Текст книги "Общие места. Мифология повседневной жизни"

Проблема в том, что без оценки прошлого невозможно построить будущее. Как писала Ханна Арендт, превращение истории в потемкинскую деревню не дает возможности разобраться в прошлом и остранить его268268
  Arendt Hannah. Truth and Politics // Between Past and Future. P. 258.


[Закрыть]. Если прошлое не опирается на какие-то факты и может мимикрировать и видоизменяться при помощи государственного евроремонта, то оно становится чистой потенцией, как будущее. Однако когда прошлое, настоящее и будущее одинаково фиктивны, то новое начало, «чудо человеческой непредсказуемости и свободного сотворчества», становится невозможным. Новое начало не приходит без работы памяти. Как отметил Шкловский, о свободе, как о весне и о любви, неприлично говорить без кавычек. Но необходимые кавычки вокруг этого слова, графически напоминающие нам две обрезанные головы, не спасают от ответственности.

3. BACK TO THE USSR? ПОСТСОВЕТСКАЯ НОСТАЛЬГИЯ

Летом 1993 года мне пришлось пить апельсиновый сок в гостинице «Россия» с двойником Адольфа Гитлера. Это был актер-любитель родом из Казахстана. Он рассказал мне историю своих похождений в Москве и пожаловался на то, что у западных немцев пропало всякое чувство юмора. Однажды он забежал в бар, где расположилась группа немцев, в полном фюрерском одеянии, надеясь развеселить публику и заработать пару кружек бесплатного пива. Его встретило напряженное молчание. В его сторону никто даже не смотрел. «У них что, с чувством юмора плохо? Гитлер, Сталин – это же наша история. Чего же тут стесняться?»

И действительно, смешно, что немцы были так политкорректны, что даже не угостили бедного актера-любителя из Казахстана каким-нибудь будвейзером. Так, по крайней мере, мне думалось в 1993 году. Но с годами, увидев, как повернулась отечественная история, мне кажется, что и я начинаю терять чувство юмора. Забывание и добродушно-бездумное принятие прошлого стало новой формой официальной политкорректности. Когда-то интеллигенты гласности боролись за право не быть манкуртами, счастливыми рабами с уничтоженной памятью, описанными в романе Чингиза Айтматова. Сейчас забыты и манкурты и интеллигенты гласности. В 2001 году принято говорить о национальне примирение, не о «чернухе» прошлого. Термин «национального примирения» в международной политике восходит прежде всего к Комиссии по выяснению правды и примирению в ЮАР, которая явилась альтернативой международному суду по правам человека и преступлениям против человечества. В российском контексте была только одна общественная организация, которая могла бы взять на себя работу по выяснению исторических фактов, – это «Мемориал». Но было гораздо легче объяснить примирение сверху и не тратить время ни на комиссию, ни на выяснение правды о массовых репрессиях и нарушениях прав человека в российско-советской истории. Как будто все были жертвами, или, наоборот, все были соучастниками того «сора» истории, который в любом случае лучше из избы не выносить.

Но для понимания истории нужны факты; только установив факты, можно определить сферу свободного творчества историка, которая свободна именно потому, что не абсолютна269269
  Ibid. P. 252–259.


[Закрыть]. Свобода не всегда безответственна и не безгранична; скорее это игра с границами. Свобода – понятие пограничное, а не безграничное (и не заграничное). Историческая вина может быть только конкретной и индивидуальной, виновными могут быть только люди, непосредственно участвовавшие в репрессиях и казнях. Ответственность же за то, что происходило во время сталинского террора и после него, касается всех, и состоит она прежде всего в сохранении и обсуждении своей истории. В России, в отличие от многих стран Западной и Восточной Европы, разговоры об абстрактной коллективной вине перешли в убежденность о коллективной невиновности, которая снимает со всего населения какую бы то ни было личную ответственность за прошлое и за будущее.

Ностальгия, казалось бы, противоядие политике и идеологии. История в ностальгическом ракурсе превращается в любимый парк культуры и отдыха, где человек может спокойно отдохнуть на природе рядом с какой-нибудь классической девушкой с веслом. Откровенная политизированность конца 1980-х вообще вышла из моды, политик должен делать вид, что он просто частный человек, играющий на саксофоне, любящий свою жену и свою собаку, регулярно посещающий церковь и занимающийся спортом. О деидеологизации говорит теперь не контркультурная богема, а главы корпораций и правительств. Ностальгия – это меч с двойным лезвием: обещая деполитизацию, она становится любимым политическим оружием.

