Текст книги "Общие места. Мифология повседневной жизни"

3. МЕЩАНСТВО, СРЕДНИЙ КЛАСС

Согласно Далю, «мещанин» – это «горожанин низшего разряда, состоящий в подушном окладе и подлежащий солдатству»8282
  Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка М., 1882. Т. 2. С. 373.


[Закрыть]. Слово «мещанин» происходит от слова «место» и приходит в Россию из Польши или Западной Украины в XVII веке. Мещанин, по сути, – это бедный младший брат немецких и голландских бюргеров.

«Меня не поймаете на слове, я не против мещанского сословья. Мещанам без различия классов и сословий – мое славословье», – писал Владимир Маяковский во время усиленной борьбы с мещанством в 1920-е годы8383
  Маяковский В. О дряни // Собр. соч.: В 2 т.


[Закрыть]. Мы можем с легкостью поймать поэта на слове. В русской традиции на протяжении двух веков очень трудно отделить нейтральное, описательное определение мещанского сословия от ругательства. Мещанин – представитель бедного среднего класса – и мещанин – бездуховный обыватель – слились в одно в русской культурной мифологии. Мещанство и интеллигенция виделись как два культурных антипода, воплощающих в себе быт и бытие. Это один из основополагающих культурных мифов российской истории.

Если посмотреть на этот вопрос исторически, то мы обнаружим, что интеллигенция и мещанство «близнецы-братья» по своему социальному происхождению и исторической роли. Обе социальные группы выделились в российском обществе после реформ Петра I и получили большую социальную мобильность в противовес феодально-аристократической структуре допетровской России. Интеллигентский идеал – это аристократия духа в сочетании с бедностью. Таким образом, интеллигенция одновременно народна и благородна. (Слово «интеллигенция» – тоже интересное явление межкультурных взаимоотношений. Оно пришло в Россию из Германии, а затем эмигрировало из России во все европейские языки в русском варианте «интеллигентсиа».) Мещанство – это «третья» категория, это и не благородные и не народ. Хотя указ Екатерины II 1785 года узаконил существование мещанства, третье сословие, по замечаниям путешествующих иностранцев, не образовалось в России на европейский манер. Уроженец Риги Г. Т. Фабер в своей книге «Безделки: Прогулки праздного наблюдателя по Санкт-Петербургу» (1811) пишет о социальной неприспособленности российского среднего класса, который располагается «между двумя крайними полюсами общества, между его верхушкой и его низом», не находит себе места в России, не может путешествовать из Петербурга, потому что не имеет экипажей и прислуги, не находит подходящих кафе и рестораций и испытывает величайшие трудности при снятии меблированных комнат. «Люди это весьма почтенные, занимающие государственные или частные должности либо зарабатывающие себе на хлеб своими талантами и предприимчивостью – чиновники, ученые, артисты, истинное ядро общества, по отношению к которому все прочие являются не более чем оболочкой, существа трудолюбивые, к чьим услугам прибегают остальные, дабы блистать и наслаждаться жизнью. Имя этим людям – бедные малые. Этот-то достойный сочувствия класс ведет во многих странах существование куда более безбедное, чем в России, где для него еще много предстоит сделать»8484
  Новое литературное обозрение. № 4. С. 356.


[Закрыть].

Российский средний класс в середине XIX века воспринимался как противоречивое понятие. «Золотая середина» вообще никогда не была русским идеалом. Середняки всегда проигрывали. К тому же социальные или описательные категории часто переводились в духовные и моральные. Так случилось и с мещанством. Александр Герцен впервые перевел европейское понятие среднего класса как мещанство и изобразил европейскую буржуазную цивилизацию как «меркантильную и мещанскую». Искусство, по мнению Герцена, не выносит мещанства, противостоит ему. «Мещанство, – пишет Герцен, – идеал, к которому стремится, подымается Европа со всех точек дна. Это та „курица во щах…“ Маленький дом с небольшими окнами на улицу, школа для сына, платье для дочери, работник для тяжелой работы, да это и в самом деле гавань спасения – havre de grвce!»8585
  Герцен Александр. Сочинения: В 2 т. Т. 2: Концы и начала. Письмо первое. М., 1986. С. 354.


