Текст книги "Лестница на небеса"

Глава 4
«ОТКУДА ЗНАТЬ ТЕБЕ, КАКАЯ ИЗ МОЛИТВ ОКАЖЕТСЯ ПОСЛЕДНЕЙ?..»

1982 год, весна

Кофе остывал. Бейз наблюдал, как Мышка помешивает ложечкой сахар, – сто раз уже, отметил он про себя. И смотрит так отстраненно.

– Как дела?

Глупо как-то, подумал он, досадуя на собственную неуклюжесть. В самом деле, он задал ей глупейший вопрос. Она подняла на него глаза, которые «дышали туманами», причем на сей раз, как показалось Бейзу, там в основном туманы и были. Они сидели в кафе друг против друга… Случайно встретились возле ее училища.

– Нормально, – пожала она плечами. – Вера не сводит с меня злых глаз. Через месяц будет премьера «Юноны». Я играю Кончиту. Я даже петь научилась, Бейз! Вере это совсем не нравится… Поэтому она злится… А ты придешь, да?

– Приду, куда я денусь, – рассмеялся Бейз.

Она улыбнулась, при этом глаза остались печальными.

– Мышка, – дотронулся он до ее руки. – У тебя какие-то неприятности?

– Нет, что ты… Все нормально. Может быть, я просто устала…

Она слишком быстро отвернулась, чтобы он мог усомниться в том, что этот жест должен что-то скрыть от него.

– Мышка, – позвал он ее нежно. – Что с тобой происходит?

Она не оборачивалась, только покачала головой.

– Так, – протянул он. – Наверное, я совсем постарел, пока тебя не видел… Как мне кажется, что-то произошло.

Мышка не отвечала. Он чувствовал, однако, что ей очень хочется поговорить с ним, но в то же время она боится своей возможной откровенности.

– Скажи, – наконец решилась она. – Так бывает – человек любит ребенка. Однажды ребенок вырастает… И он, увидев это, перестает выросшего ребенка любить… Так бывает – или…

Теперь она смотрела прямо в его глаза, требуя честного ответа.

– С какой стати? – рассмеялся он. – Нет, Мышка, это невозможно! Ты это про Стаса?

– Он меня больше не любит, Бейз, – прошептала она. – Мы только и делаем, что ругаемся… По любому поводу. И он стал меня избегать… Иногда мне начинает казаться, что я вызываю у него отвращение… Да, я могу это понять. Я ведь изменилась. Я стала другой… А потом, Бейз, дальше я буду меняться еще больше! Неужели это так важно?!

Она говорила тихо, почти шепотом, но ему казалось, что она кричит.

– По-моему, ты все придумываешь, – попытался успокоить ее он. – Вовсе ты не изменилась… Такая же, как была. Скорее уж он изменился… Стареет, становится занудой… Не обращай внимания. Или вот что – исчезни на какое-то время. Просто уйди и не подавай признаков жизни… Он быстро объявится, поверь мне.

– Не объявится, – усмехнулась Мышка. – Я это делала.

– И что?

– Ничего. Посидела пять дней и пришла сама…

– И какая была реакция?

– Полное равнодушие. Посмотрел на меня пустыми глазами, сказал: «А, это ты…» И все. Мне иногда кажется, что он…

Она не договорила, боясь, что на этот раз «изреченная мысль» окажется правдивой.

– Давай об этом не будем, – попросила она. – Лучше расскажи, как Ирина. Как Миша. Как вообще – наши? С этими репетициями, занятиями и прочей чепухой я никого не вижу…

– Ирка учится. Кажется, защита скоро… Майк где-то в Питере. Полная тишина, Мышка. Такое ощущение, что нас не было вообще в природе…

– Может, и не было, – проговорила она. – Может, мы вообще сами себя придумали. Чтобы с тоски не умереть… – Она посмотрела на часы и воскликнула: – Время чертово!.. Оно же летит. Мне пора… Ты придешь, правда?

