Текст книги "Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)"

– Ты так хорошо пахнешь – никогда раньше не замечала, – оценила Элис, и я смутилась.

Никто не знал, что сказать, и тут к нам присоединился Джаспер, рослый и величественный. Ощущение непринужденного спокойствия распространилось во мне, и я вдруг почувствовала себя уютно в совершенно незнакомой обстановке. Эдвард уставился на брата, подняв бровь, а я вспомнила о необычных способностях Джаспера.

– Здравствуй, Белла, – произнес Джаспер. Он сохранял дистанцию и не пытался пожать мне руку. Но рядом с ним чувствовать себя неловко было попросту невозможно.

– Здравствуй, Джаспер, – я робко улыбнулась ему, а потом и остальным. – Очень приятно познакомиться со всеми вами, у вас очень красивый дом, – светским тоном добавила я.

– Спасибо, – отозвалась Эсме. – Мы рады тебе, – с чувством добавила она, и я поняла, что впечатлила ее смелостью.

А еще заметила, что Розали и Эмметта нигде не видно, и вспомнила, как старательно Эдвард отрицал мое предположение о том, что остальные недолюбливают меня.

Развить эту мысль я не успела: меня отвлекло выражение лица Карлайла, пристально и многозначительно смотревшего на Эдварда. Краем глаза я увидела, что Эдвард кивнул.

Из вежливости я отвела взгляд и снова засмотрелась на прекрасный инструмент на возвышении у двери. Мне вдруг вспомнилось, как в детстве я мечтала выиграть в лотерею и купить рояль для мамы. На нашем купленном с рук пианино она играла не особенно хорошо, только для себя, но мне нравилось смотреть на нее. Играя, она превращалась в новое, таинственное существо, не похожее на просто мою маму, которую я принимала как должное. Конечно, она записала меня в музыкальную школу, но я, как большинство детей, ныла и жаловалась, пока она не разрешила мне бросить уроки.

Эсме заметила, куда я смотрю.

– Ты играешь? – спросила она, кивнув в сторону рояля.

Я покачала головой.

– Совсем не умею. Но он такой красивый! Вы на нем играете?

– Нет, что ты, – засмеялась она. – Неужели Эдвард не сказал тебе, что он музыкант?

– Нет, – я прищурилась и недовольно перевела взгляд на Эдварда, который вдруг напустил на себя невинный вид. – Но мне следовало бы догадаться.

Эсме в замешательстве подняла тонкие брови.

– Ведь Эдвард умеет все, правда? – пояснила я.

Джаспер прыснул, Эсме укоризненно взглянула на Эдварда.

– Надеюсь, ты не хвалился. Это некрасиво, – нахмурилась она.

– Я чуть-чуть, – без стеснения рассмеялся он. От этого смеха лицо Эсме смягчилось. Они обменялись коротким взглядом, которого я не поняла, но при этом Эсме выглядела почти надменно.

– Вообще-то он даже слишком скромничает, – сообщила я.

– Так поиграй ей, – посоветовала Эсме Эдварду.

– Ты же только что сказала, что хвалиться некрасиво, – напомнил он.

– Из каждого правила есть исключения.

– А я бы хотела послушать, – высказалась я.

– Вот и хорошо. – Эсме подтолкнула Эдварда к роялю, он повлек за собой меня и усадил рядом с собой на банкетку.

Прежде чем повернуться к клавиатуре, он долго и сердито смотрел на меня.

А потом его пальцы стремительно побежали по слоновой кости клавиш, и зал наполнился звуками яркой буйной мелодии. Мне с трудом верилось, что эту сложную симфонию звуков извлекает из инструмента всего одна пара рук. У меня невольно открылся рот и отвисла челюсть, и я услышала, как мою реакцию встретили приглушенными смешками.

Не переставая играть, Эдвард как ни в чем не бывало взглянул на меня и подмигнул.

– Нравится?

– Это ты сочинил? – ахнула я, догадавшись.

Он кивнул.

– Любимая вещь Эсме.

Я закрыла глаза и покачала головой.

– Что-то не так?

– Я чувствую себя как полный ноль.

Музыка замедлилась, изменилась, и я, к своему удивлению, узнала тему колыбельной Эдварда, вплетенную в более сложную мелодию.

