Текст книги "Жизнь за корону"

Конечно, Като выйдет замуж, но за ровню, за человека если не императорской или королевской, то хотя бы герцогской крови. Все существо Марии Федоровны, так и оставшейся в глубине души заурядной немецкой принцессой из европейского захолустья, восставало против мысли о том, что ей придется породниться пусть и с титулованным, но всего лишь дворянином, да еще русским. Нет, нет и нет!

Правда, Александру удалось уговорить мать не отказывать пока князю впрямую, а позволить сестре тайно обручиться с ним. Со времени рокового бала прошел уже год, Като все расцветала, и даже скептически настроенная по отношению к Великой княжне фрейлина императрицы Елизаветы, графиня Эйдлинг, оставила потомкам крайне лестные для Екатерины Павловны воспоминания:

«Екатерина Павловна, любимая сестра императора Александра, будь ее сердце равное ее уму, могла бы очаровать всякого и господствовать над всем, что ее окружало. Прекрасная и свежая как Геба, она умела и очаровательно улыбаться, и проникать в душу своим взором. Глаза ее искрились умом и веселостью, они вызывали на доверие и завладевали им. Естественная, одушевленная речь и здравая рассудительность, когда она не потемнялась излишними чувствами, сообщали ей своеобразную прелесть. В семействе ее обожали, и она чувствовала, что, оставаясь в России, она могла играть блестящую роль».

В этой характеристике придворная дама не могла говорить о некоторых чертах характера Екатерины Павловны с полной откровенностью. Так, она намекает, что сердце великой княжны не совсем равно ее уму, то есть не столь большое. За этим кроется весьма деликатная причина: Екатерина Павловна никогда не была близка с Елизаветой Алексеевной. Она знала о многолетней связи брата с Марией Антоновной Нарышкиной и не осуждала его.

А Елизавета Алексеевна, оскорбленная таким поведением мужа, замкнулась в своей жизни, сохраняя со всеми членами императорской семьи холодные, вежливые отношения. Так что ее фрейлина, по-видимому, была объективна, давая оценку той, которую ее госпожа, мягко говоря, недолюбливала.

Впрочем, все признавали, что Екатерина Павловна, обладая умом и красивой внешностью, обворожительно действовала на окружающих. Разностороннее образование и разнообразие интересов значительно раздвигали ее умственный горизонт, а доверие Александра I открывали ей доступ к широкой деятельности; но чрезмерное честолюбие, равно как и унаследованное от отца патологическое упрямство, как правило, мешало ей играть значительные роли.

Признавал очарование Екатерины Павловны и князь Долгорукий, который, сделав по прямому указанию императора предложение, ждал решения своей судьбы, уже фактически разрываясь между двумя женщинами. Да, он искренне любил княгиню Голицыну, но брак с императорской дочерью мог возвратить его фамилии былые блеск и величие, да и сам по себе был чрезвычайно лестен. И он ждал… сам не зная чего, и мечась между Петербургом и армией, которая тогда то и дело ввязывалась в мелкие стычки со шведами. Назвать эти стычки войной было бы явным преувеличением.

Но когда в 1808 году действительно началась шведская кампания, Михаил Долгорукий немедленно отправился в действующую армию, причем непосредственно на передовую. Современники утверждали, что сделал он это «в поисках смерти». С его фантастической храбростью и необыкновенной добротой он быстро стал любимцем не только офицеров, но и солдат. Указывая на очередной мост, который необходимо было взять, он, стоя перед солдатами, весело крикнул:

– Кто первый возьмет, тому и награда, ребята!

Он не увидел, кому досталась награда. Единственная пуля, прилетевшая неизвестно откуда, попала точно в сердце, благо стоял князь в коротком сюртуке нараспашку, да еще с трубкой в руке на отлете. Идеальная мишень…

А на следующее утро примчался императорский курьер с письмом, в котором Екатерина Павловна сообщала своему пока еще необъявленному жениху, что вдовствующая императрица наконец согласилась на их брак, и можно начинать приготовления к свадебным торжествам.

Никто не мог понять, почему вдовствующая императрица дала согласие. Никто, кроме Марии Алединской, которая шепнула своей воспитаннице незадолго до этого:

– Намекните маменьке, что вы знаете, кто убил вашего отца.

– Об этом все знают, только молчат, – пожала плечами Като. – Виновные давно высланы. Только несчастный, ни в чем неповинный Александр страдает.