– Ты этого и в самом деле хочешь?

– Еще как, – выдохнула Мышка. – Потому что он не придет. А мне очень хочется, чтобы кто-то был там, в зале…

– Погоди, как это – не придет? Ты ему говорила?

– Конечно, говорила… А он ответил, что ему это… Понимаешь, Бейз, ему это неинтересно… Он, правда, выразился еще грубее… Он последнее время вообще грубый. Как будто нарочно подбирает слова…

– И сколько длится вся эта…

– Полгода, – проговорила Мышка.

– Какого черта ты терпишь?

Я его люблю, Бейз, – просто объяснила она. – И мне кажется, что он все проделывает нарочно. Как будто ему позарез надо, чтобы я ушла, но сама. Понимаешь? Са-ма… Как бы убедилась, какой он гадкий, и ушла. Потому что у него не хватает мужества выгнать меня. Или… – Она прервалась. – Мне правда пора… Я буду тебя ждать. – Она чмокнула его в щеку и на минуту задержалась. И грустно прошептала: – Он запретил мне даже прикасаться к нему, Бейз. Боже, как бы мне хотелось узнать, что с ним происходит! Ладно, мне и в самом деле пора…

Она быстро пошла к выходу, а Бейз еще некоторое время сидел, тупо уставившись в чашку, где на самом дне расплывалась бесформенная кофейная жижа, похожая на оскал зверя.

– Будущему священнику, – пробормотал он, – не дело бояться языческих бредовых суеверий…

Он еще посидел, собираясь с мыслями. Все это ему совсем не нравилось. Он решительно встал и направился к выходу.

Пока он ехал в троллейбусе, его не покидало ощущение тревоги и какой-то уже вполне ощутимой беды.

– Да не может быть, чтобы он ее разлюбил. Не может быть, чтобы он вот так – холодно действует, чтобы снять с себя вину…

Он поймал на себе удивленный и испуганный взгляд пожилой дамы. «Да, – усмехнулся Бейз, – я просто разговариваю сам с собой. Но как тут не забыться, если…»

Он вышел, на секунду ощутив себя вернувшимся в прежний мир, из того, нового, загорского мира…

Поднялся на шестой этаж.

Привычно толкнул дверь, надеясь, что она открыта, как в прежние времена…

Дверь была заперта.

Он постучал.

Сначала не открывали – Бейз был уверен, что в квартире кто-то есть. Он еще раз постучал, на сей раз громче.

Раздались шаги. Дверь открылась.

– Привет, – сказал Бейз, пытаясь нормально улыбнуться.

Кинг стоял, слегка покачиваясь с носка на пятку и назад, держа руки за спиной. Взгляд из-под спутанной челки был хмурым и неприветливым.

Однако он все-таки бросил холодное и равнодушное: «А, это ты… проходи».

Как будто они виделись час, а не год назад. И за этот час Бейз умудрился ему порядком надоесть.

Первым порывом было – развернуться и уйти. Но потом, когда Бейз уже переступил через это желание и вошел в комнату, он испытал такой приступ боли и недоумения, что само собой вырвалось:

– Что с тобой происходит?

Дело было совсем не в царящем беспорядке, не в громкой музыке – «Он слушает теперь только Моррисона», – вспомнил Бейз разговор с Мышкой. Дело было в воздухе. Воздух был насыщен горем, тоской. «Наверное, такой вот был и на „Титанике“, – пришло в голову Бейзу.

– Ты это о чем? – поинтересовался Кинг, глядя на Бейза отстраненным взглядом. Как будто он все еще не мог вспомнить, что это за человек ворвался в его дом и задает теперь глупые вопросы.

– О тебе, родной, – усмехнулся Бейз. – Ты окончательно крезанулся? Или сел на иглу? Что случилось в Датском королевстве?

– В нем все нормально, – передернул тот плечами, словно пытаясь избавиться от Бейза с его дурацкими расспросами.

