Текст книги "Москва мистическая. Встреча с волшебником. Книга первая"

«Ну, как, например? Я очень редко разговариваю с незнакомцами на улице».

«И все-таки, разговариваешь. Ну, и почему обязательно с незнакомцами? Мне достаточно было бы несколько раз пройти мимо тебя с Маком».

«Кто такой Мак?» – удивилась я.

«Мой пес», – невозмутимо ответил Немец.

За время знакомства с ним, во все свои визиты к нему – а к тому времени я бывала у него в гостях раз, наверное, двадцать, – я ни разу не видела никакого пса.

«И где же он? Я его не встречала», – заметила я.

«Это верный городской пес», – серьезно ответил Немец.

«И?» – не унималась я.

«Он рядом, когда он нужен».

«Ох, исчезающие псы, чужие улицы, операции на дому… Все это выглядит не слишком убедительно. Да еще и твои признания в том, что ты нарочно устраиваешь представления, чтобы впечатлить меня…»

«Не слишком убедительно, – Немец повторил мою интонацию. – Любопытно, а кого тебе нужно убедить?»

«Ну, если я задумаю все-таки опубликовать свои записи… Как того, между прочим, хочешь ты… Все решат, что я столкнулась с каким-то шарлатаном, который, возможно, хочет от меня чего-то… иного».

Немец рассмеялся.

«Это потому, что я мужчина, а ты женщина?» – наконец, проговорил он.

«Ну, например. Публика любит искать… подтексты», – сказала я.

«Что ж. Я, конечно, понимаю, о чем ты. Единственное, что я могу тебе ответить на эти твои „подтексты“, – просто не обращай внимания», – посоветовал Немец.

«Хорошо, я, наверное, могу с этим справиться и не обращать на это внимания. Но для меня ты мог бы пояснить всю эту мишуру? Что мы делаем вместе? Зачем мы встретились? К чему тебе меня учить?»

«Могу, – серьезно ответил Немец. – Но тебе придется поверить мне на слово. Потому что мне мало что удалось сохранить из вещественных доказательств и документов. Почти ничего. И прежде, чем поговорить об этом, я еще должен рассказать тебе про „в-третьих“. Помнишь?»

Уже в который раз наш разговор ветвился, обретал все новые смыслы и уходил в сторону. Я и забыла, что спрашивала Немца, зачем мы забежали в это кафе, и думала, что он уже ответил на этот вопрос. Оказывается, оставалось какое-то таинственное «в-третьих».

«И в-третьих, – размеренно повторил он, глядя на меня пристально, – ты зачем-то нужна лихим. Вернее, не самим лихим, а их заказчикам. Ведь сначала газетный шар, по твоим словам, подкатился прямо к тебе».

«А это значит…» – я вопросительно воззрилась на Немца.

«А это значит, – продолжил он, – тебе сейчас надо быть особенно внимательной. Вероятно, это проверка пограничницы».

«Проверка пограничницы?» – я поежилась.

Сам Немец недавно назвал меня пограничницей, человеком, который идет по грани между обыденностью и волшебством, и хотя, раз я ступила на эту грань, значит, волшебство позвало меня, однако я по каким-то своим причинам не желаю ступить на эту его волшебную территорию и посвятить ему свою жизнь.

«Когда пограничники отказываются делать выбор, разные аспекты реальности начинают проверять их на прочность. Обыденность и волшебство пытаются сбить тебя с границы, сделать так, чтобы ты оступилась и оказалась хотя бы на какой-нибудь стороне. На стороне обыденности или на стороне волшебства – им безразлично. Длительное пребывание на границе – а ты, как я знаю, балансируешь на ней, сколько себя помнишь, – приводит к тому, что в жизни человека начинают происходить странные и загадочные события. Он пытается понять, что с ним происходит, обращается к знахарям, гадалкам, вопиет к небесам – но все напрасно. Потому что смысл этих событий лишь в одном: человек не должен быть пограничником. Он просто обязан определиться».