– И все-таки скажите эту фразу.

На следующий день раскрасневшаяся, ликующая Като влетела в свои комнаты и бросилась на шею Мари:

– Она согласилась, Мари! Она ничего не сказала, только побледнела, поджала губы и… дала согласие. Это чудо!

– Молите Господа, чтобы он продлил свою милость, – только и ответила Мари.

Вот после этого разговора, три дня спустя и был послан курьер к князю Долгорукому. И тот же курьер через несколько часов повез в Петербург страшную весть о том, что князь Михаил Долгорукий «пал смертью храбрых на поле боя за царя и отечество».

– Я уйду в монастырь, – рыдала Като, припав к коленям матери. – Я приму большой постриг, все равно моя жизнь кончена. Я больше никогда никого не полюблю…

Мария Федоровна гладила дочь по голове, но молчала, а по губам ее то и дело проскальзывала странная усмешка.

А неподалеку от Зимнего Дворца в роскошном особняке на Миллионной улице враз постаревшая и почерневшая от горя «ночная княгиня» безмолвно оплакивала свое несостоявшееся счастье, свою погубленную любовь и окончательно разбитую жизнь.

И это не было преувеличением. Ибо даже самые злые языки Петербурга не могли не отметить безупречности ее поведения – как до встречи с князем Долгоруким, так и после его гибели. В нее влюблялись, ее обожали – она оставалась… не безучастной, нет, доброжелательно-снисходительной. Все могли рассчитывать на ее помощь, на ее поддержку – растопить ее сердце так никто больше и не сумел.

Современники постоянно подчеркивали, что имя княгини Голицыным было незапятнанным. В ее более чем сомнительном положении – не жены законного мужа и вдовы любовника, в доме которой все приемы происходят по ночам, которая друзей-мужчин предпочитает подругам, она оставалась на такой высоте, куда не доставали даже сплетни. «Никогда ни малейшей тени подозрения насчет нее, даже злословие не отменяли чистой и светлой ее свободы…» – писал позже Петр Вяземский.

Великая княжна Екатерина Павловна несколько недель скрывалась от света в Павловском дворце, где ее иногда навещал только брат-император, но монахиней так и не стала. А когда ей исполнилось восемнадцать, двор увидел прежнюю неотразимую красавицу, остроумную и злоязычную, кружившую мужчинам головы и разбивавшей сердца одним мановением мизинца.

Жизнь продолжалась. А верная наперсница Като, фрейлина Алединская, только загадочно улыбалась своей воспитаннице и ласково говорила:

– Все еще впереди, ваше высочество. Бог даст, я увижу вас императрицей, самой прекрасной и умной монархиней мира.

А вскоре пришло официальное письмо из Австрии. Император Франц вторично овдовел, и министры искали ему достойную во всех отношениях невесту…

Глава четвертая. Блуждающие короны

Вечерний полумрак надежно скрывал то, что происходило в густых садах Павловска. Только во дворце еще негромко играла музыка: вдовствующая императрица устраивала очередной вечер для избранных. Но аллеи были пусты: мелкий, непрекращающийся дождь отпугнул от вечерней прогулки даже самые романтические парочки.

Поэтому никто не видел, как две фигуры в длинных, темных плащах одна за другой скользнули в беседку над озером. Они практически сливались с окружающим полумраком, и только подойдя почти вплотную, можно было услышать негромкий разговор двух женщин.

– Что-нибудь можно сделать, чтобы избежать бракосочетания Наполеона с Екатериной?

– А стоит ли избегать? Екатерина – идеальная пара для нового французского императора, она будет ему очень сильной поддержкой. Да и о продолжении династии можно будет не беспокоиться: прямые потомки Наполеона и Екатерины наверняка смогут занять практически все троны в Европе.

– Именно этого мы и опасаемся. Аналитики просчитали, что таким путем можно будет избежать только вторжения Бонапарта в Россию. Но зато вместо Европы будет колоссальная французская империя, которая поглотит практически все государства. Австро-Венгерское «лоскутное одеяло» – детские игрушки по сравнению с тем, что может быть создано.

– Опять же не понимаю, чем это плохо.

– Мария, вы слишком давно живете здесь. Вы забыли, что чем больше насильственно созданное государство, тем страшнее взрыв, с которым она заканчивает свое существование. Мы не можем позволить себе так вмешиваться в историю. Не имеем права.

