Текст книги "Москва мистическая. Встреча с волшебником. Книга первая"

Глава тринадцатая. Великое делание. Подобия

Я взглянула на говорившего. Это был пожилой господин, одетый, как и прочие, в костюм восемнадцатого века. Высокий, статный, но полный и рыхлый, с одутловатым лицом. Усы его залихватски торчали в стороны – как будто бы их выравнивали по линейке. Я пыталась проговорить про себя какие-то черты его внешности, чтобы лучше их запомнить, а потом уточнить у Немца, кто это был. В конце концов, пора было успокоиться. Моя тревога мешала мне смотреть на вещи трезво. Однако, несмотря на попытку такого рутинного запоминания, я никак не могла взять себя в руки. Меня охватила паника. Может быть, он сказал что-то другое, а мне послышалось «бегите, пока не поздно»? Может быть, это вообще все предназначалось не мне?.. Залихватские усы, темные глаза, круглые брови, маленький круглый подбородок.

«Что-что?» – спросила я его.

Меня трясло. Вдруг я подумала, что совсем не знаю Немца, мне лишь казалось, будто я его знаю, но на самом деле – что именно здесь происходит? Это какая-то секта? Откуда все эти люди? Кто устроил этот так называемый бал? Или, наоборот, этот незнакомец пытается помешать чему-то важному, пытается разрушить шоу Немца?

И Немец ли здесь со мной в этом зале?.. Или его молодой двойник?..

Меня сковал отвратительный липкий холод. Я не могла пошевелиться, хотя чувствовала, что предательские струйки пота ползут под корсетом, лоб, кожа над верхней губой покрылись испариной. Между тем, незнакомец продолжал смотреть мне в глаза, не отворачиваясь и ничего не предпринимая.

«Что вы сказали?» – сделала я еще одну попытку.

«Вы слышали», – хмыкнул незнакомец, повернулся и спокойно зашагал к двери, которая выходила в голландскую гостиную.

Там, у выхода, он обернулся и сделал приглашающий жест – мол, остаетесь или пойдете со мной?..

Я стояла, как вкопанная. Этот человек мне не нравился, но мой разум был отравлен подозрениями. Чувство защищенности и правильности всего происходящего покинуло меня, Немец мне казался чужим человеком, а окружающее больше всего напоминало какой-то странный спектакль, в котором я должна была играть, совершенно не зная ни пьесы, ни собственной роли.

Между тем, Немец был особенно спокоен и даже как-то медлителен. Он все еще рассматривал кусочки угля, а вместе с ним рассматривали их и остальные гости. Вдруг вспомнилось, как он предупреждал меня, чтобы я все время держалась рядом с ним. Но теперь, когда я была уже не рядом, мне не хотелось к нему подходить. Я поняла, что эта отстраненность, на самом деле, мне ничем особенным не грозит, кроме печального отрезвления: на все происходящее я взирала со стороны, в то время как другая моя часть изо всех сил пыталась побороть панику и сжимавшуюся вокруг меня плотную, пыльную духоту. «Здесь не опасно, я ничего не боюсь, Немец знает, что делает, он никогда не причинит мне вреда». Я старалась изо всех сил повторять себе эти аффирмации, но мой разум никак не желал переключиться, он только и делал, что подсовывал мне ужасающие картины из фильмов про тайные собрания, секты и человеческие жертвоприношения. А если моя роль в этом спектакле окажется ролью жертвы? Я почти задыхалась.

И тут Немец обернулся и, воскликнув что-то вроде «Nigredo non finito»[25]25
  Nigredo – как я позже узнала, именно так назывался первый этап Великого Делания алхимиков. Обычно этот этап связывается с чернотой, с разложением. Алхимики полагали, что во тьме содержится возможность света, а в Nigredo содержится обещание создания волшебного эликсира. Символами этого первого этапа Великого Делания были ворон и черное солнце.


[Закрыть] (во всяком случае, мне так послышалось), проворно подошел ко мне и, взяв меня под локоть, повел к другому выходу из темной комнаты, который тут же был открыт, и в котором тут же появилась пара лакеев, чтобы придержать дверь. Я шла, точно под гипнозом. Я не могла оттолкнуть Немца, но теперь, наконец, я видела, что это не двойник, что это действительно мой друг и учитель. Я заметила знакомые морщинки вокруг его глаз, я заметила какую-то особую, едва уловимую, мягкость в выражении его решительного лица – в общем, это и впрямь был Немец. И от осознания того, что это он, мне стало немного легче.

