Текст книги "Долгая прогулка"
Автор книги: Стивен Кинг
Жанр: Триллеры, Боевики
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
– Так почему же здесь ничего нет?
– Еще рано, – ответил Стеббинс. – Еще рано.
На очередном повороте дороги снова грохнули ружья и напугали прятавшегося под кустом фазана, который тут же резко взлетел, теряя перья. Гаррати и Стеббинс миновали поворот, но мешок с телом был уже закрыт. Гаррати не смог разглядеть, кто сошел.
– Наступает момент, – говорил Стеббинс, – когда толпа перестает на тебя влиять, она больше не заводит тебя и не тормозит. Она перестает существовать. Я думаю, так же бывает на эшафоте. Ты погружаешься в нору.
– Кажется, я понимаю, – сказал Гаррати. Ему стало жутко.
– Если бы ты понимал, то не устроил бы такую истерику, что твоему другу пришлось спасать твою задницу.
– Послушай, а насколько глубока нора?
– Ты глубокий человек?
– Не знаю.
– Это тебе тоже предстоит выяснить. Проникни в неоткрытые глубины Рея Гаррати. Похоже на рекламу туристической фирмы, правда? Ты погружаешься все глубже, пока не окажешься на дне. Потом ты входишь в дно. В конце концов достигаешь предела. И тогда ты уходишь. Таково мое представление. Давай послушаем тебя.
Гаррати не сказал ничего. В данный момент он не имел представления.
Прогулка продолжалась. Продолжалась жара. Солнце зависло над кронами деревьев, среди которых проходила дорога. Тени ходоков превратились в коротконогих карликов. Около десяти часов один из солдат скрылся в глубине кузова фургона и появился вновь с длинным шестом. Две трети шеста были обернуты материей. Солдат вставил конец шеста в щель в полу кузова. Засунул руку под материю и что-то сделал… что-то повернул, возможно, рычаг. Через мгновение над кузовом раскрылся большой серо-коричневый противосолнечный зонт. Он прикрыл большую часть металлического кузова. Солдат и два его товарища по смене уселись в тени зонта, скрестив ноги.
– Сукины дети, подонки! – выкрикнул кто-то. – Получу Приз – скажу, чтоб вас кастрировали!
Судя по всему, солдаты не приняли этот возглас очень уж близко к сердцу. Они все так же смотрели пустыми глазами на Идущих и время от времени поглядывали в сторону компьютерного оборудования.
– Наверное, они эту штуку втыкают в жен, когда возвращаются домой, – сказал Гаррати.
– О, наверняка! – воскликнул Стеббинс и рассмеялся.
Гаррати не хотелось идти рядом со Стеббинсом – пока. Стеббинс заставлял его нервничать. Стеббинса он мог воспринимать лишь в небольших дозах. Он зашагал быстрее, оставив Стеббинса в одиночестве. Десять ноль две. Через двадцать три минуты он сможет избавиться от одного предупреждения, но пока у него остается три. Этот факт не так сильно страшил его, как он предполагал прежде. У него оставалась непоколебимая, слепая уверенность, что организм по имени Рей Гаррати не может умереть. Другие могут, они – второстепенные персонажи в фильме о нем, кто угодно, но не Рей Гаррати, главный персонаж этого потрясающего сериала «История Рея Гаррати». Может быть, впоследствии он прочувствует ложность этой убежденности так же, как сейчас понимает ее умом… Возможно, это и будет тем последним пределом, о котором рассуждал Стеббинс. Тревожная, нежелательная мысль.
Сам того не сознавая, он оставил позади три четверти группы и вновь оказался за спиной Макврайса. Образовалась колонна из трех усталых ходоков: впереди Баркович, он по-прежнему старается держаться лихим молодцом, но его слегка ведет из стороны в сторону; за ним Макврайс, этот уронил голову на грудь, переплел пальцы и чуть припадает на левую ногу; и замыкающий – сам герой «Истории Рея Гаррати». «А я как выгляжу?» – спросил он себя.