– А жаль… Моя воспитанница была бы наверху блаженства, получи она такую корону. Но пока что речь идет о ее браке с австрийским императором…

– В это можно не вмешиваться. На ком бы ни женился этот монарх, его наследники уже определены, и их слишком много. К тому же шансы на успешное заключение этого союза мизерные. В отличие от Наполеона.

– Хорошо. Я постараюсь, если речь зайдет о сватовстве французов, не допустить создания брачного союза. Возможно, удастся сделать Екатерину императрицей иным путем… если того допустит ее маменька.

– Мария Федоровна так влиятельна?

– Больше, чем принято было всегда считать. Кроме того, она, по-моему, мечтает о российском троне для одного из своих младших сыновей. И Александр бессилен: она не подпускает его к младшим братьям. Хотя те получают из рук вон плохое образование и даже слабо представляют себе, в какой стране живут.

– Подскажите вашей воспитаннице идею создания конкурента иезуитскому колледжу в России, специально для того, чтобы там могли обучаться и даже жить младшие великие князья.

– Да, самое время. Если они окажутся в сфере влияния Александра и особенно Екатерины, они могут измениться к лучшему. А это важнее всего.

– Александр по-прежнему истязает себя мыслями о вине в насильственной гибели отца?

– Увы, да. Екатерине удалось заронить в его душу некоторые сомнения, но это привело только к тому, что он стал по возможности избегать личного общения с матерью. Кажется, он многое понимает, но этот «русский Сфинкс», как всегда, молчит.

– Да, и последнее. Удалось что-нибудь выяснить относительно странной гибели князя Долгорукого? Столь своевременной для членов царской семьи…

– Удалось выяснить только то, что он был убит выстрелом из пистолета. А шведские позиции были расположены слишком далеко для такого выстрела.

– Значит, заказное убийство?

– Почти наверняка. И не нужно долго ломать голову над тем, кто был заказчиком. Исполнителя, разумеется, не искали и никогда не найдут. Мне не удалось обнаружить ни малейшей зацепки.

– Но это вряд ли наш таинственный отравитель, не так ли?

– Пожалуй. Но смерть молодого офицера от апоплексического удара была бы… странной. Пошли бы нежелательные разговоры…

– Вы правы. Мне пора. Вот лекарства, о которых вы просили: вам нельзя болеть в условиях местной медицины. И новая «ладанка». Думаю, наша следующая встреча произойдет скорее, чем обычно бывает: события развиваются слишком стремительно. Берегите себя, Мария.

– Удачи вам всем, Анна…

Темные фигуры беззвучно исчезли в окончательно наступившей ночной темноте. Путь одной из них еще можно было бы проследить, но вторая точно воспользовалась шапкой-нивидимкой: исчезла мгновенно и совершенно беззвучно…

Екатерина Павловна достигла восемнадцатилетнего возраста, когда – уже в который раз! – возник вопрос о ее замужестве, на этот раз с австрийским императором. Несмотря на возражения Александра I, указывавшего на недостатки Франца, как жениха, великая княжна, отказавшись от своих романтических планов брака по любви, и оплакав несостоявшегося возлюбленного, потянулась к австрийской короне со всем своим пылом и упрямством.

Вдовствующая императрица оказалась в двойственном положении. С одной стороны, она очень скоро после отъезда в Веймар великой княжны Марии почувствовала, насколько она нуждается в поддержке и дружбе старшей из оставшихся с ней дочерей. С другой стороны – перспектива увидеть Екатерину в короне одной из самых блистательных в то время империй. Трудный выбор.

Саму же Като с годами стали отличать более чем яркая индивидуальность, характер ее становился все более определенным и твердым, здравый ум и трезвая оценка окружавших ее людей выдавали в ней уже зрелую женщину. Причем женщину, предназначенную явно для блестящего поприща, достойного ее высокого происхождения.

Через некоторое время, к тому же, свойственное ей тщеславие проявилось в полной мере: романтическая девушка, влюбленная в благородного офицера и готовая пожертвовать всем ради этой любви, превратилась в расчетливую и холодную девицу, озабоченную исключительно вопросами высокой политики.

Как ни оттягивала Мария Федоровна решение этого вопроса, но возраст великой княжны неизбежно заставил императрицу-мать заняться поисками достойных претендентов на руку дочери. Благодаря своим высоким духовным качествам, блестящему воспитанию, царскому происхождению, Екатерина Павловна, которую за ее красоту уже открыто называли «красой царского дома», «красой России», была в то время самой желанной невестой для титулованных женихов.

