Текст книги "Саладин. Всемогущий султан и победитель крестоносцев"

Глава 22
На покое
1192—1193

Священной войне был положен конец. Закончилось пять лет противостояния. До великой победы при Хаттине в июле 1187 г. в мусульманских руках не было ни дюйма территории Палестины к западу от Иордана. После заключения мирного договора в Рамле в сентябре 1192 г. все земли уже были мусульманскими, за исключением узкой полосы прибрежной земли от Тира до Яффы. У Саладина не было причины стыдиться заключенного договора. Действительно, франки смогли удержать под своей властью большинство завоеванных крестоносцами земель, но заплаченная за это цена не соответствовала затраченным усилиям. По призыву папы римского весь христианский мир взялся за оружие. Сам император (Фридрих I Барбаросса), короли Англии, Франции и Сицилии, Леопольд Австрийский, герцог Бургундский, граф Фландрский, сотни известных баронов и рыцарей всех народов присоединились к королю Иерусалима и другим правителям Палестины и неукротимым братьям-храмовникам и госпитальерам во имя восстановления исчезнувшего королевства Иерусалимского и возвращения Священного города. Теперь император был мертв; короли ушли; многие из их благородных последователей были погребены в Святой земле. Однако Иерусалим продолжал оставаться городом Саладина, а иерусалимский только по титулу король правил на небольшой территории в Акре.

Вся сила христианства, сосредоточенная в Третьем крестовом походе, нисколько не поколебала могущество Саладина. Его воины могли ворчать и жаловаться на долгие месяцы тяжелой и опасной службы, которая тянулась год за годом, но они всегда откликались на призывы султана прийти и пожертвовать своими жизнями ради его дела. Его вассалы на далеких берегах Тигра могли быть недовольны его требованиями, но они обязательно приводили своих воинов под его знамена. В последней большой битве под Арсуфом именно отряды из Мосула прославились своей храбростью. Во время трудных кампаний Саладин мог всегда рассчитывать на поддержку мобилизованных воинов из Египта и Месопотамии, а также из Северной и Центральной Сирии. Курды, турки, арабы и египтяне – все они были мусульманами на его службе. Несмотря на существовавшие между ними национальные, племенные и культурные различия, султану удалось создать армию как единое целое, хотя не всегда все проходило гладко и без осложнений. Но несмотря на поражение под Яффой, осенью 1192 г. это все еще была единая, беспрекословно подчинявшаяся Саладину армия, во всем похожая на ту, которая впервые вступила на «тропу войны во имя Аллаха» в 1187 г. Ни одна провинция не откололась, не восстал ни один вассал, ни один полководец, хотя призывов к терпению и верности было достаточно для испытания и самой крепкой веры и силы титанов. Краткое отступничество молодых правителей в Месопотамии, ставшее исключением, которое, правда, было быстро прощено, только подчеркивало убедительное влияние Саладина на его подданных. Когда тяжелейшие испытания пяти лет войны закончились, султан продолжал бессменно править на огромной территории от гор Курдистана до Ливийской пустыни; и далеко за пределами этих границ царь Грузии, католикос Армении, султан Коньи (Иконийского (Румского) султаната) и император (Восточной Римской империи) в Константинополе стремились стать его друзьями и союзниками.

Таким союзникам он ничего не был должен; они пришли не помогать, но принести свои поздравления. Борьбу Саладин вел в одиночестве. За исключением того случая, когда, наконец, на помощь в войне пришел его брат, невозможно указать ни одного полководца либо советника, который оказал бы на султана какое-либо влияние, или тот попал бы под его воздействие. Военный совет, несомненно, руководил его военными операциями и иногда предлагал более рациональное решение, как то было под Тиром и Акрой, но в этом совете невозможно выделить какой-то один решающий голос, перевешивающий все остальные, который мог бы повлиять на точку зрения султана. Брат, сыновья, племянники, старые боевые товарищи, новые вассалы, проницательный кади, осторожный секретарь, фанатичный проповедник – все они имели свой голос в общем решении, и были верными помощниками своему господину по мере своих способностей, но ни один из них ни на минуту не забывал, кто был их Господином. В это бурное, полное трудов, критическое время одна воля была над всеми – воля и ум Саладина.