– Особенно нормально – в тебе… Видно невооруженным глазом. И в Мышке очень все нормально.

– А… – Кинг усмехнулся.

Бейз сжал кулаки – до чего ему хотелось сейчас ударить его, прямо по этой неприятной улыбке!

– Так она тебе нажаловалась…

– Она? Да нет… Она, в принципе, чувствует себя так, словно чем-то перед тобой виновата… Она же ребенок, Кинг. Наивный. Чистый. Простодушный. Откуда ей знать, что некоторые взрослые дяденьки способны на подлость?

От его слов Кинг дернулся, как от удара, отвернулся, но Бейз успел заметить, как он плотно сжал губы, удержав слова, рвущиеся изнутри.

– Жизнь длинна, – пробормотал Кинг. – И жестока. Ей, думаю, пора это узнать. Чтобы быть ко всему готовой… Ты же у нас теперь вроде православный?

– При чем тут…

– Значит, не надо тебе напоминать, что «плачевна юдоль земная»… «Како не имам плакатися, егда помышляю смерть…»

Бейз сначала подумал, что Кинг издевается над тем, что стало свято для Бейза, и нахмурился, подняв глаза.

Кинг стоял, глядя в окно. На его губах блуждала странная улыбка – сначала Бейз принял ее как реальную, насмешливую, но, присмотревшись, застыл. Это и улыбкой не было. Скорее гримасой страдания.

Словно Кинг говорил это про себя. Это он «помышлял смерть». И слова из покаянного канона – откуда вдруг они появились в его сознании?

– Ты читаешь…

Он не договорил – вопрос был глупым, и так все понятно. Более того, Бейзу показалось, что он нечаянно вторгается в запретную зону.

– Нет, я не умею читать, – ответил Кинг, на секунду становясь собой прежним. – Меня за тридцать лет читать научить не удосужились… Так и живу во мраке, с непросвещенной душой.

Он выбил из пачки сигарету, уселся в кресло напротив Бейза и посмотрел на него.

– Ну-с, давай… Ты пришел выяснить, что происходит со мной и с Мышкой. Странно, Бейз, что тебя интересуют две отдельные личности, когда мир балансирует на грани пропасти… Кажется, у Арагона есть это стихотворение – «Мы еще сжимали друг друга в объятиях, когда Воины Апокалипсиса пустились вскачь».

– Ну конечно… Ты решил расстаться с Мышкой из-за скверного международного положения…

– Во-первых, я плевать на него хотел. Во-вторых, это не я хочу, а кто-то другой… Типа твой Бог этого захотел… Но об этом мы с тобой разговаривать не станем. Все твои доводы я заранее почитаю неубедительными.

– Если мы не станем разговаривать, как я смогу понять, что происходит?

А и не надо, – рассмеялся Кинг. – Выбери для себя нужный вариант. Знаешь, как в игре… Или в психологическом тесте. Если вдруг ваш друг решает расстаться с женщиной… А дальше пункты: А – он ее не любит; Б – у него появилась другая; В – есть другая причина, но это никого не касается…

– Есть еще четвертый вариант, – тихо проговорил Бейз: Г – мой друг оказался просто слабым парнем, который предпочел спрятаться. Таким образом начал превращаться в урода.

Он встал.

– Знаешь, в чем разница между вами, Кинг? – не выдержал он, обернувшись на пороге. – Ты смеешься. А она сидит, стиснув зубы. И взгляд у нее такой, что кажется, на нее все обрушилось. Или ее вот-вот поезд раздавит… – Он хотел сказать еще что-то, но передумал, махнул рукой и закончил фразу жестоко: – Какого черта ты привязал ее к себе? Раз уж ты знал, что однажды тебе надоест роль доброго принца и ты пожелаешь стать обычным кретином? Зачем тебе была нужна именно эта девочка?

«Для чего я все это говорю? – подумал он тут же. – Все равно он меня не хочет слышать…»

– Ладно, пока, – сказал он. – Я ведь тебя утомил.

