Текст книги "Избранные. Киберпанк"

Быстрые Сны
Евгений Шиков

Вообще-то я не любил усилки. Нет, конечно, как и у всех они у меня были, но только на опорно-двигательный, знаете? Ну там в икры вживил, чтобы как в рекламе «найков» до шестиметрового допрыгивать. Джинсы пришлось потом новые покупать, потому что икры распухли как у допинговых. Руки слегка усилил, просто чтобы одному можно было мебель какую к себе на восьмой таскать. Ну и чтобы зубы веселее выколачивались у тех, кто мне насолил, ага… Всё как у людей. Потом, конечно, вестибулярка. У меня с ней с детства туго, вечно укачивало – пришлось занести на чип программку. Дорого – аж трясло, когда переводил свои кровные. Реклама везде знай трещит «зато оно на всю жизнь и того стоит», а мне вот как-то так не показалось. Ну перестал я, как вестибулярку прокачал, углы задевать и сбивать со стола всякую мелочь – и что? Как был битым говнюком, так им и остался. А пока я зарабатывал бабки на эту пургу мозговую, меня два раза могли уже пристрелить…

Да, я вообще-то тот ещё говнюк, спросите кого угодно на Крик-Стрит-Энде или Буч-Сансет-Вэе, или даже в Би-Оу. Все знают и меня, и о моём папаше слышали, и знают, что мы c ним те ещё говнюки. Папаша уже умер, конечно, но при жизни он был быком у мистера Сзизса. Дурная слава, конечно, красная. Он хоть раз, да выбивал дурь из большинства лоялов на нашей улице. Лоялы поэтому меня не особенно любили, и своим соплякам играться со мной не дозволяли. Одно из первых воспоминаний моего детства – я стою в приёмной ювелирки, принадлежащей Бобу-жидёнку, и слышу приглушённые удары да плач. А потом из двери выбегает жидовочка лет восьми, симпатичная такая, и встаёт передо мной на колени. «Скажи своему papa перестать! Он тебя послушаеть, скажи papa перестать». Акцент жидовский паршивый, да ещё и с лягушатницкими словечками… Дура та ещё. Как будто я вообще понимал, что там происходит за дверью. Помню, потом её мать куда-то утащила…

Красная планета – красные помыслы. Так говорил мой папаша. У него вечно кулаки были сбиты, да зубов всё больше не хватало. Он-то знал, о чём говорил. Наш дед был в третьей волне колонистов. Ну вы в курсе, ещё пословица есть, «сначала жир, потом гарнир, затем – в сортир». Жёстко, но что правда – то правда. Вначале богатеи да верхушка, потом госы, инженеры да прочий средний класс, а уж потом, когда выяснилось, что дерьмо за ними убирать некому, повезли грузовые корабли с нашинскими. Мой дед ради билета продал дом, участок земли (с настоящей травой, между прочим) и подписался на восемь лет работ по ставке сорок процентов. А сдох уже через семь.

Красная планета, красные судьбы.

Моего папашу застрелил Мистер Сзизс. По-пьяни чего-то там подумал и выжег ему лазером лицо. Сволочь лысая. Отца в мешке хоронили. Ну а я с матерью и сестрой смотался из города в Иглы, и жил там четыре года. Потом сюда вернулся, шатался везде. В Иглах не поднимешься – госы кругом, власть вся у лоялов, а они хрен кого с низов пропустят. Да и нашинские там особенно не возникают – там безопасно, поэтому нашинские там оседают определённого, так сказать, типа – калечные, беглые, напортачившие, или просто старпёры. Я там пытался усилками битыми торговать, с парнем одним, из лоялов, настроили текучку отсюдова – с трупов там, или просто ворованные. Он в этом шарил, поэтому перепрошивал и отмывал системы, а я клиентов искал, в основном – среди нашинских, конечно, но случалось и в самих Иглах быть. Не в Центральной, конечно, туда хрен сунешься – там вместо охранников на вахте госы сидят. В Белой был, трижды, и в Круглой – один раз, у спортсмена одного. Он думал, что ломаные усилки можно раскачать посильнее, и их сканер госовский не попалит – а всё равно попалил. Сняли его с соревнований. Потом дознулся чем-то спортсмен этот, я читал где-то… Не суть, короче. Иглы – это что-то с чем-то, конечно… Всем бы так жить. Там вообще всё на автоматике, люди как будто даже жопу сами не вытирают. Говорят, по задумке Компании у нас все колонисты должны были так жить, но что-то они не рассчитали, а может – просто плюнули, и уже для второй волны они строили обычные куполы. Нашинским-то, ясное дело, вообще ничего не строили – мы вроде как армия спасения были, причалили срочным делом, когда программа колонизации загибаться начала. Но глянуть на то, как бы я мог жить, если б дед в первой волне был – это круто, конечно. Вокруг девочки в хлопке и льне, волосы у всех чистенькие, кожа ровная, без пигментщины всякой – у них на стёклах заглушки от солнца, поэтому с детства самого никогда не облезали… Мне там, конечно, никто не дал – стрёмный я был, да и мелкий. Все думали, что курьер какой. Понял я тогда, что надо сваливать обратно – и здесь подниматься, а уж поднявшиь – рваться в Иглы как равный. Там такие есть, из нашинских – жирные все, в бирюльках, с девочками местными в воде купаются, я на видео видел. Короче, помахал я ручкой тому лоялу, с которым бизнес делал, и приехал сюда. Лоял тот потом сам решил клиентов искать, его и повязали. нНе знаю, где теперь он. Я вот – здесь.