Следующее помещение походило на фрагмент какого-то СПА-комплекса. Небольшой бассейн, выложенный мелкой плиткой в античном стиле, оказался заполненным горячей (здесь было очень парко) зеленоватой водой. По периметру бассейна располагались изящные колонны, между которыми находились вазы с цветами. Тот лакей, что в предыдущей зале держал поднос с углем и черной птицей, оказался уже тут. Он услужливо протянул свою ношу Немцу. Но тот ждал, когда гости встанут между колонн, на краю бассейна. Я замерла рядом с Немцем и взглядом поискала того незнакомца с одутловатым лицом, но его нигде не было. Должно быть, он действительно покинул темную комнату через голландскую гостиную. Я не могла забыть его странного взгляда и странного голоса, как будто бы исходившего из какого-то глубокого колодца. Паника почти улеглась, но тревога еще осталась, а влажный пар, витавший над бассейном, не освежил меня: дышать было по-прежнему нечем.

Между тем, все встали так, как, судя по всему, хотел Немец. И тут лакеи принялись всех обносить белыми треугольными платками – наподобие тех, которые когда-то, в начале девятнадцатого века, английские денди вязали себе на шею. Гости брали в руки платки и прижимали их к лицу, а лакеи завязывали их на затылке, – таким образом, оказалось, что все гости надели плотные шелковые маски и стали похожими на щеголей-грабителей.

И я среди них.

От этой маски в голове у меня помутилось. Она прилипала к потному лицу, и теперь мне было невыносимо душно. Мне срочно надо было на воздух. Мне показалось, я стою в церкви, здесь темно, жарко, и мои легкие забивает густой дым ладана. Последнее, что я увидела, была огромная чаша со святой водой, в которой шипят черные куски угля, и бьется огромный ворон, погружаясь на дно и растворяясь в совершенно уже черной жидкости. Затем все заволокло красными плюшевыми пятнами, и свет в моих глазах померк.

Очнулась я в голландской гостиной, в огромном красном ампирном кресле, обложенная черными и белыми подушками. Рядом со мной сидел Немец – в точно таком же кресле, – и взволнованно вглядывался в мое лицо. Как только я открыла глаза, лакей убрал от моего носа отвратительно пахнувший аммиаком флакончик и предложил мне воды.

«Чем все закончилось? – вяло спросила я. – Ворон утонул?»

«Нет, – улыбнулся Немец. – Это был не ворон. И вообще не птица».

«А было похоже, что птица, – пожала я плечами. – Ты закончил то, что хотел сделать? Что это вообще было?»

«К сожалению, не закончил, – вздохнул Немец. – Мы завершили лишь первую стадию Великого Делания. Оставалось еще три стадии, но я не смог продолжать, когда ты потеряла сознание».

«Почему?» – спросила я.

Я ощущала слабость и едва шевелила губами.

«Потому что мне нужно было твое внимание и твое запоминание, – медленно проговорил Немец. – Без твоего запоминания сегодняшнее Великое Делание не имеет никакого смысла».

«Почему?» – повторила я.

«Потому что это часть нашего с тобой уговора. Я тебе должен был передать свое знание. Надо было пройти все этапы до конца. Но нам помешали».

«Кто?» – я чувствовала себя очень уставшей, мои глаза едва различали интерьер голландской гостиной, а мой голос был лишен какого-либо выражения.

«Вспоминай, – приказал мне Немец. – Ты помнишь, кто нам помешал?»

«Пухлый господин», – сообразила я.

«Подобие господина… Я знал его, это Князь…» – начал Немец.

«Что значит – подобие?» – вяло прервала я его.

«В этом мире возможны процессы, которые позволяют создавать копии когда-то живших людей. Как ты могла заметить, я – глава этого собрания и ведущий Великого Делания, я пользуюсь серьезной властью в этом своем потайном мире. Однако и у меня есть свои недруги. Некоторые недруги давно почили, другие вполне себе живы, третьи прибывают и становятся на смену ушедшим. Создание копии, подобия необходимо порой для того, чтобы включить давно завершенный сценарий и сделать так, словно он не был завершен. Ты меня понимаешь?» – вдруг обеспокоенно поинтересовался Немец.