– Бейз, – позвал его Кинг уже в тот момент, когда рука лежала на дверной ручке. – Я…

Бейз обернулся.

Сейчас Кинг уже не прятался. Он стал похож на ребенка, растерявшегося, заблудившегося.

– Я просто не знаю, что мне… Как же мне быть, Бейз? Тащить ее с собой? Я каждое утро молюсь, чтобы рядом с ней кто-то появился. Кто-то, кто сможет ее защищать от мира. Кто будет держать ее за руку в тот момент, когда придется идти по обрыву… А Он меня не слышит. Он вообще что-нибудь слышит, Бейз? Или Он все решил заранее?

– Кинг…

Тот только покачал головой, жестом останавливая Бейза.

– Нет, Бейз. Ты хотел это услышать, так слушай… Ты хотел знать правду, так получи ее. Но – если ты передашь ей наш разговор, ты… Впрочем, если ты ее любишь, ты не станешь ничего ей говорить.

– Кинг, – снова попытался заговорить Бейз.

– Ты же сам хотел. Так вот, год назад я простудился. Знаешь, Бейз, все катастрофы начинаются с ерунды. Оказалось, что у меня воспаление легких, и я попал в больницу. Право, я там пробыл недолго… Сбежал, как только температура спала. Видимо, что-то я неправильно сделал, потому что через полгода снова повторилась та же история. И меня погнали на флюорографию… Я не понимаю, Бейз, зачем они туда гонят? Чтобы потом сказать, что ничем помочь не могут, вы скоро умрете, единственное – они поспособствуют умереть поскорее? Они же не лечат это…

Бейз молчал. Он даже смотреть в его глаза боялся.

– Теперь о Мышке, Бейз. Слышал такую строчку: «И девы-розы пьем дыханье, быть может, полное чумы…»? Это я – «дева-роза». С чумой в дыхании. Каждый мой поцелуй дарил ей частицу моей смерти. Но, положим, я этого не знал. А теперь – знаю… Найди другой выход, Бейз. Ты видишь другой выход, а?

Он снова закурил, глядя мимо Бейза – куда-то за окно, точно пытался увидеть там тот самый другой выход.

– Как ты думаешь, что легче перенести? – продолжил Кинг. – Смерть или предательство? В конце концов, она станет помнить только подлеца, который поиграл и бросил, потом возненавидит, а потом и вовсе забудет… А смерть, Бейз? Как она это переживет? Даже если я всю оставшуюся мою дерьмовую жизнь буду стоять в отдалении от нее? Как она сможет пережить мою смерть? Как? Что с ней будет потом?

– Кинг…

– Нет, Бейз, помолчи пока… Я должен тебе все сказать. Я кому-то все это должен сказать, иначе задохнусь. Иногда, Бейз, моя боль больше меня, и тогда я вою, как подстреленный волк… А иногда не могу без нее и иду к ее дому, ночью… Стою под ее окном, и тогда мне становится немного легче. Ты думаешь, что это легко выносить?

Он затушил сигарету и тут же зажег новую. Его пальцы дрожали.

– Ты думаешь, я Ему не молюсь? Только это и делаю… Не о себе – с этим я смирился. В конце концов, никто от собственного личного «страшного суда» никуда не денется. Я о ней молюсь. А Он не слышит… Если ты, Бейз, научился с Ним разговаривать – попытайся… Может быть, Он на тебя среагирует? Бейз теперь и не пытался прерывать его. То, что Кинг сейчас говорил, было больно, невыносимо больно и страшно, но, в конце концов, кому-то надо это выслушать.

– Так о чем я? Ах да… Я прихожу под ее окно. Я стою там до утра и пытаюсь поймать частичку ее дыхания. Я знаю, что не могу разогнать тучи, собравшиеся над нашими головами. А потом, когда она приходит, я пытаюсь сделать все, чтобы она возненавидела меня так же, как я сам себя ненавижу…

– Это невозможно, – не выдержал Бейз. – Она никогда не станет тебя ненавидеть… Она же видит твою душу. Она просто не может сейчас понять, почему ты не даешь ей подойти к тебе ближе. Кинг, мне кажется, тебе надо просто поговорить с ней.