Он потер рукой правую щеку и услышал шорох проступившей щетины. Вероятно, тоже не похож на суперзвезду.
Он еще чуть прибавил шагу, чтобы оказаться рядом с Макврайсом. Тот бросил на него быстрый взгляд и стал опять смотреть на Барковича. В его темных глазах трудно было что-либо прочитать.
Они преодолели короткий, крутой и палимый солнцем подъем и прошли по новому небольшому мосту. Прошло пятнадцать минут, двадцать. Макврайс ничего не говорил. Гаррати дважды откашливался, но так и не сказал ни слова. Ему пришло в голову, что чем дольше идешь в молчании, тем труднее его нарушить. Возможно, Макврайс досадует на себя за то, что спас шкуру Гаррати. Возможно, он раскаивается в этом. При этой мысли Гаррати ощутил холодок внутри. Безнадежный, глупый, бессмысленный поступок, до того бессмысленный, что о нем в самом деле стоило пожалеть. Он открыл рот, чтобы сказать об этом Макврайсу, но Макврайс опередил его и заговорил сам:
– Все в порядке.
При звуке его голоса Баркович вздрогнул, и Макврайс сказал ему:
– Не с тобой, убийца. С тобой никогда не будет все в порядке. Так что давай, жми.
– Сожрешь ты меня, что ли? – прорычал Баркович.
– По-моему, из-за меня у тебя возникли неприятности, – тихо проговорил Гаррати.
– Я же тебе сказал: долг есть долг, справедливость есть справедливость и конец есть конец, – спокойно ответил Макврайс. – В другой раз я этого не сделаю. Хочу, чтобы ты знал.
– Я понимаю, – сказал Гаррати. – Я только…
– Не делайте мне больно! – завопил кто-то. – Пожалуйста, не делайте мне больно!
Рыжий парень в рубашке из шотландки; полы завязаны узлом на поясе. Он остановился посреди дороги и плакал. Ему вынесли первое предупреждение. Тогда он потрусил к фургону; слезы оставляли светлые полосы на грязных потных щеках, рыжие волосы пламенели на солнце.
– Не надо… Я не могу… Пожалуйста… Моя мама… Я не могу… больше… Ноги…
Он попытался ухватиться за борт кузова, и один из солдат ударил его по рукам прикладом карабина. Парень заорал и свалился на дорогу.
Теперь он кричал опять, на одной невероятно высокой ноте, такой высокой, что от его крика, наверное, треснуло бы стекло, кричал и кричал:
– Мои ноооооооооооо…
– Боже, – пробормотал Гаррати. – Почему он не остановится?
Крик все продолжался.
– Думаю, не может, – тоном врача произнес Макврайс. – Его ноги попали под задние колеса.
Гаррати взглянул, и желудок его подпрыгнул. Макврайс был прав. Неудивительно, что рыжий кричал про ноги. Их уже не было.
– Предупреждение! Предупреждение тридцать восьмому!
– …ооооооооооооо…
– Я хочу домой, – очень тихо сказал кто-то за спиной Гаррати. – Боже милостивый, я так хочу домой!
Несколько мгновений спустя рыжий парень был мертв.
– Во Фрипорте я увижу свою девушку, – поспешно сказал Гаррати. – У меня не будет предупреждений, и я смогу ее поцеловать, Господи, как мне ее не хватает, Господи Иисусе, ты видел его ноги, Пит? А они все равно предупреждали его, как будто думали, что он встанет и пойдет…
– Еще один ушел в Серебряный город, – пропел Баркович.
– Заткнись, убийца, – рассеянно сказал Макврайс. – Она красивая, Рей? Твоя девушка?
– Она прекрасная. Я люблю ее.
Макврайс улыбнулся:
– Собираешься жениться?
– Угу, – кивнул Гаррати. – Мы станем мистером и миссис Образец, четверо детей и пес колли, его ноги, у него же ног не было, они переехали его, это же против правил, кто-то должен сообщить, кто-то…
– У тебя будет два мальчика и две девочки, я правильно понимаю?
