Текст книги "Саладин. Всемогущий султан и победитель крестоносцев"

Франки боялись чего-то большего, чем непереносимой летней жары. Они опасались появления несметной армии, которая, по слухам, уже шла на них под знаменами Саладина. Их пугало, что они распылят свои силы, ведь в предстоявшей битве им мог понадобиться каждый человек. Не имеется также никакого свидетельства, что у султана не было достаточно воинов для защиты мостов через Иордан. В обычае Саладина было оставлять отряды наблюдателей в наиболее уязвимых местах обороны. Отвлечение христианами значительных сил для того, чтобы отрезать ему пути отступления, могло привести к разгрому основной армии и в итоге – к вторжению в Палестину. Самой роковой ошибкой франков было то, что они забыли о том, что их основной задачей была оборона, не нападение. Если бы они заняли сильную оборонительную позицию и ждали нападения Саладина, исход сражения мог быть иным. Потому что в индивидуальном противостоянии рыцарь-крестоносец превосходил сарацина как в вооружении, так и в отваге, тем более при поддержке надежной и хорошо защищенной доспехами пехоты. С их преимуществом было вмиг покончено, когда, несмотря на настойчивое предупреждение графа Раймунда, король поддался на уговоры Великого магистра ордена Храма и отдал приказ начать роковой для крестоносцев марш через безводную равнину. «Для меня будет лучше, – сказал Раймунд, – если падет моя Тиверия и погибнет моя жена и все, чем я владею, захватят сарацины, чем потерять всю страну: если вы пойдете этим путем, то я уверен, что нам грозит поражение». Это был совет воина, но магистр посчитал это изменой.

3 июля в пятницу армия христиан свернула свой лагерь в Саффарийе и начала полный опасностей поход в Тиверию. Как только они вышли из лагеря, сразу же произошла первая стычка с сарацинами. Балиан Ибелин был в авангарде под командованием графа Раймунда, и некоторые его рыцари погибли. Весь день легкая конница сарацин не давала покоя войскам, шедшим по пустынной местности под палящим солнцем, которое раскаляло доспехи и оружие, так что до них было невозможно дотронуться, и нельзя было раздобыть ни капли воды. Тамплиеры и туркополы, находившиеся в арьергарде, были в столь тяжелом положении, что не могли помочь королю, находившемуся в центре. Они сами были под угрозой быть отрезанными от основных сил. Видя нависшую над ними опасность, Ги де Лузиньян приказал войскам остановиться, хотя до Тиверии была пройдена едва половина пути. Было решено разбить лагерь для ночевки. Напрасно граф Раймунд призывал дойти до водных источников. Уставшие воины не имели сил сразиться с сарацинами, преградившими им путь среди близлежащих холмов. Воины в арьергарде также были в трудном положении. Все войско было деморализовано. В отчаянии Ги де Лузиньян приказал разбить лагерь в деревушке Марескалсия. Раймунд, разъезжая перед войсками, обреченно восклицал: «Увы! Увы, Господь Бог! Война закончена; мы уже мертвецы, королевство погибло!»

Это была тяжелейшая ночь. Нескончаемо долго тянулась она, и единственным кличем было: «Воды!» Нестерпимая жажда мучила людей и коней. Были слышны голоса находившихся поблизости сарацин, окруживших обреченную армию, которые, торжествуя победу, выкрикивали: «Аллах акбар! Бог велик, и нет никого больше Его!» Сарацины подожгли заросли сухого кустарника, и огонь и дым еще больше умножали муки христиан. «Поистине Господь напитал их горьким хлебом и дал испить им чашу покаяния сверх всякой меры».