С точки зрения мифологии памяти и свободы можно условно выделить два периода, которые трудно поддаются точной датировке: «перестройка» и «реставрация». Для общественного мнения и прессы перестройки характерна работа памяти, интерес к истории и прозападные настроения. Запад понимается абстрактно, как демократия (то есть уважение к человеку, всеобщее благополучие – перевертыш пропаганды холодной войны), а не как конкретная экономика, рынок и политика. Для риторики перестройки характерна деидеологизация, которая понималась как десоветизация, демистификация советской повседневной идеологии. Работа памяти велась в архивах, профессиональными и непрофессиональными историками, общественными организациями типа «Мемориала», с целью заполнить или хотя бы обозначить пробелы и черные дыры советской истории. Искусство, несмотря на малые средства, находилось в состоянии эйфории. Типичный фильм гласности, как иронически отмечали критики, обязательно показывал проститутку, курящую марихуану под портретом Сталина. Игра с тоталитарным китчем, с батюшками-царями и лидерами была всенародным экзорцизмом. Через пару лет фильмы времен перестройки могут стать полузапрещенными или полудиссидентскими.

Для периода реставрации, начавшегося между 1993 и 1996 годами, характерна ностальгия (поддерживаемая сверху) и опять же деидеологизация. Только теперь деидеологизация – это не контркультурное явление, а официальная политика. Деидеологизация – это новая советизация, возврат к брежневско-андроповским мифам. Неужели и правда, как показывает опять же фильм «Брат-2», «Back to the USSR» в конце концов пережило «Bye Bye, America»? В отличие от романа с Западом, характерного для перестройки, период реставрации определяют антизападными настроениями при гораздо больших контактах с Западом. Так и получилось, что искусство этого периода пропагандирует антизападные настроения вполне профессиональным западным языком. Его можно охарактеризовать как гибридный феномен, не антиглобалистический, но и не уникально-локальный. Реставрационная ностальгия конца 1990-х – это явление скорее «глокальное». Успешным примером этого может служить «Русское бистро» мэра Москвы Юрия Лужкова (автор ничего не имеет против его пирожков). «Русское бистро» было не просто ответом на «Макдоналдс», оно предлагало иную историю «быстрой еды» – fast food. Искусствоведы и историки давно предполагали, что гамбургер был придуман русскими конструктивистами и позднее запечатлен в памяти старшего поколения как «котлета Микояна». Но история быстрой еды уходит корнями в еще более давнее прошлое. Французское слово «бистро» означает «быстро» и якобы берет начало в 1814 году, когда русские солдаты-победители торжественно гуляли по Парижу, требуя хлеба и зрелищ как можно быстрее. Какой русский не любит быстрой еды! Язык победителей всегда догоняет и перегоняет язык побежденных. Блокбастер Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник» – самая дорогая в истории кино история несчастной любви. Это пример русского Голливуда, в котором все голливудские конвенции служат тому, чтобы показать невозможность брака по любви между русским и американкой. Сам режиссер играет роль батюшки-царя, который не благословляет межкультурный мезальянс. Если в голливудском фильме любовь обычно побеждает политические различия и вообще политика – только фон для любви кинозвезд, в русском Голливуде – все наоборот, и никакая Джулия Ормонд тут не поможет.

Ностальгия сама по себе не локальная российская болезнь, противостоящая глобальным процессам, а, наоборот, феномен мировой культуры. История ностальгии тесно связана с историей прогресса и Нового времени. Ностальгия, от двух греческих корней, «nostos» и «algia», буквально «тоска по дому»; часто это тоска по метафорическому дому, которого больше нет или, может быть, никогда и не было. Это – утопия, обращенная не в будущее, а в прошлое. Ностальгия не всегда ретроспективна, она может обращаться просто к иным пространствам и другим временам. Ностальгия – это попытка повернуть время вспять, преодолеть необратимость его течения, превратить историческое время в мифологическое пространство. Однако сама потребность в ностальгии исторична. Она может быть защитной реакцией, ответом на ломки переходного периода истории. Ностальгия ищет в прошлом той стабильности, которой нет в настоящем, тоскует о потерянных местных наречиях и медленном течении времени.