– Да, да, она красивая, только зря я…
– А старшего сына ты назовешь Реем-младшим, а собака станет есть с тарелки, где будет написано ее имя, так?
Гаррати медленно, как пьяный, поднял голову:
– Ты смеешься надо мной? Или что?
– Нет! – выкрикнул Баркович. – Он срет на тебя, парень! Не забывай. Но я за тебя спляшу на его могиле, не беспокойся. – Он загоготал.
– Заткнись, убийца, – сказал Макврайс. – Рей, я не издеваюсь над тобой. Давай-ка отойдем от убийцы.
– Поджарь себе задницу! – закричал им вслед Баркович.
– Она тебя любит? Твоя девушка? Джен?
– Думаю, да, – ответил Гаррати.
Макврайс медленно покачал головой:
– Вся эта романтическая брехня… Знаешь, в ней есть правда. По крайней мере для кого-то и на короткое время. Для меня, например. Я был таким же. – Он посмотрел на Гаррати. – Ты все еще хочешь услышать про шрам?
Они миновали поворот, и их весело приветствовали дети, высыпавшие из домика на колесах.
– Да, – сказал Гаррати.
– Зачем?
Он посмотрел на Гаррати, но его опустошенный взгляд был, вероятно, обращен внутрь.
– Я хочу тебе помочь, – сказал Гаррати.
Макврайс глянул вниз, на левую ногу.
– Мне больно. У меня теперь плохо двигаются пальцы на ногах. Не сгибается шея и болят почки. Гаррати, моя девушка оказалась сукой. Я пошел на Долгую Прогулку по тем же причинам, по каким другие нанимаются в Иностранный легион. Как сказал один великий поэт рок-н-ролла, я отдал ей сердце, она в него всыпала перца, давайте ж сыграем скерцо.
Гаррати молчал. Половина одиннадцатого. До Фрипорта еще далеко.
– Ее звали Присцилла. Ну, догадываешься? Я был типичным маленьким романтиком, мое второе имя Мун-Джун[19]19
Лунный Июнь (англ.).
[Закрыть]. Я целовал ее пальцы. Я даже читал ей Китса на заднем дворе, когда дул подходящий ветер. У ее отца были коровы, а запах коровьего дерьма, мягко говоря, плохо сочетается с поэзией Джона Китса. Может, стоило почитать ей Суинберна[20]20
Джон Китс (1795–1821), Алджернон Чарлз Суинберн (1837–1909) – крупнейшие английские поэты-романтики.
[Закрыть], когда ветер дул в другую сторону. – Макврайс усмехнулся.
– Ты искаженно представляешь свои чувства, – сказал Гаррати.
– Нет, Рей, это ты все видишь в ложном свете, хоть это и не имеет значения. Помнится же только Великая Сказка, а не то, как ты шептал в ее коралловое ушко слова любви, а потом приходил домой и терзал свою плоть.
– Ты по-своему искажаешь, я по-своему.
Макврайс, казалось, не услышал его.
– Для всех этих вещей слова слишком тяжеловесны, – сказал он. – Джей-Ди Сэлинджер[21]21
Джером Дейвид Сэлинджер (р. 1919) – американский писатель, автор знаменитой психологической повести «Над пропастью во ржи».
[Закрыть]… Джон Наулз… даже Джеймс и Кирквуд и этот тип Дон Бридс… Понимаешь, Гаррати, все они разрушили отрочество. Сейчас шестнадцатилетний мальчишка уже не в состоянии сколько-нибудь чистым языком говорить о муках первой любви. Сразу начинаются грубости в духе этого гнусного Рона Говарда.
Макврайс рассмеялся, слегка истерически. Гаррати понятия не имел, о чем толкует Макврайс. Он-то не сомневался в своей любви к Джен и ни капельки ее не стыдился.
Они шли, шаркая ногами. Гаррати ощущал, что отрывается правый каблук. Скоро гвозди не выдержат и каблук отлетит. Сзади закашлялся Скрамм. Гаррати волновала только Прогулка, а не вся эта муть насчет романтической любви.