– Это ты меня вдохновила, – тихо сказал он. Мелодия струилась, невыносимо ласковая и нежная. Я не могла выговорить ни слова.

– Знаешь, ты им понравилась, – непринужденно заметил Эдвард. – Особенно Эсме.

Я оглянулась, но огромный зал был уже пуст.

– Куда они ушли?

– Полагаю, тактично дали нам возможность побыть вдвоем.

Я вздохнула.

– Им-то я понравилась, а Розали и Эмметту… – я умолкла, не зная, как выразить свои сомнения.

Он нахмурился.

– О Розали не беспокойся, – заверил он, глядя на меня. – Она смирится.

Я скептически поджала губы.

– А Эмметт?

– Ну, он, конечно, считает меня чокнутым, но против тебя ничего не имеет. И пытается вразумить Розали.

– А что ее тревожит? – я сомневалась, что хочу знать ответ.

Он тяжело вздохнул.

– Розали отчаяннее всех противится… нашей сущности. Ей тяжело сознавать, что кто-то из посторонних знает всю правду. А еще она тебе немного завидует.

– Розали завидует мне?! – не поверила своим ушам я. И попыталась вообразить себе мир, в котором несравненная красавица Розали могла бы найти хоть одну причину завидовать таким, как я.

– Ты человек, – он пожал плечами. – Вот и ей хочется быть обычной женщиной.

– А-а… – пораженно отозвалась я. – Но ведь даже Джаспер…

– А это уже моя вина, – прервал Эдвард. – Я же говорил тебе, что Джаспер начал приспосабливаться к нашему образу жизни позже всех нас. И я предупредил его, чтобы он держался от тебя подальше.

При мысли о причинах этого предупреждения я содрогнулась.

– А Эсме и Карлайл?.. – поспешно спросила я, чтобы Эдвард не заметил моего ужаса.

– Они счастливы, когда видят, что я счастлив. В сущности, Эсме не возражала бы даже, будь у тебя третий глаз или перепонки между пальцами. До сих пор она постоянно тревожилась за меня, боялась, что мне недостает неких важных свойств личности, ведь я был слишком молод, когда Карлайл создал меня… Так что она в восторге. Прямо-таки захлебывается от радости всякий раз, как я прикасаюсь к тебе.

– И Элис, кажется, очень… рада.

– У Элис свой взгляд на вещи, – сквозь зубы ответил он.

– Объяснений не будет?

В этот момент мы поняли друг друга без слов. Он догадался: я понимаю, что он говорит мне далеко не все. А я – что в эту тайну он не намерен меня посвящать. По крайней мере, пока.

– А что дал тебе понять Карлайл во время разговора?

Он свел брови над переносицей.

– Так ты заметила?

Я пожала плечами.

– Естественно.

Прежде чем ответить, он задумчиво посмотрел на меня.

– Он хотел сообщить мне кое-какие новости и не знал, готов ли я поделиться ими с тобой.

– А ты готов?

– Придется, потому что в ближайшие несколько дней или даже недель я намерен… чрезмерно опекать тебя, и не хочу, чтобы ты считала меня деспотом.

– Что-то случилось?

– Ничего особенного. Просто Элис видит, что скоро у нас будут гости. Они знают, что мы здесь, и им любопытно.

– Гости?

– Да… не такие, как мы, конечно, – я имею в виду, охотятся они иначе. Скорее всего, в город они вообще не сунутся, но я, само собой, не спущу с тебя глаз, пока они не уйдут.

Я задрожала.

– Наконец-то правильная реакция! – пробормотал он. – А я уж думал, у тебя начисто отсутствует инстинкт самосохранения.

Я пропустила это замечание мимо ушей, отвела взгляд и оглядела просторный зал.

Он заметил, куда я смотрю.

– Совсем не то, чего ты ожидала, да? – довольным тоном осведомился он.

– Да, – согласилась я.

– Ни гробов, ни черепов, сваленных в кучи по углам. По-моему, даже паутины нет… ты, наверное, страшно разочарована, – иронически продолжал он.

Иронии я будто не услышала.

– Так светло… и просторно.

Посерьезнев, он ответил:

– Это место, где нам незачем прятаться.