Слово «тоска»,по словам Дмитрия Лихачева, трудно переводится на иностранный язык. Тем не менее в XIX веке философы-романтики многих стран мира писали о волшебной непереводимости их томления. Чешская litost’, румынский dor, острый как кинжал, польская tesknots, португальская saudade – ну как можно перевести такие щемящие ассонансы и аллитерации? Оказывается, что все эти слова-синонимы и описывают одну и ту же болезнь сердца. Хотя слово «ностальгия» и состоит из двух греческих корней, оно не является древнегреческим, а скорее ностальгически-греческим. Как уже сказано, понятие «ностальгия» вводится в оборот в медицинской диссертации швейцарского врача Иоганна Хофера (1688). Эта болезнь поражала наемных швейцарских солдат, а также слуг и студентов, воевавших, работавших и учившихся вдали от родины. Так как ностальгия связана с осязанием, обонянием и вкусом, солдатам запрещали строго-настрого напевать альпийские мелодии и нюхать альпийские травы. Ностальгия – недуг больного воображения, поражающий душу и тело, – болезнь тяжелая, но излечимая. По мнению ученых докторов XVII века, прочищение желудка, опиум, пиявки и поездка в Альпы помогают отделаться от заболевания в короткий срок. К концу XVIII века симптомы ностальгии становятся более серьезными. Как ни бились ученые-медики, они не могли установить точное местонахождение – locus – ностальгии ни в мозгу больного, ни в окружающем его мире. Как выяснилось, возврат на родину не всегда излечивал, а часто даже ухудшал состояние пациента. Во французских источниках бытует легенда о русском генерале, который придумал хитроумное средство по борьбе с ностальгией. Когда в его армии случилась очередная эпидемия, генерал приказал больных ностальгией зарывать живыми в землю, после чего жалобы солдат быстро прекратились270270
  Starobinski Jean. The idea of nostalgia // Diogenes. № 54 (1966). P. 96. Легенда о русском генерале впервые упоминается доктором Журденом Лекуэнтом (Jourdain Le Cointe) в 1790 году. Старобинский рассматривает ностальгию как историческую эмоцию. Это не значит, что до XVII века никто не тосковал по дому. Однако с появлением понятия «ностальгия» она стала известной болезнью, общественным, а не просто личным делом и выражением определенного менталитета. Таким образом, дискурс ностальгии не просто отражал, но и влиял на язык эмоций, их переживание и жизнетворчество. Ницшеанское понятие «генеалогии» и фукальдианское понятие «археологии знания» помогают понять конкретные и исторические аспекты ностальгии. О понятии «ностальгия» см.: Jankélévich Vladimir. L’Irrevеrsible et la nostalgie. Paris: Flammarion, 1974; Stewart Susan. On Longing. Baltimore: Johns Hopkins UP, 1985; Lowenthal David. The Past is a Foreign Country. Cambridge: Cambridge UP, 1985.


[Закрыть]. Генерал как бы реализовал метафору и вернул солдат в землю-матушку, поразив иностранных коллег своим радикализмом. Ностальгия амбивалентна: эта тоска по родине может быть совсем не патриотичной и, наоборот, служить предлогом для освобождения от военной службы. Кстати, генерал временно приостановил эпидемию ностальгии, но войну все равно не выиграл.

К концу XVIII века доктора пожали плечами и пришли к заключению, что поэты и философы более склонны разгадать секрет ностальгии. Кант и Руссо разными путями пришли к похожему заключению, что истоки ностальгии стоит искать не в пространстве, а во времени, а именно в детстве. Ностальгия – тоска по утраченному детству. А немецкий поэт Новалис написал, что поэзия и философия основаны на ностальгии, не по детству отдельного человека, а по детству человечества. Проблема ностальгии в том, что «ностос» ее неуловим и недосягаем. Истинный индивидуальный объект ностальгии порой ускользает от страдающего этим недугом, маскируясь под общее дело. Или же, наоборот, искусные политики используют общие детские воспоминания и старые песни о главном в своих целях. В отличие от меланхолии, о которой так много пишут психоаналитики, ностальгия не сводится к проблеме индивидуальной психики; она определяет отношения человека с окружающим миром, взаимоотношения личности и нации, индивидуальной и коллективной биографии.

В XIX веке ностальгия из физического недомогания превращается в экзистенциальную метафору. Тоска по утраченному коллективному дому, по языку детства, по потерянному и вновь придуманному народному фольклору характерна для романтиков XIX века. Она сыграла важную роль в возрождении национального самосознания. Менее очевидно то, что ностальгическое сознание лежит в основе многих наук о современности. Тённиес, основатель социологии, противопоставил современное «общество» традиционной «общине». Его теория основана на идеализации прошлого – прошлого, которое мы потеряли. Георг Лукач говорит о «трансцендентальной бездомности» современного человека, тоскующего по «интегрированным цивилизациям». Даже сверхчеловек Ницше предается ностальгии, но не по детству человечества, а по животному царству, не обремененному цивилизацией271271
  Nietzsche Friedrich. On the Genealogy of Morals / Trans. and ed. by Walter Kaufmann. Vintage, 1967. P. 85.


[Закрыть]. Таким образом, мы видим, что ностальгия, как вирус, проникает во все попытки понимания истории и описания прошлого. Ностальгия – не враг современности, а ее составная часть. В XX веке ностальгия идет рука об руку с китчем. Ностальгия коммерциализируется и приватизируется, превращается в ассортимент сувениров, персонализированных на любой вкус. Даже виртуальное пространство не лишено ностальгического воображения; обитатель Интернета мнит себя не просто бездомным номадом, а гордым обладателем виртуального дома – homepage. В 2000 году пионеры Интернета и даже киберпанки с грустью говорят о потерянном пространстве «киберсвободы», колонизированном коммерцией («cyber» становится ностальгическим префиксом, противопоставленным короткому коммерческому «е» – e-world). Реклама прививает своего рода эрзац-ностальгию, предлагая продукт до того, как возникнет спрос, создавая искусственную инфляцию ностальгии. Не случайно многие движения в Европе, критикующие глобализацию, имеют в названии слово «медленный». В Италии существует движение за медленную еду. Как будто в начале третьего тысячелетия принято тосковать не по прошлому, а по утекающему настоящему.

К сожалению, я не могу предложить лекарство от ностальгии, хотя опиум, пиявки и поездка в Альпы могут помочь на первых порах. Я могу только описать историю болезни и предложить ее условную классификацию. Тоскование – человечно и потому неизлечимо. «Алгиа», тоскование как таковое, сближает нас друг с другом. Проблема в «ностосе» – понятии дома, которое делит нас на своих и чужих. Как соседи на коммунальной кухне, мы спорим о том, кто не погасил свет в местах общего пользования и кто первым заварил кашу. Мы создаем разные сюжеты о потерянном доме и ищем виноватых. Можно условно выделить два ностальгических сюжета – реставрационный и иронический (рефлектированный)272272
  Два типа ностальгического повествования приблизительно соответствуют двум риторическим полюсам, метафорическому и метонимическому, рассмотренным в работе Романа Якобсона о двух типах афазии, лингвистических нарушений, связанных с потерей речи: Jakobson Roman. Two Aspects of Language and Two Types of Aphasic Disturbances // Language in Literature / Ed. by Krystyna Pomorska and Stephen Rudy. Cambridge (Ms.): Harvard UP, 1987. Моя классификация, как и любая другая, условна, указывает на тенденции, а не на абсолюты.


[Закрыть]. Реставрационная ностальгия ставит акцент на «ностос» – дом и пытается восстановить мифический коллективный дом. Рефлектированная ностальгия размышляет об «алгии», тосковании как таковом. Два типа ностальгии могут использовать одни и те же детали и элементы памяти, но создают из них резко отличающиеся истории. Например, красный флаг может быть символом советского прошлого или просто личным воспоминанием о школьных демонстрациях и прогулянных уроках. Реставрационная ностальгия обычно коллективна, символична и связана с внеисторичной «перестройкой» действительности. Сам процесс реставрации как бы вырезан из истории, как будто речь идет вовсе не о ностальгии, а о традиции, наследии и правде жизни. Такое повествование знает два сюжета: возвращение блудного сына и мировой заговор. Возвращение в пространстве, постройка точной копии дома, идеальный новодел считается возможным. Препятствуют ему только мифические заговорщики. Вся мировая история превращается в параноидальную борьбу добра и зла, которая превращается в борьбу своих и чужих. Теория заговора, как известно, была ответом на все проблемы Нового времени, от французской до русской революции. «Протоколы сионских мудрецов» – это тщательно документированная подделка конца XIX – начала XX века, сделанная при помощи известного авантюриста и гениального агента охранки Рачковского. Истории известно, что мифические обвинения в заговоре, саботаже и конспирации часто приводили к большему насилию, чем конкретные конспираторы.

В менее зловещем варианте реставрационная ностальгия говорит о возврате традиций и национальной памяти. На самом деле неотрадиционность всегда более догматична, чем историческая традиция, которая остается живой и, следовательно, видоизменяющейся. Наиболее фундаменталистские религии и радикальные формы национализма всегда более новые. Их чрезмерность – знак страха, потеря ориентации в повседневности, эскапизм в прошлое. Известно, что памятники ставятся тогда, когда память под угрозой, или, по выражению Пьера Нора, «памятные места» расцветают тогда, когда исчезает живая среда памяти273273
  Nora Pierre. Les lieux de mémoire: Between Memory and History // Representations. № 26. Spring 1989.


[Закрыть].

Ироническая ностальгия говорит о невозможности возвращения домой и осознает свою собственную тленность и историчность. Собиратель культурных мифологий всегда немного страдает от иронической ностальгии, в которой выражается его одновременная причастность и дистанция от домашних мифов. Ироническая ностальгия связана с аффективным и этическим осмыслением прошлого, а не с маскировкой новодела под старину. В ее основе – двойное зрение, подобное фотографическому наложению прошлого и настоящего, повседневного и идеального. Виртуальная реальность в данном случае термин не Билла Гейтса, а Анри Бергсона, и характерна она для человеческой, а не компьютерной памяти. Подобное тоскование, по определению Набокова, – это эпикурейское отношение к времени, индивидуальное любование временем как таковым, которое развивает иммунитет к коллективной реставрационной ностальгии.

Во время работы над своим американским романом «Лолита» в 1950-е годы Набоков пишет ностальгическое стихотворение «Кн. Качурину», в котором русский поэт едет в Россию по подложному паспорту, переодетый американским священником. С берегов Невы замаскированный эмигрант пишет письмо другу в Америку, в котором он просит о возвращении домой:

 
Мне хочется домой. Довольно.
Качурин, можно мне домой?
В пампасы молодости вольной,
В техасы, найденные мной.
 

Где же дом изгнанника? На бывшей или на новой родине? В России или в Америке? Лирический герой Набокова хочет вернуться в детство, в ту воображаемую Россию, где можно было так мечтать об Америке. Страна Амероссия существует в тексте, а не в жизни, во времени, а не в пространстве. Набоков описал возвращение «домой» в разных жанрах – от лирической трагедии в ранних стихах, в конце которой «расстрел, черемуха, овраг», до фантастического детектива в рассказе «Посещение музея» и реалистического описания в последнем своем романе. Искусство стало его «подложным паспортом». Писатель неоднократно возвращался на Родину в текстах, и в конце концов возвращение в жизни стало ненужной тавтологией.

Рассуждения о ностальгии требуют личных признаний. Вернувшись в Ленинград после десяти лет отсутствия, я вдруг поняла, что если я и скучала, то не столько по месту, по знакомой ледяной невской ряби и болотно-блатному запаху питерских дворов. Скорее мне не хватало того медленного течения времени, которое преследовало нас в 1970-е, времени бесконечных разговоров и прогулок по скользкому асфальту, дававших возможность мечтать о другой, непредсказуемой жизни, политической и личной. Ностальгия не о пространстве, она о времени, и не только прошлом, но и о несбывшемся будущем. К прошлому нельзя подходить фаталистически, как к чему-то предопределенному. Иначе в прошлом видится либо золотой век, либо череда катастроф. История нереализованных возможностей ХХ века, параллельная, несбывшаяся история России, от баррикад февраля 1917-го до баррикад 1991-го, а также не описанная пока история нереволюционной повседневной жизни, может сыграть такую же важную роль в будущем, как и история реализованных катастроф.

«И ностальгия теперь не та, что раньше» – так озаглавила свою биографию Симона Синьоре. Когда-то после ХХ съезда она приехала с Ивом Монтаном в СССР с дружеским визитом, и ее оживленное лицо за окном черной «волги» стало лицом «оттепели», любви, надежд, отдыха от политики. Время наложило морщины на прекрасный имидж Симоны Синьоре. Из ее автобиографии мы узнали, что она спорила с Ивом Монтаном о советской политике всю дорогу домой, back from the USSR.