Теперь эти поиски стали одной из самых важных забот Марии Федоровны. И исполнение своих замыслов по поиску достойных кандидатов она поручила князю Александр Борисовичу Куракину. В то время он был назначен послом в Австрию, с которой у России после их совместного поражения под Аустерлицем в конце 1805 г. были прохладные отношения.

Во что бы то ни стало нужно было привлечь Австрию на свою сторону. С этой целью в Вену и был направлен вместо графа Андрея Кирилловича Разумовского, признанного Александром I не совсем подходящим для этой миссии, князь Куракин. И хотя война закончилась, причем Россия летом была вынуждена подписать крайне невыгодный для нее мирный договор с Францией, поездка князя Куракина в Вену не была отменена.

Мария Федоровна могла быть вполне откровенна с князем в своих планах относительно возможности породниться с императорским домом Габсбургов. Дело в том, что князь Куракин был очень близким человеком Павлу I и его жене. Еще в детстве маленький великий князь и Куракин, племянник воспитателя князя, вместе учились, играли.

Во времена Екатерины II князь Александр Борисович даже закладывал свои деревни, чтобы достать денег для Павла, которому всегда не хватало средств, в частности, и потому, что приходилось помогать многочисленным родственникам Марии Федоровны. Причем делать это приходилось тайно: Екатерина II, стремительно обрусевшая, не желала знать и собственную родню, а уж приваживать и прикармливать родственников невестки и вовсе не собиралась.

Когда князь Куракин выехал из Петербурга к новому месту службы, Мария Федоровна дала ему поручение наводить справки обо всех подходящих к роли жениха Екатерины Павловны европейских принцах, а также передать письмо Александру I о своих соображениях относительно устройства брака дочери с австрийским императором.

Состоялся у князя и приватный разговор с самой Екатериной Павловной.

– Имейте в виду, князь Александр, – заявила великая княжна самым непререкаемым тоном, – что бы там ни напридумывала маменька, я желаю видеть своим супругом только самого императора Франца. Так что не пытайтесь сватать меня какому-нибудь нищему бедолаге, хоть бы и с гербом герцога.

– Но Ваше высочество, нельзя же ограничиваться только одним вариантом, – попытался возразить Куракин. – Любой дипломат…

– Я не дипломат, – отрезала Екатерина Павловна, – и если не могу выйти замуж по любви, то стану женой только самого видного государя Европы. Если можете сосватать меня королю Англии – я возражать не буду.

– Во-первых, король Англии женат, – осторожно начал Куракин, – и уже в достаточно преклонном возрасте. И принц Уэльский, его наследник, тоже является супругом и отцом. К тому же англичане не примут королеву чуждого вероисповедания.

– Веру можно и поменять, – спокойно заметила Като.

Куракин потерял дар речи. Услышать такое от российской великой княжны… Положительно, мир перевернулся или сошел с ума. Или… Екатерина Павловна еще не вполне оправилась от своей потери. Как бы то ни было, князь постарался как можно деликатнее свернуть разговор и откланяться.

– Сегодня я чуть было не довела милейшего князя Куракина до удара, – сообщила вечером Като своей наперснице фрейлине Марии. – Старик не сразу нашел двери, чтобы выйти.

– Вы шутите, ваше высочество? – осторожно спросила Мария.

– И не думаю. Речь зашла о том, что ради блестящей партии я готова сменить веру, вот и все.

– Вы готовы… что?

– Перейти из православия хоть в католицизм, хоть в протестанство, и не вижу в этом ничего особенного. Моя почтенная матушка, выходя замуж, сменила веру, то же самое сделала моя покойная августейшая бабушка. Так почему русских невест из царского дома ставят в какое-то особое положение? Это только мешает выгодным бракам.

Мария даже не сразу нашла, что ответить своей слишком уж вольнодумной воспитаннице. Хотя, если вдуматься, ее покойный батюшка тоже относился к вопросам религии крайне легкомысленно, и чуть было не заслужил проклятие православной церкви. С другой стороны, мелкие немецкие принцессы, с легкостью необыкновенной переходящие в другую веру при выходе замуж, делают действительно блестящие партии. Один пример Екатерины Великой чего стоит.

– Вы шокированы, Мария? – усмехнулась Като. – Вижу, вижу. Но если условием моего брака с австрийским императором станет переход в католичество, то я это сделаю. Как говорится, Париж стоит обедни.

– Париж – возможно, – довольно спокойно возразила Мария, – особенно когда при этом становишься абсолютным монархом. Но при всем уважении к вашему высочеству, я не вижу особых выгод для вас в браке с императором Францем.

Като недоуменно вскинула брови.

– Да-да, не вижу, – уже более эмоционально заговорила Мария. – Вы станете третьей супругой человека в летах, у которого, к тому же, целая куча наследников от второй супруги. Ваши же дети станут теми самыми «мелкими» принцами и принцессами, к которым вы относитесь с таким презрением. И потом…

– Что еще? – надменно спросила Като, которая была заметно озадачена поданной ей абсолютно новой мыслью.

– Мне было видение…

Вот тут глаза Като загорелись от любопытства. Видения ее наперсницы почти всегда сбывались, какие бы фантастические вещи она ни говорила.

– И какое на этот раз? – с деланным безразличием спросила Великая княжна.

– Австрийский император скоро женится в третий раз, но и эта его супруга скончается молодой, а главное – бездетной.

– Все это ерунда и суеверия, – отмахнулась Като, чувствуя внутри неприятный холодок. – Хотя вы сами говорили, что я умру коронованной особой…

– Но при этом у вас будут дети, – мягко закончила Мария. – Будьте же рассудительной, ваше высочество, не ставьте все на одну карту. Европа велика…

– Посмотрим, – неопределенно ответила Като. – Если Богу будет угодно, чтобы я стала австрийской императрицей, я ею стану. Жаль, что во Франции упразднили монархию. С еще большим удовольствием я стала бы французской королевой.

– Думаю, монархию там восстановят, – тихо сказала Мария. – Так что тем более не спешите, Ваше высочество. Вы еще так молоды…

Екатерина Павловна больше всего хотела бы в эти дни побеседовать со своим братом, но Александра I тогда не было в Петербурге, он путешествовал по Европе. Куракин ехал не прямо в Вену, а на встречу с императором через Ригу и Мемель. Они встретились, и князь передал Александру письмо императрицы-матери. А ей в письме от 3 июня 1807 г. сообщил о состоявшемся разговоре:

«Из немногих слов, сказанных государем, я вижу ясно, что он не находит предполагаемое положение приличным для ее высочества своей сестры. Он думает, что личность человека, с которым ей предстоит соединиться, довольно неприятна, что человек этот никак не может ей понравиться и сделать ее счастливой; но государь добавил при этом, что оставляет семейные дела полностью на усмотрение Вашего Величества».

Александру, к тому же, хотелось знать, как будет воспринято в обществе такое предполагаемое родство, да и возможно ли оно в силу некоторых обстоятельств. Дело в том, что тогда петербургский и венский императорские дома были связаны двойным родством, правда уже прошлым.

Первой женой императора Франца была сестра Марии Федоровны – принцесса Елизавета Вюртембергская. Принцессу Елизавету привезли в Вену в 1782 г., где она шесть лет прожила невестой тогда еще эрцгерцога Франца, привыкая к новой стране, новой семье. Выйдя, наконец, замуж, она недолго жила в своем «политическом» браке, скончавшись после родов. Младенец пережил свою мать всего на несколько часов.

Было прекрасно известно, что Елизавета не была счастлива с человеком, который, по единодушному отзыву современников, был гораздо ниже супруги по своему развитию. Эрцгерцог Франц вырос малоразвитым туповатым юношей с нерешительным характером, трусоватого, легко поддававшегося влиянию женщин и монахов. Его мелочность впоследствии развилась в невероятную скупость. И внешне он никак не подходил красивой, статной супруге.

Второй родственной линией между Веной и Петербургом было недолгое пребывание старшей сестры Екатерины Павловны – Александры – замужем за братом императора Франца – эрцгерцогом Иосифом, палатином венгерским. Странно, но Австрия оказалась одинаково несчастливой для тетки и племянницы – обе они очень скоро умерли там при подозрительно сходных обстоятельствах.

Это двойное родство и странное совпадение могло смутить общество, если бы дел дошло до брака Екатерины Павловны и австрийского монарха. Понимала это и Мария Федоровна, поэтому написала письмо митрополиту Петербургскому Амвросию, стараясь узнать его мнение и заполучить разрешение на будущее:

«Преосвященный митрополит Амвросий! …Я обращаюсь к вам с сими строками и прошу вас с соответственною сим чувствованиям откровенностью сказать мне ваше мнение о предмете, близком материнскому моему сердцу… Как по приключившейся кончине императрицы австрийской легко может статься, что супруг ее возымеет мысль просить себе в супружество дочь мою Екатерину Павловну. то желательно мне быть предварительно совершенноудостоверенной, могут ли бывшие, но смертию разрушенные союзы сего государя, который имел в первом супружестве родную мою сестру, и коего брат эрцгерцог Иосиф был женат на моей дочери, препятствовать сему новому браку… Само собою разумеется, и вы, конечно, сами в том наперед уверены, что по истинной и неограниченной преданности и привязанности моей и дочери моей к православному нашему закону она навеки остается оному предана…»

Воистину, во все времена родители совершали одну и ту же ошибку, наивно полагая, что знают души и помыслы своих детей лучше, чем кто бы то ни было. Мария Федоровна понятия не имела о том, что «преданная православию» ее дочь готова в любой момент сменить веру предков на ту, которая вознесет ее как можно выше.

Не догадывался об этом и митрополит, хотя, отвечая вдовствующей императрице, посчитал возможный брак непредосудительным.

Но Александр I не разделял мнения матери о выгодности такого брака. Как писал князь Куракин из Тильзита, где находился тогда император, приехавший для переговоров с Наполеоном, «государь все-таки думает, что личность императора Франца не может понравиться и быть под пару великой княжне Екатерине. Государь описывает его как некрасивого, плешивого, тщедушного, без воли, лишенного всякой энергии духа и расслабленного телом и умом от всех тех несчастий, которые он испытал; трусливого до такой степени, что он боится ездить верхом в галоп и приказывает вести свою лошадь на поводу.

Государь лично наблюдал сию сцену во время Аустерлицкой битвы. Я не удержался при этом от смеха и воскликнул, что это вовсе не похоже на качества великой княжны: она обладает умом и духом, соответствующими ее роду, имеет силу воли; она создана не для тесного круга; робость совершенно ей несвойственна; смелость и совершенство, с которыми она ездит верхом, способны вызвать зависть даже в мужчинах!»

Но не только внешнее и духовное несоответствие его любимой сестры и австрийского императора вызывало несогласие Александра I с проектом матери, которую, судя по всему, поддерживал и князь Куракин (пока уже в Вене не убедился сам в том, о чем говорил Александр):

«Государь не согласен со мной в том, что этот брак может быть для нас полезен в политическом отношении… Он утверждает, что ее высочество его сестра и Россия ничего от этого не выиграют, и что наоборот отношения, которые начнутся тогда между Россией и Австрией, будут мешать нам выражать как следует наше неудовольствие Австрией всякий раз, когда она поступит дурно, а так она часто поступала. Он утверждает еще, что великая княжна испытает только скуку и раскаяние, соединившись с человекам столь ничтожным физически и морально».

Опытный царедворец, князь Куракин не сказал императору о вольнодумных высказываниях Екатерины Павловны относительно религии, умолчал он об этом и в письмах вдовствующей императрице. Тем более что брачные переговоры, как таковые, еще не начинались, так что не было смысла вызывать недовольство венценосных российских особ необузданными мечтами молодой особы. Пока «австрийский проект» обсуждался только в узком кругу особо посвященных. Но как обсуждался!

Излагая сыну свой план попытаться выдать Като за австрийского императора, Мария Федоровна написала письмо, удивительное по откровенности относительно достоинств трех ее зятьев:

«Я очень признательна за ту нежность и деликатность, с которой Вы выражаетесь по поводу проектов о браке нашей Катиш… Мое сердце желает только одного ее счастья и я основываю свою надежду видеть ее довольной и удовлетворенной, дорогой Александр, на прямоте и честности характера императора. Чтобы мои дочери были счастливы, надо только, чтобы их супруги имели сердечные качества.

Можно ли быть более ничтожным, более лишенным здравого смысла и способности, говоря между нами, чем принц Веймарский? Но у него доброе сердце, он честен, и Мария счастлива с ним, и он нежно любит ее. Елена любила Мекленбургского, который был вовсе не любезен, но добр; одна только Александра имела счастие соедининить в своем супруге надежного человека и отличный характер.