– Но все это не имеет отношения к моей истории, – сказал Макврайс, словно читая его мысли. – Так насчет шрама. Это случилось прошлым летом. Нам обоим хотелось убежать из дому, подальше от родителей, от коровьего дерьма, чтобы наша Великая Сказка началась всерьез. И вот мы с ней устроились на работу на фабрику, где делали пижамы. Как тебе, Гаррати? Производство пижам в Нью-Джерси!
Жили мы в отдельных квартирах в Ньюарке. Знатный город Ньюарк, в иные дни там можно понюхать дерьмо сразу всех коров штата Нью-Джерси. Родители наши покочевряжились, но, так как жили мы раздельно и устроились на неплохую летнюю работу, кочевряжились они не слишком. Я жил с двумя другими ребятами, и у Прис было три соседки. Мы отправились туда третьего июня; сели в мою машину и около трех остановились в каком-то мотеле, где избавились от проблемы девственности. Я чувствовал себя вором. Ей не очень хотелось, но она решила сделать мне приятное. Мотель назывался «Тенистый уголок». Когда мы закончили, я опорожнил свои причиндалы в туалете «Тенистого уголка» и прополоскал рот водой из стакана в «Тенистом уголке». Очень романтично, очень возвышенно.
Потом мы приехали в Ньюарк нюхать коровье дерьмо и думать о том, что здесь не то коровье дерьмо. Я отвез ее и поехал к себе. В следующий понедельник мы приступили к работе на Плимутской фабрике ночной одежды. Знаешь, Гаррати, там было не совсем как в кино. Там здорово воняло, мой бригадир оказался козлом, а в обеденный перерыв мы постоянно швыряли клубками в крыс, которые шныряли среди тюков. Но меня это не очень трогало, так как это была любовь. Понимаешь? Это была любовь.
Он сплюнул на обочину, глотнул из фляги и крикнул, что ему нужна новая. Дорога была неровная и к тому же в гору, и Макврайс с трудом переводил дыхание.
– Прис работала на первом этаже и тешила взоры идиотов туристов, которые не находили ничего лучшего, чем глазеть на здание, в котором для них шьют пижамы. Там, у Прис, было неплохо. Стены выкрашены в пастельный тон, хорошее современное оборудование, кондиционеры. Прис там пришивала пуговицы с семи до трех. Ты только представь себе, по всей стране мужчины носят пижамы с пуговицами, пришитыми руками Присциллы. От такой мысли согреется даже самое черствое сердце.
Я работал на пятом. Где тюки. Видишь ли, внизу красили нити, затем посылали наверх по трубам с горячим воздухом. Когда партия заканчивалась, они давали звонок, и тогда я открывал ящик и видел в нем груду нитей всех цветов радуги. Я выгребал их оттуда, укладывал в тюки на две сотни фунтов, волок эти тюки к другим таким же. Оттуда специальная машина забирала их, разделяла нити, и они поступали на ткацкий станок. Какие-то славные ребята резали готовую ткань, шили из нее пижамы, которые шли вниз, в ту милую комнату на первом этаже, где Прис пришивала к ним пуговицы, а всякие тупоголовые мужики глазели на нее и других девушек сквозь стеклянную стену… как сейчас народ глазеет на нас. Гаррати, я доступно излагаю?
– Шрам, – напомнил Гаррати.
– Я отвлекаюсь, да?
Дорога по-прежнему шла в гору. Макврайс вытер лоб ладонью и расстегнул рубашку. Лес волнами простирался впереди, а на горизонте показались горы. Их вершины на фоне неба выглядели как зубья ножовки. Наверное, милях в десяти впереди, едва различимая в знойном мареве, над морем зелени торчала верхушка пожарной каланчи. Дорога змеилась среди бескрайнего леса.