Песня, которую он продолжал наигрывать, моя песня, подошла к концу, заключительные аккорды прозвучали минорно, а последний мучительной недосказанностью повис в наступившей тишине.

– Спасибо… – выговорила я и вдруг поняла, что на глазах у меня слезы. Я смущенно утерла их.

Он коснулся уголка моего глаза, где я пропустила слезинку, поймал ее пальцем, задумчиво изучил капельку влаги. А потом так быстро, что я не сразу поняла, что происходит, он сунул палец в рот, пробуя мою слезу на вкус.

Я вопросительно смотрела на него, он отвечал мне взглядом, пока наконец не улыбнулся.

– Хочешь осмотреть весь дом?

– А гробов нет? – уточнила я, так и не сумев замаскировать сарказмом легкую тень страха.

Он засмеялся, взял меня за руку и повел прочь от рояля.

– Гробов нет, – заверил он.

Шагая по массивной лестнице, я вела ладонью по атласно-гладким перилам. Стены длинного коридора, к которому взбегали ступени, были обшиты медовым деревом того же оттенка, как и дощатые полы.

– Комната Розали и Эмметта… Кабинет Карлайла… Комната Элис… – указывал Эдвард.

Он продолжал идти вперед, а я вдруг остановилась как вкопанная в конце коридора, изумленно уставившись на украшение, висевшее на стене над моей головой. Мое недоумение вызвало у Эдварда усмешку.

– Да, можешь смеяться, – сказал он, – это и вправду парадокс.

Смеяться я не стала, но машинально подняла руку и вытянула палец, чтобы прикоснуться к этому большому, потемневшему от времени деревянному кресту, отчетливо выделявшемуся на фоне светлой стены. Но так и не решилась дотронуться, хотя мне было любопытно проверить, действительно ли старинное дерево такое шелковистое на ощупь, как кажется.

– Должно быть, он очень старый, – предположила я.

Эдвард пожал плечами.

– Приблизительная датировка – тридцатые годы семнадцатого века.

Я обернулась и уставилась на него.

– Почему вы повесили его здесь?

– Он принадлежал отцу Карлайла.

– Он собирал антиквариат?

– Нет. Он сам вырезал этот крест и повесил его в церкви над кафедрой, за которой читал проповеди.

Не знаю, отразился ли шок на моем лице, но я на всякий случай снова принялась разглядывать крест. Я быстро прикинула в уме: кресту уже более трехсот семидесяти лет. Пауза затягивалась, я пыталась представить себе этот долгий срок.

– Все хорошо? – с беспокойством спросил Эдвард.

– Сколько лет Карлайлу? – ответила я вопросом на вопрос, не сводя глаз с креста.

– Он только что отпраздновал трехсот шестьдесят второй день рождения.

Я обернулась к нему с миллионом невысказанных вопросов в глазах.

Внимательно наблюдая за мной, Эдвард продолжил:

– Карлайл родился в Лондоне, по его подсчетам – в сороковых годах семнадцатого века. В то время не записывали точных дат, по крайней мере, простолюдины, но известно, что он появился на свет незадолго до начала правления Кромвеля.

Я слушала с невозмутимым лицом, видя, что Эдвард не сводит с меня глаз. Я уже не пыталась осмыслить его слова, а просто принимала их на веру.

– Карлайл был единственным сыном пастора англиканской церкви. Его мать умерла в родах, и воспитанием занимался отец – человек крайне нетерпимый. Когда к власти пришли протестанты, он стал ярым гонителем католиков и приверженцев других религий. Кроме того, он жестко боролся с силами зла и вел непримиримую борьбу с ведьмами, волками-оборотнями и… вампирами.

Услышав последнее слово, я притихла. Он, конечно, заметил это, и продолжил:

– При его непосредственном участии сожгли множество ни в чем не повинных людей. Разумеется, тех, кто действительно представлял какую-то опасность, было не так-то просто поймать.

Состарившись, пастор подключил к охоте на ведьм своего послушного сына и даже доверил ему руководящий пост. Поначалу Карлайл не оправдывал доверия: он не спешил выдвигать обвинения без достаточных на то оснований и выносить приговор без веских доказателств. Но зато благодаря своему упорству и смекалке он сумел раскрыть логово самых настоящих вампиров, которые прятались в городской клоаке и лишь по ночам выходили на охоту.

