Текст книги "Москва мистическая. Встреча с волшебником. Книга первая"

«Не очень», – насупившись, произнесла я.

Мне стало обидно за меня саму, за мою жизнь, за моих друзей – за тех, с кем я общалась, когда жила там, вне центра. И все же я понимала, что в чем-то Немец прав. Но те перемены в моей жизни, которые происходили тогда и которые не закончились до сих пор, слишком болезненны и слишком явственно указывают мне на то, что я сама назвала «несоответствием».

«Великие живут в спальных районах?» – неожиданно для себя произнесла я.

«Великие выбираются из спальных районов» – отрезал Немец. – Но очень трудно сохранять величие, всю жизнь находясь в центре и не испытывая пугающего движения по «змеям» и «лестницам».

«А в трущобах сохранять величие просто?»

Я все еще обижалась на Немца за резкость суждений. Моя жизнь в спальном районе дала мне очень многое. В конце концов, она дала мне мою семью, а это – вообще самое важное для меня. Кроме того, мой спальный район был не просто районом новостроек. У него была своя необыкновенная история, и в этой истории звучали знаменитые восстания, в ней жила призрачная, давно разрушенная, усадьба, и старинный сад, который так любили местные жители и который медленно умирал, оказавшись в руках «не тех» людей.

«Тот, кто думает о величии, его сохраняет», – ответил Немец.

Видимо, в тот день, когда состоялся этот разговор, у него было необычное настроение. Каждая его фраза мне причиняла странную боль. Это была боль сожаления.

«Даже последний пьяница способен нести свое величие, точно боевое знамя, с честью, рискуя жизнью. Если он знает, что такое величие», – добавил мой друг.

«Выходит, главное в величии – это знание о нем?» – хмыкнула я.

Передо мной предстала череда алкоголиков, которых я встречала на разных богемных тусовках. Образованных, блестящих алкоголиков, которым впору было бы носить наполеоновскую треуголку, – настолько они были уверены в том, что неотразимы, всесильны и даже гениальны. Настолько они берегли и пестовали свою напыщенность.

«И так – почти во всем, – невозмутимо продолжал Немец. – Знание – вот единственное, что наполняет нашу жизнь и может сделать ее бесконечной».

«А как же профессора, великие деятели науки, которые, например, прожили короткую жизнь?»

Мне казалось, этот разговор унес нас в какие-то совершенно дурные дебри. Или я понимала все слишком буквально, тогда как Немец говорил со мной метафорами?

«Быть профессором, добиться славы – это не признак овладения знанием. Человек, который владеет знанием, живет долго. Невероятно долго. Потому что главное для живущих – это именно сама жизнь, – возразил мне Немец. – Кроме того, я сказал: „нести свое величие с честью, рискуя жизнью“. Я не говорил, что это должно быть важно каждому, я не говорил, что это – то, к чему нужно стремиться. И еще. Величие не стоит путать со знанием».

‹…›

«Выходит, смысл жизни – в самой жизни?» – хмыкнула я.

«Да, я знаю, как это трудно принять, ведь это невозможный штамп. Но это так», – вздохнул Немец.

«Именно поэтому я хочу покинуть город», – сказала я.

«Тебе просто хочется сейчас разыграть другие карты. Но ты должна знать, что там я тебе помочь не смогу», – снова вздохнул он.

«Вроде бы, ты жил в деревне. Но кажется, что ты не знаешь жизни вне города. Или не хочешь ее знать».

Мы топтались на одном месте, постоянно повторяя и повторяя этот наш разговор.

«Дорогая моя, мы снова и снова возвращаемся к этой теме. И ты прекрасно знаешь, что я жил в деревне, но структура города мне не просто понятна. Структура города легко обозреваема и управляема. По сути, в городе человек сильнее своих врагов, и так было всегда».

«А в деревне?» – не унималась я.

«А в деревне тебе приходится не просто знать правила игры. Но еще и многое отдавать постовым. Платить им дань».

Я вдруг поняла, что Немец впервые стал подробно говорить о жизни вне города.