Наконец настало утро. Был праздник перенесения мощей святого Мартина, 4 июля, суббота. Рыцари с утра были на конях, но пехота запаздывала, мучимая жаждой. Сарацины же, овладевшие колодцами, были полны сил и уверены в себе. Саладин еще ночью расставил своих людей на позициях и обеспечил их необходимым запасом стрел. Колчан каждого всадника был полон. Семьдесят верблюдов с грузом стрел стояли поблизости. Мусульмане были готовы к сражению, и, хотя они считали свою позицию ненадежной, когда «только Аллах Всемогущий мог спасти их», их неверие в свои силы сменилось ликованием, когда им стало известно, в каком положении находятся франки. Две армии встретились в 3 км к юго-западу от Хаттина. Ги де Лузиньян был принужден сарацинами, захватившими холм Кафр-Шебт и направлявшимися к колодцам Вади-Хаммам на севере, сойти со своего пути в Тиверию. Мусульмане приостановили на время наступление, пока поднимавшееся солнце не довершило свою разрушительную работу и еще больше ослабило усталых христиан. Затем они продвинулись вперед на флангах, оставив войска в центре на прежних позициях.

Сарацинские лучники выпустили тучу стрел, подобную «густой стае саранчи», которая выбила из седла многих воинов. Затем прозвучал боевой клич, и мусульмане ринулись вперед, как один человек, и начался рукопашный бой. Саладин появлялся повсюду на поле сражения, подбадривая и воодушевляя своих людей, прибегая к хитрой арабской тактике: внезапно отходить перед атакой, а затем сразу же поворачивать вспять и начинать преследовать отступавшую кавалерию. Несмотря на то что рыцари-крестоносцы были крайне истощены, они сражались как герои.

Пехота франков, теряя рассудок от страшной жажды и палящих лучей солнца, задыхаясь в дыму горевших кустарников, которые подожгли мусульмане, смешала свои ряды и потеряла связь с рыцарями, что давало единственную надежду на победу. Воины старались пробиться к озеру, испытывая отчаянную потребность в воде, но Саладин не дал им такой возможности. Пехотинцы столпились на вершине холма и, несмотря на призывы короля сойти вниз и исполнить свой долг перед Крестом и троном, отвечали, что умирают от жажды и не могут сражаться. С этого момента пехота уже не принимала участия в сражении. Сарацины напали на них, некоторых сбросили в пропасть, других убили или захватили в плен. Многие побросали оружие и сдались, они выходили навстречу сарацинам, своим поведением напоминая псов, которые из-за жары начинают тяжело дышать, открыв пасть и поводя боками. По свидетельству Ральфа Коггсхоллского, автора «Истории Англии» (XIII в.), пять рыцарей из окружения Раймунда[10]10
  Предатели, перебежавшие к Саладину перед боем и выдавшие планы христиан.


[Закрыть] даже в отчаянии подошли к Саладину и сказали: «Сир, чего вы медлите? Нападите же на них, они больше ничем не могут себе помочь. Все они уже давно мертвы».

Действительно, не только пешие воины, но и тамплиеры, и госпитальеры в арьергарде, и сам король в центре находились в столь стесненном положении и состоянии полного хаоса, окруженные со всех сторон сарацинами, что Ги де Лузиньян, поняв, что без пехоты им не выстоять, попытался свести оставшиеся силы в один лагерь вокруг Креста.

Оставалась лишь одна надежда – на помощь Раймунда. Поле битвы лежало на его землях, и по законам рыцарства это было делом его чести принять самостоятельное решение и атаковать противника. Граф встал во главе своих рыцарей, предприняв последнюю отчаянную попытку изменить ход сражения. Но племянник Саладина действовал быстро. Таки ад-Дин развел в стороны свой отряд, и рыцари Раймунда ринулись в образовавшийся проход и были отсечены от своего войска. Сарацины окружили короля со всех сторон. Последним его прибежищем стали Рога Хаттина. Сто пятьдесят храбрейших и знатных рыцарей собрались на вершине холма вокруг красного шатра, где находился король, и Святого Креста. Мусульмане окружили франков, все усилия которых прорваться были напрасны.