Когда борьба завершилась и франки были оттеснены к морскому побережью, а места, равным образом святые для мусульман и христиан, перешли вновь во владение Саладина, он вполне мог начать мечтать о более могучей и обширной империи. Воспоминания о первой великой эпохе сарацинских побед и даже последний пример сельджукских побед могли пробудить намерения дальнейших завоеваний. Но они еще не созрели в должной степени, чтобы побудить султана к действию и нарушить недавно установленный мир. Первой заботой Саладина было дать отдых его уставшим войскам. Сразу же, как только был заключен мир, его воины были распущены по домам. И уже 10 и 11 сентября длинные процессии уроженцев Месопотамии отправились в желанный путь в свои города и селения, расположенные на берегах великих рек и на плоскогорьях. Его второй заботой были многочисленные караваны христианских паломников, которые получили возможность осуществить свою мечту и увидеть место, где Господь встретил свою смерть. Да, в Иерусалиме было много грубых воинов сарацин, страстно желавших отомстить за гибель своих родных под Акрой; но эскорты, сопровождавшие по приказу султана паломников в пути, и гуманный образ правления честного Джурдика в столице обеспечивали полную безопасность пилигримам.

Сам султан посетил Иерусалим в сентябре, когда Губерт Вальтер (Уолтер), епископ Солсберийский, привел третий караван паломников в святые места. Те события так описаны в «Итинерарии».

«Этому епископу, по причине его честности и потому, что имел он славу человека мудрого, Саладин предоставил дом для постоя без всякой оплаты. Но епископ отказался от этого, объяснив это тем, что он и его сопровождавшие были пилигримами. Тогда Саладин попросил своих слуг отнестись к епископу и его людям со всевозможной учтивостью. Саладин также послал ему много ценных даров и даже пригласил его к себе, чтобы увидеть, как он выглядит внешне. Он велел показать ему Святой Крест, и они провели длительное время в частной беседе. Пользуясь удобным случаем, Саладин поинтересовался, каков характер и привычки короля Англии. Он также спросил, что христиане говорят о сарацинах. Ему епископ ответил так: „Что касается моего господина короля, то я могу сказать, что нет ни одного рыцаря в мире, который превосходил бы его в военном деле или был бы равен ему в отваге и благородстве. Его отличает то, что ему присущи все положительные качества. …Если вы смогли бы передать какие-то свои благородные черты характера королю Ричарду, а он вам, так что каждый из вас обогатился бы талантами другого, тогда весь мир не был бы в состоянии нести бремя двух подобных правителей“. Тогда Саладин, до тех пор внимательно слушая епископа, прервал его и произнес: „Мне известна достаточно хорошо великая доблесть и мужество вашего короля. Но, мягко говоря, он часто бывает слишком легкомысленным и напрасно подвергает опасности свою жизнь. Теперь, что касается меня, каким бы великим правителем я ни был, я предпочел быть богатым, придерживаясь мудрости и умеренности, чем быть на стороне дерзости и распущенности“.

После окончания долгой беседы, которая велась с помощью переводчика, Саладин сказал епископу, что он может просить о любом подарке, что бы он ни пожелал, и он получит его. Епископ много благодарил за это предложение и попросил дать ему время для раздумий до утра. Сделал он это намеренно. На следующий день он попросил дать ему возможность отслужить мессу вместе с двумя латинскими священниками и двумя латинскими диаконами и с сирийцами на Гробе Господнем. Этих священников следовало содержать за счет пожертвований пилигримов. Посетив Гроб Господень, епископ обнаружил, что все божественные службы совершали самым варварским образом сирийцы. Он просил дать ему разрешение на службу также в Вифлееме и Назарете. Это было большим делом, и верили в то, что это было угодно Богу. Когда Саладин дал свое согласие, епископ поставил священников и диаконов к каждому месту, положив начало постоянному служению Богу».

За четыре месяца до того, как были поставлены эти латинские священники, с подобной просьбой разрешить служение православных священников к Саладину обратился через своего посла византийский император, в чем ему было отказано. Любопытный факт, что в XII в. существовал тот же самый вопрос, кому должны принадлежать святые места, что послужило причиной войны России с Турцией в 1854 г.[19]19
  Крымская война началась в 1853 г. (и продлилась до 1856 г., на стороне Турции в ней участвовали Англия, Франция, Сардинское королевство, угрожающую позицию по отношению к России заняли Австрийская империя, Пруссия и Швеция). Поводом для войны стала старая распря между католическим и православным духовенством по вопросу о праве владения христианскими святынями в Палестине.


[Закрыть]

Когда Саладину донесли, что король Англии действительно отплыл на корабле, султан отправился в поездку по стране, завоевание которой стоило ему так дорого. Он посетил все крепости и основные города, проверил их оборонительные укрепления, разместил в них сильные гарнизоны из пеших и конных воинов. В Бейруте 1 ноября Саладин принял князя Антиохии Боэмунда Заику, который участвовал в заключении мирного договора. Встреча была сердечной, и князю были дарованы земли на Антиохийской равнине, которые ежегодно приносили 15 тысяч золотых монет. В Каукабе, бывшем Бельвуаре, Саладин посетил Каракуша, своего старого соратника былых дней, строителя стен Каира. После сдачи Акры ему пришлось долго томиться в тамошней тюрьме. Султан ни в чем его не упрекнул, но искренне благодарил за давнюю преданность. 4 ноября Дамаск снова торжественно встречал своего султана. Он отсутствовал четыре года, и на следующий день был устроен прием, на который собрались старые друзья и радостные подданные. Поэты не жалели эпитетов, описывая столь большое собрание.

Саладин был снова дома вместе со своими детьми. Мы видим его сидящим в садовом домике на территории его дворца рядом со своими самыми младшими отпрысками. Было сообщено о прибытии послов франков, но, когда они вошли в покои, их внешний вид – бритые подбородки, тщательно подстриженные волосы и необычные одеяния – напугал маленького Абу-Бекра, и он заплакал. Отец, обеспокоенный только поведением ребенка, попросил послов, извинившись, выйти, прежде чем они успели передать ему послание. Рядом с султаном были также старшие сыновья, уже взрослые мужчины, не раз принимавшие участие в битвах. С ними и со своим братом аль-Адилем султан чуть ли не каждый день охотился на газелей на широких равнинах в окрестностях Дамаска. Саладин собирался отправиться в паломничество в Мекку, что было главной обязанностью каждого благочестивого мусульманина; желал снова посетить Египет, который стал важным этапом на его пути к власти. Однако время шло, паломники уже вернулись из Аравии, а Саладин был все еще в Дамаске, наслаждаясь домашним покоем.

В пятницу 20 февраля он выехал вместе с Баха ад-Дином встретить караван, возвращавшийся из хаджа. Султан был не вполне здоров, к тому же стоял сезон дождей. Дороги превратились в потоки из-за сильных ливней, а он был настолько неосмотрителен, что забыл надеть свой привычный стеганый гамбезон. В ту ночь у него начался жар. Возможно, это был очередной приступ, как ее называют арабские авторы хроник, желтой лихорадки, причиной которой было заражение крови. На следующий день Саладин не смог выйти к обеденному столу и присоединиться к сотрапезникам. И при взгляде на его сына, сидевшего на месте отца, у многих появились слезы на глазах. Все восприняли это как дурное предзнаменование. С каждым днем султану становилось все хуже, голова у него раскалывалась от боли, и он испытывал невыносимые страдания. На четвертый день доктора пустили ему кровь; и с этого момента положение Саладина начало все больше ухудшаться. Жар сжигал его кожу, и он становился все слабее и слабее. На девятый день Саладин начал забываться, впал в состояние оцепенения и не мог уже принимать лекарство. Каждый вечер Баха ад-Дин и визирь аль-Фадиль приходили навестить его или же выслушать сообщение врача. Иногда они выходили из покоев султана, всеми силами сдерживая слезы, ведь огромная толпа собравшегося у дверей люда старалась по выражению их лиц узнать, как чувствует себя их господин. В воскресенье на 10-й день болезни лекарство принесло облегчение: больной смог выпить большую порцию ячменной воды и начал обильно потеть. «Мы возблагодарили Аллаха… и вышли из покоев, вздохнув с облегчением». Но это было всего лишь последнее усилие. Вечером во вторник секретарь и визирь были вызваны во дворец, но они не увидели султана, который быстро угасал. С ним произошло чудо. Когда читали исповедание веры и Священное Слово и дошли до того места, где говорится, что «Он есть Бог, и нет Бога, кроме Аллаха, это тот, кто знает все видимое и невидимое, Сострадательный Милостивый», султан пробормотал: «Истинно так». А когда дошли до слов: «В Него я верую», умирающий улыбнулся, его лицо просияло, и он отдал свою душу Богу.

Саладин умер в среду 4 марта 1193 г. в возрасте 55 лет.

Его похоронили в тот же день в садовом домике в цитадели Дамаска в час послеполуденной молитвы аср. Сабля, которую он носил во время священной войны, была положена рядом с ним. «Он взял ее с собой в Рай». При жизни он раздал все, что имел, и пришлось занимать деньги для его погребения и тратить их даже на покупку соломы для производства саманных кирпичей, которыми обложили могилу. Церемония погребения была проста, словно хоронили простого бедняка. Невзрачные похоронные дроги были покрыты куском обыкновенного полотна. Ни одному поэту не было позволено исполнить погребальную песнь, ни одному проповеднику – произнести проповедь. Когда толпа, теснившаяся в воротах, увидела погребальную повозку, поднялся великий плач, и настолько велико было горе народа, что никто не мог произнести слов молитвы, но все стенали и кричали. У всех лились из глаз обильные слезы, и лишь единицы не выражали громко своих чувств. Затем все горожане разошлись по своим домам и закрыли за собой двери, и лишь опустевшие и молчаливые улицы были свидетелями великой скорби. Только громко рыдавший секретарь и домочадцы отправились молиться на его могилу, чтобы выплакать свою печаль. На следующий день несметные толпы народа устремились к месту захоронения султана: они молились, читали Коран и призывали милость Аллаха на почившего.

Только почти через два года после смерти султана его любимый сын похоронил его тело в северной части Келласы, в усыпальнице, примыкавшей к стене мечети Омейядов, где Саладин покоится и ныне. Верный визирь, который вскоре последовал за своим господином, оставил эпитафию на его гробнице: «О, Аллах, прими его душу и открой ей ворота Рая, этой последней победы, которую он надеялся одержать».

«Я вошел в усыпальницу, – пишет поздний автор, биограф, – через дверь, выходящую в Келласу, и, прочитав отрывок из Корана над могилой, призвал милосердие Аллаха на ее обитателя. Хранитель места показал мне одеяния Саладина, и я увидел среди них короткий желтый халат с черными обшлагами, и я помолился о том, чтобы при взгляде на него мне была ниспослана свыше благодать».

Мудрый врач Абд аль-Латиф утверждал, что звучало отчасти цинично, что, по его мнению, смерть султана была единственным примером такой кончины правителя, которую простой народ оплакивал действительно искренно. Секрет власти Саладина заключался в любви его подданных. То, чего другие пытались добиться страхом, жестокостью и проявлением своего величия, он добивался своей добротой. Незадолго до своей смерти он обратился к своему самому любимому сыну аз-Захиру со словами, которые объясняли источник его силы.

«Мой сын, – сказал он, – я вручаю тебя всемогущему Аллаху, источнику всей доброты. Исполняй Его волю, и так обретешь мир. Воздерживайся от пролития крови, верь, что это само по себе ничего не решает; ибо пролитая кровь будет взывать к отмщению. Стремись завоевать сердца твоего народа и обеспечь ему процветание. Именно для того, чтобы сделать людей счастливыми, ты избран Аллахом и мной. Старайся завоевать расположение твоих эмиров, министров и знати. Именно потому я стал великим, что завоевал сердца людей кротостью и добротой».

Доминирующей чертой характера Саладина была мягкость. Напрасно мы старались найти в письменных документах сходные с ним особенности поведения королей его времени. Величие? Это качество не упоминалось, потому что уважение, которое он внушал, основывалось на чувстве любви. Пышность двора? Не собиравшийся следовать педантичным правилам двора и подчеркивать свое превосходство перед окружающими, он был прост в общении, как ни один суверен. Саладин любил находиться в окружении умных собеседников, и ему самому было «приятно участвовать в подобных беседах». Он знал все традиции арабов, «деяния» их древних героев и родословную их известных кобыл. Его неподдельный интерес к обсуждаемому вопросу и простое обращение сразу же располагали к нему посетителя. Вместо навязывания своего мнения Саладин позволял разговору неспешно следовать в своем русле, давая возможность высказаться человеку. Старомодные придворные с ностальгией вспоминали строго регламентированные приемы Нур ад-Дина, когда каждый присутствовавший сидел молча, словно «какая-то птица села ему на голову, и он боялся ее вспугнуть», пока ему не разрешали говорить. При дворе Саладина постоянно был слышен приглушенный говор, все стремились высказать свое мнение. Все же существовали некие границы, через которые было невозможно переступить, если вы находились в присутствии султана. Он не переносил непристойных бесед, не терпел непочтительности и неуважения со стороны допущенных к аудиенции людей. Не позволял никому и не разрешал себе прибегать к грубым выражениям в разговоре. Он всегда сдерживался, даже когда задавали провокационный вопрос, всегда контролировал себя и столь же требователен был к письменному слову. Ни разу не написал горького слова в посланиях к мусульманам.

Багдадский врач оставил нам краткое описание его первого впечатления от Саладина, в котором видна его роль в обществе.

«Я открыл для себя, что это великий правитель, – писал Абд аль-Латиф. – Его внешность сразу же внушала уважение и любовь. Он обладал большой ученостью, был любезен и доступен в обращении, полон возвышенных дум. Все, кто имел с ним дело, смотрели на него как на образец подражания. …В первый вечер, придя к нему, я застал его в окружении ученых мужей, которые беседовали о различных науках. Он с удовольствием слушал их и принимал участие в их разговоре. Он говорил о фортификации, коснулся нескольких положений законодательства; его высказывания изобиловали достойными внимания идеями. Его тогда занимали вопросы строительства укреплений для обороны Иерусалима. Он лично следил за ходом работ, даже переносил камни на своих плечах; и каждый, богач и бедняк, следовали его примеру, и секретарь Имад ад-Дин, и кади аль-Фадиль. Еще только пробивался рассвет, а его уже можно было видеть в седле, наблюдающим за работами, и так вплоть до полудня… и после молитвы во второй половине дня он появлялся снова и был на месте строительства до тех пор, пока не зажигали факелов. Затем, вернувшись к себе, он проводил большую часть ночи, разрабатывая планы завтрашних работ».

Жизнь Саладин вел простую, трудовую и аскетичную. Когда ему показали прекрасный дворец, специально построенный для него в Дамаске, он едва взглянул на него. «Мы не останемся в этом мире надолго, – произнес он. – Этот дом не для тех, кого ожидает смерть. Мы здесь для того, чтобы служить Аллаху». Саладин презирал роскошь, и в мыслях у него не было потакать своим слабостям и прихотям. Когда он узнал, что один из его сыновей пренебрег своими обязанностями в отношении своей пассии рабыни, он сразу пресек его сластолюбивые устремления и разлучил его с девушкой.

«Наш султан, – говорит Баха ад-Дин, – имел благороднейшее сердце, его лик сиял добротой; он был очень скромным и удивительно вежливым». Есть много историй, в которых рассказывается о его добродушии. Он не позволял бить слуг в ту эпоху, когда это было обычным правилом. Если они крали его деньги, он увольнял их; но кнут ему был противен. Его снисходительность и терпение не знали границ, и вел он себя с достоинством. Баха ад-Дин с ужасом рассказывает, как они скакали вместе с ним в Иерусалим в дождливый день и его мул забрызгал султана грязью, но тот только рассмеялся и не позволил смутившемуся секретарю ехать сзади. В другой раз слуга швырнул туфлю и едва не попал в султана, но он с улыбкой повернулся в другую сторону, как будто не заметил этого. Как-то престарелый мамлюк подал ему прошение, когда правитель был крайне уставшим, но, несмотря на это, султан придвинул к себе чернильницу и дал письменный ответ без всякого раздражения. Просители во множестве толпились во время большого приема, едва ли не тесня султана, но он всегда принимал прошения из их рук и выслушивал их жалобы, и никто не уходил, не получив ответа. Каждый день он принимал эти письменные обращения и потому назначил определенное время для ознакомления с ними вместе со своим секретарем и давал на все ответы.