Должно быть, вид у меня был жалкий. Он сделал лакею знак, чтобы тот принес мне еще воды.

«Понимаю. Наверное», – вздохнула я.

Сознание ко мне вернулось, голова уже вполне себе работала, но я не могла взять в толк, к чему вся эта лекция. Наш разговор мне казался неуместным, я находилась под сильным впечатлением от того, что мне довелось сегодня увидеть и пережить. Мне хотелось домой и совершенно не хотелось разговаривать.

«Прости меня, – мягко сказал Немец и дотронулся до моей руки своей теплой вялой ладонью тряпичной куклы. – Мы поговорим с тобой об этом в другой раз. А пока мне придется отложить Великое Делание еще на месяц и отправить тебя домой».

Здесь я должна остановиться. Признаюсь, в следующий раз, через месяц, у Немца снова не получилось пройти все этапы Великого Делания в моем присутствии. И снова виной тому оказалось «подобие». И лишь в третий раз, как обычно бывает в сказках или в представлении ярмарочного вертепа, Немец завершил Великое Делание и показал мне то, чего, вероятно, я никогда бы не желала видеть. Это полностью перевернуло мое представление о том, что я считала реальностью. Это изменило меня, это перестроило меня, это дало мне силы к дальнейшему молчанию и – позже – переосмыслению всей моей жизни и записыванию.

Этот опыт оказался для меня таким сложным, что я никогда бы не смогла его вложить в одну книгу. Мне кажется, если я и смогу отразить его, то в нескольких отдельных текстах. И это не потому, что я желала бы заинтриговать читателя, взять его за руку и вести дальше со мной по странному пути моих переживаний. Хотя, конечно, это было бы славно: с таким читателем я бы не чувствовала себя одинокой в своем повествовании, в своем служении Немцу, волшебству, Москве. Но – нет. У меня просто не хватает духу, не хватает внутренних сил продолжить рассказ о том, что я пережила в конце нашего с Немцем года. А потому пишу это, преисполнившись надежды, – продолжение следует.

‹…›

Глава четырнадцатая. Расставание

Должно быть, смысл всего, что я увидела и узнала за тот год, был в том, чтобы я поверила в существование чего-то большего, чего-то сильного. Мне нужно было ярчайшее впечатление, чтобы запустить этот механизм. Кому-то для его включения нужны измененные состояния сознания, кому-то – экстремальные переживания, полеты на дельтапланах или погружение в морскую пучину… Кого-то судьба заставляет пережить тяжелейшие потрясения, аварии, катастрофы и выйти из этих ситуаций живым и совершенно другим.

Моя судьба была ко мне добра. Когда я ощутила необходимость во встрече с сильным учителем, настоящим городским волшебником, она предоставила мне такую возможность. Рядом с этим человеком я чувствовала любопытство и удивление, а мои страхи он спокойно развеивал – когда того требовала моя психика, – лишь затем, чтобы дать мне другие переживания, гораздо более сильные, чем страх. Кажется, у Кастанеды это называется «ясностью»: ясность приходит после страха, и это второй враг на пути к знанию. И хотя я не всегда была готова к этой ясности, Немец старался меня ввести в нее, избавляя меня от ощущения ужаса происходящего. Он показывал мне другой мир, который я, признаюсь, искала всю свою жизнь, который я так давно жаждала узнать, и к которому я на удивление совершенно охладела – почти сразу же, как только оказалась в нем. Возможно, дело – в моей усталости, в том, что меня трудно удивить, трудно вовлечь, пока я живу в городе. Последние годы моей привычной спутницей стала старая русская литературная хандра, и даже самые яркие и странные события мне часто кажутся каким-то общим местом. Немец раскрывал передо мной законы города, он показывал мне необычных существ, он знакомил меня с необычными людьми, но чувство, что все специально подстроено, что это не есть действительное положение вещей, а скорее именно шоу, ярмарочный фокус, меня не покидало.