[Закрыть]

С самого начала мещанский кусок курицы в супе имел дурной привкус пошлости. (Простой вегетарианский суп с капустой, который едят крестьяне в утопической коммуне, не нуждается в курице.) Для российского интеллигента искусство и духовность значат больше, чем кусок курицы в супе, голод ценится выше набитого брюха, духовная бездомность «богаче» мещанской мечты о бытовом комфорте и удобстве жилья. Герцен описывает, как революционная буржуазия Франции и Англии превращается в самодовольную касту мещан. В XIX веке и славянофилы и западники критиковали мещанство не только за его капиталистическую подоплеку, но и за его радикально нерусский дух.

Ценности среднего класса – быт, частная жизнь, забота о заработке и выживании – все это не входило в интеллигентское понятие о русской культуре и русской идее. Когда Максим Горький пытается представить героя из мещанской среды в пьесе с откровенным названием «Мещане» (1902), то он вызывает бурю негодования8686
  Горький Максим. Мещане // Собр. соч.: В 30 т. М., 1953–1956. Т. 7.


[Закрыть]. Дмитрий Философов и особенно Дмитрий Мережковский видят в появлении мещанства знак неминуемого апокалипсиса, наступления заключительной стадии западной цивилизации8787
  Философов Дмитрий. Завтрашнее мещанство // Новый путь. 1904; Мережковский Дмитрий. Грядущий хам // Полн. собр. соч. М.: Изд-во т-ва М. О. Вольф, 1912. Т. 11. С. 1–36. Впервые опубликовано наво время первой русской революции, 30 декабря 1905 г.


[Закрыть]. Более того, Мережковский обвиняет Горького и даже Чехова в мещанстве на том основании, что они отрицают ценности исконно русского «религиозного общества». Горький обвиняет Мережковского, Некрасова, Тургенева, Достоевского и Толстого в «проповедовании униженности», сбивающем народ с толку и тем самым показывающем свое собственное консервативное мещанство8888
  Горький Максим. Заметки о мещанстве // Собр. соч. Т. 28. С. 404–405; Т. 23. С. 341.


[Закрыть]. К концу XIX века большинство русских писателей обвинялось в мещанстве. Это обвинение – одно из самых серьезных культурных оскорблений – редко когда относилось к конкретной социальной группе.

История борьбы с мещанством прошла через различные фазы. В 1860-е годы ее вела социал-демократическая интеллигенция, воюющая против новой коммерческой культуры и политически некорректных народных вкусов. В 1920-е годы борьба с мещанством велась как большевиками, так и художниками и писателями авангарда. Кампания борьбы с домашним хламом объявила гражданскую войну слоникам, граммофонам, комодам, фикусам, желтым канарейкам и прочим буржуазным элементам. Маяковский, как известно, призывал «свернуть головы» желтым канарейкам мещанства. Борьба с мещанством затихает на некоторое время в 1930-е годы, когда многие из бывших борцов кончили жизнь самоубийством, были сосланы или перевели разговор на другие темы. Если для дореволюционной интеллигенции мещанство воспринимается как ложный народный дух, то для послереволюционной – оно предает идеалы революционного пролетариата. Враг номер один в послереволюционном творчестве Маяковского – не министр-капиталист, а электротехник Жан8989
  Маяковский В. Маруся отравилась // Собр. соч. Т. 1. С. 485.


[Закрыть]. Обуржуазившийся рабочий представляется наиболее опасным культурным гибридом, угрожающим идеалам поэзии и революции. Он становится аллегорической фигурой той новой советской стабильности, привлекательной и ненавистной поэту, о которую в конце концов и разбилась его любовная лодка. Не случайно электротехник Жан лишает невинности несчастную Марусю, впоследствии отравившуюся. Иван-Жан – одновременно пошляк и борец против мещанства, выражающегося исключительно в запрете на «свободную любовь», а вернее, любовь в свободное для Ивана время. Маруся, как ни крути, оказывается в невыигрышной ситуации. Разговор о любви, в любой его форме, – это ахиллесова пята Маяковского. Он всегда под угрозой, справа и слева, сверху и снизу.