По понедельникам и четвергам он сидел в суде вместе с кади и юристами и осуществлял правосудие, разбирая дела истцов. За теми, кто представал перед судом, он не признавал никаких привилегий. И если человек подавал иск в суд против какого-либо правителя или даже против султана, то последние должны были отвечать на вопросы кади как простые ответчики и подчиняться законному решению. Но если Саладин выигрывал дело, то он облачал проигравшего истца в почетные одежды, оплачивал его судебные издержки и отпускал его, и тот уходил обескураженный и счастливый. От такого судьи люди не могли ждать неоправданной суровости. Но вот в войне за веру он был поистине суров и неумолим, и список казненных, особенно храмовников, показывает, насколько религия ожесточает даже самых добродушных людей. Но были иные случаи. Рассказывали, как охваченный страхом пленный франк, представший перед Саладином, так описывал свою встречу с ним: «До того, как я увидел его, я был напуган, но теперь, когда я встретился с ним лицом к лицу, я понял, что он не сделает мне ничего плохого». Франк был отпущен на свободу.

Таков наглядный пример его милосердия и добродушия, но не единственный. Существует трогательная история о женщине, которая пришла из лагеря крестоносцев в Акре в поисках своего ребенка, которого увели сарацины. Стража пропустила ее к султану, чтобы она обратилась к нему за помощью, поскольку, как сказали воины, «он очень милосердный». Саладин был тронут ее горем; на глаза его навернулись слезы, и он приказал обыскать лагерь. Наконец девочка была найдена и благополучно возвращена матери, и обеих проводили к расположению крестоносцев. Любовь к детям была замечательной чертой его натуры. Он заботился о каждом осиротевшем ребенке. Был глубоко привязан к собственным детям: у него осталось в живых 17 сыновей и одна дочь. О женах его мы ничего не знаем. У восточных владык не принято говорить о них. Своих детей султан оберегал от лицезрения кровавых дел войны, что является вполне естественным для наших дней, но было большой редкостью в ту далекую эпоху. «Я не хочу, – говорил Саладин, – чтобы они привыкали к кровопролитию, будучи еще в молодом возрасте, или находили бы удовольствие в занятии отнимать жизнь у людей, пока они еще не знают различия между мусульманами и неверными». Он сам занимался их обучением основам богословия, и ему нравились эти занятия даже больше, чем его детям. При этом многие положения учения они должны были знать наизусть.

Ведь прежде всего Саладин был преданным мусульманином. Для него религия была в жизни всем. Только в одном этом он был фанатиком. И единственным актом жестокости, проявленной им не на войне, была казнь философа-мистика ас-Сухраварди, совершенная по причине, как считалось, ереси его учения. Саладин ненавидел всех философов-эклектиков, материалистов и вольнодумцев. Он взирал на них со священным ужасом. Сам он был строго правоверным мусульманином: простым, убежденным и искренним. Ислам, по своей сути, как его исповедовал такой человек, как Саладин, – это религия благородной простоты и предельного самопожертвования. Сказать, что он твердо выполнял все обрядовые правила, – значит ничего не сказать. Но, возможно, его решимость поститься в течение двух месяцев (это объяснялось тем, что он вынужденно пропустил этот пост во время войны) ускорила его конец. Частые болезни Саладина и напряженная деятельность представляли явную опасность его здоровью. Напрасно врачи предупреждали его, но он упорствовал в решении выполнить свой религиозный долг, находясь в Иерусалиме. В свой последний год он сильно ослаб, и его организм не мог больше сопротивляться роковой лихорадке. Не было более ревностного верующего, чем он: пятикратная молитва каждый день и посещение мечети раз в неделю было его строгим правилом. Даже когда Саладин уже был серьезно болен, он обычно посылал за имамом и заставлял себя присутствовать на утомительной пятничной службе в мечети. Он испытывал наслаждение, когда в его присутствии вслух читали Коран, но чтец его должен был быть опытен в этом. Саладин слушал, пока его сердце не начинало таять, а слезы катиться по его щекам. Это было похоже на женскую слабость, но за его эмоциональную и чувственную натуру Саладина любили ничуть не меньше. «Его сердце было простым и полным сострадания, и слезы часто показывались на его глазах».