Побывав с Немцем на том самом балу, я, несмотря на изумительно сделанный антураж, на все эти бесконечные коридоры, удивительные помещения и костюмы, вдруг остро, до боли, ощутила, что здесь действительно «все как в жизни», как говорил сам Немец. И нет никаких загадок в мире людей, нет, и не может быть. И даже в таком узком круге мистиков, в который я попала, для меня не будет уже сюрпризов.

Я была измотана. И совершенно перестала чувствовать и уют, и кураж от общения с Немцем. Поиски волшебства казались мне ограниченными. Ах, если бы все это происходило со мной сто лет назад, двести! Как живо я могла бы реагировать на фокусы Немца! Но теперь, во втором десятилетии двадцать первого века, я была слишком искушена, слишком насмотрена, я была самым настоящим пресыщенным современным человеком с изуродованным технологиями клиповым сознанием, с огромным количеством бессмысленной информации и виртуальным общением с массой незнакомых людей. Именно это мое состояние и гнало меня прочь из города, именно оно и стало камнем преткновения на пути к истинному городскому волшебству.

И в то же время я была настолько сильной, что готова была отказаться от новых переживаний, которые мне сулила дружба с Немцем. Третий бал состоялся через два месяца после первого. А еще через две недели я решилась уйти. Я захотела покинуть не только самого Немца, но и свой любимый город, уехать из Москвы так надолго, как только смогу без нее обходиться. И оставить лишь тоненькую ниточку, невидимую пуповинку, тянувшуюся от меня к месту моего рождения, которое я так любила и которое питало меня всю мою жизнь. Я знала, что пуповинка эта не оборвется никогда. Но также я знала, что, отъехав от этого места как можно дальше, я лишусь серьезного энергетического ресурса.

Я должна была ощутить себя свободной. Я должна была начать жить иначе. Я должна была найти для себя новые энергии и новые смыслы. Я должна была научиться что-то чувствовать. И тогда, возможно, я вернусь и по-новому взгляну на Москву и истинных городских волшебников, которые, как выяснилось, все еще здесь живут.

Построить дом, переехать. Насытить глаз природой, наполнить легкие воздухом, изменить режим дня, научиться жить в реальном мире. Вот к чему я теперь стремилась – сильнее, чем когда-либо.

Я говорила взволнованно, сбивчиво и почему-то совершенно не могла смотреть на него – как будто чувствовала себя провинившейся по отношению к нему, по отношению к нашей дружбе, по отношению к Москве. Немец спокойно слушал меня. Когда я закончила, он молчал.

«Что ты думаешь об этом?» – спросила я его, не выдержав этой паузы.

«Ты вольна поступать так, как считаешь нужным», – ответил он.

«Ты считаешь, я справлюсь?» – мне очень хотелось услышать от него слова одобрения.

«Это неизбежный этап твоего пути, – сказал он. – Для тебя это, видимо, сейчас очень важно».

«То есть, ты хочешь сказать, что это закономерно? Ты знал, что я уйду?» – не унималась я.

«Я ничего не хочу говорить, – вздохнул Немец. – Но ты меня вынуждаешь сказать, что да, я знал».

«Мы будем на связи. Я буду тебе писать, если ты по-прежнему не хочешь пользоваться телефоном», – дрожащим голосом пообещала я.

Мне вдруг стало жаль нашей дружбы, такой редкой в это распухшее от бессмысленной переписки в соцсетях время.

«Не пиши. Я тоже уйду», – вдруг сказал Немец.

«Куда?»

Я ощутила разочарование, смешанное с волнением – за него, за Марту, за все чудеса этой странной квартиры, в которой они жили…

«Может быть, потом ты это узнаешь», – коротко и твердо ответил он.

Мне показалось, что его большие темные глаза блеснули. Он подошел ко мне и крепко обнял меня. С новой ясностью я осязала его тело. Плотное, но в то же время легкое, такое, словно передо мной не человек из плоти и крови, но пенопластовый манекен, впрочем, теплый, живой. Теперь еще сильнее, чем обычно, пахнущий натуральным пчелином воском. А еще – свежим, не зажженным, табачным листом и старыми книгами. Немец отпустил меня и заглянул мне в лицо. Видимо, я выглядела и расстроенной, и удивленной.