– Она не уйдет, Бейз, – прошептал Кинг. – Ты знаешь, что она сделает, скажи я ей всю правду… Она, наоборот, бросит все и будет здесь, рядом со мной. Она…

Он поднял на Бейза глаза, в которых, кажется, не было ничего, кроме любви и боли.

– Она захочет уйти вместе со мной, Бейз… Просто встать на ступеньку этой лестницы и уйти отсюда. Вот и все, что она сделает, Бейз…

* * *

– Я знаю, чем скорее уедешь ты…

– Аня!

Словно проснувшись, она посмотрела на Дмитрия.

– Аня, у нас только репетиция! Если ты намереваешься вот так уходить, смею тебя заверить, на спектакле ты просто упадешь в обморок! Или сойдешь с ума!

Она машинально кивнула.

– Ты актриса. Все. Ты тут не живешь. Различай грани, Аня.

«А они есть?» Вопрос чуть не сорвался с ее губ. Нет граней… Этот вымысел почти не отличается от реальности. Ей плохо. Ей тоже кажется, что она его теряет…

– Хорошо, Дмитрий Сергеевич…

– Аня, если это не прекратится, я буду вынужден тебя заменить…

– Хорошо.

Она только так и отвечала. Безликим, ничего не выражающим согласием на все. Ты умрешь, Аня? Хорошо. Ты останешься живой? Хорошо. Он вообще не мог понять, что с ней происходит. Еще вчера глаза лучились счастьем, и одни только детские проделки – то в окно вылезет на первом этаже, то на этюдах заставит всю группу ставить анекдот про Белого Джо. И вдруг – эти крылья упавшие…

Этот отрешенный взгляд. И жизнь только во время репетиций, когда, казалось, ей мало образа, мало – она там со своей болью не помещается, и вместо маленькой девочки Кончиты появляется грандиозное, странное… Когда эта девочка по внутреннему своему страданию начинает превосходить главного героя. Ах, конечно, ей бы сейчас больше подошло – «душой я бешено устал». Какой тайный горб она таскает на груди?

– Все, – устало сказал он. – На сегодня все. Завтра… Аня, останься.

Она ответила: «Хорошо», покорно и обреченно. Остановилась на входе уже, вернулась – во всем ее облике угадывался надлом.

– Сядь, – попросил он.

Когда прозвучало снова это «хорошо», он с трудом подавил в себе желание подойти и тряхнуть ее за плечи.

– Аня, что происходит?

Она подняла на него глаза, измученные и усталые. Он почти угадал ответ: «Все хорошо»…

– Аня, – поспешил он заговорить снова, чтобы не услышать это слово. – Пойми, так нельзя.

– Я плохо играю?

Нет, не в этом дело… Наоборот. Я даже иногда думаю, что ты потеряла грань между вымыслом и реальностью… Пойми, это все не с тобой происходит. С ней! Когда ты говоришь эти слова: «Мне кажется, что я тебя…», у меня мурашки начинают бегать по коже! Аня, это не ты теряешь! Ты проводница чужих слов!

– Да, хорошо… Я поняла.

– Аня, что ты поняла?

– Я все поняла. Надо…

Она не договорила, резко отвернулась.

– Понимаете, я вот думаю, что она так одинока… И будет одинокой всю жизнь. Представляете? Почему он ее с собой не взял? Или сам бы остался, наплевав на эти глупости… А он просто бросил ее. Одну. Перед окном со свечой. И даже не подумал, каково ей будет.

В ее медленных словах было столько боли, что Дмитрий снова подумал: с ней происходит что-то страшное. Там, внутри. Может быть, это и в самом деле, как говорит Вера, ненормальная психика? Если человек не может найти тонкую грань между своим «я» и образом, получается, что она права. Но раньше все было нормально! Раньше ведь все было не так!