Счастье, радость и спокойствие моей жизни зависят от присутствия Като. Она мое дитя, мой друг, моя подруга, отрада моих дней: мое личное счастие рушится, если она уйдет от меня, но так как она думает, что найдет счастье свое в этом браке, и так как я надеюсь тоже на это, я забываю себя и думаю только о Като».

Видимо, Александр I в ответном письме выражал свое отношение к императору Францу I весьма определенно, причем настолько, что Мария Федоровна вынуждена была написать:

«Право, дорогой Александр, надобно быть не столь строгим и более снисходительным к другим; император был прекрасным мужем для моей сестры, которая нежно любила его, таким же он был и по отношению к императрице Марии-Терезии. К чести императора надо сказать, что он сделал ее счастливой, хотя она была ревнива и некрасива… Конечно, это не совсем то, чего бы я желала, но и это не безделица».

Разумеется, не безделица – австрийский трон! Вдовствующая императрица еще могла рассуждать о каких-то душевных и моральных качествах потенциального зятя, но сама Като давно уже отказалась от таких сентиментальных оценок потенциального супруга. Она жаждала трона, блеск короны австрийской империи ослеплял ее, давал шанс стать подобной своей великой бабке, чье имя она носила. Тщеславие незаурядной женщины, которой хотелось самого-самого…

Когда вдовствующая императрица наконец решила откровенно поговорить с дочерью и передать ей сомнения императора относительно некоторых качеств потенциального будущего мужа, то встретила не просто непонимание, фанатичное упрямство, живо напомнившее ей покойного супруга.

– Твой брат находит, что император слишком стар… – осторожно начала Мария Федоровна.

– В тридцать восемь лет? – фыркнула Като. – Это возраст расцвета для мужчины, особенно для монарха.

– Он… не слишком красив.

– Вы сами говорили, что красота для мужчины совершенно необязательна. Главное – в душе.

– Но он… Твой брат пишет, что…

– Что еще пишет мой мудрый брат? – иронично осведомилась Като.

– Что император Франц неопрятен! – выпалила Мария Федоровна.

– Я его отмою, – усмехнулась Като. – К тому же, это, кажется, не слишком смущало его первую супругу, мою покойную тетушку. Да и вторая супруга родила ему тринадцать детей.

– У него очень сложный характер.

– Великолепно! Значит, он похож на папеньку, упокой Господи его душу. А ведь вы любили его маменька, правда? В общем, я считаю, что этот брак достоин меня и послужит на пользу России. А брату я напишу сама.

Тем же вечером в своем будуаре Като писала брату-императору свою «жизненную программу», вкладывая в быстрые строки весь свой незаурядный темперамент и умение убеждать:

«Вы говорите, что ему сорок лет, – беда невелика. Вы говорите, что это жалкий муж для меня, – согласна. Но мне кажется, что царствующие особы, по-моему, делятся на две категории – на людей порядочных, но ограниченных; на умных, но отвратительных. Сделать выбор, кажется, нетрудно: первые, конечно, предпочтительнее… Я прекрасно понимаю, что найду в нем не Адониса, а просто порядочного человека; этого достаточно для семейного счастья».

В ответ Александр писал сестре:

«Никто в мире не уверит меня в том, что этот брак мог бы быть для вас счастливым. Мне хотелось бы, чтобы вам хоть раз пришлось провести с этим человеком день, и я ручаюсь чем угодно, что у вас уже ни другой день прошла бы охота выйти за него замуж».

Император знал, о чем писал: он неоднократно встречался со своим союзником, хорошо изучил его и составил об этом человеке твердое мнение. Понимал он также, что его сестра, мечтающая о блестящей судьбе, ослеплена возможностями, которые дает положение императрицы, но вовсе не представляет, при всем своем трезвом уме, какова истинная жизнь при венском дворе. Поэтому Александр всячески старался перевести в сферу реальности то, что родилось в честолюбивом воображении его любимой сестры.

К тому же Александр вовсе не был уверен в том, что с политической точки зрения – это удачный выбор. К несчастью, в поле его зрения не было монарха, ищущего себе супругу, а все остальные потенциальные претенденты на руку прекрасной Като не могли по блеску титула и по положению соперничать с императором Францем. И – что было самое главное – он отлично знал, какое магическое значение с детских лет имело для Като слово «императрица», и какой ценой дался ей отказ от возможности стать императрицей русской.