Для него было большой печалью, что он так и не смог выполнить долг каждого верующего и совершить хадж, но он был благодетелем паломников. Одним из первых законов, принятым им после прихода к власти, была отмена обременительных пошлин, которые на протяжении столетий тяготили мусульман, посещавших Мекку. А в последний раз он появился перед народом, чтобы приветствовать возвращавшихся из хаджа верующих. Когда паломники приветствовали его, было видно, как он весь сиял от радости. Жить ему оставалось всего лишь неделю.

Ни в чем так не проявлялся его религиозный пыл, как в исполнении главного и важнейшего долга мусульман – вести джихад, или священную войну. Испытывавший отвращение к кровопролитию и совсем не воинственный по складу характера, Саладин становился совсем другим, когда дело доходило до войны с неверными. «Я никогда не замечал за ним, – говорит Баха ад-Дин, – чтобы он испытывал какое-либо беспокойство по поводу численности и силы врага[20]20
  Как правило, численность войск Саладина намного превосходила численность противостоявших ему христиан.


[Закрыть]. Обычно он, бесстрастно и не теряя присутствия духа, обсуждал все возможные планы и последствия, которые они влекли за собой». Саладин имел обыкновение, как мы уже имели возможность видеть, объезжать боевые порядки войск в сопровождении всего лишь одного пажа. На виду у врага он садился в седло, окруженный военачальниками, и вслух они читали священную книгу. Вести войну во имя Аллаха было его страстью. Его сердце было полностью отдано ей; он посвятил этому делу всего себя и был предан джихаду душой и телом. В течение последних лет своей жизни он просто не мог думать и говорить о чем-либо ином, кроме как о джихаде, и он жертвовал всем – комфортом, повседневными удовольствиями и домашним счастьем – ради своего высокого служения. Он мечтал о более важных еще предстоящих битвах за дело веры. Когда франки будут изгнаны из Палестины, говорил Саладин своему секретарю, он будет преследовать их и за морем, и окончательно победит их, и не останется тогда ни один неверующий (в Аллаха) на земле. «Какая самая славная смерть?» – спрашивал он своего друга, и тот отвечал: «Умереть, идя по Пути Аллаха». «Тогда я стремлюсь к вратам самой славной из всех смертей», – сказал Саладин. Когда он был совсем без сил при осаде Акры, страдая от приступа болезни, так что даже не мог сесть за стол, все дни он проводил в седле на передовой. Когда люди поражались силе его духа, в ответ на это он говорил: «Боль оставляет меня, когда подо мной мой боевой конь. Она возвращается, только когда я спешиваюсь». Пока он трудился на ниве Аллаха, он не чувствовал боли; но бездействие мучило его.

Ради священной войны он не жалел ничего: ни сил, ни здоровья, можно сказать, и своей жизни. Он потратил на нее всю свою казну. Для него было естественным отдавать, щедро, не скупясь, и когда он был в бедности, и когда был богатым. Деньги для него были просто обычным прахом, и он не мог не дать их тому, кто просил об этом. Он всегда давал больше, чем от него ожидали, и он никогда не говорил, что «мы давали ему прежде». О подаянии его постоянно просили жадные нищие, и Баха ад-Дин возмущался назойливым тоном прошений, проходивших через его руки. Если бы это зависело только от султана, его военные кампании потерпели бы крах из-за недостатка средств, поскольку у него было правилом платить за провизию, конфискованную у местного населения. Его казначеи обычно сводили теневой баланс для финансирования чрезвычайных случаев, но даже и тогда султан скорее продал бы свое последнее поместье, чем отказал бедному человеку. И так случилось, что, когда он умер, в казне нашелся только один динар, отчеканенный в Тире, и 47 серебряных дирхемов. Саладин не оставил после себя ничего – ни личной собственности, ни земельных владений. Великий султан скончался почти в нищете. Трудно представить человека более бескорыстного и более преданного высокой идее. Будь он деятелем прагматичным и опытным в вопросах экономики, преследующим только интересы государства, возможно, он создал бы более сплоченную и долговечную империю. Но тогда он не был бы Саладином, образчиком благородного рыцарства.

Верный секретарь, закончив жизнеописание своего господина, написал: «Я заканчиваю свои записи в день его смерти, да смилуется над ним Аллах. Моим намерением было заслужить снисхождение Всемогущего Бога и побудить всех подданных страны молиться за Саладина и помнить его доброту».