоходом отметила это – ведь я наконец коснулась его лица, о чем мечтала почти непрестанно с первого дня, когда увидела его.

– Не шевелись, – шепнула я.

Никто не смог бы сидеть так же неподвижно, как Эдвард. Он закрыл глаза и застыл, как камень

Я вела рукой еще медленнее, чем ранее он, стараясь не сделать ни единого неожиданного движения. Приложила ладонь к щеке, бережно провела по веку, по лиловатой тени во впадинке под глазом. Обвела идеально очерченный нос и очень бережно – безупречные губы. От моих прикосновений они раскрылись, и я ощутила на кончиках пальцев его прохладное дыхание. Хотелось прильнуть к нему, вдохнуть его запах. Но я отвела руку и отстранилась, опасаясь зайти слишком далеко.

Эдвард открыл глаза, и я прочла в них голод. Но не такой, которого я могла бы испугаться: от него мышцы в глубине моего живота подобрались, а лихорадочный стук сердца вновь разнесся по жилам.

– Если бы только… – прошептал он, – если бы ты почувствовала… как сложно и запутанно то, что… чувствую я. Тогда ты поняла бы.

Он поднес руку к моим волосам, но не коснулся их, а осторожно провел ладонью по щеке.

– Объясни, – задыхаясь, попросила я.

– Вряд ли я смогу. Я же говорил: с одной стороны, голод – или жажда, – вот то, что я, жалкое создание, чувствую по отношению к тебе. Думаю, отчасти ты меня понимаешь. Хотя, – на его лице возникла полуулыбка, – поскольку у тебя нет зависимости ни от каких запрещенных наркотиков, вряд ли ты можешь полностью проникнуться этими чувствами.

– Но… – он легонько коснулся пальцами моих губ, и меня снова бросило в дрожь, – существует и голод другого рода. Голод, которого я даже не понимаю, совершенно чуждый мне.

– Я понимаю это лучше, чем ты думаешь.

– А я не привык к настолько человеческим чувствам. Это всегда так бывает?

– Со мной? – я помолчала. – Нет, еще ни разу не было. Никогда прежде.

Он удержал мои руки в своих. Мои пальцы казались совсем слабыми по сравнению с его стальными тисками.

– Не представляю, каково это – быть рядом с тобой, – признался он. – Не знаю, получится ли у меня.

Очень медленно, предостерегая его взглядом, я наклонилась вперед и прижалась щекой к его каменной груди. Я прислушивалась к его дыханию, больше не слыша ничего вокруг.

– Этого достаточно, – со вздохом заверила я и закрыла глаза.

Совершенно человеческим жестом он заключил меня в объятия и уткнулся лицом в мои волосы.

– У тебя получается гораздо лучше, чем ты думаешь, – заметила я.

– Я не лишен человеческих инстинктов: хотя они и запрятаны глубоко, они во мне все-таки есть.