По позднему творчеству Маяковского совершенно невозможно определить, что более опасно – мещанство или борьба против него. В пьесе Маяковского конца 20-х «Клоп» содержится программная сатира на советского обывателя. Однако и коммунистическая утопия будущего не представляется особенно привлекательной. Утопия тоже состоит из сплошных клише. Ученые будущего в «Клопе» и фосфорические женщины в «Бане» говорят на искусственном «дезинфицированном» языке пуританской морали и революционной дидактики, лишенных поэтического очарования. Претворение революционных идей в жизнь и бюрократизация революционного дискурса становятся главной темой последних лет жизни бывшего первого революционного поэта. К 30-м годам война с мещанством смахивает на битвы Дон Кихота с ветряными мельницами. Хотя с мещанством как с классом было покончено, определенные его идеалы вошли в официальный сталинский дискурс. Как ни парадоксально, борьба с мещанством обостряется именно тогда, когда мещанство как социальная группа практически уничтожено.

В конце 1940-х – начале 1950-х кампания по борьбе с космополитизмом повторила многие лозунги борьбы с мещанством. В 1960-е атака на мещан переместилась в культуру шестидесятников. Мещанину противостоял романтик, который не сидит в уютном гнезде, а торопится «убежать за поворот» или уехать «за туманом и за запахом тайги». Временами оказывалось, что романтики и мещане имеют схожий песенный репертуар, только мещане спевают свои песни под селедочку и шашлык9090
  Анчаров Михаил. Однажды я пел на высокой эстраде: Песни. Т. 2. С. 71.


[Закрыть]. Мещанская флора и фауна остаются прежними – искусственные цветы, канарейки и граммофонные пластинки. Враги кубинской революции и Фиделя Кастро, как когда-то враги Октябрьской революции, изображались как мещане, которые «поют граммофонные песенки»9191
  Шатров Михаил. Именем революции: Пьесы. М., 1974. С. 257.


[Закрыть].

Американо-русский писатель Феликс Розинер рассказал мне поучительную историю из быта шестидесятников. Когда в году примерно 1959-м Феликс объявил своему товарищу по институту, что он намерен жениться, его товарищ пришел к Феликсу в гости с желтой канарейкой в клетке. (Что могло быть худшим мещанством, чем женитьба!) Феликс понял все без слов и выбросил товарища с лестницы вместе с его аллегорической канарейкой. Друг был настоящий романтик, он на свадьбу не пришел, сам никогда не женился, а вместо этого путешествовал и имел внебрачного ребенка.

В 60-е годы конфликт между интеллигенцией и мещанством слегка видоизменяется: теперь это битва романтиков и мещан. Образ романтиков 60-х во многом перекликается с революционными романтиками 20-х. Мифологические войны между мещанством и интеллигенцией сильно замутили фон их истинных отношений. Непонимание касается политической ориентации русского среднего класса и его отношений с властями. Во второй половине XIX века огромная часть интеллигенции симпатизировала левому радикальному движению и союзничала с ним в борьбе против мещанства (которое неизменно изображалось как консервативная конформистская сила). Борьба с ним приравнивалась к борьбе с пошлостью за революционное будущее России9292
  См. в этой связи: Ткачев Петр. Люди будущего и герои мещанства. М.: Современник, 1986.


[Закрыть]. Однако исторически мещанство как социальная прослойка едва ли представляет хоть какую-то угрозу для революции и ее реформ. В противоположность среднему классу Западной Европы, российский средний класс был очень левого толка. Другими словами, он разделял все идеалы радикальной интеллигенции9393
  См.: Orlovsky Daniel. The Lower Middle Strata in Revolutionary Russia // Between Tzar and People / Ed. by E. Clowes, S. Kassow, J. West. Princeton UP, 1991. P. 248–268.


[Закрыть]. Более того, на повестке дня у русской интеллигенции стояли отношения отнюдь не с мифическим мещанством, но с государством, будь то абсолютистская монархия или абсолютистская диктатура коммунистической партии. Как отмечает С. Фредерик Старр, классический русский интеллигент мыслит общество «как художественную или научную абстракцию». На деле же в XX веке революционная борьба интеллигенции с мещанством не раз принимала довольно трагический и парадоксальный оборот. Часть русской и советской революционной интеллигенции закончила тем, что участвовала в сотворении и выступала в поддержку той силы, которая впоследствии привела к ее уничтожению. Люди искусства, разошедшиеся во взглядах с новой властью и не разделявшие более идеалов старой русской интеллигенции, истреблялись, в то время как большая часть советской интеллектуальной элиты нашла себе покровителя в лице советской власти и стала трудиться на поприще «окультуривания» новой советской народной массы.