– Сначала было море восторгов, счастья и Китса. Я еще трижды входил в нее, каждый раз в машине на шоссе и каждый раз на фоне запаха коровьего дерьма, который просачивался в машину с ближайшего пастбища. А еще, сколько бы я ни мылил голову, я никак не мог избавиться от застрявших в волосах волокон, а хуже всего было то, что она стала отдаляться от меня, стала возвышаться надо мной. Я любил ее, я ее правда любил, я знал это, но я уже не мог говорить с ней так, чтобы она меня понимала. Я даже не мог обладать ею. Всюду был этот запах коровьего дерьма.
Понимаешь, Гаррати, оплата труда на фабрике сдельная, то есть ты получаешь определенный процент в зависимости от того, сколько сделано сверх установленного минимума. Я был неважным рабочим. Делал в день в среднем двадцать три тюка, тогда как норма была что-то около тридцати. И это не добавляло мне популярности среди ребят, так как из-за моей низкой производительности страдали и они. Харлан в красильном цеху страдал, потому что не мог быстрее отправлять партии нитей наверх. Ральф, тот, кто опустошал тюки, недорабатывал из-за того, что я мало ему подносил. Малоприятное положение. Они позаботились о том, чтобы мое положение стало малоприятным. Понял?
– Ага, – сказал Гаррати, провел ладонью по затылку и обтер руку о штаны. На них осталось темное пятно.
– А Прис на своих пуговицах зарабатывала. Иногда по вечерам она часами рассказывала мне о своих подружках. Сколько эта делает, сколько та. А главное – сколько делает она сама. А она делала – и, соответственно, получала – достаточно. И я почувствовал, что означает соревноваться в заработке с девушкой, на которой хочешь жениться. В конце недели я вез домой чек на 64 доллара 40 центов и волдыри на ладонях. Она в неделю получала около девяноста и тут же неслась в банк. А когда я предлагал ей сходить куда-нибудь, по ее реакции можно было подумать, что я предложил ей убить человека.
И я прекратил ее трахать. То есть я бы предпочел выразиться поизящнее – прекратил ложиться с ней в постель, но постели-то у нас с ней и не было. Я не мог привести ее к себе, так как там, как правило, человек шестнадцать баловались пивком, и у нее дома тоже постоянно кто-то был – так по крайней мере она говорила, – а на номер в мотеле у меня не было денег, и я, естественно, не мог предложить ей разделить расходы на это, так что просто трахал ее на заднем сиденье машины на шоссе. Могу сказать только, что ей это становилось неприятно. Я это знал и уже начинал ее ненавидеть, но продолжал любить, так что предложил ей выйти за меня замуж. Немедленно. Она стала юлить, стараясь от меня отделаться, но я заставил ее ответить прямо – да или нет.
– И она ответила – нет.
– Разумеется, она ответила – нет. «Пит, мы не можем этого себе позволить, Пит, нам надо подождать». Пит то, Пит се, но настоящей причиной, конечно же, были деньги, которые она зарабатывала пришиванием пуговиц.
– Знаешь, ты поступил чертовски нечестно.
– Ясно, что поступил нечестно! – рявкнул Макврайс. – Я это понимал. Я хотел, чтобы она почувствовала себя жадюгой, эгоистичной маленькой дрянью, потому что из-за нее я чувствовал себя неудачником.
Его пальцы потянулись к шраму.
– Но я не просто из-за нее чувствовал себя неудачником, я им был. Я ничего не мог ей предложить, только засунуть в нее член, а она не отказывалась, и из-за этого я и мужчиной-то себя не чувствовал.
Сзади грохнули карабины.
– Олсон? – спросил Макврайс.
– Нет. Он идет сзади.
– Ох…
– Шрам, – напомнил Гаррати.
– А может, оставим это?
– Ты спас мне жизнь.
– Да пошел ты…
– Шрам.