– Вероятно, я в самом деле не смогу, – сказала она. – Но ведь поздно уже заменять меня…

– Анечка, никто не говорит об этом, просто мне, честное слово, страшно!

Она едва заметно усмехнулась.

– Мне самой страшно, – прошептала она. – Потому что иногда кто-то говорит внутри меня – это все о тебе… И я ничего с этим поделать не могу. Но я постараюсь играть нормально. Правда. Я буду очень стараться.

Он не знал, что сказать. Все слова были лишними, ненужными и глупыми.

Он только и нашел одно-единственное слово, которое сразу пришло – и вырвалось раньше, чем он успел его остановить.

– Хо-ро-шо…

* * *

Когда она подходила к дому, начался дождь. Пока еще он несмело накрапывал, но Мышка остановилась, подняла голову. Странно, она обрадовалась этим робким каплям, упавшим на ее ладонь. «Мне подали знак», – сказала она себе. Все будет… Договаривать она не стала, чтобы хоть на этот раз сбылось.

Она поднялась по лестнице, открыла дверь, прячась в обыденности дома.

– Анька, ужин на столе, – сообщила ей сестра.

– А родители?

– Они уехали на дачу…

– Дачники, дачи, – прошептала Мышка слова Раневской из «Вишневого сада». – Это так пошло…

Ася смотрела на нее удивленно.

– Что с тобой? – поинтересовалась она. – Ты вернулась из заоблачных высей и обрела способность шутить?

– А я была там?

– Не знаю… Я не знаю, где ты была…

– Я сама не знаю.

Она прошла в комнату, включила магнитофон.

«Последнее время он слушает только Моррисона. И я тоже слушаю только Моррисона. Как будто это еще может нас объединить…»

Опустив голову на руки, она попыталась раствориться в музыке – и снова это был посмертный концерт. Адажио Альбинони. Там, в какой-то точке, любовь становилась слишком огромной и переставала помещаться в маленьком мире. Там любовь вырвалась наружу, соприкасаясь с небом. И это было куда важнее…

– Анька, ты собираешься ужинать?

Что-то рассыпалось высоко, в небе. Как колокольный звон…

– Я не хочу, – прошептала Мышка, поднимая глаза. К чему относились ее слова, она и сама не знала. Просто слетели с ее губ и растаяли в воздухе. – Ерунда, – нахмурилась она. – Все ерунда… Я и правда начинаю сходить с ума…

Она поднялась, вышла из комнаты, оставив «рок умирать» в гордом одиночестве.

– Ты свихнешься от этой мрачной музыки…

– Ерунда, – бросила Мышка. – От музыки с ума не сходят… От жизни – сколько угодно.

– Посмотри на свою физиономию…

– Обычная, – пожала Мышка плечами. – Кажется, у Айрис Мэрдок было – «как я не люблю этих девочек с веселыми лицами»… Я – девушка во вкусе Брэдли Пирсона. С нормальным мрачным лицом…

– Первая любовь всегда неудачна, – сказала Аська назидательным тоном. Правда, исполненным сочувствия.

– Это как посмотреть…

– Скажем так, тебя бросил какой-то мальчик…

– Ага, – кивнула Мышка. – Мальчик бросил… Это точно.

Она совсем не хотела есть. Просто надо было. И говорить с Асей тоже было надо. Трудно, брат, надевать маску…

– Хочешь, пойдем в кино?

– Мысль интересная… Но не могу. Увы. Надо готовиться… Она наконец кончила есть, вымыла тарелку, с наслаждением позволяя воде ласково касаться своих рук.

– Как хочешь, – проговорила Ася.

Мышке показалось, что в ее голосе прозвучала обида, и, может быть, стоило поговорить… Но – о чем? Что она может сказать?

– Ася, я в самом деле сейчас занята. И вы зря боитесь за меня. Просто роль попалась трудная… Я немного устала. Кончится все это – я отдохну. Уеду на дачу. Правда…

– Как хочешь, – повторила Ася.