– Само собой, собралась целая толпа с факелами и вилами, – смех Эдварда на этот раз прозвучал мрачно, – и стала караулить возле того места, где эти чудовища выходили на улицу. Наконец появилось одно из них.

Эдвард говорил так тихо, что мне пришлось напрячься, разбирая слова.

– Видимо, тот вампир был очень стар, вдобавок ослабел от голода. Карлайл слышал, как он, почуяв запах толпы, криком на латыни предупредил остальных и бросился бежать. Карлайлу на тот момент было всего двадцать три года, он был полон сил и быстро бегал и кинулся в погоню одним из первых. Старик мог легко оторваться от преследователей, но, как считает Карлайл, он был слишком голоден, а потому развернулся и напал на них. Первой его жертвой стал Карлайл, но тут подоспели остальные, и старику пришлось защищаться. Он убил двоих и скрылся с третьим, оставив Карлайла истекать кровью посреди улицы.

Эдвард умолк. Я поняла, что он пытается скрыть от меня часть подробностей и тщательно подбирает слова.

– Карлайл знал, как поступит его отец. Трупы сожгут – все, что осквернило чудовище, должно быть уничтожено. Поэтому Карлайл инстинктивно сделал то, что спасло ему жизнь. Пока толпа преследовала демона и его жертву, Карлайл уполз из переулка, где был ранен, разыскал какой-то подвал и три дня прятался там в гниющей картошке. Каким-то чудом ему удалось сидеть тихо, и его никто не нашел.

А когда поиски прекратились, он понял, что стал вампиром.

Видимо, я изменилась в лице, потому что он вдруг осекся.

– С тобой все хорошо? – спросил он.

– Я в порядке, – заверила я, и хотя нерешительно прикусила губу, он, наверное, все-таки разглядел жгучее любопытство в моих глазах.

Он улыбнулся.

– Наверное, у тебя ко мне есть еще вопросы.

– Немного.

Его улыбка стала шире, сверкнули зубы. Он повернул по коридору обратно и потянул меня за руку.

– Тогда пойдем, – позвал он. – Сейчас увидишь.

16. Карлайл

Он привел меня обратно к двери, за которой, по его словам, находился кабинет Карлайла. Возле двери он на миг помедлил.

– Войдите, – послышался голос Карлайла.

Эдвард открыл дверь, и я увидела комнату с высоким потолком и такими же высокими окнами, обращенными на запад. Стены в ней были обшиты темным деревом – там, где их вообще удавалось разглядеть. Почти все стены занимали стеллажи намного выше моего роста, вмещающие больше книг, чем я когда-либо видела, если не считать библиотеки.

Карлайл, сидевший в кожаном кресле за огромным столом красного дерева, закрыл пухлый фолиант, заложив его закладкой. Его комната напоминала кабинет декана колледжа, только сам Карлайл казался слишком молодым для этой должности.

– Чем могу помочь? – любезно спросил он, поднимаясь с места.

– Мне хотелось познакомить Беллу с нашей историей, – объяснил Эдвард. – Точнее, с твоей.

– Извините, что помешали вам, – виновато добавила я.

– Нисколько. С чего вы собирались начать?

– С Ваггонера, – отозвался Эдвард, взял меня за плечо и развернул лицом к двери, в которую мы только что вошли. С каждым его прикосновением, каким бы мимолетным оно ни было, мое сердце начинало гулко биться. В присутствии Карлайла мне стало от этого особенно неловко.

Стена, к которой мы повернулись, отличалась от остальных. Вместо книг на ней теснились картины в рамах – картины всевозможных размеров, одни – яркие и пестрые, другие – тусклые и однотонные. Я попыталась уловить хоть какую-нибудь логику или объединяющий мотив этой коллекции, но за время краткого осмотра ничего не обнаружила.

Эдвард подвел меня к левой стороне стены и поставил перед маленькой квадратной картиной в простой деревянной раме. Она не выделялась на фоне ярких картин большего размера; написанная в оттенках сепии, она изображала город в миниатюре – множество островерхих черепичных крыш и несколько тонких шпилей на башнях. Передний план занимала широкая река, через нее был переброшен мост, увенчанный сооружениями, похожими на маленькие соборы.