«Каким постовым?»

«Ну, хорошо. Я расскажу тебе. И в городе, и в деревне много постов. Самое простое – перекресток. Перекресток – это всегда пост. Ты проходишь через пост, ты должна что-то заплатить за пользование этим постом. Нечто вроде пошлины. В городе это легче. Мы не замечаем, что платим, не замечаем собственных трат, потому что постовые здесь очень слабые, они ослаблены большим количеством людей и их планов».

«По идее, они должны были быть сильнее, раз так много людей. Много людей – много дани. Разве не так?» – спросила я.

«Так, да не так. Постовые в городе тоже платят дань. Духи, которые в урбанистической иерархии стоят над ними, отбирают у них то, что выплатили прохожие. И в итоге постовые остаются голодными и ослабленными», – ответил Немец.

«Выходит, постовые – тоже духи? Почему они находятся на перекрестках? Разве мы можем их увидеть?»

«Да, это тоже духи. Ты ведь уже сталкивалась с разными городскими духами. С наряженными, например. Постовые – тоже духи. А на перекрестках они обитают по старинной традиции, в деревнях и даже в самых глухих и непроходимых местах тоже есть постовые, и они тоже живут на перекрестках. Увидеть их можно, но для этого должны быть особые условия».

‹…›

«Но как же мы им платим? Чем? Мы что-то теряем на перекрестках?» – пыталась угадать я правильный ответ.

Немец покачал головой.

«Мы им можем отдать кусочек своей силы, крошечную крупицу своего настроения, своего везения. Пересекая перекрестки, мы всегда платим. И лишь те, кто живет на перекрестках, имеет возможность получать: постоянным жителям, владеющим знанием, постовые сами могут начать приплачивать. Но тут важно именно владение знанием. Надо не просто стать сильнее постовых, а знать их и те законы, по которым они живут», – ответил он.

‹…›

Я слушала его и чувствовала волнение. Меня всегда занимала тема перекрестков, где-то я читала, что именно на перекрестках живут колдуны и маги, и во время той нашей беседы с Немцем я более или менее поняла, почему это так. Мир Немца был похож на сложную многоуровневую иерархию, люди занимали в ней наивысшую ступень среди земных обитателей (он был приверженцем идеи о том, что «человек – венец творения»), но волшебники стояли в этой иерархии над всеми людьми… Они могли подчинять себе духов или избегать встречи с духами, что тоже представляло собой одним из вариантов подчинения, и именно этим искусством, по мнению Немца, стоило овладевать в процессе учения, чтобы оградить себя от всяческих опасностей.

‹…›

«Чем же опасны для нас постовые вне города?» – спросила я.

«Тем же, чем разыгравшаяся стихия – допустим, сильная гроза в чистом поле, – может быть опасна по сравнению с пыльной и тихой библиотекой. Я тебе предлагаю изучить сначала легкое, то, что тебе на самом деле давно знакомо, с самого рождения, но что ты никогда сама для себя не описывала словами. И если я говорю, что не смогу тебе помочь вне города, я не лукавлю и не шучу. Я был виртуозным волшебником, когда жил на природе, но я остыл к этому занятию, как остывают заядлые игроки, успешно пройдя самые сложные турниры и победив самых сильных противников. Я ушел на покой. И занялся тем, что для меня понятнее и проще».

Я смотрела на Немца во все глаза. Он никогда еще не был таким: казалось бы, его настроение с каждой минутой становилось все тяжелее. Он мрачнел, и я испугалась за него. Его лицо теперь было особенно бледным, под глазами залегли тени, все освещение в квартире как будто бы изменилось. Мне даже показалось, что сейчас там, снаружи, начнется дождь. Ничего удивительного, впрочем, в разгар осени. Глаза Немца были наполовину прикрыты, мне почудилось, что он смотрит на мои руки, в которых замерли карты Московского Тарота. Я не могла пошевелиться. Я не знала, что с ним такое происходит, но мне это не нравилось.