В последние годы, как известно, произошла грандиозная перестройка и ревизия российской истории. Однако многие мифы повседневности, как видно, обладают особой живучестью.

Кажется, что к началу 1990-х годов всех униженных и оскорбленных в прошлом реабилитировали – хотя бы на словах. Почти все социальные и антисоциальные группы получили свои «пятнадцать минут славы» в XX веке – рабочие и крестьяне, интеллигенция и дворянство, монархи и купцы, воры и проститутки, следователи и заключенные, диктаторы и их охранники, преступники и юродивые, очень бедные и очень богатые. Вот только мещанам опять не повезло.

Мещанский идеал и American dream: Опыт сравнительной мифологии

Если в основе русского мифа стоит идея противостояния быту, то «американская мечта» (American dream) основана на стиле повседневной жизни (lifestyle). Американское понятие индивидуализма уходит корнями в протестантский духовный идеал, основанный на личном общении с Богом и особом отношении к собственности как части себя. В XIX веке философы-трансценденталисты Эмерсон и Торо писали об идеале самодостаточной личности, индивидуализме в высоком смысле слова. В массовой культуре XX века идеалы протестантского индивидуализма и надежды нищих эмигрантов – не без помощи Голливуда – создали понятие «американской мечты». Мечту трудно описать конкретно. Тем не менее «American dream» обладает определенной конкретностью, она включает в себя личный дом с участком земли, privacy, личное пространство и личную свободу, обеспеченную определенным уровнем комфорта и законности. На первый взгляд, такое описание напоминает нам то, что Герцен называл «мещанским идеалом», при отсутствии негативной мифологии мещанства. В американском представлении privacy необходимо для свободы личности, для понимания человеческого достоинства.

Американский self-made man или self-made woman – это человек, добившийся всего своими руками, не герой и не поэт, даже не Godfather и не миллионер, а скорее человек «среднего класса», сумевший исполнить свою американскую мечту. Хотя современные социологи отмечают процесс постепенного уменьшения среднего класса в Америке, политические деятели всех направлений, республиканцы, демократы и независимые кандидаты, все настаивают на том, что именно они выражают интересы среднего класса. American people, риторическое клише, часто используемое в американской прессе, относится к мифическому понятию среднего класса. Народ – это люди среднего класса. Русское понятие мещанства так же трудно переводимо на английский, как английское понятие privacy на русский. Разница двух культур особенно ярко отражается в отношении к повседневности. Российский культ подвига и праздника, обычно коллективного празднества, в американской мифологии заменен на культ стиля жизни и privacy. Общение между людьми не несет той эмоциональной нагрузки и духовного значения, которые оно несет в России. В американской культурной мифологии важнее индивидуальное самосовершенствование. (Это, конечно, не означает, что все американцы живут согласно этой мифологии. Огромный процент населения – эмигранты в первом поколении со всех концов света, всех рас и национальных групп. Таким образом, американская повседневная культура гораздо разнообразней и шире, чем то, что представляется в массовой культуре, хотя массовая культура в Америке подчеркнуто многонациональна и представляет черных, белых, азиатов и так называемых «исконных американцев» (native Americans).)

Что касается литературы и искусства, то в Америке они не определяют собой национальное сознание. «Совершенствование» чаще относится к атлетике, а не к эстетике. Духовность ищут не в литературе, а в религии и в общении с природой. «Права человека» являются одним из национальных приоритетов. «Внутренняя» или духовная жизнь – это личное дело индивидуального человека9494
  Опять же есть и исключения. Правая «Христианская коалиция» (Christian Coalition) и христианские фундаменталисты не разделяют такого либерального взгляда на проблемы морали.


[Закрыть]. Культура же скорее является украшением lifestyle, а не главной определяющей частью жизни.