«И что же это за события?»

Теперь мне было уже совсем неуютно. Я вспомнила все те неприятности, которые происходили со мной всю жизнь. Пронзительное чувство одиночества и недоверия, которое мучило меня всегда, с самого раннего возраста (по правде сказать, я, вооружившись доморощенным психоанализом, находила причины этого чувства в событиях моего детства), ужасные потери и трагические происшествия, которые случались в моей жизни, а позже – неприятности со здоровьем, которые мне удалось преодолеть, кардинально сменив образ жизни и свое окружение.

«Ты ведь и сама знаешь, что это за события», – проговорил Немец и посмотрел на меня своими умными темными глазами очень старого и очень понимающего человека. Я знала: он был прав.

«То, что происходило с тобой в человеческом плане… Горе… потери… болезни… Да-да, это все – попытки обыденности захватить тебя, увлечь, не дать тебе видеть и ощущать другую сторону мира. Вспомни, когда мы находимся в состоянии личной трагедии… Разве мы способны видеть и чувствовать что-то еще? Если бы у нас хватило сил на осознание себя и своего места в этом мире, мы поразились бы той позе, в которой захватил нас мышечный спазм, и не узнали бы свое лицо, если бы смогли его видеть в этот момент. И не поверили бы, что можем находиться в такое время в таком месте, найди мы в себе возможность подняться над собой и оценить ситуацию сверху, освободившись от своего ужасающего бремени», – Немец говорил спокойно и мягко.

И я понимала, о чем он. Я слушала его и ощущала тяжкое сожаление по поводу всей своей жизни. Я была поражена своей бесшабашной смелости и недальновидности. И не понимала, как я вообще выжила на своей границе. Я чувствовала себя испуганным зверем, которого вырвали из его родной среды обитания и поместили в совершенно чуждый ему ландшафт и невозможный для него климат. Лев, выпавший из саванны и оказавшийся в заснеженных скалах Севера. Альбатрос, обнаруживший себя посреди раскаленной безводной пустыни… Самое поразительное, что тем, кто меня поместил в эти условия, была я сама. И лишь на саму себя я могла пенять за все те печальные события, которые со мной происходили в течение моей жизни.

«Конечно, отчасти это твой собственный выбор, – продолжил Немец, дав мне немножко отдышаться. – И все же во всем этом была воля божия, и мне нечего к этому добавить».

«Судьба… существует?» – сама не зная почему, спросила я.

«Существует. Но парадоксальность судьбы и воли божией в том, что существует также и твой личный выбор, и все вместе это воздействует на тебя, на твою жизнь и на жизнь твоих близких», – ответил он.

«И где же тогда ответственность? Кто ответственен за то, что со мной происходило? И происходит сейчас?» – вздохнула я.

«Ответственность распределяется точно так же, как распределяется воздух. Она повсюду, и она общая. Но ее, как и воздух, можно сделать более тяжелой или более легкой. Можно очистить или загрязнить, так, наверное, понятнее, – пояснил Немец. – А можно избежать ответственности – не в законодательном смысле, не в человеческом. А в высшем смысле. И тогда… Это будет похоже на прыжок с высокой скалы в бурное море. Но это – тема для совершенно другого случая и другой беседы», – улыбаясь, добавил он.

Я смотрела прямо на него и видела, что он чрезвычайно доволен. Да, я понимала, в чем дело. Ему удалось все-таки захватить меня. Теперь я верила. И видела, что мне придется сделать свой собственный выбор.