«Ты не хочешь, чтобы я покидала город, потому что думаешь, что я потрачу силы на изменения?» – спросила я.

«Я хочу, чтобы ты тратила силы на обучение. И на свое творчество. Довольно распыляться, ты и так постоянно подвергалась серьезным личным трансформациям, и виной тому, конечно же, то самое несоответствие, о котором мы с тобой так много сегодня говорили. Но поверь мне – с ним ты действительно уже никогда ничего не сможешь поделать. Сценарий неизменен. Даже если окружающее вдруг станет достойным тебя. Если ты вдруг окажешься в музее, в замке, в палаццо, если вокруг тебя будут друзья, художники и поэты, если ты будешь иметь возможность каждый день писать книги и наслаждаться красотой и общением с себе подобными…»

Он вздохнул и неожиданно поднес руки к лицу, точно хотел спрятаться от меня. Его слова звучали, как приговор. Я была безмерно тронута тем, что он считает меня достойной большего, но он явно хотел сказать, что я не смогу получить это большее, вернее, получив большее, я все равно этого не оценю и не почувствую. Страшная печаль охватила меня. Такая глубокая, такая всеобъемлющая, что она как будто смяла меня, скомкала, смяла и скомкала все, что меня окружало, смяла и скомкала моего друга Немца… Я смотрела на его кисти, и мне казалось, что эти вдруг ставшие узловатыми пальцы, эта какая-то неожиданно тонкая, полупрозрачная кожа принадлежат не тому зрелому Немцу, которого я знала, но какому-то незнакомцу, скрюченному, старому и больному.

«Что с тобой?» – обеспокоенно спросила я.

Я мгновенно забыла и про свою печаль, и про карты Московского Тарота. Я встала, а они остались лежать на столике. Немец склонил голову. Лица его я не видела, он сгорбился и теперь больше всего походил на тряпичную куклу, вяло сидящую в кресле. Я сделала шаг к нему, но он неожиданно глухо произнес: «Марта проводит тебя». И в то же мгновение из-за портьеры появилась Марта и настойчиво пригласила меня пройти в коридор.

Я последовала за ней, но все-таки оглянулась. Он впервые меня так настойчиво выпроваживал. Он впервые показался мне каким-то неживым, ненастоящим. Он впервые действительно испугал меня. Мне хотелось вернуться и встряхнуть его, крикнуть ему в его бледное лицо: «Очнись, дыши, это я!» Но я знала, что надо послушаться и уходить. Что сейчас с ним происходит что-то такое, чего мне нельзя видеть и знать. И я ушла, полная ужаса, тоски и смирения.

‹…›

* * *

Письмо 7. Немец – Свете

Дорогая моя, давеча я напугал тебя, прости меня за это. Со мной иногда случается такое состояние: я говорю то, чего не хочу говорить, и с каждым словом теряю силы. Все-таки, я очень стар, и ты должна понять, что, несмотря на все, что я знаю и что умею, иногда бываю именно старым человеком.

Мысленно возвращаюсь к нашим с тобой разговорам и понимаю, что многого не рассказал тебе. А ведь я был в силах избежать этой выматывающей беседы о деревенской жизни и о неизменном сценарии, если бы увлек тебя своим Таротом. Или вот хотя бы звездой возможностей.

Но теперь уж поздно, и ты видела меня таким старым и слабым, каковым я, конечно же, и являюсь по правде.

Обязательно приходи, как только найдешь время и силы. И обязательно спроси меня о звезде возможностей. Это мелочь, но такая же занимательная, важная и одновременно бессмысленная, как и все то, о чем я тебе уже говорил.

Вот видишь, даже в своем письме я старик, хотя то ужасное состояние, в котором я находился в последний твой визит, меня с божьей помощью покинуло, и я совершенно здоров, полон сил и выгляжу и веду себя, как обычно.

Прошу тебя, не бойся за меня.