«Ничего не бойся, – сказал он. – Я всегда буду рядом. Потому что я всегда был рядом».

Я смотрела на него во все глаза. Эта последняя фраза меня совершенно сбила с толку. Я чувствовала, что очень многое еще не успела с ним обсудить. Я бы так хотела знать все то, что знает он! Но только я открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, как он кликнул Марту. Портьера зашевелилась, и она вошла, как всегда, поклонившись. В тот вечер она была какой-то особенно отчужденной и в то же время… обыкновенной. Я видела ее лицо довольно отчетливо, хотя свет в столовой еще не зажгли. Я заметила, что это обыкновенная девчонка, вот сейчас одеть ее во что-то более современное, постричь ей волосы, подкрасить глаза и губы – и наша таинственная Марта сольется с толпой на Чистых прудах или в Парке Горького… Пока я думала об этом, она вдруг взяла меня за руку, за пальцы, чего никогда не делала. И я почувствовала, что она тоже вся плотная и легкая, как и Немец.

Немец. Я обернулась. Он стоял у окна, глядя на улицу. Снаружи медленно сгущались сумерки. Ананьевский был, как всегда, пустынным. Что он там разглядывал с таким интересом? Скорей всего, он просто не желал смотреть, как Марта провожает меня.

Марта. Я снова посмотрела на нее. Она тянула меня вон, и я поддалась. Коридор. Прихожая. Дверь. Я не успела сообразить, как дверь захлопнулась, и я осталась на лестничной клетке одна. Ноющая боль где-то в груди тихо поднималась и разливалась по всему телу. Я знала эту боль. Это была любовь, вернее, потеря любви и острое сожаление. Мир вокруг как будто бы слегка дрогнул: знакомое чувство, я уже не раз вспоминала его, точно такое же чувство, какое я испытывала во время боя курантов на Новый год. Что-то ушло. Что-то пришло. И это, пришедшее, было мне неведомо.

Приложение. Московские карты Тарота

В этой главе я не буду останавливаться на колоде подробно, а также не буду подробно описывать сами виды гаданий. Я надеюсь, что у меня еще будет возможность посвятить этим картам отдельную брошюру. А пока – лишь краткое перечисление того, что мне удалось запомнить и записать после двух встреч с этими картами.

У Московского Тарота, как и у любых других карт Таро (или игральных карт), – четыре масти. Однако эта колода отличается от классического Таро тем, что именно в каждой масти есть 9 старших арканов и 9 младших. Есть и два обособленных аркана: солнечный и земной, они так и называются – Солнце и Земля. Солнце улучшает любой расклад и придает любой ситуации мужской жизненной силы. Земля любому раскладу придает кармическую ценность, это женская карта, а потому отвечает за вынашивание, рождение и смерть. Часто Солнце и Землю используют в качестве сигнификаторов (Солнце обозначает при этом мужчину, которому гадают, а Земля – женщину, которой гадают). Таким образом, в колоде Московского Тарота – 74 карты.

Сами масти называются очень непривычно: Реки, Башни, Министерства и Клубы. То есть, например, есть Младшие Реки и Старшие Реки, Младшие Башни и Старшие Башни и т. п.

Масть Реки отвечает за любое движение и за все, что в нашем мире есть иллюзорного. Среди иллюзий отмечаются не только грезы, надежды или некоторые виды искусства (скажем, кино или театр), но и алкоголь с наркотиками, а также некоторые человеческие взаимоотношения. Например, некоторые браки могут быть построены на иллюзиях и при этом оказываются вполне счастливыми. Иллюзорными могут быть и отношения между родителями и детьми, хотя порой это не приносит с собой ничего плохого ни тем, ни другим. Более того, иллюзорные отношения в семье могут стать отличной питательной средой для домашнего уюта, для семейных традиций и даже для бизнеса и творчества. Однако частенько иллюзорные отношения в семье приводят к разочарованиям, озлоблению и даже разрушению семейного древа. Так река может питать корни, а может, разлившись, смыть дерево, превратив его в гнилую корягу, и унести его вниз по течению.