‹…›

В тот день мы больше уже ничего важного не обсуждали. Я была слишком потрясена, а Немец слишком рад, чтобы можно было о чем-то говорить. Мы покинули кафе и окунулись в солнечный вечер. Мы шагали в сторону Сретенки по бульварам молча, я по-прежнему держала Немца под руку и вспоминала самые разные события своей жизни. Я ощущала неминуемое: если я хочу жить, мне надо покинуть мою границу. И, к сожалению, я знала, что просто не смогу выбрать обыденность. Сердце мое разрывалось при этой мысли, от меня словно бы ускользали прочь все самые яркие видения простой человеческой жизни, точно я просматривала рекламные ролики о том, что могло бы со мной происходить и что никогда и ни за что уже со мной не произойдет. В этих роликах мелькали веселые лица, радостные семьи, смеющиеся на пикнике среди травы, очарованные туристы, кормящие голубей на средневековой площади, веселые компании, сидящие за роскошным обедом в дорогом ресторане, влюбленные пары, мчащиеся в кабриолете по берегу моря… Все это уходило от меня навсегда. И в моем сознании приоткрывалась дверь в странную, мрачную, неуютную область, напоминавшую Мордор[7]7
  Мордор – так Дж. Р. Р. Толкин назвал в своей эпопее «Властелин Колец» область на юго-востоке Средиземья. Именно туда отправляются хоббиты Фродо и Сэм, чтобы уничтожить Кольцо Всевластья. Мордор ассоциируется со злом, с бесплодной и страшной местностью, где царствует Саурон.


[Закрыть].

И когда я содрогнулась всем телом, представив себе это темное, полное опасностей существование, вдруг ко мне как к человеку, безмерно любящему жизнь, пришло понимание: это мое дело, будет ли моя волшебная сказка страшной, или мне удастся сделать ее забавной и полной света. И, мысленно отвернувшись от Мордора, я сосредоточилась на другой картинке. На ней был изображен Шир[8]8
  Шир – так у Дж. Р. Р. Толкина называется зеленая, плодородная и очень уютная страна, где обитают хоббиты. Шир находится в северо-западной части Средиземья. И если Мордор – это зло и смерть, то Шир – добро и жизнь.


[Закрыть].

Глава шестая. Снова о Владимире Серкине. Город как акустическая система

Порой мне так хотелось сдержаться и никак не влиять на мнения и высказывания Немца, на течение нашей с ним беседы. И все же меня так и подмывало принести ему какую-нибудь книгу, показать с моего телефона какое-нибудь занятное видео. Так было и с «Хохотом шамана» Владимира Серкина, профессора психологии, очень интересного автора. Насколько я знаю, Серкин живет и работает в Москве, но сам он из Магадана и в своих книгах описывает некоего Шамана, с которым ему довелось повстречаться в тундре. Сам Серкин признается, что его Шаман – собирательный образ, и это очень жаль. Ведь образ Шамана настолько притягателен и целен, что странно в итоге узнать, как его «сшили» из нескольких образов разных людей. С другой стороны, такая «модель для сборки» неожиданно выдает индульгенцию Карлосу Кастанеде с его Доном Хуаном и магами из племени яки, которых так долго искали самые разные исследователи творчества Кастанеды, да так в итоге и не нашли. Вероятно, Дон Хуан – тоже собирательный образ. Да и вообще, какая, в конце концов, разница, кто и когда передал автору свои знания? Вероятно, это вообще было очередным всполохом коллективного бессознательного, который Карлос Кастанеда (а после него и Владимир Серкин) с усердием и тщанием записал.

Это интересно? Интересно. Это работает? Почему бы и нет. Значит, Дон Хуан жив, как жив и Серкинский Шаман. Кстати, некоторые называют Серкина «русским Кастанедой», но автор «Хохота…» не согласен с этим прозвищем, он всегда подчеркивает принципиальную разницу в мировоззрении Дона Хуана и Шамана.

Так или иначе, я обожаю и Серкина, и Кастанеду, и знаю их книги чуть ли не наизусть.

Что ж, Немца тоже заинтересовал Владимир Серкин. Он внимательно прочитал «Хохот шамана» и попросил оставить книгу для повторного прочтения. Сказал, что ему очень нравится система взглядов Шамана, что она близка к действительному положению вещей, хотя сам он, Немец, убежденный горожанин и никогда бы не желал бродить по тундре и так плотно взаимодействовать с природой, как делает герой Серкина. Возможно, именно поэтому не все истории Серкина Немец готов был принять.