– Лондон середины семнадцатого века, – объяснил Эдвард.

– Лондон моей юности, – добавил Карлайл с расстояния нескольких шагов за нашими спинами. Я не услышала, как он подошел, и вздрогнула. Эдвард сжал мою руку.

– Расскажешь сам? – спросил Эдвард, и я обернулась, чтобы видеть реакцию Карлайла.

Он встретился со мной взглядом и улыбнулся.

– Я бы не отказался, – ответил он. – Но я вообще-то уже опаздываю. Сегодня утром звонили с работы – доктор Сноу взял больничный. И потом, все эти истории ты знаешь не хуже меня, – добавил он с усмешкой, переведя взгляд на Эдварда.

Мне было очень трудно совместить у себя в голове повседневные заботы городского врача и рассказ о его юности, проведенной в Лондоне семнадцатого века.

А еще было немного неловко сознавать, что вслух он говорил только ради меня.

Еще раз тепло улыбнувшись мне, Карлайл вышел.

Некоторое время я пристально разглядывала родной город Карлайла на миниатюре.

– А что потом? – наконец спросила я, повернувшись к Эдварду, наблюдавшему за мной. – Когда Карлайл понял, что с ним случилось?

Он засмотрелся на картины, и я попыталась понять, на какую из них направлен его взгляд. Это был большой пейзаж в тусклых осенних красках – тенистая поляна посреди леса и скалистый утес вдалеке.

– Осознав, кем стал, – негромко заговорил Эдвард, – он взбунтовался. Несколько раз пытался покончить с собой. Но каждый раз неудачно.

– Каким способом? – я хотела промолчать, но в изумлении слова вырвались сами собой.

– Он прыгал с большой высоты, – бесстрастно сообщил Эдвард. – Пробовал топиться в океане… но в новую жизнь он пришел слишком молодым и был очень силен. Невероятно, как он, совсем еще новичок, мог подолгу отказываться от… пищи. Поначалу инстинкты особенно сильны, им невозможно противиться. Но Карлайл был настолько отвратителен самому себе, что ему хватало сил даже на попытки уморить себя голодом.

– А это возможно? – слабо выговорила я.

– Нет. Существует лишь несколько способов убить нас.

Я открыла было рот, чтобы задать следующий вопрос, но он продолжал:

– Он страшно оголодал и постепенно терял силы. Все это время он старался держаться подальше от людей, понимая, что его воля тоже слабеет. Много месяцев подряд он блуждал ночами по безлюдным местам, изнемогая от ненависти к самому себе.

Однажды ночью мимо его убежища проходило стадо оленей. Он настолько обезумел от жажды, что напал на них, не задумываясь. Силы вернулись к нему, и он вдруг понял: у него есть выход. Ведь и в прошлой жизни ему случалось есть оленину. За несколько последующих месяцев у него появилась новая система взглядов. Он понял, что может существовать, не превращаясь в демона, и тогда к нему наконец вернулось желание жить.

Карлайл решил не терять времени даром. Он всегда был неглупым и стремился к знаниям, а теперь впереди у него была целая вечность. По ночам он занимался, днем – строил планы. Потом вплавь добрался до Франции и…

– Вплавь до Франции?

– Белла, люди и тогда переплывали Ла-Манш, – терпеливо напомнил он.

– Ты прав, конечно. Просто подробность выглядит забавно. Продолжай.

– Надо сказать, что все мы отлично плаваем…

– И всё-то вы делаете на «отлично», – пробурчала я.

Он ждал с усмешкой на лице.

– Больше не буду перебивать. Честное слово.

Он загадочно хмыкнул и закончил фразу:

– …потому что нам, строго говоря, не обязательно дышать.

– Тебе…

– Нет-нет, ты обещала, – он рассмеялся и легко приложил холодный палец к моим губам. – Ты будешь слушаться или нет?

– Сначала ошарашил меня, а теперь ждешь, что я буду молчать? – невнятно пробормотала я, задевая губами его палец.

Он поднял мою руку и приложил ее к своей шее. Сердце с готовностью отреагировало на это прикосновение, но я не подавала виду.