Мышка только вздохнула и ушла в комнату. Достала с полки том Сэллинджера. «Где откроется книга, там и узнаю, что мне надо делать», – решила она.

Она так и поступила – открыла томик наобум, и сразу же ей бросились в глаза строчки: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную»…

Она наморщила лоб, пытаясь понять, откуда там, в этой книге, могли появиться эти строки. Пролистала страницы и нашла название – «Фрэнни». Она стала читать рассказ с начала, с каждым шагом все больше и больше уходя от реальности, – или, наоборот, соприкасаясь с ней все теснее? – и все больше узнавала себя в американской девочке Фрэнни. А когда закончила, некоторое время просто сидела, глядя вдаль и ничего перед собой не видя, а потом она легла на кровать, и ее губы зашевелились в странной молитве, короткой и хранящей в себе все молитвы на свете: «Господи, помилуй меня, Господи, помилуй меня, Господи…»

* * *

«Чего Ты хочешь?»

Храм уже опустел. Служба кончилась, а Бейз все задавал и задавал один вопрос, и, только когда помимо него осталось двое-трое человек, иногда посматривающих в сторону странного человека, простоявшего на коленях всю службу, Бейз прошептал первые слова молитвы:

– Ты можешь все исправить. Я прошу Тебя не ради него и не ради себя. Ради нее. Я знаю, Ты можешь это исправить… Может быть, мир и в самом деле полон бесами, и бесы вокруг нас разрушают Твой мир, но, Господи, покажи, что Ты сильнее… Я знаю, нельзя держаться за земную жизнь, но – что будет делать она? Одна, в этой пустыне, где и взрослый-то человек не знает, куда идти… Подожди, когда она наберется сил, Господи. Просто немного подожди…

Он говорил, говорил, рассказывая зачем-то, как первый раз появилась Мышка. Такая хрупкая, немного настороженная. Привыкшая к ударам и в то же время – открытая для счастья…

Он понимал, что это глупо – рассказывать Господу то, что наверняка Он знает без него, и в то же время почему-то ему казалось, что, если сейчас Господь посмотрит на все это его, человеческими, глазами, все исправится.

– Вот так, Господи, и, если бы я знал, что мне делать, не посмел бы тревожить Тебя… Если бы Ты все исправил теперь, Господи!

И почему-то пришла уверенность, что его, растерянного и угнетенного Бейза, сейчас внимательно слушают, и словно кто-то от неожиданности сказал тихо: «Но на земле так много зла…» Голос был женским, и Бейз даже дернулся, обернулся. Рядом никого не было. Откуда же донесся этот грустный голос, наполненный странной печалью?

– Много зла…

«Как эхо», – подумал Бейз.

– Молодой человек, уже поздно… Нам пора закрывать двери…

Он поднялся с колен. Пытливо посмотрел на женщину, сказавшую последнюю фразу. Но это был другой голос!

– Простите, это… Вы только что сказали…

– Ну да, – кивнула женщина.

– А что вы сказали?

– Нам пора закрываться, – терпеливо повторила она. – Да и вам надо идти… Поздно уже, стемнело… Сейчас ведь по ночам лучше не ходить… Слишком зла много…

Она пошла дальше, уже не обращая внимания на Бейза. А он смотрел ей вслед еще несколько мгновений – фраза была примерно такая, да, но голос-то был другой…

Еще раз обернувшись, он попытался понять, что же за голос он слышал, но теперь ему показалось, что все лишь померещилось.

Он вышел на улицу. С Волги веяло прохладой. В сквере у храма какая-то компания «употребляла», изредка разрывая спокойную тишину воплями и хохотом. Он почти физически ощутил агрессию, исходящую от них, и машинально ускорил шаг. На земле так много…

Невольно обернувшись, он увидел, что один из этой компании смотрит на него, но на секунду ему показалось, что это нечеловеческий взгляд. В принципе, в сумерках они становятся страшны, усмехнулся он про себя. Низкие лбы. Маленькие глаза… Агрессивно сжатые челюсти… Может, все-таки часть людей на самом деле произошла от обезьян?