Например, информация о поведении йети[9]9
  Йети – так называемый «снежный человек», упоминается в книгах Владимира Серкина. Серкин рассказывает о встречах с йети и о том, какую роль йети иногда играют в нашей жизни.


[Закрыть] показалась моему другу «избыточной» – это именно то слово, которое Немец употребил, обсуждая со мной книгу Серкина. Впрочем, сама идея существования йети сомнений у Немца не вызывала. Однако прохождение подобных существ через города он считает невозможным. Когда я возразила ему, что ведь это – существа, обладающие иным набором чувств, а потому живущие как бы в другом мире, где, может быть, и наших городов-то толком не видно, Немец заявил, что я не знаю, о чем говорю.

«Изначально города, – пояснил Немец, – создавались вовсе не для облегчения торговых сношений или для защиты от набегов врагов. Города – это акустические образования. Истинные городские волшебники, которые, как и я, решили в свое время отказаться от жизни в деревне или в лесу, начинали их строить как небольшие кварталы с определенной акустикой, которая нужна была для более сильного воздействия на различных созданий тени. Ты их называешь представителями низшей мифологии».

«На кого, например?» – спросила я.

«На мелких демонов, на постовых, межевых, на прочий потусторонний народ. Именно поэтому до сих пор, попав на улицы старинного города, мы слышим свои шаги, и все звуки нам кажутся гулкими. Это очень полезный для человека звук, и совершенно не полезный для мелкой нечисти. Увы, как обычно это бывает с прожорливыми людьми, с курильщиками… – Позднее Немец объяснит мне, что это за „курильщики“ и почему он к ним относится с таким недоверием, но это будет потом. – …С курильщиками, не умеющими остановиться, к кварталам волшебников стали пристраивать другие городские образования. Поначалу это были оккультные заведения, обелиски и памятники, храмы и монастыри, потом сразу же – рынки и другие торговые предприятия. Эти образования ломали акустику волшебных кварталов, звук в них уходил, как в вату, и не было никакой возможности уже починить создание волшебников и вернуть людям прежнюю безопасность проживания в старом городе. Так и вышел из акустически правильного образования грязный и тесный город, в котором чистые души имели все шансы погибнуть».

«Почему же все-таки ты живешь в городе?» – в сотый раз спросила я своего друга и наставника.

«Город питает меня, и ты это уже много раз от меня слышала. Но, в том числе, он питает меня с помощью тех редких сохранившихся островков акустики, которые курильщики так и не смогли разрушить», – ответил Немец.

«Я правильно понимаю, что в Москве подобные островки как раз еще остались? Иначе бы ты здесь не жил?» – переспросила я.

«Конечно», – кивнул Немец.

«Много?»

«Достаточно, чтобы город жил. В новых городах такого не найдешь, поэтому они рано или поздно будут заброшены».

«А Санкт-Петербург?»

«Я уже говорил тебе, что Санкт-Петербург гораздо старше, чем принято считать. До Петра Алексеевича на том месте было другое поселение. Впрочем, структура нынешнего Санкт-Петербурга сильно отличается от структуры того, иного города, который стоял на его месте задолго до известных преобразований. Однако – на удивление – некоторые элементы правильной акустики в нем сохранены. Но это случилось, скорее, не благодаря тому, что кто-то берег наследие предков. Никто ни о каком наследии не думал и даже не подозревал. То есть, элементы правильной акустики в Санкт-Петербурге сохранились исключительно вопреки деятельности Петра Первого и его сподвижников».

«А где в Москве такие акустически правильные места?»

«Ты и сама их знаешь», – коротко ответил Немец.

Тогда я, признаться, напряглась. Я и понятия не имела, где в Москве можно найти место с правильной акустикой. Но позже, когда я перечитала этот наш разговор, я поняла, что надо прислушиваться и искать именно особенно гулкие места в городе, где действительно как-то особенно звучат шаги и голоса людей, это должны быть старые кварталы с очень яркой акустикой.