Ибн аль-Атир приводит рассказ об этом 16-летнего аль-Афдаля, сына Саладина: «Это была моя первая битва, и я был рядом с отцом. Когда король франков отступил на холм, его рыцари храбро атаковали мусульман и отбросили. Я увидел тревогу на лице отца; он дернул себя за бороду, бросился вперед и закричал: „Выгоните шайтана из его логова!“ Мусульмане начали теснить рыцарей, а те отступали по склону. Когда я увидел, как франки бежали, а мусульмане их преследовали, я закричал, охваченный восторгом: „Мы одолели их!“ Но франки контратаковали и снова отбросили наших людей к тому месту, где стоял мой отец. И снова он призвал их наступать, и опять враг отступил. И я снова закричал: „Мы одолели их!“ Но отец обернулся ко мне и произнес: „Успокойся! Мы не разобьем их до тех пор, пока тот шатер стоит там“. В это время королевский шатер был опрокинут. Тогда султан спешился, и совершил земной поклон, и возблагодарил Аллаха со слезами радости на глазах».

Это был действительно конец. Франки потратили последние силы, чтобы прорваться к колодцам. «Древо Истинного Креста», которое было хоругвью крестоносцев в тяжелом походе и безнадежной битве, попало в руки неверных. Епископ Акры, который воздвиг его, был убит, и, казалось, Бог оставил христиан. Мучимые жаждой, палимые солнцем и удушаемые жарой, они спешивались и бросались в крайнем отчаянии на окаменевшую землю. Сарацины были тут как тут, и от них не было защиты. Рыцари были слишком обессилены, чтобы дорого продать свою жизнь. Погиб цвет рыцарства. Король и его брат Рено де Шатильон, Жослен де Куртене, Онфруа де Торон, Великие магистры ордена тамплиеров и ордена госпитальеров и многие другие знатные рыцари попали в плен. Граф Раймунд, прорвавшись через ряды сарацин и увидев, как был пленен король, не ослаблял удил, погоняя коня, пока не оказался в безопасности в Тире – лишь только для того, чтобы умереть от горя и позора. Легенда не пощадила его памяти. Он стал Иудой, который предал христианский мир. На протяжении веков менестрели рассказывали, как Раймунд плел заговоры против короля Ги де Лузиньяна и продал Истинный Крест неверным. Балиан Ибелин, который был в авангарде, также смог бежать вместе с князем Сидона. Остальные рыцари Палестины погибли или оказались в мусульманском плену. Все простые рыцари, что выжили, стали пленниками. Видели, как один сарацин тащил 30 пленных христиан за собой на веревке от шатра. Арабские хронисты, в частности Имад ад-Дин и Абу-Шама, пишут, что погибшие воины лежали грудами, подобно булыжникам, друг на друге, среди сломанных крестов, что повсюду валялись отрубленные руки и ноги, а отсеченные головы были разбросаны по земле, словно богатый урожай дынь.

Саладин разбил лагерь на поле битвы. Когда был поставлен его шатер, султан приказал привести к нему пленных. Короля Иерусалима и Рено де Шатильона он принял в шатре. Он посадил короля рядом с собой и, видя его жажду, предложил ему чашу ледяной воды. Ги отпил из чаши и передал ее владетелю Карака, но Саладин был явно раздосадован. «Скажите королю, – сказал он переводчику, – что это он, а не я дал этому человеку пить». Традиция встречать «хлебом и солью» не могла помешать мести. Султан поднялся и приблизился к продолжавшему стоять Рено: «Дважды я клялся убить его: когда он попытался вторгнуться в священные города и когда он предательски захватил караван. Итак, я отомщу тебе за Мухаммеда!» И он обнажил свой меч и собственноручно отрубил де Шатильону голову, как он и поклялся. Охрана вытащила обезглавленное тело из шатра. «И Аллах сопроводил его душу в ад».

Печать Рено де Шатильона

Король вострепетал от ужаса, поверив, что настал его час, но Саладин уверил его: «Не в обычае венценосных владык убивать друг друга; но этот человек превзошел все границы; итак, то, что должно было случиться, то и случилось». Надо сказать, что рассказ о казни Рено де Шатильона различается в деталях. Одни хронисты представляют дело так, что, как обычно, Рено было предложено принять ислам – обычная формальность, – но после его отказа ему отрубили голову. Другие утверждают, что личная охрана казнила его за шатром. Что касается рыцарей двух военно-рыцарских орденов, то они были жестоким образом наказаны за их ревность в делах веры. Все госпитальеры и храмовники, попавшие в плен, которых было около двухсот человек, были казнены. Однако королю и остальным знатным рыцарям сохранили жизнь и отправили в Дамаск. Поле битвы еще долго несло на себе следы ужасной бойни, где погибло, как говорили, «30 тысяч» христиан[11]11
  Из общей численности крестоносного войска около 19 тыс. погибло (в т. ч. казнено после битвы) ок. 17 тыс. Потери войска Саладина были не меньшими – более 20 тыс. воинов погибло, однако осталось в строю ок. 25 тыс.


[Закрыть]. Год спустя все еще были видны повсюду отбеленные временем кости, а холмы и долины полны следов пиршества стай диких зверей.

Место битвы, которая привела к падению Иерусалимского королевства, традиционно почиталось святым на протяжении столетий. Рога Хаттина, как считалось, были той самой Горой Блаженств, где Спаситель произнес Нагорную проповедь, уча о мире. Гора теперь стала свидетельницей «не мира, но меча».

Глава 14
Саладин отвоевывает Иерусалим
1187

Сарацины всю ночь после битвы праздновали победу и возносили славословия Аллаху. Повсюду были слышны воинственные кличи и слова молитв. «Аллах велик», «Нет Бога кроме Аллаха», – вплоть до рассвета разносилось по всему лагерю, передаваясь из уст в уста. Мусульмане имели все поводы для ликования. Победа при Тиверии открывала для них всю Палестину. Королевство Иерусалимское, можно сказать, прекратило свое существование. Его король и вся знать стали пленниками, и едва ли среди крестоносцев мог найтись какой-либо предводитель, способный возглавить распавшееся государство. С тех пор, как 90 лет назад крестоносцы ступили на Святую землю, им не приходилось испытывать подобного поражения. Это был смертельный удар по их господству, и никогда в будущем христианство не вернуло себе того, что оно потеряло в день празднования памяти святого Мартина. За два месяца, от Бейрута на севере до Газы на юге, вся Палестина, за исключением нескольких изолированных крепостей рыцарских орденов, оказалась под властью Саладина. И только Тир и Иерусалим оставались единственными осколками христианского королевства. Священный город вскоре разделил судьбу подвластных ему земель.

Первым делом Саладина было взять приступом Тиверию. Он подошел к замку в воскресенье 5 июля, и благородная госпожа Эскива, покинутая мужем и уже не надеявшаяся на помощь извне, принуждена была сдаться. Султан распорядился обеспечить безопасное существование ей, ее детям и слугам. Затем, посвятив всего лишь день отдыху, Саладин приступил к широкомасштабному завоеванию Палестины.

Однако это было не завоевание, а скорее триумфальное шествие. Сопротивления почти не было. Мусульманам достаточно было появиться под стенами городов, как они, подобно Иерихону, тут же «рушились» – гарнизоны сдавались. Только несколько крепостей решили обороняться, и ни одна из них не продержалась и недели. Предводители франков были убиты или взяты в плен. Их армии были разгромлены, воины взяты в плен или рассеяны. Резервов не было, и потому не было надежд на приход подкреплений; некому было организовать сопротивление. Население, мусульманские крестьяне и торговцы, также были на стороне завоевателей. Они по-своему верили в религию Саладина, восхищались его отвагой и удачей, признавали его милосердие и справедливый ко всем суд. Тысячи мусульманских рабов в городах с радостью ждали от него освобождения. Даже отдельные христианские секты меньше опасались великодушного султана, чем своих хищных и тираничных христианских хозяев, для которых ересь была столь же ненавистна, как и сам ислам. В условиях, когда население поддерживало султана и не оказывало сопротивления, за исключением некоторых безнадежно сопротивлявшихся гарнизонов, неудивительно, что поход Саладина через Палестину был поистине никем не нарушаемым победным маршем.