Он пошел дальше, прекрасно зная, что стоит ему замедлить шаг, как агрессия выплеснется наружу. Принимать же участие в драке возле храма, именно сейчас, после молитвы… Нет.

– Они несчастны.

Уже около остановки троллейбуса он посмотрел туда, в темноту, сгустившуюся вокруг храма, и снова услышал эти слова. На этот раз их произнесли совсем рядом, с глумливой интонацией, и голос был совсем непонятный, бесполый, отвратительный, как все, нарушающее гармонию…

– На земле ведь зла-то побольше…

«Что со мной происходит?»

Когда подошел троллейбус, он с удовольствием вошел, и тут же ему показалось, что он только что сбежал, так и не рискнув узнать до конца ответ.

Так и не узнав, услышана ли его молитва…

* * *

К ночи дождь превратился в ливень.

Кинг стоял, не обращая внимания на то, что совсем промок. Он стоял, пытаясь представить себе, что она делает там, за единственным освещенным окном. Он рисовал в воображении каждое ее движение, поворот головы, полуулыбку, иногда появляющуюся на губах, комнату, в которой никогда не был… Господи, они так долго жили в мире для двоих… Только для двоих. Теперь каждый вынужден научиться самостоятельности…

«В конце концов, мы ведь были счастливы, – подумал он. – Пусть немного. У других и этого не было…»

Мимо пробежала парочка – они прятались от дождя под его пиджаком, и Кинг им позавидовал. Ему тоже хотелось бы так быть с Мышкой. И они не стали бы убегать от дождя – если помнить, что никто не может знать, какой из дождей окажется последним. Человек вообще этого не знает. Какое утро последнее. Какой вечер. Какая молитва…

Свет в ее окне погас.

Кинг охотно продлил бы эту ночь на целую вечность, но он знал – ему пора…

– Спокойной ночи, любимая, – прошептал он.

И пошел прочь, по мокрой заплаканной дороге, не замечая, что дождь становится еще сильнее и поднявшийся ветер швыряет дождь ему в лицо, отчего оно стало мокрым, как от Долгих слез.

Он уходил в свой дом, уже давно превратившийся в тюрьму. Дом, где окна выходят на железную дорогу и постоянно слышится траурный вой поезда…

Она подошла к окну. Сквозь стекло, сплошь покрытое каплями дождя, невозможно было ничего рассмотреть. На минуту ей показалось, что кто-то стоит под ее окном. Но это же глупо, тут же отругала она себя. Этого быть не может… Кому придет в голову стоять под проливным дождем?

И все-таки она выключила свет, чтобы лучше видеть то, что за окном, и прижалась лбом к оконному стеклу.

Потом отпрянула, не веря самой себе.

Она теперь ясно увидела удаляющуюся тень. Человек, идущий по улице, был так похож на Кинга, что она была уверена – это он, но лишь несколько мгновений. Потом это прошло.

– Этого не может быть, – прошептала она. – Он не придет сюда. Никогда… Наверное, все так и бывает.

А вдруг это он?

Она вскочила, накинула на плечи куртку и выбежала на улицу.

– Кинг! – крикнула она в темноту.

Ей ответил только дождь.

Улица была пустой. Она прошептала едва слышно:

– Только показалось. Как жаль…

И медленно пошла назад, понурив голову. Она не обращала внимания на то, что совсем промокла. Если бы это был он, она смогла бы с ним поговорить. Но…

– Значит, он меня больше не любит, – прошептала она, поднимая голову.

Там, в черной пропасти, иногда появлялась лестница на небеса. Если бы она появилась сейчас!

Она ушла бы по ней прочь, нисколько не раздумывая… Зачем ей, Мышке, этот мир без его любви?