– Так тебе не надо дышать? – решительно спросила я.

– Да, совсем не обязательно. Это лишь привычка, – он пожал плечами.

– И долго ты можешь обходиться… без дыхания?

– Думаю, до бесконечности, но точно не знаю. Со временем становится немного неуютно, если не чувствуешь запахов.

– Немного неуютно, значит, – эхом повторила я.

Я не следила за выражением собственного лица, но что-то на нем заставило Эдварда помрачнеть. Его рука безвольно повисла вдоль тела, он застыл, вглядываясь в мое лицо. Пауза затягивалась. Лицо Эдварда приобрело каменную неподвижность.

– Ну что такое? – шепнула я, касаясь этого застывшего лица.

Под моей рукой оно смягчилось, Эдвард вздохнул.

– Я все жду, когда это наконец произойдет.

– Что произойдет?

– Я же знаю: в какой-то момент то, что я рассказываю тебе, или то, что ты видишь, станет для тебя последней каплей. И тогда ты с криком бросишься прочь, – несмотря на полуулыбку, его глаза были серьезными. – Останавливать тебя я не стану. Я жду этого, потому что хочу, чтобы ты была в безопасности. И вместе с тем я хочу быть с тобой. Примирить эти два желания невозможно… – он умолк, изучая мое лицо. В ожидании.

– Никуда я не убегу, – заверила я.

– Поживем – увидим, – он снова улыбался.

Я нахмурилась.

– Ну, продолжай: Карлайл приплыл во Францию…

Он помолчал, потом безотчетно перевел взгляд на еще одну картину около двери: самую красочную из всех, самую большую, в самой богатой раме; картина была вдвое шире дверного проема. Холст изображал множество пестрых фигурок в ниспадающих складками одеждах: эти фигурки вились вокруг высоких колонн, выглядывали с мраморных балконов. Возможно, это был какой-то библейский сюжет или сцена из греческой мифологии.

– Карлайл приплыл во Францию и продолжал путешествовать по всей Европе, точнее, по европейским университетам. По ночам он изучал музыку, естественные науки, медицину и, наконец, нашел свое искупление и призвание в том, чтобы спасать людям жизнь. – Выражение лица Эдварда стало восторженным, почти благоговейным. – Мне не хватит слов, чтобы описать его борьбу: Карлайлу понадобилось два столетия изнурительных усилий, чтобы научиться владеть собой. Теперь запах человеческой крови на него практически не действует, поэтому он может заниматься любимым делом, не испытывая мучений. Там, в больнице, на него нисходят покой и умиротворение… – Долгое время Эдвард смотрел в пустоту, потом постучал пальцем по картине, возле которой мы стояли.

– Он учился в Италии, когда узнал, что и там есть подобные ему. Они оказались гораздо более цивилизованными и образованными, чем призраки из лондонской клоаки.

Он указал на четыре сравнительно благопристойные фигуры, невозмутимо взирающие с самого верхнего балкона на хаос, творившийся внизу. Я присмотрелась к этой группе и вдруг удивленно рассмеялась, узнав светловолосого мужчину.

– Для Солимены[1]1
  Франческо Солимена (1657–1747 гг.) – итальянский художник, представитель неаполитанской школы позднего барокко. – Примеч. пер.


[Закрыть] неиссякающим источником вдохновения служили друзья Карлайла. Он часто писал с них богов, – усмехнулся Эдвард. – Аро, Марк, Кай… – перечислил он, указывая на остальных троих – двух черноволосых и одного убеленного сединами. – Ночные покровители искусств.

– Что с ними стало? – задумалась я вслух. Мой палец завис в сантиметре от фигур на холсте.

– Живут все там же, – он пожал плечами, – как жили до этого неизвестно сколько тысячелетий. Карлайл пробыл с ними совсем недолго, несколько десятков лет. Он восхищался их культурой и утонченностью, но они упорствовали в своих попытках исцелить его от отвращения к «естественному источнику пищи», как они это называли. Они пытались переубедить друг друга, но безуспешно, и в конце концов Карлайл решил отделиться и попытать удачи в Новом Свете. Он мечтал найти вампиров, которые так же, как и он, отказались от человеческой крови. Понимаешь, ему было страшно одиноко.