Он не дал франкам времени собрать свои силы, и 8 июля 1187 г., спустя четыре дня после победы под Хаттином, Саладин подошел к мощным стенам Акры, а в пятницу в мечети, которая прежде была церковью на протяжении трех поколений, он со всеми воинами уже читал победные молитвы. Это были первые мусульманские молитвы на побережье Палестины с тех пор, как туда впервые пришли крестоносцы. Только в Акре были освобождены четыре тысячи пленных мусульман. Казна и запасы товаров в Акре, этом крупном торговом центре, дали необходимые средства для продолжения войны, для вознаграждения и платы воинам. Султан разослал вооруженные отряды по всей стране, чтобы привести ее к покорности, и вызвал брата аль-Адиля вместе с армией из Египта, чтобы с его помощью завершить завоевание Палестины. Некоторые из его отрядов заняли Назарет, Саффарийю, Эль-Фулу и внутренние области страны; другие – вошли в Хайфу и Кесарию на побережье; третьи – взяли Севастию и Наблус. Аль-Адиль, идя с войском из Египта, овладел приступом замком Мирабель и портом Яффа. Саладин осадил Торон и 26 июля, по прошествии 6 дней, взял его. Повернув затем снова к побережью, он принудил в первую неделю августа к сдаче Сарафенду, Сидон, Бейрут и Джубайль. Только Бейрут держался 8 дней. В любом случае капитуляция гарнизона и города произошла на почетных условиях. Народ понял, что слову этого мусульманина можно доверять.

Все Иерусалимское королевство было покорено. Продолжали сопротивление только замки Бельфор и Сафед, которые удерживали тамплиеры; Хунин и Бельвуар, находившиеся в руках госпитальеров; два города на побережье – Тир и Аскалон, и сам Святой город. Тир избежал опасности только чудом. Саладин сначала отказался от идеи длительной осады, которую можно было ожидать от этого сильно укрепленного города. Он предпочитал поддерживать наступательный дух своего войска легкими победами. Если бы он пошел на приступ Тира сразу после взятия Акры, то он бы капитулировал, потому что граф Раймунд отошел со своими воинами к Триполи, где скоропостижно скончался от горя и позора. И князь Антиохии, унаследовавший графство Триполи, не смог послать подкреплений небольшому гарнизону Тира. Даже когда Саладин расположился под его стенами после взятия Бейрута, жители Тира не осмелились оказать сопротивление. В «Хронике Эрнуля» говорится: «Реджинальд Сидонский [Рено де Гранье] и комендант крепости знали, что все рыцари отъехали, и в городе было мало воинов и немного провизии; и они послали к Саладину гонца с предложением, что, если тот отойдет от города, они сдадут Тир». Дело зашло так далеко, что Саладин послал два своих знамени, чтобы на следующий день их подняли над крепостью. И тут неожиданное событие спасло город и изменило будущее сирийского побережья.

Конрад, молодой маркиз Монферратский, который снискал себе славу в итальянских и византийских войнах, оказавшись вовлеченным в кровавые междоусобные распри в Константинополе, вынужден был бежать на корабле с некоторыми своими соратниками, якобы отправившись в паломничество к святому Гробу Господню. Известие о победах Саладина еще не дошло до Золотого Рога, и, когда корабль маркиза вошел в гавань Акры, Конрад сильно удивился тому, что колокола молчали. В то время было принято оповещать колокольным звоном о подходившем корабле, и к тому же ни одной лодки не было послано ему навстречу. Подозревая, что могло случиться что-то непредвиденное, Конрад не решился бросить якорь, но лег на отдалении в дрейф, ожидая развития событий. Наконец представитель сарацин в порту подошел в лодке к борту корабля, чтобы выяснить, кто прибыл. Сам маркиз отвечал, что они «купцы». «Тогда почему вы не сходите на берег?» – последовал вопрос. Конрад ответил, что не знает, кто является господином в Акре. Сарацин ответил ему, что он может пристать и быть в полной безопасности, поскольку город принадлежит Саладину, который захватил в плен короля Иерусалима и всех его вассалов и заточил их в тюрьму в Дамаске и завоевал всю страну, за исключением Иерусалима и Тира, который он взял в осаду. Поэтому купцы могут сойти на берег и быть в полной безопасности. Горечь, которую франки не смогли скрыть при этом печальном известии, выдала их, и сарацины бросились в порт, чтобы подготовить флот к преследованию чужеземцев, но Конрад быстро отплыл и благополучно прибыл в Тир. Радости его не было предела, когда он обнаружил, что город все еще был в руках христиан. Все горожане приветствовали Конрада, и он со своими рыцарями перешел в крепость и возглавил войско. Комендант и Реджинальд Сидонский, которые были готовы наутро сдать город Саладину, с панической поспешностью сели ночью на корабль и бежали в Триполи. Их трусость была раскрыта сразу же, как только маркиз обнаружил знамена Саладина на стенах, которые немедленно по его приказу сбросили в ров. Потому что «веление Аллаха – решение предопределенное» (Коран, 33: 38), и Тиру было суждено спастись и остаться христианским из-за этого «человека из франков, высадившегося на побережье и называемого аль-Маркиз, да будет он проклят Аллахом! – восклицает набожный мусульманский историк аль-Асир. – Это был истинный шайтан, а не человек; осторожный, бдительный и необычайной храбрости».