Как приехал – затаился. Мистер Сзизс ведь не дурак – сразу бы меня признал, в тот же день нож бы в меня вложили где-нибудь. Я случая ждал. Когда воспряли жиды, я сразу понял, что вот он, случай-то! С чего жиды взъярились – хрен его знает, но их было много и все с оружием. А главное – бабла у них было – жопой жуй, и почти все центры с усилками под ними были. так что, половина людей Сзисса в итоге слегла – усилки накрывались со временем, менять их было не на что а без усилков эти придурки не могли уже. Жиды тогда разошлись на полную. Устраивали здесь свои правила, свои проценты. Война началась. Жидов стали конкретно, масштабно резать – так бы им и хана. Только вот я одним вечером получил шепоток на улице и шесть часов просидел на очке, на карачках, держась за ручку двери, а потом тихонько вышел и положил нож в живот мистера Сзизса, зашедшего-таки поссать. Вот так просто. Он даже не понял, кто я и за что его режу. Обычно в таких ситуациях говорят чего-нибудь, но я просто смотрел, как он подыхал. Потом сбежал нафиг. Меня бы, конечно, нашли, но сами понимаете – жиды, война. Не до меня было. Жиды почуяли мощь, рванулись с новыми силами – и закрутилось. Началась тогда Грызня – куча мелких банд, куча всяких уродов районы свои держат, а жиды сверху пытаются за всем этим уследить. Всё развалилось, а потом опять склеилось. Только теперь жиды сверху, а все остальные – снизу, ворчат, но платят.

Знаете, что я делал во время Грызни? Грабил шмаровозы. Шмаровоз – это низкая подушка, двенадцать шмар, один водила, и двое обдолбанных хэксом придурков на охране. Их догнать можно было на обычном планере, да и сияли они как те же шалавы с диодами – лампочки всякие, лозунги, сиськи неоновые на бортах мигают. Вскрываешь борт, одному уроду – в зубы, второму – в живот, шлюхи визжат, водила тормозит. Снимаешь всё со всех баблоприёмников в шмаровозе, и линяешь. Помню, был один жирный ниггер, так он даже поднял на меня свою пушку, олдскульный лазер такой, а у него после нажатия на курок, представляете, музычка играла и лампочки загорались, и только через секунду лазер жечь начинал. Вроде как понты. Сам такой весь в красной коже, жиробасина фунтов под двести пятьдесят, губы блестят, штаны спущены – трахался только что, прямо на лету, как животное. Я ему лезвие в горло положил, он и обделался, а пушка его всё блестит и пищит, блестит и пищит. Так и не сработала, пушка-то… Злым я тогда был. Никого не любил. Сорок, может пятьдесят шмаровозов вскрыл, и в половине случаев нож или лезвие в кого-нибудь ложил. Не знаю, мёрли они или нет – я раньше убегал. Искали меня, да разве один я такой был?

Красная планета – красные помыслы.

А теперь мне тридцать четыре, я отрастил небольшое пузико и занимаюсь тем, что нахожу в этом сраном городе разные вещи и всяких людей. Вроде как детектив, только офиса у меня нет, и костюма нет, и секретарши тоже нет, и значка нет, и лицензии, и шляпы никакой тоже нет. А так – вылитый детектив, конечно. Меня прямо на улице нанимают. Все, кто хотели меня убить – давно в могиле, жиды прочно сели на верхушку, и в городе стало спокойней. Правила даже появились. Теперь тех, кто шмаровозы откупоривает, в кратеры заживо не кидают, теперь их, представьте, судят. По закону, что бы это не значило. Только все всё равно понимают, что закон в Иглах и закон в куполах – разные вещи.

В общем, заказов у меня уже месяца как два не было. Скучища. Недавно, правда, меня вдруг отволокли к Чернявой. Это бухгалтерша жидовская, если вы не знаете, заправляет всем у них, а старичьё жидовское с пейсами – это вроде как показуха. Всем эта Чернявая жидовка на самом деле заправляет. Спортивная такая, в очках. Богатая, но в Иглы не катается и хлопком не хвалится – в синтетике да в пластике ходит, как все… Отволокли меня к ней, думал на поговорить, а они меня на ковёр бросили – да давай мудохать. За что? – думаю. А потом думать перестал, да шокер на пузе включил. Мне-то без разницы, у меня после случая с отвёрткой в башке всё заклинило. Больно, конечно, но двигаться могу, и думать получается, а их-то всех колбасит – шокер у меня облачного типа, два с лишним метра радиус удара. Я на ноги поднялся, подождал, пока они пену подпустят, отрубил шокер. Ну и навалял им. От души. Ногами, как и они мне. А тут и Чернявая выходит из-за дверцы неприметной, в ладоши хлопает да смеётся.

– Вот каким разом, – говорит, – ты, оказывается, в тот раз желтопузых положил. Это что, усилок у тебя такой?

Вот, – думаю, – сука. Она у меня давно всё спрашивала, как я тех пиздоглазых, а я молчал – дурак что ли рассказывать? Выпытала всё-таки.

А она посмеялась, кинула мне денег за беспокойство и ушла.

– На виски, – говорит. – А то уже месяц без дела сидишь.

Всё-то она знает. Ну деньги-то я, конечно, взял. Пнул ещё пару раз чертей этих, плюнул да ушёл.

А с мозгами у меня проблемы после сектантов этих китайских, которые «дышащие» звались, которые девок-то резали. Я когда на них вышел, они меня скрутили, к креслу привязали, коробку вскрыли и, натурально, стали мой мозг есть. Они и у девок его вырезали каждый раз, но я-то думал, что на продажу или вроде того. Причём не весь мозг, а часть определённую какую-то. Много девок порезали, на улицах их особо-то и не считали. Собственно, девки меня и наняли – они стали бояться на улыцы ходить, скинулись и пошли к Чернявой за защитой, раз районные их не хотят защищать. Чернявая их прогнала конечно, – не по рангу ей шлюх крышевать… Но как меня найти всё-таки сказала. Я с дуру и взялся – думал, их сутенёр какой в Иглы по-тихому продаёт, там на чернь нашенскую тоже любители находятся… А потом че-то погряз я во всём этом, транспорт мне пожгли, квартиру вынесли, на улице ножом ударили – ну я тут уж вцепился, что пёс. Вышел на них, думал – ну, китайцы и китайцы. Хотел узнать, куда они шлюх девают. А у них на складе эти шлюхи на крюках висят. Я – бежать, а они – со всех сторон, суки, тянутся. Я их ложить, конечно, да куда уж… Поймали, к стулу примотали, череп открыли – и натурально мозг мой кушают. А я сижу в полном сознании и страшно так, что хоть вой. А слюна густая такая, знаете. Как клей. А посадили меня лицом к стене, у электрощитка открытого. Ну я и доплюнул до него, всё равно же подыхать – и ток пошёл через меня и до них, они ж на металлическом поддоне стояли, с желобками под кровь, да с какими-то звёздами сектансткими… Ну и затрясло нас тогда! С искрами, с фейерверками! Всего пару секунд, но показалось – что дольше. Они сдохли – а я нет. Я потом к одному врачу ходил, он сказал, что это у меня из-за отвёртки в «основании черепа». Мне её туда другой китаёза засадил, на рыбном рынке, когда я его тряс, ещё в те времена, когда я шмаровозы вскрывал. Крестиком, кстати, отвёртка. Часть снаружи обрезали, а часть, вроде как, опасно было трогать, оболочкой какой-то дырку заполнили и домой отправили. Это потому что бедный был, а если бы богатым уродился – полностью её вытянули, как пить дать. Ну да ладно, я не жалуюсь теперь, раз уж эта отвёртка мне жизнь спасла. Только после сильных ударов током, у меня голова горелым пластиком пахнет, и ещё иногда галлюцинации бывают эротические какие-то, но очень странные. Я о них никому не рассказывал, и вам не буду…

В общем, вышел я от чернявой да пошёл пить. Не хотел её деньги пропивать – уж очень она мне их в лицо кинула, да всё равно пошёл. Любитель я, если честно. Да к тому же, лицо после кулаков зудело. Нажрался я – тогда-то мне и предложили «быстряка» поставить. Так описывали красиво, что я аж расплылся и всё кивал, мол, затею такую поддерживаю. Ну да вы видели рекламу, наверное. Короче, решил я себе поставить эту дрянь на чип. Думал назавтра пойти к учёным жидам, да тут похмелье такое ударило, что весь день в блоке просидел, в потолок дышал. Через неделю только решился.

Ну а ведь правда, почему нет? Ставят тебе усилок поверх чипа, и ты можешь в любой момент в любую сторону быстрый сон запустить. Понравилась баба – запустил сон, трахнул её, пошёл дальше. Я только боялся, что на мой чип этот усилок может и не встать, ведь любая херь опознаёт мозг как читованный и хакнутый. Ну, может из-за отвёртки, или из-за того, что эти психопаты что-то важное, всё-таки, сожрать успели, или, может, потому, что меня током хорошо так тряхануло – скальпель, которым они меня резали, кстати, даже чутка оплавился. Как и отвёртка, впрочем. А может это потому, что док жидовский в хламину был, и коробку мне затылком вперёд приделал. Говорит, у тебя череп круглый, ровный, вот я и перепутал. А я ему и говорю – ты, жопа жидовская, на чёлку бы хоть посмотрел! У нормального человека чёлка – она ж надо лбом красуется, а позади – косички какие, или дреды там… Дредов у меня отродясь не было, но по чёлке-то сразу понятно, что перёд на тебя глядит!

А-а, хрен с ним. Суть в том, что мозги мои не все усилки любят, и это взаимно.

Пришёл я, конечно, к педикам. Митч и Тэмерон, жирные такие черти, торгуют хакнутыми усилками. Я и ноги у них себе ставил. Они прям обрадовались мне, засуетились, выгнали всех, кто у них тогда ошивался. Мне, признаться, это понравилось – не каждый день видишь такое уважение. Я, правда, ни к жидам, ни к китаёзам не причастен, но и те, и другие меня тоже не трогают. Ценят. Чернявая однажды сказала, что я как лупа. Если что на районе пропало – ты знаешь, с помощью чего это искать. Поэтому меня и прикрывают.

Педики всё время целовались, это они любят, особенно на людях. Нет, я не против педиков вообще, но эти кайфовали от того, что людям приходится ждать, пока они милуются. Затылки у обоих, я не вру, даже светятся от количества усилков. Они всегда такие «Ах, этот тренд завоюет Марс через неделю, ты просто обязан, чёрт побери его купить», и уже послезавтра говорят, что это прошлый век и толкают тебе что-то другое. Вот почему я пришёл за «быстряком» – его толкают уже больше года, а значит, вещь действительно достойная.

– Ты будешь в восторге, – сказал Митч. – Это просто сок.

– Лучшее в этом году, – Тэмерон вдруг приподнял скальп и показал мне разноцветные огоньки. – Я себе уже в третью зону ставлю, чтобы с запахами.

– И главное, – Митч протянул мне конверт с чипом. – Тебе мы это сделаем бесплатно.

Вот тут мне бы и напрячься, так ведь? Вот в таких местах обычно и говорят «а с черта ли мне какой-то хер в пивнушке часа три про этот усилок божественный втирал» и «чего это педики мне бесплатный топовый усилок предлагают»?

Ну да я, признаться, тогда тоже выпил, поэтому просто взял усилок и засунул его в щель к чипу. Защита у меня – дай боже, поэтому я и не боялся. Хренак – всё чисто, готово к установке, установка завершена. Чистенький, свежий усилок. Всегда приятно. Наверное, реклама работает с их «надоели старые усилители вкуса?» и «Что может быть приятнее новенького усилителя шейных мышц?» Хочется себе всегда что-то новое, свежее, непробованное.

Короче, поблагодарил их я и пошёл себе. Митч началбыло говорить мне, что поначалу могут быть спонтанные реакции, неожиданные и неконтролируемые сны, и что мне надо будет несколько первых дней остерегаться учащённых ритмов и адреналина, потому что могут случиться кошмары. Потом Тэмерон хорошенько так его треснул по плечу, и Митч заткнулся.

Ну а я вышел в коридор и увидел Дерека. Хотел пройти мимо, да только потом взглянул на него повнимательней – и передумал. Дерек обычно стоит как мешок с дерьмом, и либо в носу ковыряет, либо не ковыряет, но определённо об этом думает. А сейчас стоит навытяжку, руки в бока, смотрит в коридор, занятость изображает, будто весь такой прямо в работе, и на меня даже не смотрит. Подошёл я к нему, хорошенько треснул в живот, потом в ухо и взял засранца лапой за горло.

– Ты чего это такой испуганный? – говорю. – Ты же здесь охранник, с хера ли ты трясёшься?

А тот и правда весь вспотел. Трясётся, за руки хватается.

– Слушай, это не я, я не знал ничего, серьёзно, – залопотал как девочка. – Мне просто нельзя было… А их много совсем, они сказали, что ты и дёрнуться не успеешь…

Ну тут мне поплохело. Ринулся я обратно к дверям, откуда вышел – заперто. Подставили, твари. Заманили. Двинул в висок Дереку, затем снял с него шокган. То ещё оружие, конечно, но хоть что-то. Подумал, что надо было спросить, сколько точно их там убивать меня идут, и кто вообще эти они, и тут вдруг накрыло.

Будто гроб, а в гробу я. Причём почему-то в Би-Оу хоронят меня, прямо рядом с планерами. Обама этот каменюкой огромной над космопортом нависает, и кажется мне, что смотрит прямо на меня. Мама плачет, причём молодая ещё – совсем, как тогда, когда отца убили.

– Его грязно подставили, – говорит она над моим лицом. – Вставили ему опасный чип, который всё время его усыплял, а потом спустили на него людей с оружием. Ах, если бы он только не забыл спросить охранника, сколько там людей – тогда бы у него был шанс! Ах, если бы только он не забыл!

Рядом сестра стоит, а сзади сестры – Саркисов. И рука его у сестры на плече. Я хочу встать, но только не могу – гроб тесный, плечи сдавливает. Ну и заорал я, значит. Убери мол, дрянь сутенёрская, лапу свою с плеча у неё, а то я в тебя ножей наложу, как в посудомойку. А Саркисов, мудак блондинистый, пальчиком мне за стену тычет – я и обернулся, сам не знаю, почему…

Бац – я снова в коридоре, и прошло-то меньше секунды, вообще одно мгновение. Я себя в руки взял, ничего страшного, думаю, прорвёмся, если отключаться буду на одно мгновение – и как сиганул вперёд по коридору. Слышу – впереди тоже бегут, скоро ко мне в коридор уже свернут. Ну я тогда прибавил хода, завернул сам за угол – да плечом двоих из них в стороны раскидал, остальные только и успели что пушки поднять. Напор – оно всегда хорошо. Вот только дальше них был длинный такой коридор, и прямой, как глотка, успели бы и прицелиться, и в спину шмальнуть. Поэтому я, делать нечего, вбок рванул – и в окно, которое в торговый зал ведёт, сиганул. Был бы на одном из верхних торговых – хрен бы пробил, а так – только порезался слегка. Невысоко, конечно, но всё равно – больно. Рухнул сначала на пальму какую-то, потом уже в фонтан. Лежу, не понимаю, что происходит, а в голове «вставай, вставай». Только я вставать начал – и тут опять.

Гроб теперь стоит в нашем блоке, в Иглах. В гробу я, и у гроба тоже как бы я, сам на себя смотрю, вот такая странная херня. Отец рядом стоит, голову склонил, через нос дышит.

– Если бы он поспешил, – говорит он, – а не валялся, как дурак, в фонтане, его бы из окна не подстрелили. А так расстреляли сверху, ещё и воды наглотался…

Смотрю – а из гроба льётся вода. А сестра на кухне сидит, и чай с Саркисовым пьёт. Тот щурится эдак весело и всё подмигивает мне, мол понял, нет?

– Почему, – говорю, – Саркисов у нас на кухне? Он же мудак и я его ненавижу.

– А он к Наденьке ходит, – говорит мама, а сама тряпкой из гроба воду в ведро собирает. – Говорит, четырнадцать лет – пора уже и о работе ей подумать…

Ну тут я оказываюсь на кухне, бью чайник о пол, беру осколок и давай Саркисова в лицо тыкать, только это уже не осколок, а отвёртка. Но Саркисов кровью не захлёбывается, и на пол не падает, как упал в реальной жизни, когда я его прямо в борделе его сраном резал, а всё подмигивает мне, мол, теперь-то ты меня понимаешь? Кто, мол, теперь в дураках? Ну зарезал ты меня, и теперь в Иглах тебя все госы ищут, живи теперь в своих трущобах сраных, пока не сдохнешь. А сдохнешь ты скоро…

– Это всё кошмары, – хохочет мне в спину Митч. – От адреналина. Ничего не поделаешь, хит сезона, самый сок.

А Надька сидит и печенье в чай макает, а оно всё не намокает, такое же сухое.

– Может, и нужно? – говорит она, и макает, макает. – Маме плохо, тебя не берут никуда. Там за первый раз четыре сотни дают, а Саркисов обещал даже шестьсот, если я сама клиенту…

Тут я ору и сжимаю Саркисову голову, а она гнилая, в руках лопается – и прямо мне в лицо, я аж захлёбываюсь от крови, кашляю…

Выныриваю из фонтана и цепляюсь за край. Сверху кричат – я прыгаю изо всех сил, скольжу по полу под пальму. По воде стучат пули, крошку из стен выбивают. Вокруг визг, все бегут. Справа вдруг зашелестело – хряп! Приземлился, товарищ херов. Ноги – что брёвна, усилками по самое немогу раскачены, на полу аж вмятины остались от приземления, а вот оружие своё он не удержал – выпало от удара. Он его подбирать, а тут и я уже – хвать его за волосы, да под пальму, и лицом о пол. Ну он взбрыкнулся, ногами замахал, в плечо мне попал – я аж кусок скальпа ему по инерции вырвал – так меня отбросило. Заорал он, за голову схватился. Больно сучёнышу. Ну и я за неё тоже схватился – да об пол, с размахом и об пол. Он так спокойно как-то выдохнул, и перестал брыкаться. А тут вокруг шлёп! шлёп! шлёп! Сразу трое, и оружие, суки умные, в кобуре оставили, теперь тянутся. Я тоже потянулся за своим шокганом и тут опять меня накрыло.

Будто стою я в переулке и руку зажимаю, а с неё льётся. И вроде как я подслушиваю, о чём за стеной говорят, а говорят-то обо мне.

– Если бы он не оставил Шокган в бассейне, когда упал… Если бы он только не выронил его… А так – расстреляли с трёх сторон, как зайца. Шестнадцать процентов тела сожжено…

Я смотрю на руку – и точно. Разорвана вся. Собак спустили, сволочи, и ещё в спину кричали, что найдут. И куда теперь идти? Домой нельзя – если меня возьмут, то и маме с Надей не поздоровится. К медикам тоже. Вот я и стою здесь, зажимаю руку. надо было усилками дальше торговать, дёрнул меня чёрт с Саркисовым разбираться… Но этот мудак сам напросился – я ему за Надьку двойной выкуп принёс, а он ручкой отмахнулся – мол, не интересуюсь. Хороша дырка, – говорит. – Она столько за месяц наработает, сколько ты за год скопил…

Лезвие под кожей впервые пригодилось – вытянул и по глазам, чтобы заорал тварь, руки к лицу прижал, а я с подмышки вытянул ствол и давай всех ложить. А потом – задыхаясь, переулками, от собак…

– Надо же, – из-за угла вдруг выходит Чернявая. – Вот как ты в детстве выглядел. Забавно.

– Уйди, – говорю, – не до тебя вообще, уж поверь.

– Ну-ну, – говорит. – Всегда ты такой хмурый весь.

– По шестьдесят за каждый раз после первого, – голова Саркисова высовывается из окна. – А к сестре твоей в первые дни очереди будут выстраиваться, парень! По двенадцать, может, четырнадцать человек за красные сутки! А если согласится по земному распорядку работать…

– Если бы он не выронил шокган, – плачет за стеной Надька. – Он бы здесь не лежал.

– Ты чего это? – Чернявая хмурится, заглядывает за стену. – Чего это ты в гробу лежишь?

– Потому что меня расстреляли, – говорю. – С трёх сторон.

– Скажи спасибо, что не зарезали, – в тупике, только сейчас замечаю, стоит Сзизс. Спиной к нам, рядом с невесть откуда взявшимся писсуаром, прямо как тогда, когда я его так долго ждал. – Когда ты меня резал, мне было больно.

– Скажи спасибо, что не в лицо, – Говорю я ему.

Саркисов поднимает голову, из дырок на шее стекает кровь, густая и красная, словно смола. Я туда его вилкой бил, когда лезвие сломалось.

– Опа, – говорит Чернявая. – Так это ты Сзизса убил? А я думала – врут.

– Давай, сын, – отец кладёт руку на моё плечо. Я всё ещё зажимаю рану. – Сдохни как мужик. Забери хотя бы одного с собой.

– Стоп, кого ты там хочешь… У тебя что, неприятности? – Чернявая выглядит взволнованной. – Ты сейчас где вообще?

– Красная планета – красные помыслы, – по лицу отца ползёт кровь, я смотрю вверх – кровь выливается из шеи Саркисова, торчащего в окне. – Они думают, ты уже мёртв. Докажи им, что они ошибаются.

Я оборачиваюсь. Надо…

…достать пушку, которую уронил первый. Я бросаюсь вперёд и вижу, что двое спереди уже почти вытянули свои пукалки. Ещё одна пушка валяется у них под ногами, в трёх шагах от меня. В двух. В одном.

Он отталкивает пушку в сторону ногой и целится мне в лицо. Его оружие кажется игрушечным, ненастоящим. Лицо сосредоточено, сквозь приоткрытый рот видны зубы. Я, не сбавляя ходу, меняю тактику. Оружие взять не получилось, так хоть щитом обзаведусь. Я кидаюсь прямо на него и бью головой в эти зубы, рву его за воротник – и оказываюсь позади, а потом – тяну к фонтану. В этот момент тело в моих руках выгибается и бьётся в судорогах – заряд прожигает его живот, на пол сыпется дымящаяся оплавленная требуха. Как я и думал – палят даже сквозь своих, суки наёмные. Я падаю в фонтан, а сбоку, чёрт побери, сбоку меня палит ещё один, о котором я уж и забыл, и мне прижигает ногу, сильно, с брызгами крови. Только бы не артерия. Вода вокруг, она кипит где-то рядом с лицом, и я кричу от боли. Через воду не достанете, твари. Или достанете? Я…

…бью куском трубы по голове лежащего в гробу Питтерсона. На самом деле я убил его в кровати, но это не важно. Голова всё никак не хочет раскалываться. Он улыбается.

– Только тихо, – шепчет мне девочка из клетки. – Он сейчас спит, но он часто просыпается, когда поест на ночь. В туалет ходит.

– Где ты, слышишь? – Чернявая хватает меня за плечи. – Где ты ставил усилок? Почему не пошёл к нам, Руди ведь втирал тебе в баре, что надо обязательно к нам идти! К кому ты пошёл?

Так это Чернявая мне внушила, чтобы я этот усилок сраный себе поставил… Сама, видать, думала меня грохнуть, да педики успели быстрее.

– Он просто истёк кровью, просто истёк кровью в этом фонтане, – говорит Чернявая, но другая, стоящая рядом с гробом. На ней чёрный хлопок. Ей идёт – весьма симпатичная в этом прикиде. Для жидовочки, конечно.

Рядом с гробом стоит плита, на ней – кастрюли, в которых что-то кипит. В углу кучей свалена детская одежда. Маленькие ботиночки выглядят особенно пугающе.

– Он сказал, что он из полиции, – говорит мальчик в другой клетке.

Теперь клетки повсюду. Мне не надо их считать, их ровно шестьдесят две – я прочитал это в новостях. Хотя видел я всего лишь три из них. Мне не надо снимать крышку с кастрюли – я делал это и в реальности. Видел, что там.

Я тогда впервые возвратился в Иглы. По делу, конечно. Те богатеи из Чулпан-Фонда попросили меня найти сраных детишек, сбежавших от приёмных родителей. Они не могли понять, что многие, увидев улицу однажды, привыкают к ней, и после этого она зовёт их, даже в Иглах – зовёт обратно. Поэтому детишки крадут у них и возвращаются к себе домой. Мне пришлось обыскать все закоулки, чтобы понять, сколько на самом деле детей пропадает каждый день – и что следы многих тянутся в те же Иглы…

Я всё бью и бью этого пижона по голове куском металлической трубы, а звук такой, будто я избиваю цементный пол.

– Олесь никогда не любил торговые центры, – говорит где-то моя мама. – Как печально, что в одном из них его и убили.

– Педики? Ты пошёл к педикам? – Чернявая хватается за голову. – Ты дурак, какой ты дурак! Они же проходят по делу Питтерсона, он же им платил за мальчиков! Они ему по нескольку в год находили!

– Он говорил, что самое вкусное есть только у нас, – плачет один из мальчиков в клетке. – Он говорил, что у девочек не так вкусно…

– Продержись пятнадцать минут, слышишь? Пятнадцать минут! – Чернявая кажется очень испуганной.

Я втыкаю трубу в глаз Питтерсону, и его голова, наконец, разваливается. Гроб начинает заполняться красным. Жижа поднимается снизу вверх.

– Как ты это делаешь? – спрашиваю я Чернявую. – Это действительно ты? В моей голове?

– Твоя отвёртка, – сказала она. – Работает как излучатель. Мы надеялись, что так и будет. Я принимаю твои мысли иногда, на следильник. Но недостаточно чётко, надо было какой-нибудь усилок поставить рядом с нею, чтобы сигнал был лучше, чтобы за тобой можно было постоянно следить, с моего чипа. Сколько их?

– Минимум трое, – я смотрю на гроб. – Они окружили меня. Я сам прыгнул в фонтан. Я забыл, что сверху есть ещё один – с огнестрелом.

– Ты, главное, продержись минут…

– Я и трёх секунд не продержусь, – говорю я, и запускаю руки в гроб, наполненный кровью. – Но я успокоился. Не бойся, Чернявая. Я всё понял.

Я начинаю шарить руками по дну гроба и думаю. Кровь поднимается всё выше, я уже в ней по колено.

Один слева. Один – прямо позади.

Есть. Нащупал.

Я ныряю в гроб, в красную мутную жижу.

Я открываю глаза в фонтане и выпрыгиваю из красной, непрозрачной воды, стреляя из шокгана.

Слишком медленно.

Я не успею.

Парень с усилками в плечах, уже готовый было спустить курок, дёргается, прижимает руки к себе, сжимает кулаки – а пушка в его руках, наоборот, оживает. Луч из неё жгёт край бассейна, затем пол, и, наконец, прожигает ему колени и бедро. Меня тоже бьёт током, сильно. Обернувшись, я вижу второго, стоящего одной ногой в бассейне – по воде идёт ток, и он тоже дёргается. Его пушка прожигает пол, но самого его не задело – повезло. Отпускаю курок шокгана, прыгаю к нему, перехватываю руку и подвожу ствол пукалки к его же подбородку – а затем вновь палю в бассейн из шокгана. Он дёргается, жмёт на крючок, и его голова мгновенно прогорает, стекает мне на руки. Я быстро пересчитываю трупы.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Я падаю на колени от очереди. Огнестрел, чёрт побери. Я опять забыл про него. Прошил и труп, и меня. Он вновь целится, но я поднимаю пушку безголового и жгу по нему. Жгу до тех пор, пока патроны в его автомате не взрываются ему же в живот и он летит из окна вниз, на пальму и повисает на ней, разматывая внутренности, словно мишуру на ёлке. Потом выпускаю оружие и смотрю вниз. Красная вода омывает мой продырявленный живот, из которого толчками выбивается кровь. В зале оглушительно тихо, только стонет полумёртвый убийца с прожжёнными коленями.

Вокруг кровь. Напротив меня сидит Хо.