Долгое время поиски были напрасными. Но когда люди перестали верить в существование вампиров, Карлайл вдруг обнаружил, что может успешно выдавать себя за обычного человека, и занялся медициной. Однако дружеских отношений, о которых он так мечтал, ему по-прежнему недоставало; сближаться с людьми он не решался.

Когда вспыхнула эпидемия гриппа, он дежурил по ночам в чикагской больнице. К тому времени он уже несколько лет обдумывал одну идею и даже разработал план: раз найти компаньона не удается, нужно попытаться его создать. Колебался он лишь потому, что не до конца понимал, как произошла метаморфоза с ним самим. Мысль о том, чтобы лишить другого человека жизни, была ему невыносима. Он еще не принял окончательного решения, когда нашел в больнице меня. На мое выздоровление никто не надеялся, меня уже перевели в палату к умирающим. Моих родителей Карлайл выходить не сумел и знал, что я остался один на свете. И решил попытаться…

Его голос, понизившийся почти до шепота, затих. Невидящим взглядом он смотрел в западное окно. Я размышляла, что он видит сейчас внутренним взором, – воспоминания Карлайла или картины своего прошлого, – и терпеливо ждала.

Когда он снова обернулся ко мне, его лицо осветилось кроткой улыбкой ангела.

– Вот мы и пришли к тому, с чего начали, – заключил он.

– И с тех пор ты всегда жил с Карлайлом?

– Почти всегда, – он обнял меня за талию и притянул к себе, шагнув к двери. Я оглядела завешенную картинами стену, гадая, услышу ли о них что-нибудь еще.

Эдвард шагал по коридору молча, поэтому я уточнила:

– Почти?

Он вздохнул – отвечать ему явно не хотелось.

– Ну, был у меня приступ подросткового бунтарства, лет через десять после того, как я… родился заново или был сотворен – называй, как хочешь. Принципы воздержания, которых придерживался Карлайл, меня не прельщали, я злился в ответ на попытки обуздать мой аппетит. И потому какое-то время жил сам по себе.

– Правда? – Мне следовало бы испугаться, а я была скорее заинтригована.

Он заметил это. Мы направлялись по лестнице на следующий этаж, но я почти не обращала внимания на окружающую обстановку.

– И это не отталкивает тебя?

– Нет.

– Почему?

– Видимо… потому, что звучит логично.

Он расхохотался громче обычного. Мы достигли верха лестницы и очутились в еще одном обшитом панелями коридоре.

– С тех пор, как я родился заново, – негромко объяснил он, – я пользовался преимуществом – знал, что думают все вокруг меня, и люди, и не только. Вот почему я бросил вызов Карлайлу лишь через десять лет: я видел, что он действует совершенно искренне, и прекрасно понимал, почему он так живет.

Через несколько лет я одумался, вернулся к Карлайлу и с тех пор полностью разделяю его взгляды. Я думал, что буду выбирать свою жертву осознанно. Поскольку я знал мысли своей добычи, я мог не трогать ни в чем не повинных людей и охотиться только на злодеев. Если я шел по следу убийцы в темном переулке, где он крался за юной девушкой, и спасал ее, значит, я не чудовище.

Я задрожала, отчетливо представляя себе описанную им картину: ночь, темный переулок, перепуганная девушка, черный силуэт мужчины за ее спиной. И Эдвард – прекрасный, как молодой бог, опасный и непреклонный. Была ли благодарна ему та девушка или испугалась еще сильнее?

– Но время шло, и я сам себе стал казаться монстром. Каким бы оправданным ни казалось мне убийство, за отнятую человеческую жизнь все равно приходилось платить раскаянием. И я вернулся к Карлайлу и Эсме. Они встретили меня с распростертыми объятиями, как блудного сына. Сам-то я думаю, что не заслуживал снисхождения.

Мы остановились перед последней дверью в коридоре.

– Моя комната, – объявил Эдвард, открыл дверь и повел меня за собой.

Комната была обращена на юг, одна из ее стен представляла собой окно, как в зале на нижнем этаже. Наверное, вся задняя стена дома была сделана из стекла. Отсюда открывался вид на реку Солдак, которая змеилась по девственным лесам до горной цепи Олимпик. Я и не думала, что горы здесь так близко.