Активные действия Конрада сразу принесли свои плоды. Все мысли о капитуляции были оставлены, и гарнизон, в который буквально вдохнули новые силы, начал укреплять оборону и готовиться к упорному сопротивлению. Саладин понял, что благоприятная возможность упущена, и решил сделать недостойное предложение Конраду: в обмен на сдачу города освободить его отца, старого маркиза Монферратского, из тюрьмы в Дамаске. Но Конрад проявил полное бессердечие, сказав, что его отец пожил уже довольно долго, и Саладин может убить его, если захочет. Не будет отдан ни один камень Тира, чтобы спасти его.

Старик, однако, не был убит; Саладин был вынужден снять осаду и отправиться в Аскалон, единственный порт на побережье Палестины, где все еще стоял Крест. Биограф султана Баха ад-Дин указывает на иную причину, которая выглядит весьма вероятно, когда он утверждает, что султан снял осаду, «потому что его люди были разбросаны по всему побережью, каждый обогащался, как мог, занимаясь грабежами, а войско устало от бесконечной войны». Было также крайне необходимо, замечает в свою очередь аль-Асир, захватить Аскалон и Иерусалим, потому что эти города препятствовали связям между двумя большими провинциями – Египтом и Сирией. Поэтому султан поспешил к южной границе, занял Рамлу, Ибелин и Дарум и 23 августа остановился под Аскалоном. Аль-Адиль присоединился к нему со своей египетской армией, и два брата еще теснее сжали кольцо блокады и начали использовать осадные орудия, в то время как их летучие отряды захватили Газу, Бейт-Джибрин и Натрун. Решив повторить попытку, предпринятую еще при осаде Тира, Саладин велел доставить короля Ги де Лузиньяна и Великого магистра ордена тамплиеров из Дамаска и обещал освободить их, если они смогут убедить гарнизон сдаться. Однако вначале жители Аскалона, как и Тира, отвергли это предложение. Но затем они все-таки решили уполномочить короля вести от их имени переговоры. Защитникам Аскалона было разрешено с миром покинуть город, и он был занят сарацинами в пятницу 4 сентября.

Нельзя сказать, насколько важной в этом деле была роль Ги де Лузиньяна, но Саладин сдержал свое обещание. После того как Ги какое-то время находился под стражей в Наблусе, где ему было дозволено встретиться с королевой, «свидание с которой было горестным», летом следующего года Ги де Лузиньяну даровали свободу. Вместе с королем был освобожден его брат и другие представители знати.

В тот день, когда сарацины вошли в Аскалон, произошло солнечное затмение, и днем стало темно, как ночью, свидетельствуют хроники. Затмение для глубоко верующих людей Востока – всегда пророчащее беду знамение. И оно могло иметь зловещее значение для горожан Иерусалима, которые начали с Саладином переговоры о мире. Султан не желал, чтобы жители Святого города испытали тяготы осады. «Я верю, – сказал он им, – что Иерусалим – Дом Бога, и вы в это верите, и я не желал бы подвергнуть Дом Бога осаде или брать его приступом». Для того чтобы овладеть городом «в мире и дружбе», султан предложил дать жителям время пребывать и дальше в городе, и обрабатывать землю в радиусе пяти лиг от него, и обеспечивать себя питанием и деньгами до следующего праздника Святой Троицы при одном условии: если ко времени праздника у них появится надежда на спасение, они и впредь будут хозяевами Святого города, если же помощь для города не придет, тогда жители должны будут сдать Иерусалим, и им будет гарантировано, что они смогут переселиться со всем своим состоянием на территорию христиан.

Предложение было рыцарским, почти донкихотством, если только вспомнить о присущем крестоносцам вероломстве и отсутствии всяких гарантий на выполнение обещанного султаном. Но послы Иерусалима отказались от предложения без колебаний. Если Богу будет угодно, сказали они, они никогда не сдадут город, где Спаситель умер за них. Саладин, отдавая дань их преданности, клятвенно им обещал, что овладеет их городом только благородным образом – с помощью меча. Рыцарское поведение султана тем более достойно уважения, если вспомнить о примере недавнего вероломства со стороны Иерусалима. После своего бегства с поля битвы под Хаттином Балиан Ибелин попросил Саладина выдать ему охранную грамоту для беспрепятственной поездки в Иерусалим, а его жене и детям дать возможность вернуться в Тир. Такая грамота была немедленно ему предоставлена при условии, что Балиан останется на одну ночь в городе и никогда больше не поднимет свой меч против султана. Когда же Балион прибыл в Иерусалим, то был встречен как освободитель, и поскольку в городе не было рыцарей его достоинства, то он был поставлен комендантом города при всеобщем одобрении. Напрасно он ссылался на то, что давал клятву Саладину и потому не мог без ущерба для своей чести остаться защищать Иерусалим. «Я прощаю вам грех и разрешаю от клятвы, – сказал патриарх, – исполнить которую было бы для вас большим грехом. Вы покрыли бы себя вечным позором, если бы оставили Иерусалим в подобном бедственном положении, и, куда бы вы ни отправились теперь, это уже не сделает вам чести». Поэтому Балиан остался, и, так как с ним было всего два рыцаря, которые также спаслись бегством с поля боя в Хаттине, он посвятил в рыцари тридцать горожан. Патриарх открыл для него казну, и гарнизон вышел и закупил провизии на случай осады. Со всех сторон стекались беглецы, и в городе, как полагали, было 60 тысяч мужчин, не считая женщин и детей.

Саладин сохранял спокойствие даже после этого бесчестного поступка. Возможно, он полагал, что Балиан ничего не мог поделать в подобной ситуации. Не дав место раздражению, он предоставил ему новое свидельство своего доверия. Балиан снова отправил послов в Аскалон просить Саладина об очередной охранной грамоте, чтобы перевезти свою жену и детей в Триполи. Он объяснил султану, что его принудили отказаться от своего первоначального обещания. Вместо того чтобы обрушиться на Балиана с упреками, Саладин выделил ему для сопровождения его близких 50 лошадей.

План Иерусалима (из рукописи XII в.)

В воскресенье 20 сентября 1187 г. сарацины наконец появились под стенами Священного города. За 75 дней они покорили и подчинили себе Иерусалимское королевство; теперь они должны были завладеть его столицей, которая была причиной и целью крестовых походов, объектом поклонения как христиан, так и мусульман. Саладин вначале расположил свои войска на западной стороне против участка стен от ворот Давида до ворот Святого Стефана. Его поразило, что на бастионах было множество защитников, для которых просто не было места в перенаселенных домах и церквах. Вскоре он понял, что позиция была выбрана неудачно, поскольку большие башни Танкред и Давид (или крепость пизанцев, как ее тогда называли) господствовали над его батареями, и христиане, совершая частые вылазки, захватывали его саперов и мешали возведению осадных машин. Более того, солнце било в глаза мусульманам, и они могли начинать биться только после полудня по причине яркого, ослеплявшего света. Поэтому Саладин разведал другие возможные места расположения и спустя пять дней перевел свое войско на восточную сторону, откуда открывался вид на долину Кедрон, где крепостные стены были менее мощными. Султан снялся с места вечером 25 сентября, и жители, наблюдая за его уходом, подумали, что он решил снять осаду, и все направились в церкви, чтобы возблагодарить Бога и выразить свою радость. Но наутро ликование сменилось плачем. Знамена сарацин развевались над Масличной горой; в два раза больше осадных машин уже стояло на исходных позициях, и саперы, которые трудились всю ночь, начали подкоп под башню, оборонявшую мост. Десять тысяч мусульманских кавалеристов не давали возможности совершать вылазки через ворота Святого Стефана и ворота Иосафата. Осаждавшие продолжили углублять подкоп под прикрытием больших щитов и обстреливать город греческим огнем. Бастионы находились под постоянным обстрелом из камней и метательных копий. Наконец был проделан подкоп в тридцать – сорок шагов; и в него нанесли достаточное количество сухих дров и подожгли. Когда они выгорели, стена обрушилась и образовался обширный пролом. Рыцари, пытавшиеся совершить вылазку и отогнать вражеских воинов, были отброшены мусульманами в город. Горожан охватило глубокое отчаяние. Люди устремились в церкви, они каялись и исповедовали свои грехи; они наносили себе раны камнями и бичевали себя, призывая Господа смилостивиться над ними. Женщины остригали волосы своих дочерей и обнаженными сталкивали их в ледяную воду, чтобы избавить от надругательства над ними. Священники и монахи устраивали торжественные процессии, несли Святые Дары (Corpus Domini) и Крест и пели «Мизерере». «Но зло и похоть города были ненавистны Богу, и молитвы грешников не доходили до престола милосердного Господа».

Настал такой час, когда уже некому было защищать пролом. Даже за сто золотых монет горожанин не соглашался сражаться хотя бы в течение одной ночи. Простой народ настаивал на сдаче города. Предводители собрались на совет и решили, что предпочтительнее совершить вылазку за стены города и встретить смерть в бою. Но патриарх Ираклий предупредил их, что в таком случае они обрекают своих жен и детей на рабство. И их удалось уговорить начать переговоры. Балиан отправился к шатру султана, и, пока он вел переговоры, в стене была пробита брешь и сарацинский флаг был поднят над башней. «Кто же ставит условия захваченному городу?» – возмутился Саладин. К тому же он поклялся взять Иерусалим мечом и должен был сдержать свою клятву. Однако город еще не пал. Его защитники уже в который раз отбили отчаянно наседавшего противника. Саладин был настроен к жителям города милостиво. Он попросил совета у богословов, каким образом он мог выполнить свой обет. То, о чем рассказал ему в свой последний визит Балиан о происходившем в городе, ужаснуло его. Знатный крестоносец открыто поведал об отчаянном решении гарнизона.

«О, султан, – сказал он, – знай только одно, что мы, воины этого города, зависим от множества жителей, число которых ведает только Бог, которые не дают нам воевать в полную силу, надеясь на твое милосердие и веря в то, что ты пощадишь город, как ты поступал в отношении других городов. Потому что они страшатся смерти и желают жить. Но мы сами, когда увидим, что смерти уже не избежать, тогда, клянемся в этом Богу, принесем в жертву наших сыновей и жен, сожжем наши дома и нашу собственность и не оставим тебе в наживу ни цехина, ни стивера, не отдадим в рабство ни мужчину, ни женщину. И когда мы все это совершим, то тогда разрушим Скалу, и мечеть Аль-Акса, и другие святые места. И мы вырежем всех мусульманских рабов, которые находятся в наших руках, а таковых 5 тысяч, заколем весь скот, лошадей и верблюдов. После этого мы все как один выйдем и будем сражаться с тобой насмерть, и так мы выполним свой долг дворянина и умрем со славой».