И особенно не бойся за меня, потому что это моя судьба, и моя же судьба – бояться за тебя. Так Господь боится за нас, своих детей, так провидение протягивает нам руку, чтобы спасти нас, а нам все кажется, что это – вмешательство в наши планы, роковые случаи и разрушительное влияние стихии…

Написал этот абзац и подумал: в каждой его букве читается гордыня старика. В каждой запятой.

Дорогая моя, нет, не приходи пока. Давай встретимся через неделю. Теперь я вижу, что еще не совсем оправился от своего состояния. Но не зачеркивать, не переписывать это письмо я уже не могу. Пусть все остается, как есть.

Приходи через неделю.

Твой друг Немчишка

* * *

Получив такое письмо, я ощутила смятение. Я поняла, что не буду на него отвечать, но действительно прибегу, как только пройдет неделя. Я впервые видела слабость Немца, но не знала ни причин ее, ни того, как я могла бы ему помочь. И могла ли вообще? Он сам себя сравнивал в этом письме то с господом богом, то с провидением, и сам же стыдился этих своих сравнений. Это было внове для меня: я не знала его таким. Я знала его сильным, мудрым, человеком без изъянов и слабостей, однако чрезвычайно понимающим и сочувствующим. И вдруг – такое.

Я действительно появилась на пороге заветной квартиры ровно через неделю после получения этого письма (наша переписка шла мимо почты, я сама относила свои письма и опускала в почтовый ящик Немца, мне же его письма доставляла Марта). С тяжелым чувством, со страхом впасть в разочарование. Я бесконечно вспоминала печальные слова одного моего преподавателя из Института Европейских культур (где я училась после Литературного института). Как-то на семинаре я обмолвилась, что разочарована в некоем авторе. На что мой преподаватель мне сказал: «Разочарование – это плохо. Оно говорит о том, что было очарование. Но нельзя было очаровываться!»

«Нельзя было очаровываться», – как приговор, звучало у меня в ушах. Неужели я снова не там и не с теми? Неужели я попала в чуждую мне историю?.. «Несоответствие». Я и не думала, что буду испытывать несоответствие по отношению к Немцу…

«Хозяин вас ожидает», – приветливо сказала Марта и сделала приглашающий жест. И я, повинуясь ее жесту, отправилась в столовую.

* * *

ЗАПИСЬ ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА

Звезда возможностей. Звучит многообещающе, и так оно и есть. Что на него накатило, почему он пытался обесценить свои знания, называя все то, о чем он говорил, одновременно важным и бессмысленным? Тогда зачем вообще мое обучение?

Впрочем, я ведь никогда не была уверена в том, что мне это надо. Радость, развлечение, волшебство, но и знание, – вот то, чего я всегда искала, и Немец мне это давал, несмотря на то, что у нас с ним оказались разные взгляды на некоторые вещи. Но об этом – потом.

А сейчас – звезда возможностей.

Попасть на звезду возможностей – все равно, что попасть на сложную развязку или перекресток с большим количеством дорог. Если ты остановишься тут и попытаешься осознать то бесконечное количество вариантов развития событий, которое дает тебе перекресток, то поймешь, что тебя немного укачивает. Особенно если ты не знаешь точно, куда идти.

(И тут я снова вспоминаю свои ощущения от вреюшки. Это ожидание чувственного опыта от смены времени, эта попытка физически прожить неосязаемое, непознаваемое…)

Рассуждая об этих возможностях, Немец говорит о соблазне. Ты точно знаешь, что тебе надо направо. Но вот есть поворот налево. А можно пойти и прямо. Или вообще – куда-то в сторону, «по диагонали». Что там? А если над этими дорогами светлее небеса, если там, вдали сияет притягательный пляж, а если – пряничная деревенька с уютно дымящимися трубами, пропитанная ароматом пекущегося хлеба? Соблазны не хороши и не плохи, но они съедают энергию странника. И только в том случае, если ты хорошо себя чувствуешь и полон сил, ты можешь поддаться соблазну.

А вот и опасность. И сердце начинает биться быстрее, и зрение проясняется, и каждая мышца, каждая связка в тебе молодеют. Нет ничего опаснее перекрестков, на которые мы попадаем. Именно на перекрестке можно встретить странных и пугающих людей или существ, потому что это – некий узел судьбы, вернее, нескольких судеб сразу.

Немец говорит о лифте. Я слушаю его завороженно. Это история о лифте в старой и очень комфортной гостинице. В этот лифт заходит странник. Ему кажется, что он здесь один. Допустим, ему нужно подняться к себе в номер, который находится на четвертом этаже. Он нажимает кнопку, но двери никак не закрываются, и в конце концов в лифт вбегает мужчина. Ему тоже надо на четвертый этаж. Пауза затягивается, а между тем в лифт впрыгивает пара влюбленных, они нажимают на кнопку шестого этажа. И, наконец, двери дрожат и начинают закрываться, но тут внутрь врывается девушка, ей надо на третий этаж.

Итак, в лифте оказалось несколько незнакомцев, попавших сюда, казалось бы, совершенно случайно.

Мужчина, которому тоже нужно на четвертый этаж, – профессор химии. Недавно он отравил собственную жену. Похоронив ее, он отправился в путешествие и поселился в этом отеле на несколько дней, чтобы походить по местным галереям и насладиться искусством. Парочка с шестого этажа думает пожениться, они только что договорились о церемонии в ближайшей церкви. Правда, парню пришлось соврать, что он крещеный, чтобы поскорее обвенчаться с любимой, ведь родители обоих против этой свадьбы. Наконец, девушка, вбежавшая последней, – доктор. На прошлой неделе она допустила врачебную ошибку, погиб пациент. Больница, в которой она работает, обратилась к очень серьезному адвокату, и дело было замято. Но девушку на всякий случай отправили в небольшой отпуск, «пока все не улеглось».

И вот наш странник стоит среди этих людей. Прилично одетых. Живущих в приличной гостинице. Они улыбаются друг другу и вежливо здороваются. Он стоит и не знает, кто они, но чувствует себя вполне безмятежно. Ему только и надо, что подняться в номер и переодеться к ужину: неожиданно на пляже он встретил своего школьного друга, который отдыхает в соседнем отеле. Странник договорился провести этот вечер с ним вместе в соседнем ресторане.

Он едет в лифте с двумя убийцами и одним лжецом, если не клятвопреступником. И у него отличное настроение и никаких подозрений.

Лифт – это перекресток. Странник оказался здесь со случайными людьми. На третьем этаже девушка выходит. Четвертый этаж становится следующим перекрестком. Наш герой оказывается в коридоре и слышит торопливые шаги мужчины, которому тоже нужно было на четвертый этаж. Это профессор химии. Он догоняет странника и приветливо интересуется, в каком номере тот остановился. И тут, наконец, страннику становится не по себе.

Чем меньше перекресток, чем он менее людный, тем больше мы чувствуем и понимаем тех, кто оказался там вместе с нами.

Но когда перекресток людный, когда это – обыкновенный перекресток в большом городе, где полным-полно машин и где множество людей, – тогда мы ощущаем себя в безопасности, хотя это ощущение иллюзорно.

* * *

«Да, но чем мне угрожает профессор химии, доктор и влюбленная парочка? Лично меня их дела не касаются. Мы все друг другу никто», – тихо возразила я, чувствуя странное родство со странником.

В тот день я обращалась с Немцем особенно бережно, мне казалось, стоит лишь усилить нажим, и он рассыплется, как мумия в готическом фильме. Впрочем, выглядел он, как обычно, в его облике не осталось ни следа того кризиса, который он по каким-то причинам переживал неделю назад. Мы сидели за столом и потягивали его свежий ягодный эликсир с опаловым отливом. Давно я не пила его, да и Немец при мне не употреблял его вот уже несколько месяцев. Может быть, тот кризис и был связан с тем, что мой друг пропускал приемы живительного напитка?.. Правда, позднее я узнала, с чем было связано то ужасное превращение в старика, которое мне довелось наблюдать тем печальным вечером… ‹…› А пока мы сидели в столовой, как ни в чем не бывало. И неспешно беседовали о перекрестках и звезде возможностей.

«Эти люди могут тебя заманить на перекресток, который тебе грозит болезнью, разочарованием, насилием или даже гибелью», – как ни в чем не бывало, ответил мне Немец.

Похоже, он принял эту мою игру, в которой я случайно поселилась в отеле, набитом преступниками, в которой я и была странником.

«Только что профессор химии попытался с тобой познакомиться, и ты почувствовала, что тебе этого не хочется. Ты мягко улыбнулась и ответила на его вопрос вопросом: мол, почему вы спрашиваете? „Потому что хотел вас пригласить выпить со мной вечерком“, – отвечает он. Тогда ты качаешь головой и, извинившись, замечаешь, что тебе это не интересно. Разговор окончен. Мужчина уходит к себе. А ты – к себе. Но если в этот момент ты бы не послушала себя, если бы ты не встретила старого друга за полчаса до этого разговора, если бы вечер у тебя был совершенно свободен… Возможно, этот, на самом деле ужасный, человек смог бы тебя утащить на следующий перекресток, где вы опять оказались бы с ним вместе, причем на этот раз уже не случайно. И, скорее всего, началась бы история, которую ты потом – в лучшем случае – вспоминала бы с легким чувством неприязни».

При этих словах я вздрогнула. Я знала, что это такое: не сфокусироваться на происходящем, не произнести своевременное «нет», а потом сожалеть о том, куда тебя завела твоя мягкотелость.

«А теперь представь себе, сколько перекрестков в городе», – быстро добавил Немец.

«Мне кажется… Поправь меня, если я не права… Но ты зря сравниваешь лифт в гостинице и перекрестки. Это совершенно другое дело, – вкрадчиво произнесла я. – На перекрестках люди не здороваются, не знакомятся, их часто вообще ничего не объединяет, тогда как жильцов одной гостиницы кое-что все-таки объединяет. Выбор гостиницы. Иногда даже уровень достатка и образования».

Я рассуждала, как заправский маркетолог. У каждой гостиницы была своя целевая аудитория. И, несмотря на некоторое расхождение в моральных принципах тех или иных постояльцев, они все-таки принадлежали к одному социальному слою.

«Чудесно! – живо воскликнул Немец. – А теперь подумай, как часто ты бываешь в гостиницах. И насколько чаще ты бываешь на городских перекрестках. Как много ты встречаешь постояльцев этих гостиниц в лифтах, и скольких людей тебе приходится видеть ежедневно. А ведь лифт, на самом деле, – это тот же перекресток, только вертикальный. Помню, ты рассказывала о том, как иногда во сне видишь горизонтальные лифты. Вот идеальный урбанистический перекресток! Горизонтальный лифт! – Немец почти смеялся. – И, наконец, мой пример, думается, излишне литературен. Это какой-то детектив: милые и импозантные персонажи с темным прошлым, а некоторые – с весьма темным будущим. Попахивает Агатой Кристи».

«Ты читал Агату Кристи?» – удивленно спросила я.

Он улыбнулся и махнул рукой так, словно это было совсем не важно. Но для меня это было еще как важно! ‹…›

«Тогда как в городе… – продолжил он. – Ты вообще представляешь, кто ходит по одним с тобой улицам? Там эстетика судьбы, личного выбора совершенно иная. Как иными кажутся и лица прохожих, словно они иностранцы. Кроме того, что в городе полным-полно пустышек (недоработанных городских персонажей, неодушевленных, но важных для городских духов, преследующих свои собственные цели), самих духов, спящих (тех, кто ходит по одним и тем же маршрутам изо дня в день и не обращает внимания на окружающее) и, наконец, отъявленных бандитов разных мастей – от обыкновенных воришек и до злыдней самых высочайших уровней… Поверь мне, перекрестки опасны».

«Ну, я же не разговариваю на них с незнакомцами», – возразила я.

«А иногда разговариваешь, – парировал он. – А иногда повторяешь их действия. Это очень простой прием – заставить тебя заговорить с незнакомцем, чтобы перейти с ним на следующий перекресток. Задать вопрос, скажем, как пройти туда-то. Вспоминай».

«Да, я действительно часто предпочитаю ответить: идите за мной, я направляюсь как раз туда», – задумчиво проговорила я.

«Вот. Ты. И. Попалась», – Немец торжествовал.

«А что не так с действиями?» – спросила я.

«Я о зеркальном повторении действий. Я зеваю, и через несколько секунд ты тоже зеваешь и при этом неосознанно повторяешь мои действия. Я чешу плечо. И ты, если недостаточно понимаешь, что с тобой происходит, тоже начинаешь чесать плечо. Следующий шаг – я срезаю путь и иду по тропинке по газону, чтобы поскорее дойти до остановки. Ты идешь за мной, ведь действительно, так удобнее. И мы с тобой садимся в один автобус. Поздравляю, мы оказались вместе на следующем перекрестке. Теперь все зависит от моих намерений, куда мы с тобой поедем дальше – вопрос техники. А ты, между тем, никуда толком и не собиралась, просто возвращаешься из магазина домой».

«Хорошо, – помолчав, сказала я. – Тогда что же делать, чтобы не платить дань на каждом перекрестке? И как мне может помочь звезда возможностей?»

«Как раз звезда возможностей может помочь в большинстве случаев избегать уплаты дани», – сказал Немец.

«А это вообще не опасно?»

Я вдруг подумала, что если не платить дань, то можно попасться, и постовые заставят заплатить еще больше.

«Помнишь нашу историю с лифтом?»

Голос Немца звучал успокаивающе. Судя по его тону, это действительно было опасно. Но я замерла в предвкушении разгадки. Сейчас меня познакомят с магической практикой, а я этого всегда жду и всегда обожаю.

«Помню», – спокойно ответила я, хотя меня уже начинало слегка трясти от нетерпения.

«Попробуем представить себе всех действующих лиц в виде расклада Таро „крест“. Ты понимаешь, о чем я говорю?» – спросил Немец.

Я понимала. Расклад «крест» представляет собой комбинацию из четырех карт, иногда в центре расклада размещается пятая карта, сигнификатор, указывающая на того, кому делают расклад, то есть, кому гадают.

«Да, мне знаком этот расклад», – кивнула я.

Немец взял лист бумаги и ручку. Кажется, я впервые видела его что-либо записывающим. И нарисовал примерно такую схему.

«Давай разберем значения карт, участвующих в этом раскладе», – продолжил он.

А я смотрела на его почерк и не могла не удивляться: такой красивый, четкий, витиеватый. Если бы я чувствовала себя в силах, я бы попросила эту схему у него на память и повесила бы ее дома в рамочку.

«В одном варианте толкования карта номер один – это самое существенное, что повлияло на сложившуюся ситуацию. Напротив же, второе – несущественное. Третье – это совет, который карты дают вопрошающему. И четвертое – это вероятный результат, итог всего расклада. Но есть и другой вариант толкования. Номер один – это прошлое, то, что предшествовало ситуации. Номер два – это ближайшее будущее. Номер три – это то, что происходит в голове у того, кому гадают. Наконец, четвертое – то, куда следовало бы двигаться, исходя из настоящего, то есть, далекое будущее. Ты знакома с этими вариантами толкования?»

«Знакома. Но причем тут звезда возможностей?» – спросила я.

«Любой перекресток, так или иначе, это крест, – ответил Немец. – Даже если это перекресток трех, пяти или десяти дорог. Крест всегда можно дорисовать и снабдить дополнительными лучами. Но смысл его от этого не изменится. Давай попробуем сориентироваться на местности. Подобный крест – если его взять из Таро и переложить на географию перекрестка, – будет перевернут относительно сторон света. Точно так же, как порой карта местности оказывается перевернутой во сне, где север и юг меняются местами, как и запад с востоком. Понятно?»

«Понятно».

Я об этом когда-то читала на сайтах, посвященных осознанным сновидениям, но толком не могла ответить себе на вопрос, действительно ли в моих снах все оказывается перевернутым. Мне казалось, что в общем и целом в них я ориентируюсь так же, как наяву. Пример тому – мой повторявшийся сон, где главной артерией города для меня становилось Варшавское шоссе, по которому я двигалась строго с севера на юг, из центра – к окраине.

«Хорошо. Тогда оказывается, что номер один – это Восток. Номер два – это Запад. Потому что так движутся наши светила, с востока на запад, из прошлого в будущее. Номер три – это юг, потому что традиционно юг – территория разума, а номер четыре – это север, территория сердца».

«Почему юг – это территория разума, а север – территория сердца?» – удивилась я.

«Потому что родина человечества – это север, и это сердце Земли, но на юг двигаться разумно, а человечество всегда было в панцире рацио», – ответил он.

«Хорошо, пусть будет так», – согласилась я.

Мне эта мысль показалась знакомой, но я никак не могла сосредоточиться и вспомнить, где я об этом уже слышала или читала… Может быть, это – мои воспоминания из каких-то прошлых жизней?..

«Итак, странник стоит в лифте. И он, без сомнения, является сигнификатором, то есть, центром перекрестка. К страннику приходит номер один. Это – профессор химии, и событие, которое он олицетворяет, – убийство, отсутствие угрызений совести, освобождение путем нанесения вреда другому человеку. Вторым номером оказывается влюбленная парочка. Конечно, ее можно еще дополнительно разложить на две карты, но мы не будем: в конце концов, эти влюбленные представляют собой единое целое. Их событие – клятвопреступление, но в каком-то другом варианте – запретная любовь, тайная свадьба. И, наконец, третий номер – доктор, та самая девушка, ее событие – ошибка, замалчивание, необходимость на время уехать, спрятаться. Попробуем прочитать этот расклад. Убийство (отсутствие угрызений совести, освобождение путем нанесения вреда другому человеку) привело к ситуации на перекрестке. В ближайшее время спрашивающего ждет клятвопреступление (запретная любовь, тайная свадьба). При этом руководствоваться только разумом в данном случае будет ошибкой (это приведет к замалчиванию и необходимости уехать на время, спрятаться). Но что здесь будет путем сердца? Что станет важным итогом ситуации?»

Немец пристально смотрел на меня. Я молчала, пытаясь осмыслить то, что он мне только что рассказал. Он медленно подвинул ко мне листок со схемой расклада «крест». Но я уже поняла.

«Не хватает четвертой карты», – сказала я.

«Это тот луч звезды возможностей, который нас выведет с перекрестка безо всякой дани. Это – разрушение расклада, явление некоего Джокера, Шута, который переворачивает все с ног на голову и превращает всю серьезность „креста“ в фарс. Разгадка здесь очень простая: что бы ни выбрал сигнификатор, он никак не должен связывать свои дальнейшие действия с теми, кого встретил на перекрестке. В данном случае это не сложно, развилка была из трех дорог. Но это гораздо сложнее, когда перекресток – из четырех дорог. То есть, перекрестки с нечетным количеством лучей – неустойчивые, а потому на них легко избежать выплаты дани, выбрав как бы непроявленный, несуществующий „четный“ путь. Но что делать с перекрестками устойчивыми, количество лучей на которых – четное?»

Он смотрел на меня, ожидая ответа. И тогда я взяла карандаш и изуродовала его прекрасный рисунок своими неровными линиями – лучами.

«Можно попробовать двигаться по этим дополнительным лучам», – предложила я.

Немец удовлетворенно кивнул.

«Можно. Идея сама по себе очень правильная. Но стоит помнить, что нам нужно выбрать нечетные лучи и территорию сердца. Поэтому твоя схема должна выглядеть немножко иначе: стоит поменять нумерацию лучей, принцип этой нумерации отличается от нумерации расклада „крест“. Вот, посмотри».