Конечно, особенность повседневной жизни в том, что она отклоняется даже от мифов повседневности. На практике эти мифы обживаются и разнашиваются как неудобные, но очень теплые отечественные сапоги, без которых обойтись нельзя. Если бы теории действительно «претворялись в жизнь», то как могли бы советские люди пережить многочисленные перестройки быта, выпавшие на их долю?

Национальные культуры в конце XX века уже не имеют четких национальных границ и являются смешанными и эклектичными. Сохраняя свою культурную традицию, они включаются в мировые процессы. Российская реклама 1990-х, национальная по форме и капиталистическая по содержанию, бросает свой вызов «крепостям быта»: «Чтоб ваша любовная лодка не разбилась о быт, приобретайте технику Siemens» – гласят приватизированные Окна РОСТА шестьдесят лет спустя.

4. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ И РУССКАЯ ДУША

«Большевизм уничтожил частную жизнь», – написал в своем очерке «Москва» (1927) Вальтер Беньямин9595
  Benjamin Walter. Moscow // Reflections. N. Y.: Schocken Books, 1978.


[Закрыть]. По его мнению, советская власть намеревалась экспроприировать частную жизнь граждан наравне с их частной собственностью. Беньямин, однако, не подозревал, что неприязнь к частной жизни – далеко не советское новшество, а результат многовековой российской традиции.

В словаре Даля словосочетания «частная жизнь» и «личная жизнь» отсутствуют. Более того, большинство примеров к словам личное и частное выдают определенные предубеждения. Например: «Самотник личное благо предпочитает общему», «оскорбление чиновника по должности его не есть обида личная». Среди примеров к слову «личность» мы находим «Служба с личностями не совместима». «Дело не в личности, а в наличности»9696
  Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. С. 259.


[Закрыть]. Личная жизнь представляется каким-то общественным недоразумением, а то и хуже – делом эгоистическим. Самотник – прекрасное, к сожалению, исчезнувшее из языка российское понимание личности. «Частная жизнь» (возможно, калька с французского «la vie particulière») примера не удостоилась, только частная служба. Слово «часть» связано с «участью», «жребием», уделом, достоянием жизни, судьбой, роком – то есть со всем тем, что, казалось бы, не зависит от отдельного человека, его внутренней жизни и саморефлексии. Существовавшее при Петре I слово «приватность» почти исчезло из языка, так что даже в конце XX столетия о приватизации говорят гораздо больше, чем о праве на приватность и ее законную охрану.

История российской частной жизни остается ненаписанной. Недавно завершенное пятитомное французское издание истории частной жизни Европы не уделяет большого внимания России. Но это, возможно, и не случайно. Русские философы тоже не слишком ею интересовались. Более того, «частная жизнь» часто представлялась в русской философии не как явление частное, а скорее как явление западное. «Русская душа» не нуждается в «частной жизни». У нее собственная гордость – коллективная.

«Частная жизнь» – это роскошь Нового времени, позже осмысленная философами-гуманистами как естественное право человека. В то время как у каждого человека есть внутренняя жизнь, понятие «частная жизнь» возникло относительно недавно. У древних греков для частного лица употреблялось слово «идиот», оно же обозначало человека, не исполняющего гражданские обязанности и просто неграмотного. (Идиот не считался сумасшедшим или юродивым, скорее невеждой.) В римском праве понятие частного в основном определялось как отсутствие гражданских прав и обязанностей9797
  Veyne Paul. Introduction // History of Private Life / Transl. from French. Harvard UP, 1987. Vol. 1. P. 1–5.


[Закрыть]. Частное (privatus) буквально переводится как «лишенное». Частный человек в римском праве – это почти что лишенец по определению. Так же в латинское понятие «частный» входило значение «секретный». Не случайно частная сфера – сфера секретов, которые могут быть потенциально опасными для общества. Именно эта секретность частной жизни вызывала подозрение римских законодателей. Лишенная общественного смысла частная жизнь становилась чрезмерной, полной гедонистических издержек, пиров, оргий и прочих декадентских эксцессов.

