Текст книги "Саладин. Всемогущий султан и победитель крестоносцев"

Город в эпоху Саладина, должно быть, являл пеструю смесь народов и верований. Люди сновали по базарам и обитали в покрытых причудливой резьбой и ярко раскрашенных покоях, которые выходили во внутренний затененный двор их жилища. Город был поделен на несколько кварталов, окруженных стенами, тяжелые ворота которых запирались на ночь. Каждый квартал был населен людьми одного клана. Тогда чистые воды «Золотого потока» текли через сеть тщательно распланированных каналов и подводились к каждой улице и даже к самым бедным домам. Но вторжения и пожары, вандализм монголо-татар и равнодушие турок-османов заставили поблекнуть великолепие мечетей и дворцов. Даже мечеть Омейядов, где великие халифы VII в. проповедовали перед правоверными, где Муавия показал трепетавшему от ужаса собранию кровавую рубашку убитого Отмана и бросил на кафедру отсеченные пальцы Наиля, где Саладин молился Аллаху, была уничтожена пожаром. Ее мозаики были образцом высочайшего искусства мастеров из Персии, Индии и Византии, семь лет доходы, собираемые в Сирии, шли на ее строительство; к тому же потребовалось также 18 судов для перевозки золота и серебра с Кипра, пошедших на ее украшение.

Испанский араб Ибн Джубайр, посетивший Дамаск в 1184 г., когда там пребывал Саладин, оставил нам подробнейшее описание всех чудес этой замечательной мечети. Среди них были и такие, о которых просто невозможно не упомянуть. Так, ее украшали часы. Каждый час в них отбивали бронзовые соколы; и когда он истекал, захлопывалась медная дверь; а ночью время отмечали красные светильники, работавшие при помощи водного механизма. Историк пишет о двадцати училищах, двух больницах и множестве монастырей. Он свидетельствует: «В Дамаске есть крепость, где живет султан. Она стоит особняком в новом квартале города, и в ней расположена мечеть султана. Близ крепости, за городом, несколько западнее – две площади, которые разворачиваются словно рулон шелковой парчи; они зелены и прекрасны. Река течет между ними, и вдоль ее русла растут рощи тополей. Султан имеет привычку играть среди деревьев в мяч и участвовать в скачках. Нет ничего приятнее, как наблюдать за этими занятиями. Каждый вечер сыновья султана разминаются там: стреляют из лука, объезжают лошадей и играют в поло».

Ибн Джубайр лишь мельком описывает великого султана, да и то лишь во время его досуга. Но и биографы Саладина столь же скупы в его жизнеописании. Мы читаем о вечерах, во время которых обсуждались вопросы литературы и читались вслух поэтические произведения, о близких отношениях, связывавших Саладина и поэта-воина Усаму, о частых шахматных турнирах, страстным поклонником которых был султан. Но эхо этих голосов едва слышится. Для того чтобы получить представление о жизни мусульманского правителя и его занятиях в эпоху крестовых походов, нам следует обратиться к свидетельству историка мамлюкских султанов и посмотреть, как управлял в XIII в. своим государством Бейбарс, султан Сирии и Египта. Он был мамлюком у потомков Саладина[8]8
  Айюбидов, власть которых Бейбарс в 1250 г. сверг совместно с другими мамлюкскими эмирами, став султаном в 1260 г., убив мамлюкского эмира (с 1259 г. султана) Кутуза.


[Закрыть], и он устроил быт своего двора по примеру своего великого предшественника.

Положение султана в те дни не было синекурой; он был таким же тружеником, как и его самый последний подданный. Он восседал во Дворце справедливости два дня в неделю и выслушивал жалобы своих сограждан и вершил суд. Ему приходилось вести обширную переписку, и, хотя Саладин полагался на неутомимых канцлеров и секретарей в лице кади аль-Фадиля, Имад ад-Дина и позднее Баха ад-Дина, он должен был также иметь обширный корпус чиновников для выполнения различных поручений.