Старшие арканы масти Реки ассоциируются с Нептуном и носят названия более или менее крупных московских рек – Москвы, Яузы, Пресни и других. Младшие арканы масти Реки ассоциируются с Меркурием, среди них есть Неглинка, Битца, Бубна и другие.

Масть Башни отвечает за работу, при этом под работой понимается все, что требует деятельности и каких-либо усилий. Башни могут дать импульс к какому-то действию, а могут поддерживать и само это действие как процесс. Эта масть не различает, например, уход за домом, приготовление пищи и, допустим, работу в офисе. Любая созидательная деятельность проходит по Башням, особенно это касается рутинной деятельности, повторяющейся изо дня в день. Привычки тоже имеют отношения к Башням. Профессия строителя – это профессия Башен, однако порой, чтобы что-то построить, нам приходится что-то разрушить, и разрушение тоже идет по этой масти.

Старшие арканы масти Башни ассоциируются с Сатурном и носят названия некоторых наиболее значительных башен Кремля, таких, как Спасская, Царская, Собакина (старое название Угловой Арсенальной башни) и др. Младшие арканы масти Башни ассоциируются с Марсом и с некоторыми менее известными башнями Кремля: скажем, среди них есть даже одна разрушенная башня – Гербовая (сейчас на ее месте находится Большой Кремлевский дворец).

Масть Министерства соотносится с властью. Это любая власть, не обязательно та, которую имеет над гражданами государство. Власть может быть расценена и как форма владения: допустим, я могу распоряжаться своим имуществом, а значит, я имею над ним власть. А может означать и власть одного человека над другим (или даже, в некоторых случаях, над собой). Карты Министерств – как и министерства какого-либо государства, – подразумевают деление по разным сферам деятельности. Поэтому трактовать масть Министерства кажется самым простым.

Сами названия арканов этой масти относят нас к министерствам, существовавшим до революции. Например, среди старших арканов Министерств можно встретить Министерство Императорского двора, Министерство Финансов, Министерство Государственных Имуществ и др. Эти арканы ассоциируются с Плутоном. Среди младших арканов встречаются управления и департаменты, например, Управление Здравоохранения, Департамент Уделов, Главное Управление Водяных и Сухопутных Сообщений и др. Младшие арканы Министерств ассоциируются с Меркурием.

И, наконец, масть Клубы заключает в себе идею истинных ценностей. И снова поражает то, как широко может трактоваться это понятие: от жизни как истинной ценности до хобби, каким бы низменным, с точки зрения окружающих, оно ни было. Истинной ценностью может быть любовь к человеку, к путешествиям, книгам или каким-то определенным предметам (искусства или, допустим, обихода). Истинной ценностью может быть семья, а может быть творчество. Может быть карьерный рост, а может быть религия.

Старшие арканы масти Клубы ассоциируются с Венерой и носят названия некоторых знаменитых старинных клубов, например, Английского Клуба, Немецкого Клуба, Дворянского Собрания, Купеческого Клуба и др. Младшие арканы масти Клубы ассоциируются с Луной, их названия звучат довольно забавно: Музыкальный Клуб, Танцевальный Клуб, Фамильный Клуб и др.

Итак, Карты Московского Тарота – это яркий пример авторских гадальных карт, созданных, вероятно, в конце 19-го – начале 20-го века. Откровенно говоря, я никогда не слышала о подобных картах до встречи с Немцем. И общение с этой колодой мне так понравилось и так меня увлекло, что я захотела себе непременно такую же. Немец, разумеется, не мог расстаться со своей колодой. Однако он согласился продиктовать мне самые важные сведения, касающиеся тех или иных значений и раскладов. Впрочем, копировать изображения он мне запретил, добавив, однако, что я и сама справлюсь с эскизами к собственной колоде. В конце концов я и правда стала зарисовывать карты, припоминая оригинальное изображение и все его детали, которые обозначали особенности и символы мастей и арканов. И хотя у меня получились карты, сильно отличающиеся по дизайну от оригинала, основной смысл Московского Тарота Немца сохранить мне удалось.

В дальнейшем я надеюсь выпустить свою колоду Карт Московского Тарота, которая станет моей спутницей и подругой. И, надеюсь, поможет тебе, мой внимательный и терпеливый читатель, хотя бы отчасти разобраться в волнующем хаосе нашего волшебного мира.