В «Государстве» Платона души являются обитателями государства, а не частного жилья. Но уже у Канта личность и индивидуальность определяются через понятие «дом», который, по сути, становится единственным убежищем частного лица во времена революций, государственных переворотов и войн (по крайней мере, в XVIII веке на это можно было надеяться). Новая концепция личности и развитие «частного» были результатом перемен в европейском культурном менталитете между 1500 и 1800 годами9898
  Оказали на них влияние также законодательные реформы, в особенности же законы о защите частной собственности. Все это породило совершенно новое отношение к своему собственному телу, да и к плоти в целом, а также привело к большей секуляризации жизни и распространению грамотности. Личность становится более автономной, человек открывает для себя новые пространства воображения, свободы и одиночества. В литературе это находит отражение в новых жанрах, где все настойчивее звучит первое лицо единственного числа: дневник, дружеское письмо, роман. Развивается также вкус к оформлению жилья, внутреннее пространство дома начинает восприниматься как театр внутренней жизни человека.


[Закрыть].

Российские историки конца XIX века обратили внимание на тот факт, что в старом русском законодательстве не существовало понятия «частного лица», что, по их мнению, свидетельствовало о лишении частного человека чувства достоинства и обозначало чрезмерную зависимость от государства9999
  Примером может послужить статья Владимирского-Буданова (Россия: Энциклопедический словарь. СПб.: Брокгауз и Эфрон, 1898. С. 532).


[Закрыть]. В отличие от законодательств новгородского и псковского, московское законодательство не заботилось о принятии законов о правах слуг. Более того, уголовный указ 1649 года не признает ценность человеческой жизни как таковой – в нем просто-напросто отсутствует статья, охраняющая личность от оскорбления или бесчестия. По сути, именно концепции личности в нем и недостает. Все слои, включая духовенство, определяются в соответствии с родом занятий и тем местом, которое они занимают в государственной иерархии. В то время как в странах Западной Европы ассоциации, гильдии и союзы защищали права своих членов, в России они оставались бесправными и беззащитными. В декрете Петра Великого «На признание дураков» говорилось, что «дураки» могут иметь наследство и благородное происхождение, но они не имеют пользы для государства. Исходя из этого декрета выходит, что понятие «дурак», как и в свое время идиот в Древней Греции, ближе всего по значению к обозначению «частного лица». В таком контексте частная жизнь – это плохая шутка, дурацкая выходка, за которой у государства должен быть глаз да глаз. В целом проведение водораздела между общественным и частным оставалось прерогативой государства гораздо дольше, чем в какой-либо другой стране Западной Европы100100
  Ключевский Василий. «Недоросль» Фонвизина // Исторические портреты. М.: Правда, 1990. С. 353.


[Закрыть].

Как получилось так, что в российском контексте «частная жизнь» противопоставляется не «общественной жизни», а русской душе и русскому характеру? Понятие национального характера в любой культуре вырабатывается не внутри традиции, а скорее снаружи, при пересечении границ, которое вызывает одновременно самокритику и защитную реакцию, комплекс неполноценности и комплекс превосходства. Культурные различия воспринимаются не нейтрально, а скорее как патриотический вызов.

Российские путешественники узнали о личной жизни из заграничных путешествий. Например, драматург Денис Фонвизин, побывавший в Западной Европе в 1770 и 1780 годах, написал множество писем и эссе с жалобой на аффектацию и неестественность европейского существования. При этом его идеал «естественного человека» также вполне европейский. Фонвизин исколесил Францию в поисках своего кумира Жан-Жака Руссо, встретиться с которым ему так и не пришлось (?). В письме сестре он пишет:

Вообще тебе скажу, что я моральною жизнию парижских французов очень недоволен. <…> Всякий живет для одного себя. Дружба, родство, честь, благородность – все это считается химерою. <…> Будь учтив, то есть никому ни в чем не противоречь; будь любезен, то есть ври, что на ум ни набрело, – вот два правила, чтоб быть un homme charmant101101
  Фонвизин Денис. Избр. соч. и письма. М.: ОГИЗ, 1947. С. 236–237.


[Закрыть].