В правление Бейбарса существовала «прекрасно организованная система почтовых станций, связывавшая каждую область его обширных владений со столицей. Смена лошадей была в готовности на каждой станции, и дважды в неделю султан получал донесения со всех краев его державы. Помимо обычной почты, была организована голубиная почта, не имевшая нареканий. Голуби содержались в особых вольерах на каждой станции, и птицы были приучены садиться на первой же остановке, где письмо крепилось к другому голубю, и он летел дальше».

К счастью, нам известны имена главных секретарей Саладина, которые вели его обширную корреспонденцию. Просвещенный судья кади аль-Фадиль в имперской администрации Саладина играл такую же роль, как и аль-Джавад, состоя при воинственном Занги. Аль-Фадиль не был турком или персом, подобно многим государственным деятелям того времени, но чистокровным арабом, уроженцем Аскалона, из семьи судей. Его соработник в Совете, Алу, превозносит его изысканный стиль, что считалось тогда необходимым для государственного секретаря, в характерной для него восторженной манере. «Мастер пера и литератор, обладающий красноречием и стилем, блестящий ум и мудрый человек. Его искусство декламации столь же ново, как и восхитительно… Он был подобен закону Мухаммеда, который отменяет все прочие законы и становится основой всего знания. Его мысли были оригинальны, а идеи новы…» Кади, обладая писательским талантом, был одновременно исполнительным государственным чиновником, и Саладин часто оставлял его во главе правительства, а сам отправлялся в походы в Сирию. Египет стал его второй родиной. Именно там Саладин встретил аль-Фадиля в придворной канцелярии. И он никогда не чувствовал себя хорошо в разлуке с его любимым Нилом. «Передайте от меня послание Нилу!» – восклицает он в одной из своих поэм, написанных во время похода в Месопотамию, добавляя: «Скажите ему, что Евфрат никогда не утолит мою жажду».

Другим ученым мужем, советом которого, как говорили, никогда не пренебрегал Саладин, был арабский юрист аль-Хаккари. Он относился к султану с некоей бесцеремонной фамильярностью, которую никто иной не мог позволить себе. Почти на каждом совете у Саладина можно было видеть малозаметную фигуру юриста в тюрбане в одеянии воина. Однако правой рукой султана в Сирии, точно так же, как и в Египте, был кади аль-Фадиль, был государственный секретарь Имад ад-Дин из Исфахана, по прозвищу Алу (Орел). Это был поэт и мастер стиля, ученый-законник, знаток тайн астрологии и замечательный полемист, принимавший участие в богословских диспутах. Он не только был преподавателем училища в Дамаске, которому он дал свое имя Имадия, но и стал председателем Государственного совета и канцлером сирийского султаната. Его великолепное умение вести дипломатическую переписку на персидском и арабском языках в напыщенном и высокопарном стиле, чем так восхищались на Востоке, в дополнение к его образованности и мудрости делали его незаменимым помощником султана, который ему всецело доверял.

Помимо ежедневных дел, тяжелым бременем для султана были государственные церемонии. Заседания мусульманского суда в Средние века были тщательно регламентированы. И подбор чиновников для различных постов, своевременное пресечение всех могущих возникнуть между ними споров и соперничества, вознаграждение их за работу почетными одеяниями, титулами и фьефами требовали много времени и сил. Каждый из государственных чиновников, начиная от Главнокомандующего и заканчивая виночерпием и устроителем игры в мяч, желал что-то получить для себя и требовал для себя внимания, и было необходимо удовлетворять их требования для обеспечения лояльности.

Смотр войск и другие государственные церемонии имели твердо установленный порядок проведения. Сам султан (по крайней мере, при правлении Бейбарса) находился в центре процессии, одетый в простую черную шелковую тунику с большими рукавами, под которой был хауберк (кольчужная рубашка), в стальном шлеме, поверх которого был надет тюрбан, и с длинной арабской саблей на боку. Впереди знатные мужи несли чепрак коня султана, расшитый золотыми парчовыми нитями и усыпанный драгоценными камнями. Над султаном принц голубой крови держал зонтик из желтого шелка с золотой вышивкой, который венчала фигура золотого орла, другой сановник нес знамя султана. Коня султана покрывала попона из желтого шелка и красного атласа, а почетный эскорт был в одежде из желтого каирского шелка с вышитой на ней эмблемой их командира.

Прямо перед султаном ехали два пажа на белых конях в богатом убранстве; их одежды были из желтого шелка с каймою из золотой парчи и такой же куфией. Их обязанностью было следить за дорогой. Впереди шел музыкант с флейтой, а за ним – певец, воспевавший героические деяния бывших султанов под аккомпанемент барабана. Шедшие затем поэты попеременно пели стихи. Перед султаном и позади него слуги несли алебарды; устроитель игры в мяч нес кинжалы в ножнах с левой стороны монарха, другой служитель нес с правой стороны еще один кинжал и небольшой щит. Рядом с ним шел слуга, который держал в руках золотую булаву. Знатные придворные шли следом с не меньшей помпой.

Когда во время продолжительных путешествий необходимо было сделать на ночь остановку, дорогу к ней султану освещали факелы. Когда он приближался к своему шатру, поставленному заранее, его слуги выходили встречать его с восковыми свечами в подсвечниках, инкрустированных золотом. Султана окружали пажи и алебардщики, воины пели хором, и все спешивались, кроме султана, который въезжал на коне в переднюю часть шатра при входе, где он оставлял его, и затем входил в большой круглый павильон. Далее он переходил из него в небольшую деревянную спальню, где было теплее, чем в шатре, и где его ожидала ванна с горячей водой, и здесь же лежали дрова для растопки. Шатер окружал частокол из бревен, который охраняли постоянно сменявшие друг друга мамлюки. Время от времени они совершали обход, а ночью устраивали два больших обхода.

Мы не знаем, какие из этих церемоний соблюдал Саладин. Но как бы ни были просты нравы при его дворе, ни один суверен Востока не мог пренебрегать ими, поскольку такие церемонии производили глубокое впечатление на народ. Саладин, несмотря на то что одевался очень просто и носил льняную или шерстяную одежду, несомненно, поддерживал статус мусульманского султана и соблюдал все церемониальные правила приема иностранных посольств. Именно благодаря одному из таких мероприятий он встретил Баха ад-Дина, ставшего позднее его секретарем и биографом. Баха ад-Дин был в Мосуле, когда Саладин вторгся в Месопотамию, и атабек дал ему поручение отправиться к халифу Багдада с просьбой об оказании срочной помощи. Когда Саладин обосновался в Дамаске, Баха ад-Дин был опять послан с дипломатической миссией. Он получил полномочия от своего суверена, атабека Мосула, при одобрении халифа, обговорить условия мирного договора с Саладином. Баха ад-Дин прибыл в Дамаск 25 февраля 1184 г. в сопровождении Бадр ад-Дина, «шейха шейхов», и был принят султаном с крайним радушием. Хотя и не сумев прийти к соглашению с Саладином, он произвел на последнего самое благоприятное впечатление, и тот предложил ему должность на своей службе. Баха ад-Дин, посол правителя и соперника султана, не мог принять подобной чести, и его миссия отбыла в Мосул 22 марта.

Последовали другие посольства: племянника атабека Синджар-шаха из Джазиры и правителя Эрбиля, которые выказали дань уважения султану в качестве его вассалов. Эмир Мосула отверг подобное отступничество и вознамерился наказать правителя Эрбиля, чье обращение к Саладину позволило тому вновь выдвинуть свои территориальные претензии. Как обычно, он переправился через Евфрат у Биры, и 15 апреля 1185 г. к нему присоединился Кукбури. Он был уже у Рас-аль-Айна, когда его настигла весть о том, что против него сложилась коалиция восточных правителей для защиты атабека Мосула. Не обращая внимания на их угрозы, Саладин совершил переход к Дунейсиру, лежавшему у подножия горы Мардин. Там его армия пополнилась новыми воинами, и в июне 1185 г. он подошел к Мосулу. Напрасно атабек посылал свою мать и других знатных дам униженно просить о мире. Они были приняты со всем почтением, но ничего им обещано не было: Саладин был непреклонен.

Приготовившись к самому худшему, мосульцы отчаянно защищались, и осада окончилась ничем, как это и бывало прежде. Осложнение обстановки в Армении послужило предлогом для отвода потрепанной армии в Диярбакыр, где, как объясняли, климат был более прохладным. Саладин занял в конце августа Маяфарикин, а потом возобновил осаду Мосула. Но палящую летнюю жару сменил сезон дождей, и ни командиры, ни воины не могли больше переносить нездоровый климат. Саладин серьезно заболел и был вынужден переехать в Харран, там дышалось легче. С трудом удерживаясь в седле, едва живой, он прибыл в крепость своего соратника Кукбури. Брат Саладина аль-Адиль поспешил к нему из Алеппо с придворными врачами, однако, несмотря на лечение, Саладин долгое время находился между жизнью и смертью. Однажды пополз слух, что ему настал конец, и многие его родственники уже начали взвешивать шансы на наследование. Саладин уже расстался с надеждой выздороветь и, призвав своих полководцев, заставил принять их присягу на верность своим сыновьям.

Наконец он начал очень медленно поправляться и в конце февраля 1186 г. уже был в силах принять посольство из Мосула, возглавляемое Бахой ад-Дином, который приехал вести переговоры о мире. Чувствуя себя слишком слабым, чтобы думать о продолжении кампании, и, возможно, смягчившись под воздействием страданий и угрозы смерти, Саладин согласился на заключение договора (3 марта), согласно которому ему отходила вся область вокруг Шахрзура за рекой Малый Заб, но атабек Изз ад-Дин продолжал владеть землями, которыми правил прежде, между великими реками. Он становился подданным султана, признавая его власть в молитвах и его право чеканить монету. Этим договором вся Северная Месопотамия и часть Курдистана присоединялись к империи Саладина, а атабек Мосула устроил смотр своим вассалам.

Неспешно возвращаясь из Харрана в Дамаск, Саладин остановился в Эмесе. Совсем недавно он отдал город в качестве фьефа своему двоюродному брату Насиру ад-Дину, сыну Ширкуха, родственные узы с которым стали еще более тесными после его брака с одной из дочерей Саладина. Тем не менее во время болезни своего двоюродного брата Насир ад-Дин участвовал в интригах, оспаривая трон Сирии. Возмездие последовало быстро: после пиршественного празднования памяти умерших (4 марта 1186 г.) властитель на следующее утро был найден мертвым в своей постели. Саладина встретил его сын, мальчик 12 лет, которому султан передал фьеф его отца, конфисковав, правда, для нужд государства значительную часть состояния умершего. Рассказывали, что Саладин был добр к мальчику и интересовался его учебой. Но когда спросил об успехах в чтении и насколько далеко он продвинулся в изучении Корана, мальчик ответил: «Как раз до того места, где говорится „что касается тех, кто поглощает несправедливо достояние сирот, то, поистине, они поглотят огонь в свое чрево и сгорят в пламени“». Султан был поражен сообразительностью ребенка и ничего не возразил на это. Он оставил на мальчика Эмесу и отправился в Алеппо, а оттуда в апреле в Дамаск, где его, словно второго Лазаря, восставшего из могилы, встретили толпы обрадованных его возвращением жителей.

Часть четвертая
Священная война
1187—1191

Глава 13
Битва при Хаттине
1187

Близился решительный момент. Саладин уже мог позволить себе начать наступление на франков. Предпринятые им походы в земли, расположенные по Тигру и Евфрату, достигли поставленной перед ними цели. Теперь на северном фланге у него были вместо врагов союзники. До этого невозможно было осуществить вторжение на христианскую территорию, не подвергая себя опасности. Прежде всегда было необходимо до похода выставить войско на севере, чтобы обезопасить себя от неожиданного нападения. Но теперь Саладин мог уверенно идти вперед. У него также оставалось достаточно войск в тылу, под его командованием были не только сирийские и египетские воины, но он также рассчитывал на воинские контингенты провинций Месопотамии. Мы еще увидим, как при осаде Акры крупные феодалы этих провинций слали подкрепления мусульманской армии и как правители из рода Занги, из городов Мосула, Синджара, Джазиры, Эрбиля и Харрана, и курды за Тигром устроили всеобщий смотр своим вассалам и их сателлитам. Несомненно, это был наиболее впечатляющий результат северных походов Саладина. У него появились новые земли, где можно было набрать воинов. И если бы у Саладина не было подобной поддержки, он никогда не смог бы противостоять свежим силам крестоносцев, прибывавшим из Европы во время Третьего крестового похода.

Саладин уже давно преисполнился решимости начать джихад – священную войну, но поводом к ней послужил, как обычно, вызов, брошенный Рено де Шатильоном. Владелец Карака снискал себе пресловутую славу главного нарушителя всех договоров. Его любимым занятием было перехватывать мирные караваны купцов и паломников на пути в Сирию из Египта и Мекки. Рено де Шатильон совершил подобное нападение и в 1179 г. во время перемирия. Караван расположился у стен его замка, и он захватил его весь: женщин и мужчин, товары и гурты скота ценой в 200 тысяч золотых монет. И когда король Балдуин IV послал к нему посольство с требованием вернуть украденное и освободить людей, он не стал разговаривать с посланцами. В 1182 г. опять повторилось то же самое, и опять во время перемирия. Рено даже осмелился направить свое войско в Аравию, приблизившись на расстояние одного дня пути к священному городу, где почивали останки благословенного пророка. В 1186 г. опять настало время мира. Караваны свободно шли из Египта в Сирию и обратно, нисколько не думая об опасности, исходившей от замка близ Мертвого моря. Внезапно Рено напал на караван купцов и захватил богатую добычу. Ходили слухи, что одна из сестер Саладина путешествовала в закрытом паланкине с этими купцами. Хозяин Карака в ответ на обвинения глумливо заметил, перефразируя слова первосвященников: «Поскольку они веруют в Мухаммеда, то пусть Мухаммед придет и спасет их!» Год спустя ему пришлось горько пожалеть о своем издевательском высказывании. Услышав об этом злодеянии, Саладин поклялся, что убьет нарушителя мира своей собственной рукой; и исполнил свое обещание.

«Захват этого каравана привел к падению Иерусалима». Саладин неоднократно пытался взять Карак и расправиться с его владетелем, но ему это никак не удавалось. Теперь он решил не прибегать к полумерам, но начать войну на уничтожение христианского королевства. Надо было переждать зиму, когда вести военные действия было практически невозможно, но уже в марте 1187 г. прозвучал клич: «Джихад!» Гонцы султана отправились к правителям Месопотамии, к его вассалам и наместникам, к правителям городов Джазиры и Диярбакыра, в Сирию и Египет с призывом собирать силы для священной войны. Одно войско за другим торопились в Дамаск, и каждое вновь прибывшее занимало свое место на границе с франками. Сам султан направился к Караку в апреле, чтобы защитить караван паломников, возвращавшихся из Мекки. После благополучного завершения хаджа Саладин опустошил земли своего злейшего врага. 28 мая он водрузил свое знамя в Аштаре и дал смотр своим войскам перед началом большой кампании.

Франки так и не смогли предпринять совместные действия для отражения возникшей угрозы. Их вожди страдали от междоусобных раздоров. Король-дитя Балдуин V умер в сентябре 1186 г., и Жерар де Ридфор, Великий магистр ордена тамплиеров, Жослен де Куртене и Рено де Шатильон возвели на трон Сивиллу, старшую дочь Амори, и ее муж Ги де Лузиньян был провозглашен королем. Граф Раймунд Триполийский, регент при предыдущем короле, отвергнув эту незаконную коронацию, выдвинул в суверены Онфруа IV де Торона, мужа младшей дочери Амори, Изабеллы. Однако Онфруа не воспользовался этой незаслуженной честью и поторопился принести присягу на верность Сибилле и Ги де Лузиньяну. Но Раймунд и Балдуин из Рамлы тем не менее отказались признать нового короля. Именно Раймунд Триполийский заключил договор с Саладином в 1184 г., и отношения между ними стали весьма дружественными, так что граф оказался почти в полной изоляции среди знати. Раймунд нанес визит Саладину и был радушно принят. Ходили даже слухи, что Раймунд собирался принять ислам, но боялся осуждения окружающих. Когда Ги де Лузиньян собирался вторгнуться на земли графа и добиться его подчинения силой оружия, то спасло Раймунда обещание Саладина прислать ему помощь. «Хроника Эрнуля» даже утверждает, что султан послал отряд сарацин в Тиверию для укрепления гарнизона Раймунда. Вторжение не состоялось в результате посредничества, и Раймунд провел зиму 1186/87 г. в Тиверии.

Весной были вновь предприняты усилия по восстановлению доверительных отношений, и Балиан Ибелин вместе с Великими магистрами обоих орденов был послан с этой целью в Тиверию к «обиженному Ахиллесу». Эрнуль, состоявший оруженосцем у Балиана, описывает миссию в своей хронике. Он рассказывает, как Балиан был задержан в Наблусе, в то время как остальные отправились в Ла-Фев; как он остановился вновь в Сабате ради посещения епископа и участия в мессе; как, прибыв в Ла-Фев, он обнаружил ворота замка открытыми, а шатры своих соратников покинутыми. Он послал Эрнуля осмотреть оставленный замок, и он долго ходил по переходам и громко звал его обитателей, но никто не ответил ему. Наконец он встретил в одном покое двоих больных, но они не смогли рассказать ему, что же здесь произошло. Балиан продолжил путь к Назарету, и на дороге его окликнул какой-то тамплиер. Когда тот подошел, Балиан спросил его: «Какие новости?» И тамплиер ответил: «Плохие». Тогда он рассказал, что Великому магистру ордена госпитальеров отрубили голову, и что все тамплиеры, бывшие с ним, были убиты, за исключением их Великого магистра и двух храмовников, и что в плен к сарацинам попали сорок рыцарей короля.

Как оказалось, Саладин послал впереди себя своего старшего сына аль-Афдаля к Тивериадскому озеру, где находился его друг граф Раймунд, все еще бывший во вражде с королем Иерусалима. Аль-Афдаль, как истинный союзник, попросил разрешения переправиться через Иордан и войти на земли Раймунда. Каковы были его намерения, неизвестно. Возможно, он намеревался раздобыть продовольствие и фураж или провести один день на охоте, ведь каждый знатный человек в то время занимался этим видом спорта. Но его поездка больше походила на разведку боем. Раймунд не мог отказать ему, не рискуя потерять дружбу Саладина, своего надежного защитника от короля Ги де Лузиньяна. Но чтобы минимизировать риски, он поставил условием, что сарацины должны управиться со своими делами за один день до захода солнца и ничем не обеспокоить ни горожан, ни селян. Они согласились на это условие. Граф выслал гонцов, чтобы сообщить жителям о предстоящей поездке и ее условиях и предупредить христиан, чтобы они не выходили за стены городов.

Все намеченное прошло бы без осложнений, если бы не появились орденские братья. К несчастью, так случилось, что они расположились на отдых в одном замке, когда туда прибыли герольды Раймунда. Движимые праведным гневом, орденские братья собрали под свое начало столько рыцарей, сколько смогли. И было их 130 человек и еще 300 или 400 пеших воинов, и они двинулись на прибывших сарацин. Они, по крайней мере, не имели никаких договоренностей с «неверными». Орденские братья встретились с сарацинами у ручья Крессон, когда те возвращались из Каны Галилейской в свои владения. Историки затрудняются указать точное местоположение, возможно, на дороге в Тиверию. Арабские хронисты, со своей стороны, утверждают, что столкновение произошло в Саффарийе. Как бы то ни было, эта стычка не была ни первой, ни последней, когда горячие головы среди воинов-монахов проявляли рвение не по уму и себе на погибель. Рыцари устремились в бой, не ожидая подхода пехоты, и были буквально порублены на куски. Сарацины же спокойно продолжили свой марш к Иордану, и, когда они проходили близ Тиверии, Раймунд увидел, что на их пиках водружены головы христиан. Сарацины сдержали свое слово. Они не причинили вреда ни городам, ни замкам, ни домам простых жителей, хотя Эрнуль и оспаривает этот факт, и вернулись к себе до захода солнца, согласно договоренности. Это была пятница 1 мая, день памяти святых Филиппа и Иакова.

Перед лицом этого несчастья, за которое нес ответственность Раймунд, он решил отложить на время распри и заключил мир с Ги де Лузиньяном. Они обнялись в присутствии ликовавшей толпы у Колодца Иосифа и обговорили вопросы обороны. Был намечен общий смотр христианских войск у источников Саффарийя, в 5 км к северу от Назарета, с целью воспрепятствовать вторжению сарацин. Великий магистр ордена Храма передал Ги де Лузиньяну деньги, которые английский король Генрих II выслал ему в качестве искупительного дара за мученическую смерть Томаса Бекета; и воины, получившие плату из этих денег, носили изображение герба Англии на своих щитах. Общая численность войска составляла почти 1200 рыцарей, больше 18 тысяч пеших воинов и некоторое количество (2–3 тысячи) легкой кавалерии – туркополов, имевших вооружение, как у сарацин.

Тем временем Саладин, возвращаясь из окрестностей Мертвого моря, устроил смотр своим войскам в Аштаре в Хауране, куда подошло войско из Алеппо и отряды воинов из Мосула и Мардина. Общая численность конницы составила 12 тысяч человек, которые «были держателями фьефов и получали содержание»; кроме того, к войску присоединились многочисленные добровольцы, пожелавшие пойти «стезей Аллаха»[9]9
  Этих «добровольцев» было 33–35 тыс., все войско Саладина насчитывало порядка 45 и более тысяч воинов – вдвое больше, чем у крестоносцев.


[Закрыть]. Он ознакомился с состоянием войск в Тесиле и наметил план расположения войск на поле битвы, указав, кто должен стоять в центре, кто на флангах, кто в авангарде и арьергарде. Таки ад-Дин и Кукбури командовали флангами, центр Саладин оставил себе. Построив таким образом свои войска, он начал свой марш 26 июня 1187 г. Была пятница, время всеобщей молитвы. И это был день и час, которые он предпочитал всем другим для ведения боевых действий, когда мольбы народа и молитвы мулл за него возносятся к Аллаху. Сарацины провели первую ночь в лагере на южном побережье Галилейского моря (Тивериадского озера) в местности Аль-Укувана. Здесь Саладин ожидал, пока его разведчики соберут необходимую информацию о расположении противника. Они принесли весть о большом сборе франков в Саффарийе и их готовности к битве. В лагере мусульман состоялся военный совет, было решено выступить и начать сражение. Войско переправилось через Иордан и вышло к мосту Синнебра, откуда султан повел его к холмам Кафр-Шебт, которые позволяли контролировать проходившую рядом дорогу, находившиеся в 10 км к юго-западу от Тиверии. Была среда, 1 июля. Ожидая подхода франков, войско мусульман разграбило и сожгло Тиверию, теперь она перестала быть городом союзника. Сам замок устоял; в это время хозяйкой замка была жена графа Раймунда по имени Эскива, дочь Гуго де Сент-Омера. Ее призыв о помощи дошел до Ги де Лузиньяна, остановившегося в Саффарийе, в четверг, когда все были на вечерней службе, и франки немедленно выступили. Саладин получил донесение утром со своих аванпостов об их приближении. Оставив небольшой отряд у замка, он поспешил к основным силам армии, расположившейся среди холмов, и подготовился к битве.

Местность, где произошла достопамятная Хаттинская битва, подробно описал английский подполковник Р. Кондер в своей книге (Latin Kingdom of Jerusalem, 1897), который внимательно осмотрел каждый дюйм поля. Он пишет:

«Саффарийя была небольшим поселением, не имевшим крепостных стен, лежавшим посреди невысоких холмов к северо-западу от Назарета. В центре его стояла церковь Святой Анны, а с высокой башни на холме открывался вид на поля зерновых, которые протягивались до зубчатой горной цепи Верхней Галилеи; с восточной стороны раскинулась плоская безводная равнина, подходившая к Тиверии. Место, где били источники Саффарийя, находилось на расстоянии мили к югу в открытой долине, покрытой садами. Воды ручья, длиной в 8 миль в наши дни, были достаточны для удовлетворения потребностей армии такой численности, какая была тогда у короля Ги де Лузиньяна. В окрестностях также было много деревень, которые могли поставить большое количество провизии.

Саладин разбил лагерь в десяти милях к востоку на плато вблизи (или, точнее, значительно южнее) небольшой деревни Хаттин. В ее окрестностях были оливковые рощи и плодовые сады. Обильный источник с холодной водой давал начало потоку, который тек к северо-западу, входя в ущелье Вади-Хаммам. Было множество водных источников в долинах в окрестностях Тиверии, где сам замок жены Раймунда, оказавшейся в неожиданной осаде, стоял на берегу священного озера. Прямо к югу от Хаттина возвышался над деревней мрачный скалистый холм, известный в истории как Рога Хаттина, высотой около 200 м, с которого открывалась панорама западной равнины, лежавшей ниже. Большая дорога шла из Акры через равнину, и в прилегавших к ней полях не было ни одного источника. Была самая жаркая пора года. И христианскую и мусульманскую армии разделяло расстояние, для преодоления которого пехоте потребовался бы продолжительный по времени переход.

С вершины горы Карн-Хиттин дозорный наблюдал за выжженной солнцем равниной, протягивавшейся в западном направлении. На севере и юге протяженные ряды холмов пятнали кусты скудной растительности. А совсем рядом, всего в 500 м ниже его поста, простиралось Галилейское озеро, крутые берега которого отражались в сиявших на солнце водах. К северу от озера вздымалась в небо укрытая шапкой снега гора Хермон в долине Верхнего Иордана. Далее к востоку в области Аль-Джаулан несколько кратеров поднимались над равниной, уходившей к Дамаску. В то время башни Сафеда [Цефата] еще стояли на северном побережье озера, а взглянув в южном направлении, можно было увидеть черные стены и рвы замка Бельвуар [Каукаб], господствовавшие над окружавшей его всхолмленной равниной. Поражение мусульманской армии на такой позиции означало для нее одно: полную катастрофу. Сброшенная со склонов, она могла быть загнана в озеро. Но чтобы перейти в наступление, армия христиан должна была пересечь безводную равнину, и при этом она могла столкнуться с тем, что все источники и ручьи, впадавшие в озеро, были бы уже к тому времени захвачены противником.

Вспомним, что у франков было два сильных аванпоста – в Фуле [Эль-Филе] и Бельвуаре, что продвинуться по Изреельской долине к Бейсану можно было без особого труда при наличии больших запасов воды, что позиции Саладина были весьма для него опасны, располагаясь под углом к рубежу его отхода. И потому представляется довольно странным для солдата, что по крайней мере отдельным частям христианской армии не был дан приказ атаковать мосты через Иордан и отрезать мусульманам путь отступления, которое в таком случае могло совершаться только через северный мост, охраняемый замком Шато-Нёф. Такой полководец, как Готфрид, не замедлил бы принять меры предосторожности; но, возможно, франки боялись летней жары в долине Иордана».