Западная стена комнаты была сплошь завешана полками с компакт-дисками. Здесь их было больше, чем в любом музыкальном магазине. В углу стоял солидный и сложный на вид музыкальный центр – из тех, к которым я боялась даже прикоснуться, чтобы ненароком не сломать. Кровать в комнате заменял широкий диван, обитый черной кожей, который так и манил присесть. Пол был покрыт толстым золотистым ковром, стены обиты плотной тканью чуть более темного оттенка.

– Ради акустики? – догадалась я.

Он усмехнулся и кивнул.

Взяв пульт дистанционного управления, он включил музыкальный центр. Он зазвучал негромко, но казалось, что джаз-бэнд играет вживую в одной комнате с нами. Я подошла к полкам и принялась изучать его обалденную коллекцию дисков.

– Как ты в них разбираешься? – спросила я, не заметив в расстановке никакой логики.

Вопрос его не заинтересовал.

– Эм-м… по году, а потом – по личным предпочтениям в тот период, – с отсутствующим видом произнес он.

Я обернулась и увидела, что он смотрит на меня по-особенному.

– Что такое?

– Я думал, что испытаю… облегчение. Когда ты все узнаешь, когда у меня больше не будет секретов от тебя. Но не ожидал, что почувствую еще что-то. Мне нравится. Я… рад, – с легкой улыбкой он пожал плечами.

– Вот и хорошо, – улыбнулась я в ответ. А я уже опасалась, что он раскаивается в том, что поделился со мной. И обрадовалась, узнав, что мои опасения были напрасны.

Но пока он изучал выражение моего лица, его улыбка померкла, на лбу обозначились морщинки.

– До сих пор ждешь, что я завизжу и брошусь прочь? – догадалась я.

Слабая улыбка тронула его губы, он кивнул.

– Не хочется разрушать твои иллюзии, но на самом деле ты вовсе не такой страшный, как тебе кажется. Я тебя вообще не боюсь, – беспечно соврала я.

Он замер и вскинул брови, всем своим видом выражая недоверие. Потом сверкнул широкой озорной усмешкой.

– Зря ты это сказала, – хмыкнул он.

И зарычал низко и глухо, оскалив идеально ровные зубы. Одновременно он присел и напрягся, как лев перед прыжком.

Я попятилась, не сводя с него глаз.

– Не смей!

Я не заметила, как он кинулся ко мне – это произошло слишком быстро. Только вдруг я взлетела в воздух, и мы вместе обрушились на диван так, что тот ударился о стену. Все это время он держал меня в оберегающем стальном кольце объятий, а я даже не сопротивлялась. И все-таки при падении я ахнула и попыталась вскочить.

Но он не дал мне. Заставив меня свернуться клубком, он прижал меня к груди, удерживая надежнее, чем стальными цепями. Я в тревоге уставилась на него, но он, по-видимому, полностью владел собой: челюсти были расслаблены, на лице играла усмешка, глаза весело блестели.

– Так что ты там говорила? – шутливо зарычал он.

– Что ты страшный и ужасный монстр, – отозвалась я с сарказмом, который оказался слегка подпорчен срывающимся голосом.

– Уже лучше, – оценил он.

– Э-эм… – я попробовала высвободиться. – А теперь мне можно встать?

Он только рассмеялся.

– Нам можно войти? – послышался негромкий голос из коридора.

Я попыталась вырваться, но Эдвард лишь сменил позу на чуть более приличную и усадил меня к себе на колени. В дверях комнаты я увидела Элис, а за ее спиной – Джаспера. Я густо покраснела, но Эдвард держался как ни в чем не бывало.

– Заходите, – он по-прежнему негромко посмеивался.

Элис, по-видимому, не находила в нашей позе ничего странного; грациозно, словно в танце, выйдя на середину комнаты, она села на пол. Но Джаспер медлил в дверях – судя по выражению его лица, он был в легком шоке. На Эдварда он смотрел во все глаза, и мне показалось, что он словно пробует атмосферу в комнате на вкус.

– Звуки были такие, будто ты решил съесть Беллу живьем, вот мы и подумали: может, и нам что-нибудь перепадет, – заявила Элис.