Портрет фонвизинского «француза» на редкость смахивает на определение эгоиста, которое будет дано в словаре Даля столетием позже. Французский homme charmant живет исключительно ради себя и в угоду поверхностному театру социальной жизни. Француз страдает отсутствием душевности и одновременно отсутствием разума. Так беспощадно обошелся российский путешественник с родиной Декарта и Просвещения, гордящейся своей рациональностью. Главная претензия Фонвизина к западной жизни – отсутствие послушных и обязательных слуг, подобных тем, какие есть в России102102
  Там же. С. 239.


[Закрыть]. По мнению Фонвизина, даже слуги в Европе – люди, заботящиеся лишь о своей выгоде, испорченные понятием homme charmant. Прислуга в Европе имеет слишком много прав на частную и другую жизнь и слишком мало обязанностей.

В то время как Фонвизин сокрушался по поводу неестественности, лицемерия и негуманности французов, маркиз де Кюстин более полувека спустя был шокирован «отсутствием человеческого достоинства» и искусственностью поведения жителей России. Он сравнил петербургское высшее общество времен Николая Первого с гофманианскими людьми-машинами, участвующими в блистательно оркестрованном спектакле самовластья. По мнению Кюстина, россияне излишне отождествляют себя со своими обязанностями по отношению к церкви, государству и бюрократии и не развивают независимую личность.

При описании внутреннего убранства русского аристократического жилья Кюстин обращает внимание на противоречие между выставленным напоказ богатством, имперской роскошью и «неопрятностью в быту, отсутствием личного пространства и глубоким природным беспорядком, который напоминает об Азии»103103
  Marquis de Custine. Lettres de Russie. Paris: Callimard, 1975. P. 67.


[Закрыть]. То, что славянофилы позже назовут «мессианской бездомностью», выступает здесь как дурное ведение домашнего хозяйства.

Особенно расстроило маркиза российское пренебрежительное отношение к самому сакральному и интимному из всех предметов европейской мебели – к кровати. Он отмечает, что «кровать» не существует в России в том же качестве, в каком она состоит «в странах, где цивилизация уходит в глубь времен»104104
  Ibid. P. 167–168.


[Закрыть]. Российский аристократический дом, который он описывает, имеет чрезмерное, по мнению иностранца, количество спальных мест: деревянные скамьи, где возлежит престарелый больной граф, и многочисленные подушки на полу для отдыха слуг мужеского пола и отдельно, за ширмой – для женского. Отдельно от всего этого находится отгороженная занавеской «парадная кровать», роскошный предмет обстановки, выставляемый разве что на обозрение иностранцев, но которым, в сущности, никто не пользуется по назначению. Эта русская «кровать для обозрения» – вполне платонический предмет, существующий как идеальная форма кровати, а не как практический предмет обстановки. Навязчивая идея создавать видимость «человеческого достоинства» находит отражение во множестве легких перегородок, которые отделяют роскошные приемные помещения аристократического дворца от его жилых покоев. Личное пространство в России выступало как потемкинская деревня мелкого масштаба, убранная для иностранных гостей.

Несомненно, и фонвизинский отчет о европейской жизни, и «Россия в 1839 году» Кюстина – ненадежные исторические источники. Оба недостаточно документированы и достаточно предвзяты. Фонвизин пишет дидактический текст, нацеленный на российских подражателей европейской моде. Кюстин же сочиняет сатирический памфлет, направленный против монархизма. Сам маркиз приехал в Россию монархистом, ищущим приюта от Французской революции, однако, повидав абсолютную монархию в России, он сделался чуть ли не республиканцем. При всей их разнонаправленности они воспроизводят одни и те же общие места из общекультурных мифологий России и Запада, а также восходят к одному и тому же литературно-философскому источнику, Руссо, с его идеей естественного человека. Естественный человек, как выясняется, плохо переводится на иностранный язык, при переводе теряя свою природную непосредственность.

Подозрительное отношение к домашнему очагу присуще многим русским путешественникам, даже таким «западникам», как Александр Герцен. В письмах скитальца-эмигранта Герцен описывает свою радость при переезде на новую квартиру в Париже и обретении личного пространства.

Флигель был не велик, не богат, но расположение комнат, мебель, все указывало на иное понятие об удобствах жизни… Я походил по комнатам, и мне показалось, что я после долгого скитанья снова встретил человеческое жилье, un chez-soi, а не нумер, не людское стойло105105
  Герцен Александр. Концы и начала. Письмо первое // Соч.: В 2 т. Т. 2. С. 356.