– Я подрался, – сказал Макврайс после долгой паузы. – С Ральфом, который тюки опустошал. Он врезал мне и в один глаз, и в другой и сказал, чтобы я сваливал, а не то он переломает мне руки. Я пришел к Прис и сказал, что вечером уезжаю. Она сама видела, в каком я состоянии. Она поняла. Сказала, что так, наверное, будет лучше. Я сказал, что еду домой, и попросил ее вернуться со мной. Она сказала, что не может. Я сказал, что она – рабыня при своих гребаных пуговицах и я жалею, что с ней познакомился. Вот, Гаррати, сколько во мне накопилось яду. Я заявил ей, что она дура и бесчувственная сука и не видит дальше собственной чековой книжки. Все, что я наговорил, было несправедливо, но… по-моему, в этом была известная доля правды. И немалая. Мы были у нее дома. Я впервые был там с ней наедине. Ее соседки ушли в кино. Я попытался увлечь ее в постель, и она резанула меня ножом для бумаг. Забавный такой нож, его ей кто-то прислал из Англии, на нем был нарисован мишка Паддингтон. Она ударила меня ножом, как будто я собирался изнасиловать ее. Как будто я прокаженный и хочу ее заразить. Ты улавливаешь, Гаррати?
– Да, улавливаю, – отозвался Гаррати.
Впереди у дороги стоял микроавтобус с названием службы теленовостей на боку. Как только группа подошла ближе, лысеющий мужик в блестящем костюме направил на них объектив массивной кинокамеры. Пирсон, Абрахам и Йенсен отреагировали немедленно: каждый взялся левой рукой за яйца, а пальцем правой принялся ковырять в носу. Гаррати пришел в некоторое замешательство от столь синхронного выражения презрения.
– Я плакал, – продолжал Макврайс. – Плакал, как ребенок. Я упал на колени, ухватился за ее подол и начал умолять простить меня, а кровь растекалась по полу; в общем, отвратная вышла сцена. Она вырвалась и убежала в ванную. Ее стошнило. Я слышал, как ее рвет. Потом она вышла и дала мне полотенце. Сказала, что не желает меня больше видеть. Она плакала. Спрашивала, зачем я так с ней себя вел, зачем сделал ей больно. Говорила, что я не имел права. Вот так, Рей, у меня на щеке был глубокий разрез, а она спрашивала меня, зачем я сделал ей больно.
– Да.
– Я ушел, все еще прижимая полотенце к щеке. Мне наложили двенадцать швов, и на этом окончена история моего знаменитого шрама, доволен ли ты, Гаррати?
– Ты видел ее потом?
– Нет, – ответил Макврайс. – И в сущности, не испытывал сильного желания. Сейчас она кажется мне совсем маленькой, очень далекой. Сейчас для меня Прис – как пятнышко на горизонте. Она чересчур рациональна, Рей. Что-то… может, мать… Ее мать была очень активной… Что-то заставило ее слишком полюбить деньги. Она скряга. Говорят, всегда лучше видно на расстоянии. Вчера утром Прис еще была важна для меня. Теперь она – ничто. Я думал, что эта история, которую я тебе рассказал, причинит мне боль. Но нет. Кроме того, мне кажется, вся эта чушь имеет мало общего с причинами, по которым я здесь. Все это в нужный момент стало всего лишь удобным предлогом.
– Что ты имеешь в виду?
– Гаррати, почему мы здесь?
– Не знаю. – Голос звучал механически, так могла бы говорить кукла. Фрики Д’Аллессио плохо видел приближающийся мяч, у него был дефект зрения, восприятие высоты нарушено, мяч ударил его в лоб и оставил на нем вмятину. А потом (или раньше… прошлое перемешалось и плыло в памяти) Гаррати ударил своего лучшего друга по губам дулом духового ружья. Может быть, у того остался шрам, как у Макврайса. Джимми. Они с Джимми играли в больницу.
– Ты не знаешь, – повторил Макврайс. – Ты умираешь и не знаешь почему.
– После смерти это уже не важно.
– Да, возможно, – согласился Макврайс. – Но одну штуку тебе надо знать, Рей, тогда все это будет менее бессмысленно.
– Что именно?
– Что тебя использовали. Хочешь сказать, ты не знал этого? В самом деле не знал?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.