Я решила составить небольшой список подобных мест. Сюда вошли Никольская улица, Кузнецкий мост, Большая Никитская улица, несколько переулков вокруг Арбата… ‹…› Список я пополняю до сих пор, поскольку улицы с правильной акустикой обладают особыми целительными свойствами, они помогают людям восстановить силы и избавиться от мелких раздражающих неприятностей, которые, как уверял меня Немец, являются следствием неправильного взаимодействия с разного рода духами и демонами. Кстати, свой список я показала Немцу, и он, к моему удивлению, его одобрил.

«Ты из поколения слушающих, – сказал он. – Узнав, что в городе есть гулкие места, выстроенные специальным образом для хорошей акустики, ты с легкостью начала их определять. Не все способны так хорошо слышать. Особенно сейчас, когда любой звук должен сопровождаться движущейся картинкой, иначе он теряет свою привлекательность для слушателя. Зато новые поколения горожан способны лучше использовать глаза, чтобы различать всевозможных спрятавшихся существ, которыми кишит наш город».

«Что это за существа?» – удивилась я.

«Ты и сама их скоро начнешь встречать», – пообещал Немец. И добавил: «И тогда ты поймешь, почему проход йети через крупный старый город просто невозможен».

Тут я не была уверена, что Владимир Серкин писал о проходе именно через крупный старый город. В его книгах речь шла о проходе через Магадан. В Википедии было указано, что Магадан приобрел статус города в 1939 году, а это значит, что его просто не могли построить истинные городские волшебники, о которых мне говорил Немец. То есть проход йети через Магадан был возможен.

Что до Москвы, то после этого нашего разговора я стала практиковать особое волшебное зрение, которому меня научил Немец. Смысл этой практики заключалась в следующем. Нужно было очень внимательно и сосредоточенно, но в то же время быстро и хаотично двигать зрачками – настолько быстро и хаотично, как только было возможно. Задача была максимально размазать изображение, расфокусировать зрение этим движением, чтобы было невозможно зацепиться взглядом хотя бы за какую-то деталь из того, что глаз обычно воспринимает. И при этом следить за периферией зрения (если здесь вообще уместна речь о периферии).

Первая реакция у меня на подобные действия была, думается, вполне обычная: голова кружилась, а глаза уставали уже через несколько секунд интенсивного движения зрачками. Но Немец сказал, что бросать мне не стоит, и при определенной настойчивости можно научиться практиковать волшебное зрение в течение минуты или даже больше. Особенно важно, по словам Немца, это было делать на улице. Что ж. Днем, особенно в центре, ходить и усердно вращать глазами казалось совершенно невозможным. Поэтому я старалась заниматься этой практикой в сумерках или даже ночью, причем в безлюдных переулках и на бульварах. Действительно, я довольно быстро справилась с головокружением и напряжением в глазах, но все-таки долго выполнять это упражнение я по-прежнему не могла.

Думаю, самый максимум, на который я была способна, это 15-20 секунд. Однако я сразу стала замечать неожиданное. Как раз там, на периферии моего зрения, происходило странное движение. Словно бы яркие острые искры принимались летать, оставляя яркие росчерки и сияющие хвосты на всем, что я так или иначе видела: на темных стенах домов, на безмолвных стволах деревьев, на кованых оградах и на проезжающих мимо редких автомобилях. Сначала я приняла эти искры за блики, которые оставляют на темной движущейся картинке города фонари и другие осветительные приборы. Но потом я поняла, что искры двигались не по той хаотичной траектории, которую я придавала своим зрачкам, более того, они летали и чертили свои сияющие полосы вопреки движению моих глаз. Это наблюдение принесло мне удовольствие и волнение, которого я давно уже не испытывала во время моих вечерних прогулок по Москве. И я, конечно же, поспешила поделиться своими наблюдениями с Немцем.

«Ты стала улавливать следы, – заметил он. – Это следы тех самых существ, которых тебе еще предстоит открыть в нашем городе. Это не их фигуры, не их силуэты. Это – только следы. Но, согласись, это уже что-то».

Я была согласна. И продолжала свои тренировки. Однако я очень скоро поняла, что на появление искр на периферии моего зрения влияет больше всего… погода. Не мое состояние и даже не улица, по которой я в данный момент иду. В тяжелые душные грозовые ночи и во время дождя никаких искр я не видела. Однако стоило только небу расчиститься, стоило только устояться прекрасной погоде, вечерний город обещал мне встречи с этими странными сияющими следами неведомых мне городских существ.

Но я рассчитывала на большее. Мне хотелось больше видеть, больше ощущать, больше понимать. И вскоре мне удалось увидеть нечто, чему я потом долго не находила никакого объяснения…

‹…›

* * *

ПИСЬМО 3. Света – Немцу

Дорогой мой Немец!

Я снова не могу с тобой встретиться: вероятно, нам придется отсюда переехать, и мысль о том, чтобы покинуть Сухаревку, для меня невыносима. Мы целыми днями живем в ожидании решения этой проблемы: остаемся или переезжаем. Но у меня чувство, что переезжаем, и мне придется паковать огромное количество вещей. Эта мысль меня парализует.

Но писать я тебе хотела не об этом. Я хотела тебя поздравить: тебе действительно это удалось. Ни одно шоу не поразило меня настолько, насколько поразила наша последняя встреча. Конечно, перемещение во времени, которое совершили мы втроем (ты, Марта и я), было самым великим твоим трюком. Но он прошел для меня, как во сне, вероятно, я была слишком усталой и измученной, чтобы кричать, прыгать, метаться, рыдать или как-то иначе выражать свои чувства. Которых толком, как мне теперь вспоминается, тогда не было. Гораздо сильнее на меня подействовал наш последний разговор, когда вдруг все события моей жизни словно бы устроили для меня военный парад. Они блистали в своих лучших одежках, они салютовали мне и прощались со мной, и мне казалось, что не хватит сил выстоять и принять их такими нарядными и такими сильными, чтобы отпустить навсегда.

Дорогой мой Немец! Это был самый твой сильный ход. И я вынуждена признать, что выбираю волшебство. Я верую, ибо невозможно.

Жму твою мудрую старую руку.

Бывшая пограничница Света.

ПИСЬМО 4. Немец – Свете

Дражайшая моя подруга! Прочитав твое письмо, я возрадовался еще больше. И хотя ты сейчас чувствуешь грусть и опустошенность, поверь мне: это в конце концов пройдет. И чтобы ты не думала, что теперь твой удел – одинокое существование ведуньи где-то в мрачной чащобе, в унылой берлоге, обещаю ввести тебя в этот мир как в мир праздника.

Также смиренно надеюсь на то, что, войдя в этот мир, ты все-таки помедлишь с переселением – нет, не из квартиры в квартиру, чего ты так напрасно боишься, но из города в глушь. Поскольку подлинный праздник, особенно в самом начале волшебного пути, возможен только в обществе себе подобных, а такое общество ты сможешь найти лишь в городе, более того, лишь в нашем с тобой городе, в самом таинственном и бездонном городе мира, в Москве.

Пока же ты не можешь приходить ко мне, дам тебе совет. Обычно люди умоляют друг друга не принимать ничего близко к сердцу, поменьше работать и побольше отдыхать. В твоем же случае, как я полагаю, сработает совершенно обратное действие. Если фокусы со временем тебя не впечатлили из-за твоей давней усталости, то твоя усталость – один из самых верных твоих друзей. Если тебе предстоит сойти с границы и оказаться в неизведанном, будь усталой. Это и впрямь поможет тебе не бояться и быстро принять новую себя и новые обстоятельства твоей – и только твоей – жизни.

Обнимаю тебя.

Твой друг Немчишка