[Закрыть].

Не случайно выражение «un chez-soi» (фр. «у себя дома») остается по-французски. «Удобства жизни», тесно связанные с понятием «человеческого и личного достоинства», к которым писатель стремится в повседневной жизни, не переводятся на русский язык философии и оказываются несовместимы с душевными поисками. Как бы забывая свое собственное стремление к «человеческому жилью», Герцен тем не менее выносит приговор мещанским идеалам Запада – стремлению к собственности, личному успеху, маленькому семейному счастью – всего через несколько страниц после своего собственного признания в ностальгии по личному пространству.

За двадцать лет до изгнания Герцена из России Петр Чаадаев, философ, путешественник и «внутренний эмигрант», развивает теорию, что бездомность и сиротство – две фундаментальные черты русской судьбы:

Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте? Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для кого не выработано хороших привычек, ни для чего нет правил, нет даже домашнего очага… В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам… Мы же, придя в мир подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию106106
  Чаадаев Петр. Статьи и письма. М.: Современник, 1989. С. 41–43. Чаадаев, приехавший из заграничной ссылки и попавший в другую, внутреннюю, представлял собой одного из самых необычайных людей в русской философской традиции. Идея «трансцендентальной бездомности» приходит к западному читателю через посредство Георга Лукача, который рассматривает ее как трагическое бытие нового времени, явление современной мировой культуры. Для Чаадаева это внутренняя черта русской, а не современной традиции, но с одной важной оговоркой: «русская бездомность» – совсем не результат потери дома и корней, как это могло бы оказаться в случае европейской современности. Скорее это – перманентное состояние, вызванное географическими особенностями положения России между Европой и Азией, – факт, который не способствует, а препятствует прогрессу.


[Закрыть].

Не случайно Осип Мандельштам назвал Чаадаева одним из первых частных людей в России, прибегая к взятому в кавычки французскому слову «privatier» для характеристики Чаадаева107107
  Мандельштам Осип. Чаадаев // Собр. соч. N. Y.: Inter-Language Associates, 1974. Т. 2. С. 284. И, словно подчеркивая чужеродный характер слова частный для русской традиции, Мандельштам поясняет, что в чаадаевской личности отсутствовал индивидуальный смысл: она не принадлежала ему, но была «частью культурной и духовной традиции».


[Закрыть]. Только человек, приехавший с Запада и познавший иное отношение к личному пространству и к исторической традиции, мог увидеть российское сиротство. Это письмо Чаадаева перекликается с мыслями некоторых других путешественников с Запада, например Бональда, который рассматривал русский характер как кочевой и даже сравнивал русские дома со скифскими колесницами. Русский дом – это колесница без колес108108
  Walicki Andrzej. History of Russian Thought: From Enlightenment to Marxism. Stanford: Stanford University Press, 1978. P. 87–91.


[Закрыть]. (Столетием позже Эль Лисицкий сравнит советский дом с идеальным чемоданом. Советский человек в представлении конструктивистов должен был быть не приобретателем, а изобретателем, путешествующим по жизни налегке.) Чаадаева объявили сумасшедшим по возвращении на родину, превратив его тем самым из философа европейского типа в русского юродивого. Чаадаевское «сумасшествие» сделало его более приемлемым для российской интеллигенции. Чаадаевские размышления потрясли современников и заложили основу для новых философских поисков русского семейного очага и сообщества. То, что Чаадаев описал как отсутствие корней, дома и законодательной культуры, было истолковано философами-славянофилами Иваном Киреевским и Алексеем Хомяковым как высокая историческая миссия России. Русская «бездомность» выступала как иной вид сообщности, основанной на свободе и любви, а не на индивидуализме. Славянофилы отвергали при этом чаадаевскую социальную критику. Их свободное сообщество, разделявшее российский дух бездомности, прекрасно сосуществовало с абсолютной монархией и гражданским бесправием. Сам Чаадаев, однако, с большим презрением относился к мысли о русском национальном превосходстве, которое он отрицал. Он писал в ответном письме Хомякову: